Буфетчик наклонился над тюленем, который лежал у самого края лежки. Это была большая пятнистая ларга, еще живая. Шкура ее светилась от планктона. Пацан плохо знал дело, и нож у него никуда не годился, он не резал, а пилил тюленя, и тюлень ворочался и млел, раскрывая пасть... Тут буфетчик оглянулся, увидел стоявшего позади Сергея и засмеялся.
      -- Иди таскай шкуры, -- сказал Кауфман. -- Толку от тебя...
      -- Вот это работенка! -- захохотал буфетчик. -- Я б с тобой поменялся, ей-богу!
      Ножи тупились от густого меха, и по всей лежке слышался скрип подбиваемой на брусках стали. Зверобои таскали толстые тяжелые шкуры и укладывали их в бот. Прибой, закручиваясь, гнал на берег кровавую пену и раушки, и прилив стремительно поднимался по гальке, так что туши приходилось все время оттаскивать вверх, к гребню. Распуганное тюленье стадо крутилось возле берега, -- тюлени, высовываясь наполовину из воды, смотрели, чем заняты люди, а потом стадо ушло, только раушки плавали, похожие на черных омерзительных птиц, а чайки кружили над ними -- сна на этих чаек не было...
      Бот Кауфмана загрузили хоровиной, ее было так много, что не хватило трюма, и шкуры взяли на юрок и принайтовили к бортам для остойчивости. В первый бот попрыгала команда, их было двадцать человек. В боте Кауфмана уже сидел Юра Логов, а потом к ним прыгнул буфетчик.
      -- Ну, кого ждем? -- крикнул буфетчик, поудобней устраиваясь на хоровине. -- Поехали, Кофман!
      -- Старика возьмем, -- ответил ему Сергей.
      На берегу стоял Виктор Кадде. Он не успел вскочить в первый бот, потому что бот сорвало с камней прибоем, и рулевой, отрабатывая задним ходом, уже выводил его на обратный курс. Рулевой показывал в сторону Кауфмана: мол, .беги к нему...
      -- Возьмите, возьмите меня! -- просил Кадде. Он все еще стоял на берегу.
      -- Чего ты орешь? -- разозлился Сергей. -- Залезай быстрее!
      Виктор Кадде прыгнул к ним, и они отошли от берега.
      -- Я на том боте всю весну ходил, -- пожаловался старик. -- Трудно было взять, что ли?
      -- Не все ли равно, на каком боте? -- усмехнулся Кауфман.
      "Воробей, воробей, серенькая спинка..." -- опять заныло у него внутри. -- Что-то должно случиться, -- подумал он. -- Может, это предчувствие какое... А что может случиться? Ни черта не может случиться!.."
      А далеко впереди, за мысом, горел якорный огонь шхуны.
      Бот осел в воде по самый планшир и с трудом выгребался против течения. Они подняли на дубинах полога, но и через полога било так, что они вымокли с ног до головы, а возле бортов и по носу раскачивались такие горбы волн, что временами заслоняли звезды, и казалось, ветер выдувает эти горбы из глубины моря.
      Сергей вел бот галсами и чувствовал, как румпальник вырывается из рук, он сжимал его до боли в суставах и зорко следил, чтоб случайный удар не поставил бот лагом, то есть параллельно волне, и не опрокинул его. Он видел первый бот, который шел примерно в ста ярдах впереди и правее его, и различал силуэт рулевого, а ребят он не видел, они сидели по бортам и на банках, накрывшись брезентом.
      Они шли уже больше часа, а остров все не удалялся, и тут неожиданно повалил снег -- редкими сырыми хлопьями, и Сергей увидел, что первый бот повернул обратно к берегу. Оттуда пустили ракету, но Сергей не поворачивал, продолжал идти к судну, а Виктор Кадде, Юрка и буфетчик дремали, и он толкнул буфетчика, чтоб тот откачивал воду, -- она доходила до горловины картера.
