– Понятно, – сказал я чистую правду. – В принципе я тоже гостя Хоккайдо встречаю, только одного, а не восьмерых. Из той же Ниигаты. Так что если вам гостей в центр надо доставить, могу пару заодно подбросить. Они у вас где жить будут? В какой гостинице?
      – В «Альфе», – сказала Наташа.
      – Ого! А говорите университет бедный! – Выбор отеля для участников конференции в заштатном провинциальном «педе» меня удивил: «Альфа» – высоченный суперсовременный отель у парка Накадзима в центре Саппоро с роскошным видом на парк и на город.
      – Да, гостиницу дали неплохую. – Наташа взглянула на часы на табло: было тридцать пять минут шестого, но за стеклянными дверями в секторе прилета было все еще пусто. – Я на минутку…
      Она направилась в сторону ближайшего туалета, давая нам с Ганиным возможность оценить стройность ног и бедер и, наоборот, оставляя в приятном неведении по вопросу размеров и форм находящихся над ними не менее филейных частей.
      – Ты кого встречаешь-то? – пристально глядя вслед удаляющимся точеным икрам, обтянутым призывным черным эластиком, дежурно-протокольным тоном промычал Ганин.
      – Да коллега должен из Ниигаты подъехать, – глядя не на Ганина, а в том же направлении, куда смотрел и он, ответил я.
      – Понятно… – бросил Ганин, встряхнулся и несколько оживился, едва «object of beauty» скрылся в туалетном проходе.
      – Сколько ей, Ганин? – поинтересовался я.
      – А сколько дашь? – еще более оживился сэнсэй.
      – Наша ровесница? Сорок семь – сорок восемь?
      – Пятьдесят три не хочешь?! – радостно прокричал мне шепотом на ухо растревоженный Ганин.
      – Сколько?!
      – Говорят тебе: пятьдесят три! А так не дашь, да?
      – Да, Ганин… И так не дашь, и этак не дашь… – Информация эта меня действительно несколько ошеломила, я понял, что надо срочно менять тему, так как продолжения данной я уже просто не выдержу. – Слушай, Ганин, а чего это ее гости из Ниигаты летят?
      – А что тебя не устраивает, Такуя?
      – Ну, обычно все русские ученые из Москвы через Токио летят, а потом уже или из Нариты прямиком сюда, или из Ханеды.
      – А-а, вон что!… – Ганин задумался.
      В это время вернулась Наташа Китадзима, с которой, как оказалось, я знаком уже почти два десятка пламенных лет. Губы ее алели чуть сильнее, чем минуту назад, «Кензо» можно было почувствовать уже без деланных наклонов к ее плечам, а в густо-синих глазах постепенно разгорался, как называют это огненное состояние в любимой моим грамотным папашей и его аспирантами русской классике, «раж». Увидев это в принципе здоровое и вполне вяжущееся с голыми коленками и деловой короткой стрижкой чувство в ее глазах, я тем не менее из сугубо профессиональной привычки перестал думать о том, колготки на ней или чулки на подвязках. Помада, добавка «Кензо», блеск в глазах – все слишком хорошо знакомо, чтобы пускать это дело на самотек.
      – Наташ, а чего это твои гости из Ниигаты летят? – перебежал мне дорогу Ганин.
      – То есть почему не из Токио? – глядя не на Ганина, а на пустой зал за стеклянными дверями, откликнулась Наташа.
      – Да, почему не из Нариты или из Ханеды? – без особого пристрастия продолжил допрос Ганин.
      – Да там у них в группе москвичей только двое, – сухо пояснила она. – Остальные из Новосибирска, Иркутска и Хабаровска. Вот они и решили собраться в Хабаровске и лететь оттуда в Ниигату. По времени то же самое, что через Москву, но по деньгам дешевле.
      – А что, универ твой им дорогу не оплачивает, что ли? – обиженным тоном квасного патриота, живущего уже который год на японские иены, спросил лицемер Ганин.
      – Денег нет… – протянула Наташа и тут же едва уловимо встрепенулась, поскольку в зал прилета посыпались первые пассажиры.
