14. День открытий

— Доброе утро, мисс Андольф, — сказала Глави, водружая на туалетный столик кувшин с водой.

— Еще какое доброе, — согласилась Лея, разлепляя глаза. — Сегодня день моего рождения.

Медный тазик загремел по полу.

— Как?!

— Ну, как бывают дни рождения. Сегодня мне стукнуло двадцать. Подумать страшно — так и жизнь пройдет.

— Съер Грэй знает? — озабоченно спросила Глави.

Лея помотала головой.

— Зачем? — искренне удивилась она. — Мне и надеть-то к праздничному столу нечего…

Однако Глави в комнате уже не было: она исчезла, оставив за собой лишь взвихренный воздух. Лея, недоуменно пожав плечами, выбралась из-под одеяла, умылась, надела утреннее платье и не торопясь спустилась в обеденный холл. Это был первый день рождения, настигший ее вне дома, и она совершенно не представляла себе, как это событие обставляется в кругу посторонних.

Именно поэтому, чтобы не чувствовать себя неловко и не ставить в неудобное положение других, она и не хотела никому ничего говорить. С Глави она попросту не удержалась: слишком уж погано сидеть в одиночку и размышлять, что сегодня, в принципе, праздник твоего существования.

Спускаясь вниз с галереи, она обнаружила в холле странную картинку: лорд Грэй и Романо Кадуцци голова к голове что-то торопливо и довольно мирно обсуждали.

Отнюдь не в духе изувера и его жертвы. Лея безотчетно напрягла свой уникальный слух.

— Позвольте, я это сделаю, — горячился Романо. — При всем уважении к вам, Грэй, я думаю, в этой области у меня и знаний и практики побольше.

— Не подведешь? В смысле, удержишься от какойнибудь глупой выходки?

— Обижаете.

— Ладно. Я тоже что-нибудь придумаю.

Оба согласно замолкли, обнаружив на лестнице Лею.

— Сегодня тренировки отменяются, — объявил лорд Грэй.

— Какая жалость, — искренне сказал Романо, — что мисс Андольф не отмечает день рождения триста шестьдесят пять раз в году. Я хотел бы выпить за день мира и согласия.

— Вечером, — пообещал лорд Грэй.

С завтраком они покончили неожиданно быстро, Лея обратила внимание на то, что оба куда-то бешено спешат, едва соблюдая этикет. Пожелав ей приятного аппетита, мужчины выскочили за дверь. Неизвестно, о чем они тут без нее сговорились, однако начало было многозначительным и многообещающим.

Она начала прикидывать, чем заполнить неожиданно свалившийся на нее выходной. Пожалуй, для начала можно искупаться… Вы, может быть, думаете, что после достопамятного происшествия на ручье она стала отказывать себе в удовольствии? Нетушки, пусть Романе остерегается. Потом… ну, потом можно съездить в городок, пройтись по лавкам, присмотреть себе какую-нибудь безделушку в подарок.

— Мисс Андольф! — Это Глави. — Съер Грэй просит вас подняться в библиотеку.

Лея задвинула за щеку последний кусок десерта и, дожевывая на ходу, отправилась по указанному адресу.

Погожий день заглядывал в окно кабинета, пахло травой, однако на обычном месте за письменным столом было пусто. Лея недоуменно поискала его за стеллажом… и услышала, как за ее спиною с тяжким вздохом затворилась дубовая дверь и повернулся ключ в замке.

— О… ч-черт!

Она бросилась на дверь всем телом. Тщетно, разумеется.

— Простите, мисс Андольф, — донесся снизу виноватый голос Глави. — Таков приказ съера. Нам, видите ли, нужно, чтобы вы не слонялись по дому и ничего не видели, а библиотека — единственное место, где вы не будете скучать.

— Буду! — рявкнула Лея. — Ни единой книжки в руки не возьму. Сейчас сяду под дверь и завою с тоски. Весьма .милая манера поздравлять! А когда меня отсюда выпустят, ты будешь первая, с кем я рассчитаюсь!

— Извините, мисс Андольф, — по голосу Лея догадалась, что Глави хихикает, — но та палка ближе.

