- И наконец, нельзя не упомянуть о коллекции порнографической литературы Штрейхера, самой большой, по его словам, в Нюрнберге. Хвастовство - вот конек Штрейхера: количество незаконных детей, которых он усыновил, число поллюций за неделю, сколько мальчиков он сегодня высек. Он даже не гнушается включать эти подробности в свои речи.
      Я, вздохнув, покачал головой. Как же мы докатились до такого? Как такое чудовище с садистскими наклонностями достигло положения, которое дает ему фактически неограниченную власть? А сколько еще таких, как он? Но больше всего меня поразило то, что я сохранил способность удивляться тому, что происходило в Германии.
      - А что вы скажете о коллегах Штрейхера? - спросил я. - Тех, что печатаются в "Штюрмере", его личном персонале. Если Штрейхер хочет навешать собак на евреев, он может использовать кого-нибудь другого, чтобы тот делал за него всю грязную работу.
      Генерал Мартин нахмурился.
      - Да, но зачем ему понадобилось делать это в Берлине? Почему не здесь?
      - Могу привести вам парочку вполне убедительных причин, - предложил я. - Кто главные враги Штрейхера в Берлине?
      - За исключением Гитлера и, возможно, Геббельса, можете назвать любого, не ошибетесь. - Он пожал плечами. - Самый большой его враг - Геринг. Затем Гиммлер и Гейдрих.
      - Так я и думал. Вот вам и первая причина. Пять нераскрытых преступлений в Берлине создают максимум неприятностей по крайней мере двум его злейшим врагам.
      Мартин кивнул.
      - А вторая причина?
      - В Нюрнберге уже есть опыт травли евреев, - сказал я. - Погромы здесь - обычная вещь. Однако в Берлине отношение к евреям все еще довольно либеральное. Поэтому, если бы Штрейхеру удалось обратить гнев жителей Берлина на евреев за убийства, которые они якобы совершили, положение евреев в столице сильно ухудшилось бы. А может быть, даже и по всей стране.
      - Наверное, в этом что-то есть, - согласился Мартин, доставая другую сигарету и вставляя ее в свой необычный мундштук. - Но для организации такого рода расследования потребуется время. Не сомневаюсь: Гейдрих сможет добиться, чтобы Гестапо оказывало нам всяческую поддержку. Надеюсь, надзор на самом высоком уровне нам гарантирован, правда, комиссар?
      - Я об этом непременно напишу в своем отчете, генерал.
      Зазвонил телефон. Мартин взял трубку, а затем передал ее мне.
      - Берлин, - сказал он. - Спрашивают вас.
      Это был Дойбель.
      - Еще одна девушка пропала, - сообщил он.
      - Когда?
      - Вчера. Около девяти часов вечера. Блондинка с голубыми глазами, примерно того же возраста, что и другие.
      - Никаких свидетелей?
      - Пока нет.
      - Мы возвращаемся завтра дневным поездом.
      Я протянул трубку Мартину.
      - Похоже, наш убийца опять поработал вчера вечером, - объяснил я. Примерно в то самое время, когда мы с Коршем сидели в ресторане гостиницы "Дойчер хоф" вместе со Штрейхером, пропала еще одна девушка, так что у Штрейхера на этот раз железное алиби.
      Мартин покачал головой.
      - Было бы слишком наивно надеяться, что Штрейхер уезжал из Нюрнберга во все те дни, что указаны в вашем списке. Но не будем отказываться от этой идеи. Может быть, нам удастся установить какие-нибудь совпадения в поведении Штрейхера и его коллег, которые удовлетворили бы и вас и меня, не говоря уж о вашем Юнге.
      Глава 12
      Суббота, 24 сентября
      Штеглиц - это юго-западный пригород Берлина, где проживают преуспевающие представители среднего класса. В восточной части его находится ратуша - здание из красного кирпича, а в западной - Ботанический сад. Именно здесь, рядом с Ботаническим музеем и Физиологическим музеем Планцена, жила фрау Хильдегард Штайнингер с двумя своими детьми: Эммелин, четырнадцати лет, и Паулем, десяти лет.
      Господин Штайнингер, погибший в автомобильной катастрофе, служил в процветающем "Приват коммерц банке" и принадлежал к тому типу людей, которые страхуются на все случаи жизни. Поэтому после своей смерти он оставил молодой вдове приличную сумму и шестикомнатную квартиру на Лепсиусштрассе.
      В квартире, расположенной на последнем этаже четырехэтажного дома, был просторный балкон с оградой, сваренной из железных прутьев. На балкон вело небольшое, выкрашенное коричневой краской окно, доходящее до пола. На потолке в гостиной было не одно, а целых три световых отверстия. Большая, полная воздуха квартира, со вкусом обставленная и украшенная, в которой стоял сильный запах свежего кофе - его варила хозяйка.