      Огни зверошхуны были уже недалеко, как вдруг они ткнулись во что-то. Страшный толчок приподнял нос бота, Сергей, выронив румпель, полетел на головы сидящих впереди моряков, а в следующую секунду бот перевернулся и Сергей оказался под ним. Он пробовал выскочить из воды, но что-то держало его ногу, он рвал сапог и извивался в воде, а потом протянул руку и нащупал железный гак, который выскочил из гнезда и зацепился за ремень на сапоге, освободил сапог и, задыхаясь, чувствуя, что сейчас разорвется сердце, вынырнул...
      Вокруг плавали шкуры зверей. Бот перевернулся, но не утонул. Это был отличный хабаровский бот с воздушным ящиком, он лежал на воде кверху килем. Виктор Кадде и буфетчик висели на борту, вцепившись руками в киль, а Юрка плавал у другого борта, ничего не видя от брызг, и что-то искал на ощупь рукой... Он или сдурел от страха, или не знал, что делать.
      "Не моряк он, чего ему на флоте? -- подумал Сергей. -- Сейчас погибнет ни за грош, а потом я буду виноват..."
      Загребая одной рукой, Сергей нащупал на поясе нож, вытащил его из чехла и воткнул в корпус бота с такой силой, что лопнула обшивка и лезвие глубоко вошло в доски. Сергей, подтянувшись на рукояти ножа, схватился за киль, потом, перевесившись через киль, поймал Юрку за волосы и помог ему забраться наверх. Теперь оставалось только выпустить аварийную ракету...
      "Все, больше ничего не случится..." -- подумал Сергей. А в следующую минуту накат накрыл его с головой и отбросил от бота, и приливное течение поволокло его.
      Полушубок был еще почти сухой и хорошо держал на воде, но Сергей знал, что надо побыстрей сбросить его, пока он не промок. Полушубок был новенький, петли на нем были не расхожены и плотно держали пуговицы, Сергей боролся с ним из последних сил... Он сбросил полушубок, и тот обогнал его и поплыл впереди, разбросав рукава, словно маленький мертвый человек, а Сергей принялся стаскивать сапоги, но пальцы плохо слушались его, и он оставил сапоги в покое.
      В глотке пекло от морской воды, и была резкая боль в глазах, а язык затвердел и мешал во рту, но если он мешал, значит, жил и служил ему, а то, что уже не служило, не вызывало боли. Это была кисть левой руки -- на ней жили только часы, и онемение ползло от запястья к локтю. Сапоги тоже не мешали ему, и кровь -- сколько там было литров -- гнала холод к сердцу, но за сердце он не боялся. Он вообще ни черта не боялся, и тут он понял, что утонул, что течение несется над ним, и вынырнул, и увидел звезды над головой -- сознание оставляло его. Но он не понимал этого, он решил, что все дело в ногах да еще в этих проклятых новых сапогах, которые тянут его вниз... "Смотри на звезды, -- говорил он себе. -- Если видишь звезды, значит, ты живой..." И когда прибой выбросил его на берег, он все еще двигал онемевшими руками и упирался сапогами в гальку, он все еще плыл и не верил тишине, но когда открывал глаза, то видел звезды и успокаивался. "Звезды есть заезди, -- думал он. -- Если есть звезды, значит, ты живой и никогда не утонешь..."
      Уже совсем рассвело, когда он пришел в себя. Далеко слева Кауфман увидел зверошхуну и решил выйти на траверз ей. Ноги не слушались его, и путалось в голове, он часто садился на землю и глядел прямо перед собой: в его глазах все стояли звезды, и восприятие того, что он видел сейчас, медленно возвращалось к нему.
      Он видел глубокий урез морского берега -- ровный твердый песок, полосу крупной гальки и бревна. Прилив ушел, но в выдолбах каменных плит осталась вода, на песке валялся высохший скелет краба. За галечным плесом начиналось болото. Сергей шел по белому выгоревшему мху, который был усеян водянистой морошкой и ягодным пометом медведя. Болото расширялось и постепенно переходило в луг, трава доставала до горла, над ней качались зонты дикого укропа, а дальше трава была скошена до самого леса, и сквозь редкие деревья синел воздух.
