Вот так умная молодая женщина ловко прибрала к рукам всю нашу команду - не столько ради самой команды, как я понимаю теперь, сколько ради класса, где мы четверо были признанными лидерами. Четверых влюбленных держать в руках легче, чем тридцать мальчишек и девчонок.
      Кстати, о девчонках. Вера с Ниной участвовали в наших спектаклях. В конце концов, они тоже учились у Натали, хоть и классом ниже, а наш родной 10-й "В" давно смирился с тем, что там, где мы четверо, там и наши верные подруги. Не думаю, что Натали сознательно использовала наших девочек, чтобы увереннее управлять нами, но кто знает, сколько природной женской хитрости таилось в этой маленькой изящной головке...
      5
      Хитрости? Или все же мудрости? Что преобладало? Пожалуй, она все же была мудра не по годам, наша совсем юная, намного моложе меня нынешнего, Наталья Васильевна. И все эти походы по родному краю, и спектакли, и даже укрощение класса посредством прирученной четверки - все это не было для нее главным. Главным - даже странно, что я мог забыть об этом и только сейчас, вспоминая последовательно одно событие за другим, докопался до сути, главным было иное.
      И мы ведь даже говорили с ней об этом!
      Ну, да, конечно! Об этом мы говорили с ней прямо, откровенно, она не делала из этого тайны. Понятно, что она не могла признаться нам, что использует нас в своих целях - она и не признавалась. Но то главное, ради чего она нас к себе приблизила, ради чего после спектаклей приглашала всех шестерых к себе домой, это скрывать ей было незачем. Ведь это главное касалось нашей будущей жизни.
      - Вы представляете себе, - спрашивала, помнится, Натали, удобно устроившись в кресле, - какая жизнь ждет вас впереди? Нет, конечно. Вы не можете себе этого представить. Для этого вам не хватает жизненного опыта. Опыта взрослой самостоятельной жизни. Даже мне его не хватает по большому счету, но если мой скромный опыт сравнить с вашим, то это будет... - Она поворачивала голову и подносила правую руку к уху, словно вслушиваясь в дальний звук. Знакомый жест. Мы так часто видели его в классе. И даже пародировали беззлобно в наших спектаклях. Это был наш, только нам понятный, фирменный знак. - Не знаю, не могу подобрать сравнения, но приблизительно - как целый том из собрания сочинений маститого писателя рядом с первым рассказом новичка.
      - Ну уж... - начинал кто-то из нас.
      Но она прерывала его другим излюбленным жестом: рука вытянута вперед, раскрытая ладонь словно останавливает говорящего на бегу.
      - Вам придется поверить мне на слово. Когда-нибудь вы сами поймете. А пока просто поверьте мне. Жизненный опыт - это то, что вы добываете в одиночку. Не в школе, не в семье, не в дружеской компании. Только в полном одиночестве, один на один с Жизнью. Этого опыта у меня немного, но он есть. А у вас нет. А когда он появится, будет уже поздно - вот в чем беда.
      - Поздно для чего?
      - Поздно для того, чтобы выбирать жизненный путь. Раз есть опыт, значит, есть уже и пройденный путь, значит, вы уже выбрали, и выбрали наверняка плохо. Плохо - потому что не имели достаточного жизненного опыта за спиной, чтобы сделать правильный выбор. А значит, выбрали наугад или, еще хуже, не выбрали сами, а вам его навязали родители или учителя. Я не о профессии, поймите, не о том, в какой институт поступать. Это как раз не важно. Жизнь длинная. Не понравится - можно сменить профессию, окончить другой институт, уехать в другую область или даже в другую страну. Но сойти с выбранного в юности жизненного пути - очень трудно. Почти невозможно. Это удается, может быть, одному из тысячи - а то и из миллиона. Гораздо проще сразу выбрать правильный путь.
      - Но как?
      - Как?
      - Как его выбрать?