      - Простите, что вынужден просить вас рассказать обо всем еще раз, извинился я. - Просто хочу быть абсолютно уверенным, что мы не упустили ни одной детали.
      Она вздохнула и присела к столу, открыв сумочку из крокодиловой кожи и доставая такую же коробку для сигарет. Я помог ей прикурить и увидел, как ее красивое лицо приняло более жесткое выражение. Она говорила так, будто много раз репетировала монолог, чтобы лучше сыграть свою роль.
      - По вечерам в четверг Эммелин посещала танцевальный класс господина Вихерта в Потсдаме. Это на Гросс-Вайнмайстерштрассе, если вас интересует его адрес. Занятия начинаются в восемь часов, поэтому она всегда уходит из дому в семь и садится на поезд на станции Штеглиц, откуда до Потсдама тридцать минут. В Ванзее, кажется, она делает пересадку. В тот день ровно в десять минут девятого господин Вихерт позвонил мне и спросил, не заболела ли Эммелин, потому что ее не было на занятии.
      Я налил кофе и поставил две чашки на стол, а затем снова сел напротив нее.
      - Поскольку Эммелин никогда в своей жизни никуда не опаздывала, я попросила господина Вихерта позвонить мне, как только она появится. И он действительно позвонил - и в полдевятого, и в девять, но всякий раз сообщал, что ее все еще нет.
      Она твердо держала чашку с кофе, но нетрудно было заметить, как она расстроена. В голубых глазах стояли слезы, а из-за рукава голубого крепового платья выглядывал промокший от слез кружевной платочек.
      - Расскажите мне о вашей дочери. Она жизнерадостная девочка?
      - В той мере, в какой может быть жизнерадостна девочка, недавно потерявшая отца.
      Она убрала с лица свои белокурые волосы. Пока мы с ней разговаривали, она сделала это раз пятьдесят, должно быть, и тупо уставилась в свою чашку.
      - Глупый вопрос, - сказал я. - Простите меня.
      Я достал сигареты, и в воцарившемся неловком молчании было слышно, как я чиркнул спичкой, а затем выпустил струю дыма. Сигарета помогла мне справиться с неловкостью.
      - Она учится в реальной гимназии Паульсена, не так ли? У нее там все в порядке? Никаких проблем с экзаменами или чем-нибудь в этом роде? К ней не пристают школьные задиры?
      - Она, может быть, и не самая лучшая ученица в классе, - сказала фрау Штайнингер, - но ее все любят. У Эммелин множество друзей.
      - А в БДМ?
      - Где?
      - В Союзе немецких девушек?
      - А, это! Здесь тоже все в порядке. - Она пожала плечами, а затем раздраженно покачала головой. - Она - нормальный ребенок, комиссар. Эммелин никогда не придет в голову удрать из дому, если вы на это намекаете.
      - Еще раз прошу простить, что мне приходится задавать эти вопросы, фрау Штайнингер. Но их нужно задать, я уверен, вы это понимаете. Лучше, если мы будем знать абсолютно все.
      Я допил свой кофе и задумчиво посмотрел на рисунок на дне моей чашки. "Что бы могла означать эта фигура в виде створки раковины?" - подумал я.
      - Она дружит с мальчиками? - спросил я.
      - Побойтесь Бога, ей всего четырнадцать лет. - Она нахмурилась и возмущенно смяла сигарету.
      - Девочки взрослеют раньше мальчишек. Раньше, чем нам хочется, наверное.
      О Боже, что я об этом знаю? Послушать меня, подумал я, так на моих руках целая куча детишек.
      - Она пока не интересуется мальчиками.
      Я пожал плечами.
      - Как только вам надоест отвечать на мои вопросы, мадам, вы сразу скажите, и я тут же избавлю вас от своего присутствия. У вас, несомненно, есть дела и поважнее, чем помогать мне искать вашу дочь.
      Какое-то мгновение она смотрела на меня тяжелым взглядом, а затем извинилась.
      - Могу ли я осмотреть комнату Эммелин?
      Обычная комната четырнадцатилетней девочки, во всяком случае, для той, которая учится в платной школе. Над кроватью в тяжелой черной раме висела большая афиша постановки "Лебединого озера" в парижской "Опера", а на розовом одеяле сидели два потертых плюшевых медвежонка. Я приподнял подушку. Там лежала книга, роман за десять пфеннигов, который можно купить на каждом углу. Разумеется, не "Эмиль и детективы".
      Я протянул книгу фрау Штайнингер.
      - Как я уже говорил, девочки взрослеют раньше.