      Лес поднимался по обе стороны распадка. Это был крепкий листвяк, кривой от ветра. Понизу он был покрыт листом голубики -- алым, словно свежая кровь, и низкорослыми рябиновыми кустами. С лиственниц летели по воздуху желтые иглы, утки нескончаемым потоком проносились над головой Сергея. Он увидел неглубокую речку, которая таилась в траве, и пошел по ней, разбрызгивая сапогами воду, а потом ему стало тяжело идти, течение убыстрялось с каждым шагом, он услышал шум и поднял голову -- речка лилась высоко вверху, разбиваясь на водопады, и он видел, как форель, выскакивая из воды, падала через порог и исчезала в водовороте.
      Наверху стоял сарай, срубленный из неочищенных толстых бревен. Возле сарая лежали перевернутые нарты, а через пустой, вытоптанный конскими копытами двор была прокопана траншея для копчения рыбы. Сергей потянул ворота и заглянул вовнутрь -- там висели хомуты на жердях и косы, лежали рассохшиеся колеса, а по земляному полу было разбросано свежее сено -видно, охотник приезжал из Аян косить, подумал Сергей, -- а в углу тускло блестело ружье.
      Это была ржавая двустволка двадцатого калибра с вертикально спаренными стволами, без ремня. Сергей повертел в руках, потом попробовал перегнуть в стволе -- ничего не получилось.
      "Чем оно заряжено? Пулей? Картечью?" -- Он почему-то не мог поверить, что в стволах ничего не было.
      Он вышел из сарая, поднял ружье над головой и заглянул в стволы, словно надеясь избавиться этим от мучившего его вопроса. Страшное напряжение нервов и мускулов, которое он испытал в эту ночь, требовало какой-то разрядки... И тогда он вскинул ружье над головой и нажал на курки. Руку рвануло, от выстрела зазвенело в ушах, и что-то посыпалось ему на грудь -- это была дробь, которая высыпалась из стволов... Сергей схватил ружье, положил его на колено и рванул изо всех сил. Ружье перегнулось, и дрожащими пальцами он вытащил гильзы... Он понял, что случилось: капсюль сработал, загорелся порох, но гильзы были слабо начинены и, вместо пыжей, переложены тонкими клочками газеты -- порох едва смог вытолкнуть заряд из стволов...
      Его, наверное, заметили на судне, потому что вахтенный помощник уже ожидал Сергея на берегу, вытащив ледянку на песок. Сергей сел за весла, а помощник, не спрашивая ни о чем, глядел на него, моргая воспаленными глазами.
      -- Ребята где? -- спросил Сергей.
      -- Там, -- помощник показал в сторону острова. -- Тебя ищут...
      -- А остальные?
      -- Все бы ничего, да только Юрка... Сердце у него слабое...
      Сергей промолчал.
      -- Что у вас случилось? -- спросил помощник.
      -- Налетели на что-то и перевернулись...
      -- Видно, на кашалота, -- сказал он. -- Я сейчас двух спугнул, спали на воде... Курить будешь? -- спросил он и вытащил пачку "Севера".
      -- Не хочется, -- ответил Сергей.
      -- Подзалетел ты, Кофман! -- сказал помощник, впрочем, без особого сочувствия. -- Если с Юркой что случится, дело в суд передадут.
      -- Плохой он моряк, -- сказал Сергей. -- Ему только из двустволки стрелять... Что таким на флоте?
      -- Что тут говорить! -- сказал помощник и отвернулся.
      На камбузе тяжело пахло копалькой -- вареным сердцем и печенью тюленя. Повар жарил копальку на противне и сваливал в тарелки. Кауфман остановился в коридоре. Он хотел кого-то увидеть -- нет, не Виктора, не Юрку, что-то совсем другое... "Может, меня бот интересует?" -- подумал Сергей.
      Бот стоял на трюме, рукоятка ножа торчала у него под левой скулой.
      Кауфман даже не взглянул на него. Он остановился, не понимая, что же ему надо, и вдруг увидел орленка. Тот, махая крыльями, уже бежал к нему, подпрыгнул и больно ударил клювом в лицо. Сергей схватил его за клюв и подтянул к себе. "Воробей, воробей, серенькая спинка..."
      Он опустился на колени и стал гладить птицу по спине.
      -- Ах ты, дурачок, -- говорил Сергей, и лицо у него кривилось. -- Ах ты... дурачок, дурачок...