      Целый хор молодых голосов. Я словно слышу их всех: Андрей, Сашка, Борис, Нина, Вера. И я. То есть не совсем я, может - совсем не я, но все же имеющий ко мне нынешнему некоторое отношение Сергей Платонов шестнадцати лет от роду.
      - Не знаю, - прижав ладонь к груди, признавалась Наталья Васильевна. Если б знала - была бы профессором, доктором наук, лауреатом Нобелевской премии, а не просто учительницей русского языка и литературы. Да нет, о чем я! Не знаю не потому, что недостаточно умна, а потому что никто не может и не должен знать за всех. Нет одного пути, нет одного рецепта. У каждого из вас свой путь. Каждый должен найти его сам. Самостоятельно. Но не каждый сможет. Я выбрала, я выделила вас шестерых из всех своих учеников именно потому, что вы шестеро - сможете. Не знаю, захотите ли, это потребует от вас определенных усилий и жертв, но - сможете. Если уж вы не сможете, значит, никто не сможет, значит, я зря вас учила, значит, никакой я не учитель, а просто педагог, преподаватель. Дура с университетским дипломом... - Она поникала головой. Но не надолго: - Нет! Я не дура! Я что-то понимаю в этой жизни и в вас, моих учениках. И я знаю, что вы своего добьетесь...
      Суть ее размышлений, если пересказать своими словами - все равно воспроизвести их точно я не смогу, - сводилась к тому, что, как бы ни сложились в дальнейшем нашем судьбы, какую бы профессию и место жительства мы ни выбрали, на самом деле нам предстоит выбор всего лишь из двух возможностей: либо быть как все и жить ни о чем, либо нет.
      Полярный летчик, альпинист, разведчик, космонавт, писатель, артист, художник - все они обывателю представляются особенными, уникальными людьми. Но даже космонавтов - и тех на Земле уже десятки, если не сотни, и ничем, кроме профессии, они среди остальных не выделяются. Писателей - тысячи, и в массе своей они не просто обыкновенны - они более заурядны, чем люди, которых они описывают. Именно потому, что люди - живут, а писатели - только описывают. На собственную жизнь у них не остается времени.
      Что же касается места жительства, продолжала она, то жителям Сахары, Аляски, джунглей Амазонки их места обитания столь же привычны и обыденны, как нам с вами наш серый и скучный промышленный центр.
      Так что не ищите новизны и своеобразия в экзотической профессии или экзотическом месте. Ищите их в самих себе. Если вы сумеете отыскать в себе нечто особенное, отличающее вас от других - а в юности особенное есть почти в каждом, и в вас больше, чем в других, можете мне поверить, так она нам говорила, - если вы это особенное отыщите и сохраните, если не пожертвуете особенным ради достижения банального жизненного успеха, как это делают миллионы и миллиарды человеческих особей, то вы, возможно, сумеете прожить свою жизнь не так, как все. И тогда в старости, умирая, вы скажете себе: пусть я не стал миллионером или героем или знаменитостью, но я все же прожил свою жизнь, и прожил ее так, как хотел я, а не другие, и я могу честно сказать себе, что не променял бы мою жизнь ни на чью другую.
      - Не спрашивайте меня, о чем эта книга, - часто повторяла она чью-то фразу, - спросите лучше себя, о чем ваша жизнь. И не дай вам бог, добавляла она уже от себя, - если в конце концов окажется, что ваша жизнь ни о чем.
      - А как это узнать?
      - Это будет нетрудно. Если однажды, лет так в тридцать пять-сорок, вы вдруг проснетесь у себя дома и почувствуете, что вам не очень нравятся женщина, с которой вы спите в одной постели, и вы не любите город и страну, в которой живете, что утром вам не очень хочется идти на работу, а вечером - возвращаться домой, значит, ваша жизнь ни о чем. И если вам нравится женщина, с которой вы спите, нравятся ваш город и ваша профессия, и вы с удовольствием идете на работу утром и возвращаетесь вечером домой, и при этом ни другой женщины, ни другой работы, ни другой страны вы для себя не хотите - и тогда вы проживете жизнь ни о чем. Удачнее, чем в первом случае, но все равно ни о чем. А что вы будете чувствовать, если все-таки не станете такими, как все, если узнаете, о чем ваша жизнь, - это вы сами мне расскажете когда-нибудь, если захотите, конечно...