Лея отперла крохотное окошко в двери, прорезанное на случай штурма: даже если бы .Винтерфилд оказался захвачен врагом, засевший здесь лучник мог бы держаться, пока хватит стрел. Отверстие — только руку просунуть.

— Ты — подлая тварь, Глави, — сообщила она тюремщице. — А как же женская солидарность?

— Все к лучшему, мисс Андольф, — уверила ее та. — Хотите, я поставлю с той стороны табурет, сяду и буду рассказывать вам разные истории?

— Валяй, — согласилась Лея, измышляя планы освобождения. Самым исполнимым ей показалось как-нибудь подманить Глави к окошку, ухватить ее за длинный нос и крутить, покуда та не отопрет.

За дверью послышалось пыхтение, характерный звук, сопровождающий перестановку тяжелой мебели, Глави отдышалась и села.

— Хотите, я расскажу вам, как съер Грэй выгнал из Винтерфилда маркграфиню фон Скерд?

— Дерьмо, — жалобно сказала Лея. — Хочу!

Ей показалось, что Глави торжествующе улыбнулась.

— Однажды ночью нас всех перебудил невообразимый шум и грохот. Мы сбежались в холл, потом те, кто посмелее, а за ними — и мы, поднялись наверх. Что происходило до того, никто точно не знал, но, думаю, догадаться было нетрудно. Ни до, ни после, — мечтательно добавила она, — я не слышала из уст господина нецензурной брани, и что-то там было еще насчет того, будто не хватало ему в своем доме ночью дверь собственной спальни держать на запоре, и велел ей выметаться немедленно со всеми вещичками. А она заперлась у себя, двери засовом заложила и кричала сквозь дверь, что он сперва убьет ее, а только потом труп ее вытащит.

— Страсти какие! — причмокнула Лея.

— В клочья! — охотно подтвердила Глави. — Ну, вы знаете, съер Грэй в некоторых вещах — сущий мальчишка, последний удар и последнее слово всегда за ним. Тут она его, видно, крепко допекла: разошелся не хуже нее и велел, представьте, двери ломать. Народ, по-моему, никогда такого удовольствия не получал. Двери в Винтерфидце хорошие, крепкие, на случай войны ставились, так что Оттису с ребятами без тарана нипочем было не обойтись. Снесли они ее наконец с петель, ввалились в комнату и тут же обратно посыпались, красные и давятся со смеху. Она там, с той стороны, с мечом в руках поджидала. И, клянусь богом, на этой богине войны и нитки не было!

— Смех — смехом, — продолжала она, — но только к этой бабе, пока у нее меч в руках, никто и близко бы не осмелился подступиться, так что пришлось съеру Грэю самому ее с мечом штурмовать, и, ей-богу, там звенела сталь! И ругань стояла такая, что любо-дорого. А потом он ее выволок, завернутую с головой в скатерть, так что ни драться, ни кусаться… только пятки наружу торчали. Оттис ее шмотки сгреб, этаким манером по лестнице спустились, через двор прошли: съер впереди, через плечо у него лягающийся узел, а сзади дружок мой с охапкой тряпья и такой постной рожей, что от одного его виду можно со смеху помереть. Выкинули они ее на дорогу… и мост подняли! Так ей ничего здесь, кроме скатерти, не досталось.

— А потом что?

— А что? Оделась в кустах и убралась восвояси. А мы праздник устроили. Съер не возражал. И разумеется, она возненавидела унизившего ее мужчину до конца дней. Логично. Однако дураков не жалко.

Они еще покалякали о том о сем. Солнце медленно поднялось в зенит, затем стало клониться к западу.

— Я есть хочу! — взмолилась Лея.

— Ох! — Глави всплеснула руками. — Сегодня же не будет обеда, только праздничный ужин! Это Брего так велел: на кухне с утра беготня и запарка, а какой они там торт замышляют — это восьмое чудо света! Если вы поедите, у вас в животе места не останется, чтобы все попробовать.