      – Что, знакомые какие-нибудь ваши будут? – наконец-то подошла и моя очередь для более важного вопроса.
      – Да, будут… – Говорить она со мной была теперь не расположена, несмотря на то что мы знакомы почти тысячу лет. Глаза ее скользили по захватанному детскими и старческими пальцами за долгий понедельник стеклу, и по всему было видно, что мы с Ганиным для нее сейчас уже чистая обуза.
      Мне тоже пора было окончательно освобождаться от неотступных мыслей о постели как в прямом, так и переносном смысле, прекратить рисовать в воображении причудливые узоры тонкого черного нижнего белья, из-под которого зазывающе белеет все еще гладкое и тугое, несмотря ни на какие там пятьдесят три, тело, и прикинуть, как побыстрее вычислить в хлынувшей из наконец-то разъехавшихся прозрачных дверей толпы своего долгожданного капитана.
      Едва я собрался с асексуальными мыслями и встал могучим волнорезом, рассекающим суетливый поток разнокалиберного народца, вытекающий из сумрачного чрева сектора прилета, как в нагрудном кармане рубашки все той же зловредной цикадой заверещал мой сотовый.
      – Слушаю! – поднес я мобильник к своему всеслышащему уху, оставляя в параллельной работе свои всевидящие очи.
      – Минамото-сан? – раздался из трубки женский голос.
      – Минамото, – согласился я с невидимкой.
      – Руку поднимите, пожалуйста! – полупросящим-полуприказным тоном потребовала трубка.
      – Чего?… – опешил я.
      – Руку поднимите, пожалуйста!
      – Какую руку? Кто это?! – Левой рукой я продолжал прижимать телефон к уху, а правую на всякий случай запихнул в карман брюк.
      – А-а, все, спасибо! Уже не надо!… – прокричала трубка и тут же замолчала.
      Я автоматически нажал на кнопку подтверждения отключения связи, чтобы не переплачивать и без того изрядно сосущей нашу финансовую кровь мобильной компании «До-Ко-Мо», и в это время почувствовал, как кто-то тянет меня за рукав.
      Я обернулся, но никого не увидел – толпа обтекала меня с обеих сторон, оставляя у меня за спиной лишь небольшое пустое пространство. И вдруг из этого пространства, откуда-то снизу, раздался тот же «телефонный» женский голос:
      – Минамото-сан?
      Я посмотрел вниз: за рукав меня держала страшненькая то ли женщина, то ли девушка – особь абсолютно неопределенного и, по моему опыту, неопределяемого возраста. Рост – как сказал бы остряк Ганин (куда он, кстати, подевался со своей «бальзаковской» героиней бесконечной «Человеческой комедии»?) – метр с кепкой, только вместо кепки копна выкрашенных в каштановый цвет, плохо остриженных волос, а под ними – цепкие, острыми буравчиками сверлящие меня глазки.
      – Минамото-сан? – требовательно повторила свой вопрос коротышка. – Да?
      – Минамото… Но не «сан»… – добавил я ни к селу, ни к какому другому населенному пункту одну из любимых ганинских шуток.
      – Тогда «сама»? – продолжила сверлить меня пронзительным взором таинственная незнакомка.
      – «Сама» – это вы, насколько я понимаю, – опять неуклюже попытался схохмить я. – А я, скорее, «сам»…
      – Я не «сама», – отрезала женщина-девушка. – Я – Мураками.
      – Кто? – Я, что называется, ушам своим не поверил, хотя они у меня еще и не такое слышали.
      – Мураками, – проверещала она.
      – Мураками?… – Я все еще продолжал надеяться, что это ошибка или недоразумение.
      – Капитан Мураками Аюми, полицейское управление префектуры Ниигаты, международный отдел, русский сектор. – Пулеметный темп, с которым было выстрелено в меня это признание, развеял последние сомнения, а заодно и надежды.
      – А-а, так это вы Мураками? – Я наконец пришел в себя от легкого шока.
      – Я, – удивленно ответила она. – А что? Не похожа?