      Понятно, что мы воспринимали откровения Натали достаточно по-детски. И совсем по-детски придумали для себя правила соревнования: каждую неделю мы должны были встречаться и рассказывать друг другу о том, что каждому из нас удалось сделать необычного, не такого, как все. Такое деяние мы называли без ложной скромности "подвигом". И тайным голосованием решали, чей "подвиг" круче, кто занял первое место, кто второе и т.д.
      Я, помню, однажды обошел всех, когда опубликовал стихи в многотиражке Уральского университета: никто даже не догадывался, что я пишу стихи, а тут публикация, фамилия и даже фото...
      Вера нас удивила тем, что тайно окрестилась в церкви...
      Андрей... Не помню, чем удивил Андрей, что-то было, наверное, зато страшно поразила всех Нина, когда в девятом классе забеременела от Юрия Михайловича и вышла за него замуж.
      Было это в восемьдесят втором году, еще при Брежневе даже, не при Горбачеве. Те еще были времена. А она ведь не сделала из замужества тайну, и всех учителей пригласила на свадьбу, и все ее друзья, кроме меня, были и в загсе, и на банкете в ресторане, и вволю полюбовались на наших педагогов во главе с директором и представителем районо, и на то, как все они старались делать вид, что ничего особенного не происходит.
      Не знаю, как это удалось, кажется, папаша у Юрия Михайловича был крупная партийная шишка, но была сверху дана команда шума не поднимать, скандала не устраивать, сделать вид, что ничего не произошло, и дать возможность новобрачной закончить школу и перестать подавать дурной пример остальным учащимся. И, конечно, самое интересное было потом, после свадьбы, когда новобрачная - уже замужняя женщина во взрослом платье, с золотым обручальным кольцом на пальце - как ни в чем не бывало пришла и села за свою парту рядом с Верой. Хотел бы я посмотреть, как весь класс рассматривал, передавая по рядам, Нинины свадебные фотографии и как физичка, тоже беременная, только уже на четвертом месяце, прогуливалась на переменке под руку с Ниной и они сообща обсуждали свое интересное положение...
      Но как раз я ничего этого не видел, и не был на свадьбе у Нины, и не голосовал за ее первое место в нашем тайном соревновании. Я слишком занят был тем, что сейчас с некоторой иронией называю своим "подвигом". Зато остальные были единогласны: Нина честно заслужила первое место. Это было куда круче поступка Бори, который незадолго до выпускных экзаменов набил физиономию соседу по даче, получил десять суток и на экзаменах блистал стриженной наголо головой.
      6
      Вернемся, однако, к Прекрасной Даме и к ее желанию танцевать. Юрий Михайлович согласился стать партнером Нины, и мы начали готовить номер на четверых, который, забегая вперед, отмечу, имел бешеный успех и был дважды повторен на бис в Новый год, а потом еще на 8 Марта и почти заслонил собой нашу с Ниной обычную программу.
      Тренировались мы вечерами, после занятий, тайно, чтобы был сюрприз - и как раз потому, что тайно, договорились тренироваться не в школе, а у меня дома. У меня и музыка была отменная, и комната специально приспособлена для тренировок: мама моя, как я уже говорил, до старости любила бальные танцы и дома зачастую помогала мне осваивать новые па. И Нина тоже часто забегала, чтобы перед соревнованиями бегло припомнить программу. После занятий мы шли провожать женщин: Юрий Михайлович провожал Нину, с которой, как оказалось, жил по соседству, а я - Натали. Это она так просила, чтобы я провожал - под предлогом, что Юрию Михайловичу удобнее не возвращаться потом к себе через весь город по морозу, на самом же деле мы просто договорились еще немного упражняться вдвоем, когда никто не видит.