— А если ты мне немедленно не принесешь поесть, — мстительно сказала Лея, — я, когда сяду за праздничный стол, придвину к себе ближайший салат, возьму большую ложку, сожру его весь, и ни на что другое места не оставлю.

— Я, наверное, могла бы что-нибудь украсть в молочной, — нерешительно предположила Глави. — Сыру, скажем…

— И хлеба с молоком, — заискивающе попросила Лея. — Я правда очень голодна. Я бы за завтраком впрок наелась, кабы знала…

Глави умчалась и вскоре вернулась и, оглядываясь, переправила в окошко плоды своих преступлений, при виде которых желудочный сок у Леи начал выделяться настолько обильно, что она и думать забыла о выкручивании носов.

После утоления голода она отпустила Глави и пошла вдоль полок, выискивая себе книжечку для дальнейшего времяпровождения. Ее внимание привлекла старинная «География» in folio, раскрашенная вручную. В книжках про дальние страны попадались замечательные картинки, они волновали воображение, она потянула книгу с полки… и обратила внимание, что та стоит как-то странно. Чуть-чуть наискосок, словно одна ее сторона неплотно прижата к стене. Делать все равно было нечего, Лея стала снимать книги, потому что сдвинуть с места отягощенную ими полку явно было бы не в ее силах. Однако уже после трех она поняла, что полочка эта не простая.

В задней ее стене виднелось небольшое отверстие, которое не могло быть не чем иным, как только скважиной, а скважины предполагаются в дверях. Лея хмыкнула и решила, что раз уж ее здесь заперли, то пусть пеняют на себя и не жалуются, что она воспользовалась случаем утолить свое любопытство, которое, как известно, погубило и воскресило кошку. Уразумев, что если дверь-полка стоит наперекосяк, то, стало быть, она не может быть закрыта — кто-то поторопился, провернув ключ в замке, но не захлопнув дверь! — Лея поддела выступающий край кончиками пальцев и потянула на себя. Какую-то секунду она вполне серьезно ожидала увидеть там ни больше ни меньше как потайную комнатку Синей Бороды, где печально прославленный сказочный герой хранил свою пикантную коллекцию. Однако когда полка мягко отошла на смазанных петлях, и Лея оказалась на пороге, она не обнаружила там ничего пикантного.

Это было маленькое помещение, устроенное в толще контрфорса. Две узкие вертикальные щели в противоположной, слегка наклонной стене давали немного рассеянного света, а меж ними висела картина в резной черной раме: выписанный со старомодной тщательностью женский портрет в полный рост и натуральную величину. Рассмотрев лицо дамы, словно шагнувшей ей навстречу из матовой черной глубины, Лея содрогнулась. На нее в упор смотрела Эрна фон Скерд.

Ее пышные короткие волосы, ее безупречно прекрасные черные брови, лицо в форме сердца. Совпадало все до самой мельчайшей подробности. Вот только платье на ней было такое, каких фон Скерд по молодости никак не могла носить: эти тяжелые многослойные юбки коробом, жесткие корсажи, стоячие воротники и парча, похожая на жесть, вышли из моды лет пятнадцать тому назад. И еще — выражение лица. Эта фон Скерд скорее бы умерла, чем произнесла бы вслух дурное слово. Она была юной и нежной, трепетной и беспомощной. При взгляде на это лицо Лее вспомнилось, как она стояла перед самой мордой коня лорда Грэя и как лорд Грэй при том едва не хватался за сердце.

Разгадку она обнаружила на металлической табличке, вделанной в уголок рамы. Там стояло хвастливое имя модного художника и вместе с ним — имя изображенной женщины: Карен Грэй, урожденная Миддлвуд, в свадебном платье.

— Дела! — вздохнула Лея.

Она мимоходом глянула на три цветочных глиняных горшка, стоящих у самых ног портрета. В одном среди зелени цвели алые розы, в другом острыми шипами — не тронь меня! — щетинился карликовый барбарис, усыпанный гроздьями незрелых еще продолговатых ягод. В третьем пробивалась густая поросль, похожая по виду на какой-то злак, скорее всего рожь. Лея не стала даже и пытаться разгадывать эту символику. Она жалела, что вообще оказалась здесь.

