31

Люблю вечера в понедельник. Я нахожусь на том жизненном этапе, когда будни предназначены для отдыха от выходных, и не могу понять ту часть человечества, которая придерживается другого мнения.

Вечер понедельника обычно единственный за неделю, когда Карен, Шарлотта и я одновременно оказываемся дома, измученные похождениями минувших выходных.

Во вторник вечером Шарлотта ходит в студию танца фламенко (или фламинго, как думала она, а у нас недоставало духу ее поправить). В среду вечером наша квартира тоже, как правило, недосчитывается одного-двух жильцов. А в четверг уходят все, активно готовясь к грядущему безудержному единению с народом. Вечер четверга — разминка перед бурным разгулом выходных, когда дома не появляется ни одна из нас (разумеется, с временными поправками на мою депрессию).

Вечер понедельника — начало новой жизни: мы идем в супермаркет и накупаем яблок, винограда и обезжиренных йогуртов на неделю вперед. В этот вечер мы едим приготовленные на пару овощи, говорим, что пора отказаться от пиццы, что мы больше никогда не выпьем ни капли спиртного, ну. по крайней мере, до следующих выходных точно ни капли.

(Во вторник мы возвращаемся к макаронам и вину, в среду обогащаем рацион мороженым, шоколадным печеньем и парой кружек пива в пабе, в четверг после работы идем в бар с сослуживцами и балуем себя китайскими деликатесами навынос, а с пятницы до воскресенья уже ни о каких ограничениях говорить не приходится. Затем наступает понедельник, и мы опять покупаем яблоки, виноград и обезжиренные йогурты.)

Когда я пришла, Шарлотта была уже дома. Она разгружала сумку из «Теско» и выбрасывала из холодильника тонны просроченных, так и не съеденных обезжиренных йогуртов, чтобы освободить место для новых покупок.

Я поставила свой пакет из «Уэйтроуз» рядом с ее сумкой из «Теско», чтобы они могли поболтать без помех.

— Покажи, покажи, что ты купила? Что-нибудь вкусненькое? — спросила Шарлотта.

— Яблоки…

— А-а. Я тоже.

— …и виноград…

— Я тоже.

— …и обезжиренный йогурт…

— Я тоже.

— Так что, извини, ничего вкусненького нет.

— И слава богу, очень хорошо, потому что с сегодняшнего дня я решила правильно питаться.

— Я тоже.

— Чем меньше соблазнов, тем лучше.

— Правильно.

— Карен тоже зайдет в магазин на углу. Будем надеяться, что и она ничего хорошего не купит.

— К мистеру Пападопулосу?

— Да.

— Не купит.

— Почему?

— Там ничего хорошего вообще не бывает.

— Пожалуй, ты права, — задумчиво изрекла Шарлотта. — Все там какое-то… грязноватое, что ли? Даже на такие вкусности, как шоколад, глядеть не хочется, он у них, наверное, с довоенных времен лежит.

— Да, — согласилась я. — Действительно, повезло нам. Представляешь, на что мы были бы похожи, если б жили рядом с хорошим магазином, где продаются всякие деликатесы.

— На коров, — предположила Шарлотта. — Или на слоних.

— Вообще, если задуматься, — продолжала я, — это одно из неоспоримых преимуществ нашей квартиры. Так и надо писать в объявлениях: четырехкомнатная квартира, с полной обстановкой, во второй зоне, рядом с метро и автобусом, за много километров от магазина, где продают нормальный шоколад.

— Точно! — восхитилась Шарлотта.

— А вот и Карен.

Вошла Карен, с мрачным видом вывалила свои покупки на кухонный стол. Она явно пребывала в раздражении.

— Что случилось, Карен? — спросила я.

— Слушай, какая сволочь положила в кошелек для мелочи песеты? Мне было так неловко. Мистер Пападопулос теперь думает, что я хотела его надуть, а вы же знаете, что говорят об отношении шотландцев к деньгам!