      СЫНУЛЯ
      1
      Ночью зверошхуна подошла к острову Мухтеля. Она стала на якорь в миле от берега, но никак не могла развернуться по ветру -- мешало сильное течение. Капитан зверошхуны, лысый больной старик с медалью на ватнике, подергал ручку телеграфа -- дал отбой машине, и оглянулся на рулевого. Рулевой дремал, навалившись грудью на штурвальное колесо, -- черноглазое нежное лицо его с пухлыми щеками, со светлыми усиками, пробивающимися над верхней губой, улыбалось во сне. Но внезапно какое-то беспокойство отразилось на его лице, рулевой пробормотал что-то, затряс головой и проснулся.
      -- Сынуля, -- проговорил капитан, не замечая того, что впервые называет матроса по прозвищу. -- Приснилось чего, а?
      -- Чудное приснилось, -- ответил рулевой. Он глянул в приподнятое окно рубки и заторопился. -- Побегу, а то еще ребята уйдут без меня...
      -- Оставайся: картошки напечем, в шашки поиграем... -- попросил его капитан и, опустившись на корточки, почесал спину о рог штурвала.
      Рулевой, не ответив ему, потянул набухшую от сырости дверь рубки, вышел на верхнюю палубу и стал спускаться по трапу, клацая подкованными сапогами.
      -- Глянь-ка! -- раздался его молодой звонкий голос. -- Картошка проросла видно, землю учуяла, дура!
      Внизу мелькали под фонарями серые фигуры "береговых" -- так называли моряков, которые занимались на шхуне засолкой и мездрением шкур, переработкой тюленьего жира и т. п. Вся носовая палуба была уставлена вскрытыми бочками с тюленьим салом. Рабочие, напрягаясь, подкатывали стокилограммовые бочки к фарш-волчку -- широкой жестяной воронке с вертящимися внутри ее ножами. Они опрокидывали в дымящую, брызгавшую жиром воронку серые, с запекшейся кровью куски тюленьего сала, воронка втягивала сало вовнутрь, направляя его в жиротопку, -- чересчур большие куски выскакивали из нее. Рабочие были в резиновых нарукавниках, их руки, лица, одежда блестели от жира. На трюме работала другая бригада -- готовила меховые шкуры на экспорт. На квадратных столах, засыпанных солью, они сворачивали шкуры конвертом. Рабочий брал полиэтиленовый мешок и выставлял его против ветра, так что мешок вздувался пузырем, и опускал пузырь в бочку -- белую внутри от парафина. В мешок укладывали меховые конверты и поверху заливали тузлуком -- соляным раствором. Люди работали не разгибаясь и не отвлекались разговорами...
      -- Эй, ребята! Освобождайте побыстрей палубу... -- закричал им в микрофон старший помощник. Помощник увидел Сынулю и окликнул его. -- Иди переодевайся, -- сказал он, -- сейчас будем спускать бот...
      В каюте никого не было. Сынуля открыл свой рундук и переоделся во все новое -- от нижнего белья до сапог. В рундуке стояла винтовка -- новенькая малопулька TОЗ-17, с глушителем. Сынуля получил ее когда-то в подарок за спасение оленят во время лесного пожара. Он погладил ладонью приклад, раздумывая: взять или не взять винтовку с собой. Он слышал, что на острове много диких уток, и хотел испробовать винтовку -- еще не стрелял из нее ни разу. И в то же время ему отчего-то не хотелось ее брать. Он закрыл рундук и поискал валявшуюся под койкой "дрыгалку" -- березовую дубину с куском чугунной трубы на конце.
      Рабочие к этому времени оттащили бочки к борту и перекуривали. Визжала лебедка, промысловики готовили к спуску зверобойный бот. Вскоре широкий пластиковый бот, похожий на ванну, медленно проплыл над трюмом и, стукнувшись килем о планшир шхуны, с плеском упал на воду. Промысловики попрыгали в него с дубинами в руках. Сынуля стоял на корме и, ухватившись руками за привальный брус шхуны, сдерживал летавший на волнах бот, словно норовистую лошадь.
      -- Ребятки! -- крикнул капитан, выскакивая из рубки. -- Может, подождете отлива, а? Картошку напечем, в шашки поиграем...