Разумеется, лорд Грэй не мог любить Эрну фон Скерд: роман с нею был бы равносилен признанию, что он сошел с ума. Однако Лея ни за что бы не поверила, что, обучая ее всему, что он знал сам, он не искупал свою невольную вину перед Карен. Как легко было бы поддаться искушению и поверить, что это Карен стоит перед ним с мечом в руках, что страшный сон, в котором она погибла, — всего лишь сон, и в его силах не дать ему сбыться. Здесь, оказывается, было куда больше, чем забавная и полуприличная историйка о том, как выставили за дверь назойливую претендентку. Она поняла также, почему Эрна так нарочито отвратительна. Не могла она причинить ему большей боли, чем сочетая эту неизвестно каким дьяволом в насмешку данную внешность с вульгарностью и грубостью манер, с беспорядком любовных связей и грязных скандалов. Все равно что изо дня в день выставлять непотребной девкой святой образ его возлюбленной. «Гадина, — вспомнила она слова Оттиса, — надвое бы ее развалил».

Она выбралась из потайной комнатки, тщательно притворила дверь, забралась с ногами на свой любимый диванчик, обтянутый вытертым бархатом, положила под голову «Географию». Она бы хотела по-прежнему ничего этого не знать. Подтянула колени к подбородку и лежала, расстраиваясь, пока не задремала.

15. Вечер чудес

Она проснулась, когда солнце нижним краем своим уже касалось леса, нежаркие вечерние лучи затопили библиотеку. Дверь была отперта, саму ее от плеч допят укутывал пушистый легкий плед, все говорило об уважении того, кто сюда вошел, к ее покою. Печаль ее, растворившись, памятна была лишь по чувству тепла, схожему с тем, что шло от пледа. От досады не осталось и следа.

Она поднялась, поправила примятые волосы и отправилась в свою комнату, минуя галерею, перильца которой обвеховывали сегодня сотни крошечных зажженных фонариков. Никто не встретился ей по дороге, однако ей упорно казалось, что за каждым ее движением из каждого темного угла следят внимательные улыбчивые глаза.

Мимоходом бросив взгляд вниз, в холл, она увидела там накрытый стол, блистающий хрусталем и серебром, как, говорят, блещут айсберги под солнцем. Она усмехнулась. Подождут, пока она приведет себя в порядок, Она же ждала целый день.

Ступив на порог, она в единый миг позабыла о планах мести. Комната тонула в цветах. Они были повсюду: на подоконной доске, столике, каминной полке, у изголовья кровати, вокруг рамы зеркала, в больших вазах на полу, так что пробираться меж ними приходилось с большой опаской. Несколько полураспустившихся розовых бутонов беспечная рука заткнула даже за распятие, скрадывая угрюмую сущность изображения.

Подобного буйства она не встречала никогда. Каждый букет отличался от другого, и были они составлены с потрясающим вкусом, искусной рукой и глазом, щедрым в любовании красотой. В прозрачных, как слезы, стеклянных вазах на подоконнике, просвеченных закатным солнцем насквозь и наполненных водою до краев, красовались пышные пучки летних полевых цветов: гвоздики-травянки, ромашки-космеи, колокольчики и васильки вперемешку с целыми снопами метельчатых злаков, все то, по чему она привыкла ходить. В тазу на туалетном столике плавала кувшинка на зеленом листе, в обливной низкой глиняной вазе мокла желтая калужница со своими блестящими восковыми листьями. Целая охапка хвоща была подернута розовой дымкой спиреи. Белые звездочки гипсофил обвивали темную раму зеркала.

Но не за горами чудилась осень, и были здесь и другие композиции, осенние: они выглядели лаконичнее и выразительнее легкомысленного летнего изобилия. Укрепленные в низких широких вазах с помощью немыслимых конструкций из щепок, стояли, не касаясь краев и отражаясь в поверхности воды, изгибистые, отягощенные плодами ветви. Тот, кто провел здесь целый день, обладал редким художественным вкусом и несомненной дерзостью, сочетая меж собою соцветия укропа и георгин, нежный клематис с луком, головку флокса — с огромным листом пальмы-монстеры, своею царственной особой украшавшей темный угол в холле. Ох и достанется мальчишке от Брего, когда тот обнаружит потраву!