      - Я как-то стесняюсь при Юрии Михайловиче, - говорила мне Натали. - Да и Ниночка меня смущает, она все же слишком хорошо танцует на фоне меня...
      Причина была, конечно, не в одном смущении: у меня ей приходилось тренироваться в обычном учительском костюме, сняв только жакет и оставшись в юбке и белой строгой блузке, дома же она могла надеть то самое платье, в котором ей предстояло выступать. Платье было, конечно, не специально для танцев сшито, как Нинины, скажем, костюмы, но максимально приближено к требованиям: черное, шелковое, блестящее, с голой спиной и большим декольте, с разрезом до бедра сбоку. Под такое платье, разумеется, бюстгальтера не наденешь, и даже дома, со мной, Натали его не надевала, чтобы сразу привыкнуть и не смущаться потом. И когда она склонялась передо мной, в вырезе платья, как на блюде, мерцала маленькая, млечно-белая, с нежным розовым соском, грудь.
      Тут надо оговориться. Настоящие бальные танцы - это скорее спорт, чем развлечение, они ничего общего не имеют с теми танцами-обжиманцами под томный саксофон на полутемной, а то и вовсе темной площадке, что специально для того и придуманы, чтобы можно было легально прижать даму к себе покрепче. Бальный танец - это бешеный темп, четкий ритм, это движение двух независимых тел по двум отдельным траекториям, и хотя при движении тела время от времени соприкасаются, им (телам) не до объятий и прижиманий, нервная система танцоров просто не успевает отреагировать на эти мимолетные прикосновения, да и не в состоянии она реагировать: все силы, все физические и психические ресурсы подчинены главной задаче - не сбиться с ритма, не перепутать последовательность движений, не допустить ошибки. Конечно, ради Натальи Васильевны мы с Ниной пошли на определенные послабления. Музыка играла медленнее, чем обычно, количество шагов, которые нам приходилось делать в минуту, было намного меньше привычного для нас. Но все же это был настоящий танец, и двигались мы - я с Натальей Васильевной, Нина с Юрием Михайловичем - точно так же, как двигались мы с Ниной во время наших тренировок и выступлений. Словом, на тренировках нам было не до глупостей. И если доводилось мне прижать к себе несколько раз партнершу и ощутить ошеломляющую близость ее тела, то происходило это случайно: когда, например, при очередной попытке исполнить сложное па партнерша пошатнулась, я поддержал ее - не думая, не успевая подумать, как мне ловчее ее поддержать, - и вдруг она оказалась в моих объятиях, отделенная от меня эфемерной преградой тончайшего шелка...
      Случайностью можно объяснить и другую оплошность, допущенную Натали. По крайней мере я это тогда воспринял как случайность и сейчас не хочу думать иначе, хотя взрослое, порядком развращенное воображение, подсказывает, что это было проделано ею с расчетом, а я лишь по молодости лет упустил случай, не воспользовался благоприятной возможностью.
      Случилось это совсем уже незадолго до Нового года. Мы с Натали тогда выпили немного - очень уж замерзли, мороз был сильнее обычного, и она сразу, еще не переодевшись и не сняв сапог, только сбросив легкую шубку мне на руки, налила нам по рюмке коньяка. Мы выпили, стоя, в кухне, она в сапогах, я с ее шубкой на руке, потом она махнула рукой и налила еще понемногу - мне меньше, чем себе, не хочу развращать учеников, пробормотала еще, помнится, еле слышно, и вышла в коридор. Я выпил, вышел вслед за нею, повесил шубку на крючок, а она присела на табуретку и положила ногу на ногу, чтобы снять сапог. Коньяк придал мне смелости и ухарства. Я встал перед Натали на колени, расстегнул молнию, аккуратно снял сапог, затем другой. Потом, словно это входило в мои обязанности, расстегнул пуговицы на теплом вязаном жакете (пальцы немного дрожали, но она делала вид, что не замечает), помог ей снять его и как-то автоматически, не задумываясь, что я делаю, пошел с жакетом в руках за Натали следом в крохотную ее спальню, где она всегда переодевалась, прежде чем выйти ко мне, и где я до сих пор ни разу не был. Она спокойно шла впереди меня, будто так и надо было. Вошла, включила свет - не верхний, яркий, а маленькое бра над кроватью, и при свете - точнее полусвете крохотной розовой лампочки стала спокойно расстегивать молнию на юбке.