      -- Куда больше ждать, -- недовольно возразили ему с бота. -- Засветает, а там зверя и след простыл... Забыл, как возле Линдгольма было, что ль?
      Кто-то сказал:
      -- Папаше что, он свои червонцы всегда получит...
      -- Ну, скидывай концы, чего еще? -- слышалось в боте.
      -- Погоди, с инженером надо поговорить... Инженер! Бросай спать, а то пролежень наживешь!
      Инженер по добыче зверя -- бурят средних лет с простодушным выражением на красивом скуластом лице -- высунулся из иллюминатора, запахивая на груди шелковый халат.
      -- Пойдешь, Бертаныч, что ль? -- спросили у него, и все в боте заранее засмеялись, предвкушая потеху.
      -- Сейчас думать буду, -- инженер смеялся вместе со всеми, обнажая до десен крупные выпирающие зубы.
      -- Не боись, Бертаныч! -- уговаривали его. -- Раз пришел ты к нам, обязательно должон ты медаль заработать... А если будешь в каюте сидеть, откудова ты ее заработаешь?
      -- Медаль -- хорошо, -- согласился инженер. -- Только я и без медали богатый: дом есть, огурец есть, жинка боком есть...
      -- "Жинка боком", слышь? Это он "под боком" хотел сказать, что ль? У-ух, молодец! -- ржали в боте.
      В этом ежедневном подтрунивании над трусоватым инженером не было злорадства, не было даже насмешки; инженер по добыче не получал промысловый пай, он сидел на береговом окладе, и, по мнению зверобоев, трусость его была в порядке вещей: кому охота рисковать бесплатно? Вот если б инженер оказался человеком смелым и ходил на боте вместе с промысловиками, то это сразу бы вызвало подозрения и, пожалуй, уронило бы его в глазах команды...
      Бот отвалил -- некоторое время в темноте слышались голоса и стук двигателя и мелькали огоньки папирос, а потом все исчезло.
      Капитан включил локатор и, пока тот нагревался, спустился на палубу. Пустые кильблоки, доски палубного настила с пятнами засохшей тюленьей крови, грязная мездрильная машина и бочки с салом, -- все это было неподвижно, освещено прожекторами и нелепо воспринималось в окружении непроглядного моря, свиставшего и брызгавшего. Сутулясь, заложив руки за спину, капитан обошел шхуну, окидывая все, что попадалось на глаза, беглым, все замечающим взглядом. Он подобрал оставленный мездрильный нож, сбросил с палубы окурок, укрыл брезентом ящик с углем...
      Кто-то окликнул его. Это был радист, который принес радиограмму из управления. Управление рекомендовало обследовать восточное побережье мыса Тык, где, по сведениям местных охотников, был зверь...
      -- Они слушают побасенки местных охотников и не верят мне, -- засмеялся капитан. -- Охотники увидят десять нерп и кричат об этом по всему побережью... А мы не охотники, нам нужно не десять нерп, разве не ясно?
      -- Чего вы мне объясняете? -- Радист протер носовым платком дорогую запонку на рукаве рубашки. -- Я ведь не промысловик... разве не ясно? -передразнил он капитана.
      Капитан переминался с ноги на ногу.
      -- Что же ответить? -- спросил радист.
      -- Скажи, что находимся в поисках лежек...
      Мыс Тык, думал капитан. Материковый берег. Грязь, болото... Там зверя и в помине нет. Эти, из управления, видно, перегрелись на пляже... Он знал, что в управлении не доверяли ему. Капитаны тоже недолюбливали его, называли его судно "хитрым". Это были, в основном, молодые капитаны, бывшие помощники на торговых судах, которых привело сюда перспектива капитанской работы. Они не знали зверобойного промысла, не набили еще руку в тонкостях "экономической политики". Он обвел их вокруг пальца.