      – Да нет… Я просто не ожидал, что вы жен… девушка…
      – Ах вон что!… – разочарованно произнесла она. – Ну извините. Мужчин Мураками у нас в секторе нет. Так что по поводу нашей заблудшей овцы сюда, к вам на Хоккайдо, меня прислали.
      – Овцы? – От того же Ганина я такие шутки сразу воспринимаю надлежащим образом, но от провинциального капитана, точнее – капитанши, слышать подобную культурологическую эквилибристику было для меня делом абсолютно новым.
      – Овцы, да, – подтвердила суровая Аюми Мураками серьезность своих намерений.
      – Значит, Ирина Катаяма у вас проходит как овца? – улыбнулся я. – И вы к нам на нее охотиться приехали?
      – Если бы… – вздохнула Аюми. – Давайте я вам все по дороге изложу. Вы, кстати, меня извините за то, что я вам на сотовый позвонила, но у меня другого выхода не было…
      – Номер вам начальство мое дало?
      – Его мне дало мое начальство, а оно, как я полагаю, получило его от вашего.
      – Ничего-ничего, я не в обиде.
      – Да понимаете, все так внезапно получилось, и я только когда в самолет села, поняла вдруг, что вас в лицо не знаю и что у меня здесь, в Читосэ, проблемы с вами… вернее, с опознанием вас будут.
      – А сотовый, значит, помог? – не без лукавства поинтересовался я. – А руку-то я так и не поднял.
      – Да, сотовый помог. – Она проглотила колкость про руку на зависть спокойно. – Я, знаете, решила начальству лишними звонками не докучать. Решила сама вас здесь отыскать…
      – Своими, значит, силами? – Эта ее самонадеянность, вызвавшая в памяти мои собственные, совсем недавние аналогичные искания и треволнения, мне очень понравилась. От Мураками исходили какие-то пока непонятные мне флюиды, которые создавали вокруг нее весьма приятную ауру, невзирая ни на карликовый рост, ни на страшненькое личико, ни на колючие глазки.
      – Да, своими. Они пока есть… – Она тряхнула бесформенным и, как мне показалось, остриженным тоже своими собственными силами, причем не самыми острыми ножницами, скальпом и вновь исчезла из поля моего зрения, наклонившись совсем уже к полу.
      – Давайте мне! – Я протянул руку к небольшому и нетяжелому баульчику, за которым она нагнулась.
      – Мы на автобусе или на поезде? – поинтересовалась она, без лишних этикетных словес протягивая мне сумку, так, словно она была не Аюми Мураками, а сегодняшней Ириной Катаямой или Наташей Китадзимой, то есть так, как отдают свой багаж воспитанным джентльменам прекрасные и уверенные в себе леди.
      – На машине, разумеется. – Я указал рукой в сторону центрального выхода. – Сейчас только с приятелем попрощаюсь…
      Вообще-то Ганин меня не интересовал: зачем он мне здесь и сейчас? И так видимся через день… Куда интереснее, для кого это припомаживалась и душилась не увядшая в отличие от миллионов своих соотечественниц к началу шестого десятка прекрасная Наталья – моя старинная знакомая еще по далеким токийским временам.
      Далеко они не ушли: в десяти метрах от нас говорун Ганин колдовал около багажной тележки, закрепляя на ней чемоданы и здоровенные дорожные сумки, и параллельно что-то задорно заливал пяти одинаково полным, но не лишенным приятности русским дамам и трем не столь схожим меж собой русским мужикам. Один из них был совсем дряхлым стариком, и мне почему-то очень захотелось, чтобы он оказался специалистом по какому-нибудь там Сумарокову или Тредиаковскому, особенно в связи с тем, что сегодня с утра наш Хоккайдо вдруг стал для меня «островом любви». Второй, несомненно, принадлежал к категории так называемых «пыльных» мужичков, внешний вид которых принципиально не содержит в себе ничего примечательного и притягивающего если не женскую руку, то хотя бы детский взгляд. Эти персонажи чрезвычайно близким нашим «пыльным» японским мужичонкам, с их тщедушными, до срока иссохшими телами и априори нездоровым духом, а также отталкивающим запахом, поскольку почти все они курят и при этом мылом и зубной пастой брезгуют.