Пики гладиолусов — ей вспомнилось, что название это означает на латыни «маленький меч», в отличие от «гладиатора» — «большого меча», — торчали из напольных ваз, нарочно задымленные «елочкой» спаржи, на мелком серебряном блюде полосатые листья хосты были смешаны с пестрыми соцветиями турецкой гвоздики, ветви рябины, уже тронутые осенью, в высокой узкой вазе — с причудливо извитой восточной лилией, изысканные аквилегии, именуемые еще в народе «перчаткой богородицы», — с розовой, пышной как оборки фрейлинских платьев годецией. Все оттенки лиловых астр, букеты из облепихи и боярышника, узловатые ветви сосны, подернутые мохом, и на их суровом фоне — нежные анемоны. Знатный цветок соседствовал здесь с бросовым материалом, обретшим неожиданную выразительность, у Леи захватило дух, и некоторое время она стояла на пороге, не решаясь шагнуть внутрь. Комната преобразилась в заколдованное царство для сказочной принцессы, ей вспомнились сразу все истории о маленьких добрых духах цветов, она улыбалась и глотала слезы счастья от того, что ей подарили волшебство.

Потом она сделала этот шаг внутрь, цветы обступили ее, и она стала как бы частью сказки. Аи да Романе! Вот чему учат детей на приволье томного Юга.

Однако впереди ее еще поджидала радость обретения клада. Поперек ее кровати, аккуратно разложенное, лежало нечто белое, льдисто блестящее, струящееся, слепящее глаз даже в закатном свете… Платье!

Она стояла не дыша, боясь прикоснуться к нему — вдруг растает? Потом все же коснулась кончиком пальца, ожидая ощутить прохладу и услышать хрустальный звон. Она не знала, какой моды это писк, но оно было прекрасно настолько… В нем можно было идти под венец. Она робела примерить его, однако все же решилась, и его шелковистое объятие вызвало мурашки по коже.

Оно едва доходило до щиколотки и было заужено там, расширяясь к бедрам и выше, цельнокроеный рукав «летучая мышь» едва достигал локтя, вдоль горловины густая, унизанная хрусталиками стекляруса бахрома неодинаковой длины достигала середины бедра. К платью обнаружились туфли на, как она слыхала, вошедшем в моду высоком каблуке. Все было ей в самую пору и по росту и по объему. Она даже покраснела, глядясь в зеркало: такая несомненная удача свидетельствовала о полной осведомленности в отношении ее тела, о том, что осведомленность эта вполне сознавалась, и еще о смелости, с какой в этом знании признались и использовали его по подходящему случаю. Лорд Грэй, из этого подарка торчат ваши уши!

Желая соответствовать царственной красоте платья, преобразившего ее из Снегурочки в Снежную Королеву, Лея убрала волосы в мягкий объемный пучок на темени, с нарочитой небрежностью выпустив несколько прядей на виски и плечи. Воздушная челка делала ее еще более юной. Наконец, когда солнце за окном совсем погасло, она сделала из комнаты опасливый шаг. В ней звучала тихая волшебная музыка радости, и когда она спустилась в холл, Романе разинул рот, а лорд Грэй с поклоном и полуулыбкой подал ей руку и проводил к столу.

Здесь и впрямь полно было всего самого вкусного, что только могла поставить на кухню северная провинция, но аппетит у нее пропал. Она смотрела сияющими глазами то направо, то налево, то на одного из кавалеров, подаривших ей праздник, то на другого. Красное густое вино потекло в льдистые бокалы, однако наполнило лишь два из них. Лея с недоумением глянула на свой пустой. Неужели ее считают настолько девочкой?

— Это не дамское вино, — пояснил лорд Грэй, наливая ей настоящее французское шампанское, и впервые за многие месяцы она почувствовала, что ей его хочется.

Выпили за нее, мужчины — стоя.