      На весеннем промысле капитаны наивно сообщали в управление количество добытого зверя, едва ли не с точностью до одной шкуры. А он давал заведомо заниженные результаты, хотя брал зверя намного больше других, -- у него были лучшие стрелки, опытные штурманы, новые хабаровские боты с широким винтом и мощным челябинским дизелем -- таких ботов на остальных судах насчитывалось несколько штук. У него, наконец, была собственная карта промысловых районов с учетом ежегодной миграции зверя -- так сказать, "секрет фирмы", недоступный постороннему глазу... Впрочем, молодые капитаны и не добивались ее, опасаясь, что это могло ущемить их авторитет, к тому же эта карта мало что говорила им... В общем, получилось вот что. Зверя было немного и промысел, как и следовало ожидать, продлили. Появился еще один план, а тюлень уже ушел, и остальные суда, гоняясь за ним, "грели воду" по всему Охотскому побережью, а у него в трюме был запас, которого с лихвой хватало и на добавочный месяц. Он сразу взял два плана и даже перевыполнил их.
      Сейчас управление тоже опасалось, как бы он снова не оставил их в дураках. Даже послало к нему специального надсмотрщика -- инженера по добыче, который до этого море видел лишь на картинках. Но на этот раз зверя было еще меньше, даже здесь, в закрытом архипелаге Шантарских островов, где были камни и чистые хорошие пляжи. А искать его он не хотел, он выдохся и хотел отдохнуть, но он меньше всего спешил к семье -- давно отвык от нее... В письме, которое он получил из дома, жена сообщала, что старшая дочь выходит замуж. Капитан даже рассердился вначале: куда они торопятся, ведь могли подождать, когда он вернется из рейса! Но потом представил, какая сейчас кутерьма творится там: падает посуда, беспрерывно хлопают двери, кто-то приходит и уходит, кому-то надо улыбаться и о чем-то рассказывать... и вздохнул с облегчением: слава богу, что его там не было...
      Капитан поднялся в рубку и склонился над локатором. На экране локатора проступил неподвижный серый силуэт острова Мухтеля, неподвижное море и серое пятнышко на воде -- это был бот с промысловиками, он тоже, казалось, стоял на месте... Капитану вспомнилось взволнованное лицо черноглазого матроса, который сегодня впервые ушел на промысел, и он вдруг почувствовал непонятное волнение... Этого паренька он когда-то увидел на берегу, сразу отличил его среди остальных и взял к себе на судно. С тех пор он время от времени наблюдал за ним, этот паренек чем-то запал ему в сердце. Сейчас у него было такое чувство, словно он сам впервые вышел в море, или сына проводил, или еще что-нибудь... "Как ему там? -- подумал капитан, сердце у него колотилось. -- Прогноз плохой на утро, только б обошлось..."
      Он толкнул дверь в жилое отделение, спустился по трапу и направился по длинному узкому коридору -- там не было ни души. Под ногами плескалась грязная вода, ее много налилось во время перехода, а умывальники были пустые: все питьевые цистерны были заполнены жиром, для камбуза воду привозили с промысла. Из раскрытой сушилки доносился душный запах жировой робы и нагретых резиновых сапог -- все это было набросано как попало; спасательные жилеты тоже валялись здесь. Капитан хотел было позвать уборщика, но не сделал этого, и с неожиданным удовольствием сам навел в сушилке порядок, а потом взял швабру и убрал коридор. Он стоял в коридоре, не зная, какую бы еще найти себе работу, и в это время раздался удар на камбузе. Капитан направился туда.
      По камбузу была разбросана картошка, которая высыпалась из опрокинутого мешка. Буфетчица дремала возле гудящей плиты, уронив руку с зажатым в ней столовым ножом. Это была нестарая одинокая женщина, одна из тех немногочисленных женщин, которые еще работали на зверобойном промысле. Капитан опустился на корточки и стал собирать картошку. Буфетчица шевельнулась во сне, и что-то упало капитану на руки. Это была женская серьга, медный ободок с крохотным хрусталиком... Капитан с минуту молча разглядывал его на ладони -- все замерло в нем от какого-то мучительного молодого чувства, которое внезапно охватило его...