      Третий же выделялся из этой традиционной русской филологической братии, знакомой мне с голубенького, в синий горошек детства, как экстерьером, так и статью. Он был высок, пожалуй, даже на пару сантиметров повыше нас с Ганиным, хотя мы оба под метр восемьдесят. Броский серый пиджак, строгие черные брюки, серо-алый галстук, такие же, как у Ганина, одновременно ироничные и мудрые серые глаза, густые, красиво подстриженные русые волосы. Единственное, что не шло ему, на мой строгий взгляд завзятого эстета и прожженного маньериста, так это модная нынче узкая оправа из тонкого серого металла: она, как мне показалась, значительно уменьшала его привлекательные глаза и, более того, даже частично их скрывала. В остальном мужик выглядел безупречно, что, впрочем, нетрудно было делать на фоне остальных семи бедолаг, перебивающихся там, в России, на десяти работах и сорока подработках и ждущих от чужого дяди манны небесной – в данном случае японской, – потому как их собственные дяди заняты не столько проблемами поэтики Тютчева и идеологии Достоевского, сколько вопросами купли-продажи всего того, что не имеющие в своих душах ничего святого соотечественники Ганина еще не купили или не продали.
      Наташа Китадзима стояла рядом с этим третьим мужчиной, и на протяжении той минуты, что я разглядывал всю эту живописную компанию, он дважды весьма изящно и ненавязчиво в процессе общей беседы клал свою правую руку на ее стройную – по крайней мере, под пиджаком – талию. Наташа сдержанно улыбалась, говорила, обращаясь ко всем, хотя как мне, так и стреляющему по ним обоим своими пронзительными пепельными глазами Ганину было теперь понятно, во имя кого была и помада, и «Кензо» с подвязками. Обвинять Наташу Китадзиму, тем более что мы с ней, как вдруг выяснилось, давние приятели, в ее чувствах и симпатиях было грешно: будь я на ее месте, я сделал бы такой же выбор. Ганин – тоже, конечно, парень видный, но уж больно нервный, как с ним Саша живет столько лет – ума не приложу. А женщине в Наташином возрасте нужен не пацан-сорванец, который в один прекрасный день сыщет на свои беспокойные ягодицы очередное приключение и оставит своих малолетних детишек неприкаянными сиротами, а прекрасную суженую – безутешной вдовой. Ей нужен такой вот солидный столп цивилизованного общества – как светского, так и дамского, на который можно опереться не только в прямом, но и в переносном смысле. «За пятьдесят» – это для женщины тот возраст, когда лощеность и холеность мужика становятся для нее главнее, чем его жизнерадостность и безудержность. Попрыгунчики и хохотунчики хороши тогда, когда все впереди, когда терять еще нечего, потому что пока просто нет ничего, не скажу – в душе, но за душой точно ничего нет. А когда уже есть что терять, тогда вся эта жизнерадостная трескотня начинает пугать, особенно разумных женщин, рассчитывающих отведенные им земные годы так, чтобы именно в этот период своей жизни обрести покой и стабильность. А какую стабильность от нас с Ганиным наши Дзюнко с Сашей имеют?… Так, видимость одна…
      Я подошел поближе. Гости по очереди представились, и оказалось, что Наташину радость зовут Олегом Валерьевичем (что все-таки за дурацкая привычка у русских при представлении не называть фамилию! Что мне с их отчеством делать?!) и что он преподает сравнительное литературоведение в славном РГГУ. Понятное дело, на сэнсэйскую зарплату, пусть даже и на эргэгэушную, ни такого пиджака, ни таких очков себе не справишь. Значит, без вопросов ясно, что человек регулярно выезжает и во время этих выездов зарабатывает себе и на пиджаки с очками, и, видимо, все на тот же «Кензо», потому как соответствующего кольца на безымянном пальце как правой, так и левой руки у товарища не наблюдается. Остается только поинтересоваться, что себе думает беспечный Хидео Китадзима – и думает ли вообще.