— Не дамское! — фыркнул Романо. — Детское, вы хотели сказать? Вот у нас на Юге — вино! Глоток — и полный рот огня и перца и искры из глаз. Террасы и окна плывут, будто в вальсе. Хлипки вы тут, на Севере!

— Еще? — только и спросил лорд Грэй, странно улыбаясь.

Романо протянул ему бокал. Лорд Грэй наполнил оба, и они снова выпили. По его знаку из-под лестницы гуськом вышли четыре музыканта со скрипками и флейтами, сели у стены, и музыка полилась, омывая застолье.

— Расскажи мне о Юге, Романо, — попросила Лея.

Тот изящно поклонился ей и сладко вздохнул.

— Юг! — сказал он. — У нас там купцы из дальних стран, иноземная речь, запах пряностей, белопарусные корабли со всей земли. Просторные мраморные дворцы, широкие белые лестницы, чьи нижние ступени облизывает теплое море. Зелень и цветение круглый год, запах жасмина по ночам, танцы, маскарады и веселье всю ночь. Деревья там совсем другие: чинары высотой с ваши соборы, и головки цветов — величиной с голову, и аромат у них сильный, терпкий. Магнолии, орхидеи, гортензии — все, что у вас с грехом пополам выживает только в оранжереях, там буквально валяется под ногами. Ты можешь прямо с дерева рвать апельсины и грецкие орехи, лежать на горячих мраморных плитах, целыми днями слушать кансоны трубадуров, которые как мотыльки на свет слетаются в край, где их ценят. Огромные окна стоят распахнутыми в теплую звездную ночь, — продолжал он, едва не с отвращением оглядывая уютную тесноту сомкнувшегося вокруг них Винтерфилда, — а дамы щедры и спят нагими под пологами из прозрачной кисеи. Только упорствующий женоненавистник мог придумать такую чудовищную убийцу страсти, как ночная сорочка!

Лея засмеялась негодованию в его голосе.

— Под пологами они спят, дабы их заживо не сожрали москиты, тучами влетающие в распахнутые окна, — скрупулезно уточнил лорд Грэй. — А закрыть окна невозможно ввиду смертельной духоты. Еще вина?

Романо коротко кивнул.

— Да, разумеется. Но если учесть, что женщины — цветы…

— Так чему же удивляться, если мухи по ним ползают?

Певец Юга поперхнулся. Лея поглядела на лорда Грэя неодобрительно, но тот, казалось, был вполне доволен собой и продолжал мерзким тоном: — А касательно убийц страсти, я не знаю худшего из них, чем влажная южная ночь, когда и без того все мокрые, в липком поту, и любое прикосновение друг к другу способно вызвать лишь отвращение. На базарах полно ворья, в воздухе висит пыль, вода дурная, малярийные испарения над болотами, холера, чума и оспа, зима слякотная, ветреная и промозглая, дождь вперемешку с мокрым снегом, и от безделья сойдешь с ума. А помимо всего прочего, женщины у них не правят и не наследуют имущество.

— Будто у вас наследуют! — воскликнул Романо.

Лорд Грэй усмехнулся.

— Моя вдова или дочь могли бы унаследовать Винтерфилд, и никакой сколь угодно близкий родственник мужского пола их отсюда бы не вышвырнул.

Лея опять не знала, смеяться ей или возмущаться.

Романо явно не в силах был противостоять безжалостному натиску, а ей не хотелось давать в обиду уязвимого рыцаря Цветов. В конце концов, за платье, как бы хорошо оно ни было, плачено деньгами, а за сказку в ее комнате — душой и любовью. В пику лорду Грэю она предложила выпить за Юг, что и было сделано.

— Вряд ли я скажу так же красиво, — сказала она, улыбаясь Романо. — Про Юг мы слышали, Север — видели. Я с Запада, тоже из приморья. Мы небогаты, нет у нас каменных дворцов, даже маленького замка нет, а поместье похоже на большую мызу. Ее унаследует старший брат, а остальные наверно отправятся искать счастья по Европе. Море у нас холодное, по берегу — песчаные дюны и редкие чахлые сосны на них. По ним так славно скакать верхом на рассвете. Воздух пахнет солью. Тоже сыро. Чайки кричат. Мельницы ветряные на холмах. Зимой у самого берега намерзает ледяная кружевная корочка…

Они выпили за Запад, потом-таки за Север, а потом — за Восток, который некому было здесь представить, но им не хотелось его обижать. Торт был чудесен, Лея съела два куска, благо, о корсетах она давно забыла.