      Тусклое освещение, думаю, сыграло свою роль: при ярком свете мое присутствие было бы слишком очевидно и неуместно, тут же я как бы прятался, скрывался в тени, она же, слабо освещенная, не чувствовала публичности своей наготы. К тому же - и это, возможно, даже важнее тусклого освещения мы с ней уже довольно много времени были партнерами, мы привыкли, притерлись друг к другу, хотя и не в такой степени, как мы с Ниной, но все-таки и к тому же и Нина и я, мы оба вместе и по отдельности много рассказывали ей о наших совместных выступлениях, о поездках, о ночевках в чужих городах, в убогих гостиницах и общежитиях, где порой приходилось спать вповалку в одном номере десятерым, не разбирая, где мальчик, а где девочка, а иногда было так холодно, что Нина брала свое одеяло и перебиралась ко мне в койку - вдвоем, тесно прижавшись и накрывшись двумя одеялами вместо одного, было куда теплее...
      Словом, Натали достаточно привыкла ко мне уже не как к ученику, а как к партнеру, и не особенно стеснялась. Хотя и не демонстрировала нарочно свою наготу. Привычно, как делала из вечера в вечер, возвращаясь из школы, расстегнула молнию, сняла юбку, сложила аккуратно и повесила на стул поверх жакета. По случаю холодов были на ней, конечно, теплые вязаные колготки поверх обычных чулок, и она сняла их, после чего осталась в тонкой белой блузке, доходившей ей до середины бедер. Не снимая блузки, она подошла к трюмо и, по-прежнему стоя ко мне спиной, стала что-то делать перед зеркалом - как я догадался, она расстегивала лифчик, не снимая блузки, и после ряда ухищрений ей это удалось. Лифчик был небрежно брошен на кровать и, по-прежнему стоя ко мне спиной, Натали стала расчесывать щеткой волосы, покачивая бедрами и напевая негромко нашу обычную, "рабочую" мелодию.
      Тут же, на комоде стоял магнитофон, которым мы обычно пользовались. Я нажал кнопку - и наша мелодия зазвучала. Натали обернулась с улыбкой и сделала танцевальное движение. Я расценил это как приглашение и подошел.
      - Подожди, туфли надену! - прошептала она. Я поддерживал ее под руку, пока она другой рукой доставала и надевала бальные туфли - сперва левую, потом правую. Это я почему-то отчетливо запомнил.
      И после этого мы с ней стали репетировать, как обычно. Только вместо платья на ней была эта белая полупрозрачная блузка, едва доходившая до середины бедер и застегнутая лишь на одну пуговицу, трусики и пояс с чулками, поэтому руки мои чаще обычного ощущали лишь гладкую прохладу ее кожи. И все-таки - танец, танец и еще раз танец, и без слов ясно, что, пока продолжается танец, мне многое позволено, но как только я попытаюсь зайти дальше, послушная партнерша вновь превратится в строгую учительницу и другой такой счастливой возможности мне никогда не представится.
      Ее и не представилось. То есть мы продолжали репетировать вместе с Юрием Михайловичем и Ниной, я провожал Наталью Васильевну домой, мы репетировали вдвоем - но уже безо всякого коньяка и только в бальном платье.