      После двухминутной беседы мы распрощались: Ганин и мужики покатили груженные поклажей тележки к лифту, женщины потопали за ними налегке, а мы с капитаншей Мураками пошли к стоянке пешком. Напоследок я не удержался, чтобы не взглянуть на Наташу, загадав, однако, что если в тот момент, как я посмотрю ей вслед, у нее на талии будет лежать рука Олега Валерьевича, то я должен буду сделать все, чтобы сразу же по окончании этой их дурацкой конференции духу его на нашем Хоккайдо не было бы никогда.
      Я скосил глаза вслед уплывающим русским уточкам: талия Наташи была, слава богу, свободна, а объект моей дуэльной ненависти спокойно катил перед собой тележку обеими руками и о чем-то – видимо, о сугубо компаративистском – беседовал с толкавшим параллельно другую тележку Ганиным. Я окинул критическим взором гигантские по японским меркам зады иркутско-новосибирских филоло-гинь, в последний раз – за сегодняшний день, разумеется, – полюбовался на их русско-японскую антиподшу с оригинальным и неповторимым именем и вернулся и мыслями, и телом к несколько затосковавший от моего демонстративно формального к ней внимания Аюми Мураками.
 
      – Ну, рассказывайте, Мураками-сан, с чем прибыли? – обратился я к ниигатскому капитану, едва воткнул ключ в замок зажигания пижонского «крауна».
      – Шикарно вы здесь, на Хоккайдо, ездите! – демонстративно не заметила мой вопрос Мураками.
      – Да вы не думайте, что мы все на таких вот «тойотах» тут гоняем, – успокоил я ее, слегка задетый ее невниманием. – Это только для таких гостей, как вы…
      – Чем же я так отличилась? – хихикнула явно не страдающая отсутствием юмора Аюми.
      – А вот об этом я как раз вас и спрашиваю, – повторил я свой заход, одновременно расплачиваясь на выезде со стоянки. – Хотелось бы узнать именно об этом…
      – До города далеко? – Она вновь проигнорировала мой неусыпный интерес.
      – Сорок километров. – Я вырулил на дорогу к скоростной. – А до вашей гостиницы все пятьдесят.
      – Это дело на вас? – Мураками скосила на меня свои колючие глазки. – Да?
      – «Это» дело? – Я прикинулся… тьфу ты, опять забыл кем… вернее, чем… Как там Ганин учит: кабелем? трубой? тросом?
      – Да, «это» дело, – серьезно произнесла она. – Дело Ирины Катаямы, которая сегодня утром прибыла к вам в Отару. Вы ведь знаете такую? Вас ведь не зря Такуя зовут?
      – Вы где так словами жонглировать научились? – без всякого лицемерия поинтересовался я у нее. Недавний пируэт с овцой меня очень даже порадовал.
      – Ну уж, понятное дело, не в полицейской академии… – громко хмыкнула она.
      – А чем вам академия наша не угодила? – слегка обиделся я за свою альма-матер.
      – Я в токийской академии не училась, – отрезала Аюми. – Только курсы шестимесячные в Осаке прошла.
      – Значит, университет у вас по другой специальности?
      – Русская литература, – сказала она.
      – Чувствуется. Та же Осака?
      – Токио.
      – Университет?
      – Иностранных языков.
      – А-а… Вон что! – Ну надо же сколько за один день совпадений! – Такие товарищи, как Инагаки и Хасегава, не с вами учились?
      – Двумя курсами ниже, – ответила она и расплылась в широкой улыбке, обнажив мелкие острые зубки, удивительно гармонично сочетающиеся с такими же малюсенькими глазками.
      – Значит, знаете их? – Я притормозил на въезде на хайвей, чтобы получить из автомата проездной талон.
      – Да, я им подарочки везу! – Продолжая лукаво улыбаться, она повернулась и взглядом указала мне на свой баульчик, который я положил на заднее сиденье.