Музыканты завели взрыдывающий порхающий вальс, музыка подхватила ее.

— Потанцуем? — спросил Романо.

Несколько месяцев ее не носило по бальному залу.

Разумеется, она хотела. Романо приподнялся, брови его страдальчески сдвинулись, по лицу промелькнуло недоуменное выражение, он вцепился ногтями в доску стола, и ему едва удалось, не осрамившись, аккуратно опуститься на свое место.

— Что за черт? — растерянно спросил он. — Я же трезв, как стеклышко!

Лорд Грэй, улыбаясь, поднялся из-за стола.

— Четыре стороны света — не шутка, мой мальчик, — лживо посочувствовал он. — Могли и ноги отказать. — И поклонился: — Миледи, окажите мне честь…

Лея смущенно подала ему руку и встала. Легкое раздражение от того, что он опять коварно объехал мальчишку, утерев ему нос и указав место, испарилось вместе со способностью соображать, стоило ей ощутить его ладонь на своей спине. Шампанское и вальс — что еще нужно, чтобы вскружить голову? Будучи при дворе, ей доводилось вальсировать бессчетно, однако никогда с нею не было ничего сравнимого. Раньше всегда что-то мешало: опасение наступить на ногу партнеру или позволить ему отдавить свою, его неловкость на внезапных поворотах или его излишнее упоение собственным искусством, когда она боялась не успеть, подвернуть ногу, зацепиться каблуком, налететь на другую пару… прижаться слишком тесно. Мешали масленые взгляды, потные ладони, граничащие с непристойностью комплименты на ухо. Она почти не дышала, когда вальсировала прежде. Она лучше фехтовала, чем танцевала. Но лорд Грэй вел ее, как нес, на согнутой руке, и ей чудилось, будто ноги ее не касаются земли. Ей казалось, что она хорошо танцует, что она красива, что — желанна. Ни слова не было произнесено меж ними, для слов — иное время. Было лишь круговое движение на три такта, слившееся в полосы пламя свечей сквозь слезы, закипавшие в глазах и в горле, твердая рука у нее на поясе и другая, охватившая ее ладонь, слабый запах вина от губ, дыхание в волосах…

Когда он проводил ее до места и отодвинул для нее стул, она обнаружила, что Романе сидит, погрузив тонкие, пальцы в волосы и закрыв лицо руками. Ей захотелось пожалеть его. Может быть, даже обнять. Все-таки, с какой стороны ни взгляни, это был недостойный трюк.

Большой не должен обижать маленького.

— Доброй вам ночи, господа, — сказала она. — Спасибо, лорд Грэй. Романе, у меня нет слов!

И двинулась по лестнице вверх, мерцающая и тихо позванивающая, как сновидение. Ей хотелось остаться одной в комнате, которая ей улыбалась.

16. Ночь откровений

Подойдя к зеркалу, она в упор рассмотрела свое отражение.

— Да ты пьяна, подруга! — сказала она себе. — Охолони. Тебе не нужна скатерть. Тебе с ним еще драться и драться.

Разделась, забралась в постель, свернулась клубком, вытянулась, перевернулась с боку на бок, на живот, обняла подушку, потом двинула ее кулаком в мягкий живот. Ну нет сна. А завтра ведь спозаранку поднимут. Господи, да что ж это такое! Цветы подступали к самой постели, как диковинный лес. Лея еще помучилась немного, вдыхая терпкий аромат медового донника, потом рывком села. Она определила имя своей бессонницы. Она звалась третьим куском торта.

В самом деле, Брего отнес его в буфетную, и он лежит там, огромный, белый, почти нетронутый… А почему бы, собственно, и нет? Она встала, накинула пеньюар, не зажигая света нашарила и отодвинула засов, ощупью спустилась по лестнице и отворила скрипучую, ведущую в буфетную дверь. В нос ей ударила вонь задутой свечи.