      7
      Надо отдать должное Натали: после достопамятного эпизода с блузкой, она и на уроках в школе, и во время репетиций держалась замечательно, не выказывала даже намека на возможность между нами каких-то особенных, интимных отношений, но и не старалась быть со мной нарочито холодной, что могло толкнуть меня, новичка в любовных делах, на какую-нибудь глупость. Она вполне естественно улыбалась мне и говорила добрые слова, каждый раз давая окружающим понять, что я заслужил их прекрасной учебой (в классе) или своим танцевальным мастерством (на тренировках).
      Дома же она вела себя просто и чуть более нежно, чем прежде. Понимала, видимо, что, совсем как прежде, быть со мной нельзя, обидеться могу, ведь ребенок еще, нельзя отнимать только что подаренную игрушку. Но все-таки я был не до такой степени ребенок, чтобы надо было как-то специально оговаривать, что мы, мол, не должны распускаться и превращать тренировки в... ну ты сам понимаешь, Сереженька, во что, и все такое. Это я и сам понимал - и старался вести себя так, будто ничего особенного и не было.
      Наверное, если бы выступление должно было состояться хотя бы на неделю позже, я бы все-таки не выдержал однажды, рискнул - и вряд ли получил бы резкий отпор.
      Теперь-то я понимаю, что женщина, позволившая столько, даже если и не позволит всё, никогда по-настоящему не рассердится на тебя за попытку этого всего добиться. Но тогда я был на двадцать лет моложе и в двадцать раз неопытнее. Поэтому для меня все кончилось, не начавшись, - это стало ясно сразу после нашего выступления, потому что весь оставшийся вечер она танцевала почти исключительно с... да, конечно, вы догадались правильно, исключительно с Андреем, она, видите ли, заранее ему обещала, а нам лучше не демонстрировать ничего, шепнула она когда мы в третий раз выходили на аплодисменты, утешь лучше Верочку, если можешь, для нее это будет большой удар.
      Тут Наталья Васильевна (после этого вечера я никогда больше не называл ее Натали, как все, - только Наталья Васильевна) была права. Удар был сильный, оглушительный. Что для Верочки, что для меня. Не знаю, для кого сильнее. Зато мы весь вечер были с Верой вдвоем. И если бы я захотел...
      Нет, ерунда, это я уже сочиняю: если бы я даже захотел, если бы смог разом переключиться с Натальи Васильевны, то и тогда ничего бы не вышло, потому что для Веры по-прежнему существовал только он, единственный и незаменимый. Поэтому и танцевали мы с ней просто как хорошие друзья. И хотя во время медленного танца она обнимала меня, и голову печальную клала мне не плечо, и прижималась тесно, почти так же тесно, как некогда Наталья Васильевна, оба мы одинаково хорошо чувствовали и нам незачем было друг другу говорить, что ровным счетом ничего мы при этом не ощущаем и ни к чему не стремимся.
      Разумеется, мне пришлось после вечера бедную Веру провожать, и поскольку настроение у нас было хуже некуда, и не было никого у нее дома, кто мог бы нам помочь или помешать, мы решили с горя по-братски по-сестрински, уточнила она, - напиться вдрабадан, и к нашему огромному счастью - которое, конечно, было не настоящим счастьем, а лишь суррогатом оного, но суррогатом огромного, как наше общее горе, размера, - к нашему огромному суррогату счастья, нашлась в серванте у Марьи Андреевны бутылка грузинского коньяка и целый мешок грузинских же зеленовато-оранжевых мандаринов. И почти весь мешок этих мандаринов мы за ночь под коньяк незаметно уговорили - и дошли при этом до такого состояния, что и курили одну сигарету на двоих, и целовали друг друга - строго утешительно целовали, не подумайте чего, и плакали вместе, а когда под утро Вера неожиданно враз опьянела и уснула у меня на плече, я застелил диван пледом, уложил ее, не раздевая, сняв только обувь, и сам лег рядом, под одним одеялом, и так мы и спали, обнявшись нежно, но совершенно невинно, и так же невинно несколько часов спустя проснулись и снова обнялись, не испытывая ни малейшей неловкости или стыда.