— А что говорят? — спросила Шарлотта. — Ах да, что вы очень скупые. Ну, вот видишь…

Тут она осеклась, потому что посмотрела Карен в лицо.

— Кто их туда положил? — грозно спросила Карен. Устрашать она умеет.

Я подумала: может, соврать и свалить все, например, на этого пятнистого (Дерека или Джеффа?), бедного отвергнутого мальчика, который звонил вечером в воскресенье, спрашивал Шарлотту, а ему ответили, что таких здесь нет.

Потом решила отрицать все.

— Э-э-э…

Но отказалась и от этой мысли.

Карен все равно потом выяснит. Карен меня расколет. И моя нечистая совесть будет мучить меня, пока я не сознаюсь.

— Прости, Карен, наверно, это я виновата… То есть в кошелек я их не клала, но в доме они появились по моей вине.

— Но ты же никогда не была в Испании.

— Правильно, не была, мне дал их Гас, а я не хотела брать и, должно быть, оставила на столе, а кто-то еще, наверно, убрал в кошелек, приняв в темноте за настоящие деньги…

— А, если Гас, тогда ладно.

— Да ну? — изумленным хором протянули мы с Шарлоттой. Карен нечасто бывает столь снисходительна и покладиста.

— Да, он такой хороший. Просто лапочка. Сумасшедший, конечно, но ужасно милый… Элизабет Ардент… — тихонько хихикнула она. — Смешной.

Мы с Шарлоттой тревожно переглянулись.

— И тебе не хочется его поколотить? — в беспокойстве спросила я. — Или отправить к Пападопулосу объяснять, что ты не бесчестная шотландская скупердяйка, и…

— Нет, нет, нет, — добродушно отмахнулась она.

Эта неожиданная перемена в Карен очень меня растрогала: теперь она казалась намного милее, не такой агрессивной.

— Нет, — продолжала она, — довольно будет и тебя. Ты справишься. Можешь сходить к мистеру Пападопулосу и извиниться.

— Э-э-э…

— Прямо сейчас идти необязательно. Не спеши, пообедай, только не забудь: магазин работает до восьми.

Я уставилась на нее, не понимая, шутит она или нет. Хотелось бы знать точно, чтобы не суетиться и не нервничать понапрасну, а потом выяснить, что тебя разыграли.

— Ты серьезно или как? — с надеждой спросила я.

После короткой напряженной паузы Карен сжалилась.

— Ладно уж, я пошутила. С тобой сейчас лучше дружить — все-таки подружка Дэниэла.

И одарила меня очаровательной, обезоруживающей, «я такая взбалмошная, но я такая прелесть», улыбкой, и мне оставалось только вяло улыбнуться в ответ.

Дуться на соседок по квартире я не имею права, тем более что на сей раз Карен просто нарывалась на скандал, а я скандалов панически боюсь.

— Не забывай только почаще говорить ему, какая я замечательная, — сказала она, — и что мужчины влюбляются в меня пачками.

— Хорошо-хорошо, — кивнула я.

— Я готовлю брокколи на пару, — вмешалась Шарлотта, уводя разговор от опасной темы к домашним делам. — Кто хочет?

— А я — паровую морковь, — сообщила я, — так что, может, тоже попробуете?

И мы заключили тройственное соглашение о равном потреблении всех приготовленных на пару овощей.

— Да, Люси, — небрежно заметила Карен. Слишком небрежно. Я насторожилась. — Звонил Дэниэл.

— Очень хорошо… Кто-кто, Дэниэл?

Устроит ее мой равнодушный тон или нет?

— Мне, — торжествующе продолжала она. — Он звонил мне.

— Здорово.

— Не тебе. Мне.

— Поздравляю, Карен, — рассмеялась я. — Значит, вы теперь вместе?

— Очень похоже на то, — самодовольно ответила она.

— Рада за тебя.