      – Да? Правда? А я им тоже подарочки купил! – радостно сообщил я ей, и мы дружно рассмеялись, без слов поняв, что подарочки эти у нас у обоих идентичные.
      Под колесами нашего фешенебельного «крауна» зашелестел бетон, и автомобиль бесстрашно врезался в беспроглядный мрак прохладного октябрьского вечера, рассекая его своим длинным серебристым телом и острыми золотыми лучами мощных фар.
      – Так вы что, ради поздравлений Инагаки с Хасегавой приехали? – Я попытался вернуть разговор из ассенизационного в профессиональное русло. – Или все-таки не только ради этого?
      – Разумеется, не только. – Мураками перестала смеяться.
      – Так что?…
      – Вы эту Ирину допрашивали? – Из полумрака салона на меня посмотрели два белых колечка с черными серединками.
      – Не допрашивал, а беседовал с ней. – Я решил с самого начала правильно расставлять все акценты и ударения.
      – Да, конечно, беседовали…
      – Именно беседовал.
      – И как она вам?
      – Вы знаете, – осекся я, – Мураками-сан, там, в аэропорту, мой друг Ганин был. Вот ему пристало мне такие вопросы задавать. А вам… Как-то, знаете…
      – А чем вам мой вопрос не понравился, Минамото-сан? – Железная Аюми, судя по всему, относилась к разряду тех женщин в брюках, которые уверены в том, что раз они именно в штанах, а не в юбках, им трава не расти и море по колено…
      – Ну она же объективно привлекательная девушка…
      – Женщина, – въедливо поправила меня Мураками.
      – Что «женщина»? – недопонял я.
      – Она же замужем! – пояснила строгая капитанша.
      – А-а, вы в этом смысле…
      – А в каком еще смысле может быть «женщина»? – Она опять направила на меня свои жемчужные колечки.
      – Да ни в каком! – Мне надоела эта словесная перепалка. – Пусть будет по-вашему: женщина.
      – Так оно лучше, – брякнула она и отвернулась. Судя по всем этим лингвистическим ужимкам и прыжкам и несмотря на соответствующий капитанскому чину возраст (если она на два года старше наших «китайских» чистоплюев, значит, ей за тридцать), она в своей довольно-таки логичной системе дефлорационных координат все еще относила себя к категории девушек.
      – Недоговаривает она, конечно, много… – начал я.
      – Недоговаривает? – Аюми опять повернулась ко мне.
      – Ну, например, у нее билет на паром и на нее, и на машину туда и обратно, причем обратно – уже в среду.
      – Да, это мы знаем, – почти шепотом произнесла Мураками. – И что она здесь недоговаривает?
      – А то, что билет у нее обратный на среду, а мне она побожилась, что в Саппоро пробудет две недели.
      – А вот это уже новость… – задумчиво отреагировала на мое сообщение железная капитанша.
      – Если она не врет, разумеется, – попытался успокоить ее я. – Хотя я чувствую, что не врет.
      – Жить она будет в «Гранд-отеле»?
      – Да, там же, где и вы, – ответил я.
      – Броня есть?
      – На вас? Какой вопрос?! – возмутился я.
      – Спасибо… – Она опять перешла на бурчание. – На нее, конечно! На нее броня есть? Вы проверяли?
      – Я лично нет, но ребята должны были проверить. Если бы брони не было, я бы уже знал.
      – Понятно! Это уже Саппоро? – Она постучала костяшками тонких, детских пальчиков по своему окну, за которым радостной радугой разливался разноцветный неон игротек и дискотек.
      – Нет, это пока Энива, – ответил я.
      – Вы про мужа у нее что-нибудь спрашивали? – Мой ответ ее явно разочаровал.
      – Спрашивал.
      – И что она?
      – Формально – ничего. Обычная японская жена.
      – Что значит «обычная японская жена»? – Этот ее вопрос еще более утвердил меня в мысли о том, что к категории «женщин» Мураками-сан, точнее тогда – Мураками-чан, не относится.
      – То, что у мужа – бизнес, он кормилец, и где он деньги берет, чтобы ей на прокорм давать, ее не интересует.