— Только не ори, ладно? И не дерись. Я не собираюсь на тебя нападать…

От неожиданности и испуга она прижалась спиной к двери, сердце выбиралось из желудка, куда ухнуло в мгновение ока.

— Погоди, сейчас я снова ее зажгу.

Послышалась возня, щелканье кремня, сдержанная ругань сквозь зубы, зашипел трут, и наконец вспыхнувшая свеча озарила буфетную, белую громаду торта и самого Романо, перед которым на тарелочке возлежал добрый кусок.

— Как ты догадался, что это я?

— Шаги, — лаконично ответил он. — И запах. От тебя цветами пахнет. Ну и потом, я же знаю, каково это: представлять, как он вот тут стоит. Присаживайся. Держи и ешь.

— Ну, я-то, положим, понятно, — сказала Лея с набитым ртом. — Барышня, уписывающая за столом кусок за куском как-то не смотрится. Но ты-то мог налопаться на всю оставшуюся жизнь.

— Ага, — невесело согласился Романо, — а завтра этот крокодил в обличье человека за каждое, с его точки зрения, излишество выколотит из меня штук двадцать отжиманий.

Его передернуло.

— Он суров к тебе, — признала Лея.

— Суров?! — фыркнул Романо. — Что ты знаешь о суровости! С тобою-то он приветлив, как зимнее солнышко. Не дай тебе бог узнать, как он умеет оскорблять.

— Да я слышала кое-что, — созналась Лея, опуская глаза.

— Слышала? — испуганно переспросил ее ночной сотрапезник. — Ох! А знаешь… я просто не представляю, как можно кому-то объяснить, почему после даже десятой части всего, что я от него наслушался, он еще жив. Или я, если на то пошло. Видела, что он сегодня со мною вытворил? Не в голову — она яснехонька, не в язык ударило, а ноги будто в кандалах. А ведь я, между прочим, ни на глоток больше него не выпил, я следил. Моему вкусу к вину дома даже отец доверял. И опять вышло, что он — герой и молодец, а я сижу в вонючей луже. А челядь видит все и еще утрирует. Помнишь, как на Троицу в церковь ездили?

Лея помнила. Ради такого события во дворе неделю красили и подновляли старинный рыдван, в котором она и поехала в городок, как уважаемая дама, сопровождаемая обоими верховыми рыцарями.

— Помнишь, ему кланялись в пояс, тебе — как хозяйке, а я как будто и рядом не стоял! Я дома к другому привык. Я — не плевок в пыли все-таки. И что особенно обидно, на все, что бы он со мною ни вытворил, у него имеется санкция моего батюшки! Я это прекрасно знаю, зубами за это знание держусь, как за соломинку, когда уж больше не за что, чтобы не сорваться по-глупому. Он обалденный мужик! Но я ничего не могу с собою поделать: одно его словечко, и я снова нестерпимо хочу его убить!

— Я переживаю здесь самые счастливые дни, — созналась Лея. — Мне и в голову не приходило, если честно, что ты можешь быть здесь действительно, всерьез несчастен. Хочешь, я с ним поговорю? Мне кажется, он меня слышит.

Романе энергично затряс головой.

— Нет! Только не ты. Он меня тогда вообще со свету сживет. Извини, но в твое заступничество он меня, как в дерьмо, будет мордой тыкать. Между нами… если бы не ты, мне здесь было бы полегче. Ты очень лихо работаешь с ним на пару. Сказать по правде, я до сих пор думаю, что ты тоже входишь в программу.

— Это как?

— Ну, я вполне могу представить, что в их коварный план изначально входила симпатичная неприступная целочка с крепкой коленкой, в обязанности которой входило бы выбить из меня дурь. Чтоб я на девок и не оглядывался даже. Ну, я решил, что все остальное им, может, с рук и сойдет, но тут коса нашла на камень. Этот раунд за мной будет, и в покое я тебя не оставлю, хоть ты меня убей.