      8
      А теперь - подвиг.
      Не ждите кавычек. Можно по-разному посмотреть на то, что я тогда натворил. Если смотреть с позиций тогдашней морали, получится, что я Нину предал. А если с позиций сегодняшнего дня: выбрал самый выгодный вариант. Всегда в конечном счете оказывается, что люди преследуют собственную выгоду. Исключений не бывает. И я не исключение. Я даже и не хочу быть исключением. Тогда, двадцать лет назад, хотел. А теперь не хочу. Права ли, не права была Наталья Васильевна, однако доблести в том, чтобы любой ценой быть не таким как все, не нахожу. А вот быть лучшим среди равных - это и достойно, и выгодно. И я не осуждаю себя семнадцатилетнего. Даже наоборот. Почаще бы я так разумно и к собственной выгоде поступал - глядишь, не было бы сейчас надобности вспоминать за десять тысяч долларов. Была бы мне другая цена.
      Но - не дано нам изменить прошлое, и потому цена нам такая, какую готовы за нас дать. А нам остается решать: продаваться или нет. И если решил - продавайся с улыбкой. Как улыбается партнерше танцор на паркете. Кому какое дело, что твоя партнерша сегодня не в форме и портит все дело, что ты чувствуешь себя на голову выше ее и с другой партнершей давно был бы чемпионом страны, Европы, мира, но... улыбайся ей, все равно улыбайся, потому что побеждает тот, кто выглядит победителем. Мрачных и унылых победителей не бывает.
      И я улыбался Нине, когда мы в очередной раз проигрывали городские соревнования - и даже не второе место нам светило, как обычно, а третье. Я улыбался ей - еще более неповоротливой и рассеянной, чем обычно, словно ее мысли были заняты не танцами и не моей персоной (в ее отношении ко мне я тогда все еще был слишком уверен), а чем-то или кем-то посторонним. Я улыбался ей, не зная, к счастью, что улыбаюсь еще и другой женщине, внимательно следившей за нами с трибун Дворца спорта. Улыбался, не зная, что, чем очевиднее для этих внимательных и понимающих глаз ошибки моей партнерши, тем безукоризненнее выглядит мой танец, тем более я кажусь подходящим для нее.
      Для кого?
      Для моей новой партнерши, международного класса танцовщицы, чемпионки страны и серебряного призера Европы Валентины С. Так ее назову - имя настоящее, а фамилии даже придумывать не буду, обойдемся инициалом. Так уж вышло, что Валентина С. тогда лишилась неожиданно своего партнера автомобильная катастрофа, deus ex machina ХХ века, изъяла партнера и мужа из жизненного оборота, будто кто-то там, наверху, решил дать мне неожиданный шанс.
      В наш город Валентина приехала не случайно. Во-первых, она сама была отсюда родом и не успела или не захотела забыть об этом навсегда - не в пример многим иным выходцам; во-вторых, наш с Ниной тренер был ее первым партнером и любовником. И когда ей срочно понадобился хоть какой-то, хоть завалященький, как она говорила, партнер на одно выступление (первенство Союза), она обратилась к нему. Но он отказался - и рад бы помочь, но повредил колено, врачи рекомендуют операцию, не до танцев.
      - А вот ученика своего могу предложить, - сказал он ей по телефону. Тебе ведь только на один раз?
      - Конечно. Там, на Союзе, я себе кого-нибудь подыщу, не сомневайся. А сейчас хоть убейся - ни одного свободного мужичка.
      - Приезжай, посмотришь...
      И она приехала.
      Вечером у нас состоялся разговор втроем, а через неделю я уехал из родного города: думал, что на три недели, а получилось - на полтора года. Только на выпускные экзамены отпустила меня ненасытная Валентина, понимала, что без аттестата зрелости мне никуда. А потом опять подхватил меня блестящий танцевальный вихрь: тренировки, выступления, переезды... И взрослая (на шесть лет старше меня) зрелая, красивая женщина в моих руках, в моих объятиях и, в конечном счете, в моей постели.