      – Понятно.
      – А мне нет. – Пора было кончать этот цирк.
      – Что вам непонятно? – поинтересовалась она.
      – Давайте-ка, господин капитан, кончайте темнить – за вас это вон природа успешно делает. – Я мотнул подбородком в сторону вечной тьмы по левую от нас сторону. – Расскажите-ка мне лучше, что вы знаете о ее муже и что вообще вся эта история с рулоном якобы мусора может значить. А то мы все про Инагаки с Хасегавой да их сортирное приключение… Дело прошлое, а Ирина наша – самая что ни на есть настоящая…
      – Хорошо, – неожиданно покорно согласилась она. – Я вам все в общих чертах расскажу, и вы, если что уточнить захотите, спрашивайте, пожалуйста, потому как я чувствую, что нам вместе поработать все-таки придется. Понятно?
      – Чего ж не понять! Я сам во всем ясность предпочитаю… – негромко признался я.
      – Ну вот и славно… Значит, Ирина эта появилась на нашем горизонте в девяносто восьмом.
      – Они так давно женаты? – удивился я.
      – Нет, поженились они в двухтысячном. А в девяносто восьмом ее нынешний муж Катаяма Ато в первый раз привез ее с Сахалина в Ниигату как гостью. То есть по гостевой визе.
      – На три месяца, значит?
      – Правильно, на три месяца. Собственно, поэтому мы с ней и познакомились.
      – Почему «поэтому»?
      – Виза у нее была на три месяца – до конца августа. Мы тогда про нее слыхом не слыхивали, а тут в октябре уже звонок из иммиграционной службы: так, мол, и так, по нашей линии гражданка Российской Федерации Ирина Петренко…
      – Петренко?
      – Да, ее девичья фамилия Петренко.
      – Украинка? – Я поспешил проявить соответствующие этнолого-лингвистические познания.
      – Да нет, она русская. У них там, знаете, в советское время намешалось всего… У них там и какой-нибудь Георгадзе – русский, и Иванов – якут… Короче говоря, она, конечно, русская…
      – Ну пускай будет русская, – согласился я и восстановил в своем воображении облик сегодняшней дневной красавицы, которая, как оказалась, до перехода в муракамовскую категорию «женщин» носила банальнейшую украинскую фамилию. Осталось только у Ганина узнать девичью фамилию сексапильной Наташи Китадзимы… Не дай бог, какая-нибудь Горшкова или Пирожкова окажется!…
      – Так вот… Иммиграция нам звонит и говорит, что эта самая Петренко до сих пор пределы Японии не покинула.
      – Такое вот начало было, да?
      – Да. Мы ее, конечно, разыскали быстро: она и не думала прятаться, просто жила у этого Катаямы…
      – Как женщина? – не удержался и съязвил я.
      – Разумеется. Вы же ее видели! – не в бровь, а в глаз выстрелила рассудительная Аюми.
      – Видел-видел… – Я не стал признаваться проницательной капитанше, что продолжаю видеть эту Ирину именно в этот самый момент.
      – И Катаяме завидуете?
      – А то… – каламбурно вздохнул я.
      – Да, его именно Ато и зовут, – бесстрастным эхом отреагировала на мою хохму Мураками. – Вот. Скандала не было. Он за нее заплатил по суду положенный штраф, она уехала к себе на Сахалин, а ваш этот самый Ато зачастил туда же. По десять – двенадцать раз в год туда плавал.
      – У него автомобильный бизнес. Чего в этом странного? – Я скромно попытался защитить от агрессивных нападок противоположного пола неведомого мне торговца подержанными «тачками».
      – Ничего странного… – согласилась со мной Мураками. – Тем более вы же ее видели…
      – И? – Я кивнул вперед, где за лобовым стеклом сплошная тьма стала постепенно разбавляться радужным молоком большого города. – Саппоро вон уже…
      – Так вот, у них этот… Как это обычно принято называть, «роман», что ли?…
      – Роман – можно. Или повесть. У кого как, Мураками-сан, – улыбнулся я. – На худой, извините опять же за каламбур, конец, может быть и скромный рассказ, в духе, скажем, Антона Чехова… Большой, кстати, был специалист по, как вы их называете, «женщинам»!…
      – Чехов – отличный писатель! – Она достойно выдержала удар, – Значит, будет «роман»…
      – И что их роман?