      И капитан вдруг вспомнил жаркие доски яхт-клуба, запах белил от больших весел в углу; пьешь лимонад, отмахиваясь бутылкой от ос, потом вниз по лестнице, лавируя в духоте обнаженных тел, и -- ух! -- в прохладную тень от паруса; руль до отказа, широко расставляешь ноги, чтоб не упасть, а на носу сидит девушка, ты протягиваешь ей недопитую бутылку, она запрокидывает голову, и ты видишь ее длинную нежную шею, солнечный свет внезапно ударяет тебе в глаза -- это гик отлетает к борту, выбивает бутылку у нее из рук, и ты ныряешь за ней, и тебе хочется хохотать под водой...
      -- Картошки сейчас напечем, -- проговорил капитан, радостно улыбаясь, дотрагиваясь своей маленькой волосатой рукой до ее большой, перевитой вздувшимися венами. -- Картошки напечем... в шашки поиграем...
      2
      В море играла крупная зыбь, и бот, который шел на промысел, как щепку бросало на волнах. Он то взлетал на гребень волны, то стремительно падал -в тишине раздавался стук черпака, которым рулевой сливал воду. Эта болтанка создавала иллюзию быстрого хода, на самом деле бот едва продвигался против течения -- делал за час не более пятисот метров. Сейчас он находился на полпути к острову, на котором было лежбище тюленей.
      На банках и по бортам, плотно придвинувшись один к одному, зажав дубины между колен, сидело человек двадцать команды. Сынуля сидел между старшим помощником и пожилым бородатым матросом с брюшком, которые дремали, свесив головы набок. В воздухе было темно -- хоть глаз коли, на корме светился азимутальный круг компаса, а в небе чувствовалось движение облаков, и временами в разрывах облаков проглядывала луна, медно отсвечивая на зыби.
      Сынуля смотрел вокруг себя весело блестевшими глазами, поворачивался к ветру, чтоб остудить пылающее лицо, нетерпеливо ерзал на банке, порываясь что-то делать, о чем-то говорить. Несмотря на то, что он впервые шел на промысел и давно жил ожиданием этого дня, он сейчас мало думал о предстоящей работе. Его волновало, что он теперь на равных сидит в боте с промысловиками, носит при себе нож и ракетницу, что он может теперь небрежно говорить: "Мы -- промысловики", хвастаясь этим перед "береговыми", радовался тому, что будет ночью уходить в море на маленькой посудине, не зная, вернется или не вернется обратно, -- словом, жить жизнью тех людей, которым прежде так остро завидовал... Теперь, позабыв прошлые обиды, Сынуля был готов любить их всех, а также, что казалось ему особо значительным, получить право на то, чтоб они полюбили его самого.
      Резкий толчок, едва не опрокинувший бот, расшевелил-таки сонную команду. Сосед Сынули, пожилой бородатый матрос, вытащил из портсигара папиросу, закурил -- тускло блеснуло обручальное кольцо на его худой руке -и сказал, посмотрев на луну:
      -- Недавно родилась -- с неделю, не боле... Теперь жди непогоды...
      -- Как раз на переходе даст, -- откликнулся старший помощник -стройный, похожий на подростка мужчина с круглым лицом, на котором блестели мокрые усы.
      -- Если не снимут в этом месяце с промысла, то не успеем мы лиманом пройти, -- вступил в разговор еще один, судя по голосу, молодой матрос. -Сколько еще до плана осталось -- слышь, плотник? -- спросил он.
      -- Одна тысяча восемьсот две штуки, -- ответил тот.
      -- Езус Маруся! Месяц назад говорил: "тысяча" и теперь -- "тысяча"... Да пока мы план подберем, закроют лиман!
      -- Все одно не успеем: радист говорил, что в лимане уже буи снимают. Вчера, говорил, ушло последнее лоцманское судно -- вот как...
      -- Неужто вкруговую пойдем, через Лаперузу? -- заволновался бородатый матрос. -- Это ж сколько мы будем тогда домой идти при своей машине...
      -- Через лиман пойдем, куда еще? -- вмешался помощник. -- Капитан без лоцмана проведет: он в лимане каждый окурок знает.
      -- Папаша не торопится -- ему на пенсию в этом году...
      -- Как раз тебе, Сергеич, на его место заступить, -- не без подхалимства заметил пожилой матрос. -- Народ за тебя...
      -- Образование у меня всего на двадцать пудов*, -- возразил помощник. -- Так что ничего, Борис Иванович, из этого не выйдет.