      Подробностей не будет.
      Никаких подробностей. Даже за десять тысяч долларов никто не убедит меня, что наши с Валентиной упражнения на паркете и в постели имеют какое-то отношение к моим школьным друзьям. Это было чисто мое, отдельное и поскольку мне было ясно сказано, что не я - главный интерес, что нужна информация, касающаяся кого-то из пятерых, то будем считать, что мой отъезд из родного города создал лишь некоторую лакуну в доступной мне информации, лишив меня каких-то мелких подробностей из жизни одноклассников с марта по июнь. А после выпускного вечера это уже не имело значения, потому что Андрей, Боря и Сашка разъехались поступать в разные институты, училища и семинарии и встретились снова только через год, когда Нина и Вера в свою очередь окончили школу.
      К тому времени Валентина меня бросила: нашла нового, более сильного партнера и более подходящего мужа в одном лице. Так ей казалось по крайней мере. Я ее не разубеждал. Как танцор я ее избраннику в подметки не годился. А то, что он предпочитает мальчиков, - об этом тогда мало кто догадывался.
      4. День пятый. Среда, 17 июля
      1
      Не помню, как я сумел очнуться во вторник, как отдал папку с воспоминаниями шоферу Наташе, - ничего не помню.
      Зато прекрасно помню, что сегодня утром проснулся с ощущением, что во сне открыл важную для всего человечества истину. Я ждал, прислушиваясь к себе: не раз уже случалось, что мысль или чувство, возникшие во время сна и казавшиеся такими важными и такими живыми, что явь выглядела рядом с ними присыпанной пылью бумажной копией, в момент пробуждения растворялись почти бесследно, оставляя на дне души еле заметный осадок сожаления. Но на сей раз истина раствориться не спешила. Это была нерастворимая истина. Как кофе, который я теперь пил по утрам. Возможно, причина прежних неудач была именно в кофе.
      В моей прежней, растворившейся почти без остатка жизни было принято пить только растворимый и притом недорогой кофе. Мы впятером - я, Майя, Горталов и наши общие дети, Олечка и Юлечка, поглощали растворимый кофе большими кружками и, поглотив, тут же забывали его запах и вкус, вернее отсутствие оного; оставалось лишь ощущение некоторой наполненности в желудке и слегка нездорового возбуждения в мозгу. У каждого из нас была собственная кружка с именем хозяина. Однако довольно часто я, привычно шурша газетой за завтраком, рассеянно шарил в пространстве, нащупывал кружку, поднимал, глотал - и вдруг понимал, что пью чужой кофе из чужой кружки и при этом читаю чужие мысли. Это было неприятно, но познавательно, а главное - начисто избавляло меня от чувства вины, которое я испытывал каждый раз, когда думал о предстоящем уходе.
      Между тем открытая во сне истина не оставляла меня, не давала уснуть и требовала, чтобы я немедленно поделился ею с Инной.
      - Это так срочно? - спросила Инна сонно.
      Та, другая, Майя, та спросила бы недовольно. И была бы, в сущности, права. Разве можно будить женщину в субботу утром? Только в субботу женщина может по-настоящему выспаться после рабочей недели. Воскресный сон не в счет. Воскресный сон свершается уже после сна субботнего. Это все равно что съесть что-нибудь вкусненькое на сытый желудок. Тоже приятно, но с утолением голода не сравнишь. Субботний сон - это сон женщины, изголодавшейся по сну. Именно женщины, потому что мир устроен несправедливо: мужчины в нем спят по потребности, а женщины - по возможности. Так что оставьте, оставьте женщине субботнее утро для сна! Даже любовь - и та в субботу утром может подождать. А уж иная какая вещь, пусть и сама истина, - и подавно.
      - Ну говори уж, говори, коли начал: - сонно бормотала Инна. - Ты только одну истину открыл? Всего одну?