— Тебе лучше смириться с этим.

Мы поели овощей, посмотрели сериал, потом душераздирающий документальный фильм о естественных родах. Фильм досматривали буквально в корчах: женщины с искаженными от боли лицами, потные, задыхающиеся, стонущие, произвели на нас сильное впечатление.

А ведь мы — я, Карен и Шарлотта, — точно такие же.

— Господи, — с окаменевшим лицом выдохнула Шарлотта, не отрывая от экрана расширенных от ужаса глаз, — никогда не буду рожать.

— И я не буду, — с жаром согласилась я, внезапно осознав все преимущества целомудрия и воздержания.

— Но ведь можно сделать спинномозговую анестезию, — возразила Карен. — Тогда ничего не почувствуешь.

— Она не всегда действует, — напомнила я.

— Правда? А ты откуда знаешь? — встрепенулась она.

— Люси права, — вступилась за меня Шарлотта. — Моя золовка говорит, что на нее ни капли не подействовало, и она страшно мучилась и вопила так, что было слышно за три улицы.

История хорошая и рассказана талантливо, но верить Шарлотте я не спешила: она из Йоркшира, где обожают рассказы о невыносимой боли.

Карен страшная сказка Шарлотты, кажется, тоже не особенно напугала. Сила духа Карен такова, что на нее спинномозговая анестезия подействует обязательно, просто не посмеет не подействовать.

— А как же кислородная маска, а закись азота? — спросила я. — Разве они не должны облегчать боль?

— Кислородная маска! — презрительно фыркнула Шарлотта. — Подумаешь, маска! Толку от нее — все равно что ампутированную руку пластырем заклеивать!

— Боже мой, — слабо сказала я, — боже мой. Может, еще что-нибудь посмотрим?

Примерно без двадцати десять кратковременное насыщение от паровых овощей прошло, уступив место настоящему голоду.

Кто дрогнет первым?

В обстановке нарастающего напряжения Шарлотта как бы между прочим спросила:

— Кто хочет пойти прогуляться?

Карен и я благодарно вздохнули.

— Куда прогуляться? — осторожно спросила я.

Присоединяться к мероприятию, не связанному с едой, мне не хотелось, но Шарлотта не разочаровала меня.

— За жареной картошкой, — застенчиво ответила она.

— Шарлотта! — хором возмутились мы с Карен. — Как не стыдно! А наши благие намерения?

— Но я есть хочу, — пропищала она.

— Съешь морковку, — предложила Карен.

— Чем морковку, лучше я ничего не буду, — честно призналась Шарлотта.

Я понимала, каково ей. Я тоже скорее сжевала бы кусок каминной доски, чем морковку.

— Ладно, — вздохнула я. — Если ты действительно умираешь от голода, схожу с тобой.

Я была готова прыгать от восторга. Мне так хотелось жареной картошки!

— Кстати, — вздохнула Карен, как будто ей было невыносимо тяжко, — если тебе станет от этого легче, можешь и мне купить порцию.

— Если это только затем, чтобы меня меньше мучила совесть, не надо жертв, — нежно ответила Шарлотта. — Вам совершенно необязательно нарушать диету только из-за того, что у меня нет силы воли.

— Мне совсем нетрудно, — возразила Карен.

— Нет, правда, — не унималась Шарлотта, — тебе-то зачем страдать ради меня? Проживу и с больной совестью.

— Заткнись, пожалуйста, и купи мне картошку! — заорала Карен.

— Большой пакет или маленький?

— Большой! С соусом карри и копченой колбасой!

32

Гас собирался сводить меня куда-нибудь во вторник после работы. Так он сказал вечером в воскресенье.

Но вечером в воскресенье градус нашего общения был очень высок, особенно в крови Гаса в пересчете на алкоголь; десятиминутная прогулка от пиццерии до моего дома заняла больше получаса, потому что по дороге Гас расшалился и разыгрался, и я немного тревожилась, не выдумал бы он что-нибудь, договариваясь со мной на вечер вторника.