      – Закрутилось все, завертелось, и два года назад он ее снова по гостевой визе выписал…
      – На три месяца опять?
      – Формально – да. Наша иммиграция больше не разрешает. У нас же с ними до сих пор мирного договора нет…
      – Я в курсе, Мураками-сан. – Мне ужасно захотелось обращаться к ней не с официальным «сан», а с детским и дружески теплым «чан», потому что, несмотря на то, что брюки на ней были не в пример Ирининым широченными, а ноги под ними – короткими и кривыми, она мне начинала определенно нравиться: не как «женщина», конечно, но как рассудительный и проницательный партнер.
      – Короче, они расписались и стали мужем и женой.
      – Где расписались? В нашем ЗАГСе?
      – Нет, у вас в Саппоро, в российском генконсульстве.
      – Что, сюда специально прилетали?
      – Не прилетали, а так же, как она сегодня, приплывали. Точно так же, как туристы, с машиной…
      – Проверим, – пробормотал я.
      – Да мы уже давно проверили… – хмыкнула умненькая Аюми. – Консульство по телефону подтвердило. Осталось только получить бумаги. Вернее, копии бумаг.
      – Зачем? – Затем, Минамото-сан, зачем я здесь…
      – А зачем вы здесь? – Я решил вернуть ее к началу нашего разговора, поскольку впереди замаячил наш съезд со скоростной в центр Саппоро, где Мураками-чан ждал уютный номер в не менее престижном, чем мой казенный «краун», «Гранд-отеле».
      – Затем, что Ато Катаяма пропал, – рубанула она.
      – Как – пропал? – с наигранным безразличием поинтересовался я.
      – Его нет нигде.
      – Нигде?
      – Ни дома, ни на работе.
      – Иммиграцию беспокоили?
      – Конечно. Ни через один из погранпунктов Японии он не проходил.
      – Родственники?
      – Родственники есть. И в Ниигате, и в Токио, и еще много где. Он сам вообще-то из Аомори…
      – И что они?
      – Ни у кого из них его нет. Всех обзвонили. – Она сокрушенно покачала своей бесформенной головой.
      – Когда поиски начали? Сегодня?
      – Официально сегодня, разумеется, после сигнала из Отару. Но до этого были и другие сигналы – от соседей, родни опять же…
      – Что за сигналы?
      – Они где-то уже больше года скандалят постоянно.
      – Родственники?
      – Нет, Ирина с Ато.
      – Раз сигналы от соседей, значит, скандалят громко?
      – Да, женщина эта – сильная и дерзкая, в отличие от наших женщин терпеть несправедливость или даже насилие со стороны мужчины она не будет.
      – А со стороны мужа?
      – В данном случае муж и мужчина – один и тот же человек, – железным феминистическим тоном констатировала она.
      – Вы уверены, Мураками-сан?
      – Уверена, – нетвердым голосом пролепетала она. – А что, у вас есть какая-то другая информация?
      – Да нет у меня никакой информации – ни той, ни другой, ни третьей, – успокоил я ее. – Это у вас вон сколько этой самой информации! А у меня – одни только наблюдения…
      – Тоже вещь необходимая…
      – Да, но менее полезная в нашей работе…
      – Так вы считаете, что у нее есть любовник? – За окнами уже вовсю сияли саппоровские улицы, и теперь умненькие, проницательные глазенки ниигатской капитанши уже не выглядели белыми колечками, а стреляли в меня своими черными блестящими зрачками.
      – Я считаю?! – взорвался я. – Да я ее сегодня первый раз в жизни увидел! Это вы из Ниигаты! Это вы ее там пасли! Вот вам и считать! Что вы меня-то спрашиваете?
      – У нас давно такое подозрение есть, но никогда ни с каким другим мужчиной мы ее не видели.