      * Имеются в виду штурманские курсы, дающие право работать на маломерных судах водоизмещением от 20 до 200 регистровых тонн.
      Они помолчали.
      -- Лучше б я на селедку пошел, -- снова заговорил бородатый матрос, которого назвали Борисом Ивановичем. -- Слышал я, что в этом году там копейка хорошая.
      -- Зато работа там, мать ее в доски... Таскаешь стокилограммовые бочки: с СРТ к себе на палубу, с палубы -- на ботдек, с ботдека таскаешь на мостик, с мостика -- в трюм... Потом торчишь с неделю возле плавбазы -- ждешь разгрузки, а тут у тебя селедка испортилась: щечки покраснели... Бросаешь ее за борт -- вот и работа...
      -- Одно слово -- бесхозяйственность... Езус Маруся! Да такую селедку, что они выбрасывают, на западе с костями б сожрали...
      -- Э-э, не говори... Баба моя с запада, а селедку в рот не берет, -возразил Борис Иванович.
      -- Зато тебя, старую воблу, крепко за жабры держит! -- засмеялся молодой матрос.
      -- Ты язык-то прикуси, дурак! -- обиделся Борис Иванович. -- Червонец на стоянке из пинжака вынул, а скалишься...
      -- Я ж тебе сам сказал, что вынул! Придем в город, сразу отдам.
      -- Дождешься от тебя...
      -- Чтоб мне утонуть, как отдам...
      -- Вот придем в Находку на сдачу, -- не слушая его, мечтательно проговорил Борис Иванович. -- В тот же день отпрошусь у Сергеича, сяду на поезд и к бабе своей ранехонько... Застигну я ее нараз...
      -- Изменяет? -- поинтересовался помощник.
      -- Прямо сам не знаю, -- растерянно проговорил пожилой матрос. -Отсюдова и интересно мне...
      -- Вот Сынуле тяжелей, -- засмеялся помощник. -- Пока до своего колхоза доберется...
      -- Я не колхозный, я егерем работал в заказнике, -- ответил Сынуля, довольный тем, что его, наконец, заметили.
      -- Не все ли равно...
      -- И где тебя капитан отыскал такого?
      -- В столовой познакомились, во Владивостоке. Я по вербовке приехал, на городскую стройку. А он говорит: иди ко мне, место есть...
      -- Эй, смени рулевого! -- приказал помощник пожилому матросу. -- Остров уже должен быть... Видите чего?
      Сынуля глянул перед собой и ничего не увидел, но вскоре его зоркие охотничьи глаза нащупали справа горбатый верх острова, неясно проступивший в темноте, и линию прибоя внизу -- шум прибоя накатывался волнами. Сынуля подался вперед и внезапно почувствовал теплое дыхание земли, смешанное с запахом некошеной травы и вянущего клевера... Он даже растерялся от неожиданности и недоверчиво спросил у помощника:
      -- Неужели к земле идем?
      -- Ты что, проснулся? -- засмеялся тот. -- Или не видел по карте?
      -- Так то ж по карте, -- ответил Сынуля. -- А все не верилось, что взаправду!
      -- Слышь, Борис Иванович, -- обратился помощник к пожилому матросу, который был теперь за рулевого. -- Замечай: там два валуна будут. За пять метров бот задом к волне поставишь -- аккурат между камней на берег выкинет.
      -- Знаем, не первый день замужем, -- ответил тот и каблуком сапога плотно насадил на перо руля румпальник.
      -- Спасательные жилеты опять не взяли? -- спрашивал помощник.
      -- Толку от них! -- возразили ему. -- Только чайкам будет клевать удобней...
      -- Ладно, ладно... Смотри, старик, не проморгай, -- напомнил он рулевому.
      Сынуля тоже забеспокоился, подумал, что сапоги тесны ему, -- он носил две пары шерстяных носков вместо портянок, -- и, если опрокинет бот, сапоги будет трудно сбросить в воде. Но испуг этот вскоре прошел, уступив место волновавшему его теперь ожиданию земли. Он вспомнил, что приснилось ему сегодня на вахте: будто он с дедом собирал на этом острове грибы...