Я боялась, что он перепутает место, время или даже день встречи.

Мои попытки окончательно уточнить эти обстоятельства с Гасом превратились в настоящий кошмар.

Началось с того, что, провожая меня домой в воскресенье вечером, он вежливо пожал мне руку и сказал:

— До завтра, Люси.

— Нет, Гас, — мягко поправила я, — завтра мы не увидимся. Завтра понедельник, а мы встречаемся во вторник.

— Нет, Люси, — так же мягко поправил он меня. — Сегодня, придя домой, я предприму некоторые… гм… определенные фармацевтические меры, а когда проснусь, будет вторник. Так что, вне всяких сомнений, Люси Салливан, мы увидимся завтра. По крайней мере, это будет завтра для меня.

— Ясно, — с сомнением протянула я. — Где встретимся?

— Люси, я встречу тебя с работы. Я спасу тебя с административных рудников, вытащу из ямы контроля платежей.

— Договорились.

— Напомни еще раз, — сказал он, обнимая меня за плечи и привлекая к себе. — Значит, Кэвендиш-кресент, 54, а освобождаешься ты в пять тридцать?

И улыбнулся нежно и немного бессмысленно.

— Нет, Гас, не Кэвендиш-кресент, а Ньюкасл-сквер, дом номер шесть, — уточнила я.

Вообще-то я несколько раз повторила ему адрес, даже специально записала на почтовом бланке, но день выдался долгий и пить Гасу пришлось ужасно много.

— Правда? — искренне удивился он. — Интересно, и чего я подумал про Кэвендиш-кресент? Что там такое творится, не знаешь?

— Понятия не имею, — отрезала я, не желая входить в тонкости того, что происходит или не происходит на Кэвендиш-кресент, 54, если только такое место существует в действительности. Мне и так забот хватало: я из последних сил поддерживала беседу, пытаясь убедиться, что до Гаса дошло, где, когда и как меня встречать.

— А где та бумажка с адресом, что я тебе дала? — спросила я, понимая, что похожа на занудную мамашу или училку, но ничего, если надо, значит, надо.

— Не знаю, — пожал он плечами, отпустил меня и начал рыться во всех карманах и хлопать себя по куртке. — О нет, Люси, только не это! Кажется, я ее потерял.

Пришлось писать адрес еще раз.

— Постарайся запомнить, — нервно улыбнулась я, отдавая ему листок. — Ньюкасл-сквер, дом 6, в пять вечера.

— Пять часов? Я думал, ты сказала пять тридцать.

— Нет, Гас, пять.

— Прости меня, Люси, никогда ничего не могу запомнить. Я способен забыть даже собственное имя — и забываю часто. Много раз мне приходилось спрашивать собеседника: «Как, простите, мое имя?» У меня голова как… как, знаешь, такая круглая штука с дырочками.

— Дуршлаг, — сердито буркнула я.

— Люси, не злись, — засмеялся он. — Я просто пошутил.

— Понятно.

— Теперь, думаю, я все правильно запомнил, — заявил он с улыбкой, от которой у меня внутри все оборвалось. — Пять часов вечера, Ньюкасл-кресент, дом 56…

— …Нет, Гас…

— …прости, прости, Кэвендиш-сквер…

Он не виноват, подумала я, тщетно пытаясь успокоиться. По-своему, это даже очень мило. И кто бы не путался в цифрах и названиях, выпив столько, сколько выпил Гас?

— …Нет, нет, нет, Люси, только не сердись! Ньюкасл-сквер, 56, в пять часов вечера.

— Шесть.

Его лицо исказила гримаса болезненного недоумения.

— Ты же сама сказала — в пять! — возроптал он. — Но ничего страшного, Люси, женщинам полагается часто передумывать, так что, если это необходимо, передумывай, пожалуйста.

— Нет, Гас, ничего я не передумала. Я имела в виду пять часов, дом номер шесть!

— Ладно, теперь, кажется, дошло, — улыбнулся он. — Часов пять, дом шесть. Пять часов, шестой дом. Часов пять, дом шесть.

— До встречи, Гас.

— А не в шесть часов у дома номер пять? — спросил он.

— Нет! — в тревоге воскликнула я. — А, понимаю, ты опять шутишь…

Он помахал мне рукой на прощание и затараторил, как попугай:

— Часов пять, дом шесть, пять часов, шестой дом, извини, Люси, не могу прерваться, чтобы сказать тебе «до свидания», потому что боюсь забыть пять часов, шестой дом, часов пять, дом шесть, но мы непременно увидимся в пять ча…

И пошел прочь, продолжая твердить:

— …дом шесть, пять часов, дом шесть…

Я постояла у калитки, глядя ему вслед на темную дорогу, немного разочарованная, что он даже не попытался меня поцеловать. Ничего, утешала я себя. Гораздо важнее, чтобы он запомнил, где должен встретиться со мной во вторник. При условии, что он придет к нужному дому в правильный день и назначенный час, для поцелуев у нас будет куча времени.

— …пять часов, дом шесть, пять часов, дом шесть… — долетело до меня с холодным ночным ветром. Гас продолжал распевать свои мантры.

Я вздрогнула, отчасти от холода, отчасти от восторга, и пошла в дом.

Так что мое беспокойство утром во вторник объяснялось как страхом, что Гас вообще не придет, так и радостным ожиданием.

Я не сомневалась, что нравлюсь ему, что он не может назначить свидание и умышленно не прийти, но совсем не была уверена, что в воскресенье он не напился до такой степени, чтобы напрочь забыть обо всем.

Тем не менее я надела новые и очень миленькие трусики, потому что предусмотрительность лишней не бывает. Потом примерила маленькую зеленую штучку, похожую на жакет с широким поясом на бедрах, но на самом деле это обалденное мини-платье. Затем натянула сапоги и залюбовалась собой в зеркале. Очень даже неплохо, подумалось мне. Стильно, лаконично, а-ля гарсон.

Затем меня охватил краткий приступ паники — что, если Гас не придет? Почему, ну почему я не взяла у него телефон, тоскливо думала я. Надо было спросить, но я боялась, что, сделав это, проявлю чрезмерный интерес к предмету.

Также я понимала: весь наш чудесный персонал сразу заподозрит, что я иду после работы на свидание, поскольку пришла на службу в платье, не прикрывающем задницы, если поднять руки. На работе всегда так — волосы расчесать нельзя, чтобы не пошел слушок, что ты кого-то кадришь, челку лишний раз не подстричь, не возбуждая всеобщих догадок, не появился ли у тебя новый парень.

На пяти этажах нашего учреждения рассеяны триста работников, и все они живо интересуются делами своих сослуживцев. О том, насколько им интересны их прямые обязанности, уже говорилось выше.

У нас работаешь, как будто в аквариуме. Ни одно происшествие не остается без комментария. Даже дискуссия о том, кто с чем делает бутерброды, легко занимает большую часть дня («Раньше она никогда не ела сандвичи с яйцом, только с ветчиной. А за эту неделю дважды съела с яйцом. По-моему, она беременна»).

Главный источник сплетен — Кэролайн. Глаз у нее просто ястребиный, она не пропускает ничего, а если нечего пропускать, выдумывает сама. Всегда останавливает кого-нибудь на входе, чтобы многозначительно шепнуть: «Смотрите-ка, Джеки из бухгалтерии что-то сегодня не в лице. Не иначе, дела сердечные». И, не успеете вы понять, что к чему, все пять этажей уже гудят от слухов о скором разводе Джеки. А все потому, что сегодня утром бедняжка проспала и не успела как следует наложить тон.