      * * *
      - Говорили с ребятами из технического отдела? - В двери моего кабинета я столкнулся с Беккером, который как раз выходил из него. - Нашли что-нибудь в чемодане? Или на куске занавески?
      Беккер повернулся на каблуках и последовал за мной.
      - Чемодан сделан в мастерской фирмы "Турнер и Гланц", комиссар. Достав свою записную книжку, он добавил: - Фридрихштрассе, 193-а.
      - Звучит очень солидно. Они регистрируют, кому продают чемоданы?
      - Боюсь, что нет, комиссар. Но, очевидно, это очень популярная фирма, особенно среди евреев, уезжающих из Германии в Америку. Господин Гланц утверждает, что они продают в неделю три-четыре чемодана.
      - Счастливчик.
      - Занавеска из дешевой материи. Ее можно купить повсюду.
      Он начал рыться в бумагах у меня на столе.
      - Продолжайте, я слушаю.
      - Значит, вы еще не читали мой отчет?
      - А что, похоже, что читал?
      - Вчера днем я ездил в школу, где учится Эммелин Штайнингер - в реальную гимназию Паульсена.
      Он наконец отыскал отчет и помахал им у меня перед носом.
      - Ну, вам крупно повезло. Там столько девочек!
      - Может быть, вы прочитаете его сейчас, комиссар?
      - Избавьте меня от этого.
      Беккер сделал недовольное лицо и посмотрел на часы.
      - Понимаете, комиссар, я уже собирался уходить. Мне нужно отвести детей в Луна-парк.
      - Вы начинаете напоминать мне Дойбеля. Кстати, где он, хотелось бы знать? Копается в своем садике? Сопровождает жену по магазинам?
      - Я думаю, он разговаривает с матерью пропавшей девушки, комиссар.
      - Я только что сам был там. Но не важно. Расскажите мне, что вам удалось узнать, и можете выметаться.
      Он сел на краешек моего стола и скрестил руки на груди.
      - Простите, комиссар, я забыл вам рассказать об одной вещи.
      - Да неужели? Мне кажется, полицейские в Алексе стали забывать слишком много. Если вы забыли, чем мы занимаемся, то я напомню:
      мы расследуем дело об убийстве. А теперь слезайте с моего стола и расскажите, черт возьми, что вы узнали?
      Он спрыгнул с моего стола и вытянулся по стойке "смирно".
      - Готфрид Бауц мертв, комиссар. Похоже, что его убили. Домохозяйка сегодня рано утром нашла тело Бауца в его квартире. Корш поехал туда, чтобы узнать, нет ли там каких-либо обстоятельств, которые были бы полезны в нашем деле.
      Я медленно кивнул:
      - Понимаю. - Потом выругался и взглянул на него вновь. Он стоял перед моим столом навытяжку, как солдат, и выглядел ужасно нелепо. - Ради Бога, Беккер, сядьте, а то у вас начнется трупное окоченение, и расскажите, что вы там написали в своем отчете.
      - Спасибо, комиссар. - Беккер пододвинул к себе стул, развернул его и сел, опираясь руками о спинку стула.
      - Я узнал две вещи, - сообщил он. - Во-первых, большинство одноклассниц Эммелин Штайнингер утверждают, что она не один раз говорила, будто хочет убежать из дому. Очевидно, не ладила со своей мачехой...
      - Мачехой? Она даже не упомянула об этом.
      - Ее настоящая мать умерла примерно двенадцать лет назад. А недавно умер и отец.
      - Что еще?
      Беккер нахмурился.
      - Вы же сказали, что узнали две вещи.
      - Да, комиссар. Одна из девушек, еврейка, вспомнила случай, который произошел с ней месяца два назад: какой-то мужчина в форме остановил свою машину около школьных ворот и подозвал ее. Он сказал, что, если она ответит на несколько вопросов, он подбросит ее домой. Ну, она говорит, что подошла и остановилась у машины, мужчина спросил, как ее зовут. Она сказала: Сара Хирш. Тогда мужчина спросил ее, не еврейка ли она, и когда она сказала, что да, он уехал, не сказав больше ни слова.
      - Она описала этого человека?
      Беккер скорчил рожу и покачал головой.
      - Она выглядела слишком напуганной и ничего толком не сказала. Со мной были двое полицейских в форме, и я думаю, они ее до смерти напугали.
      - Вряд ли ее можно винить за это. Наверное, она подумала, что вы собираетесь арестовать ее за приставание к мужчинам или за что-нибудь еще. Но, видимо, девочка очень способная, если учится в гимназии. Может быть, она рассказала бы вам все, если бы рядом были ее родители, а не эти болваны. Как вы думаете?
      - Я в этом уверен, комиссар.
      - Я сам с ней поговорю. Похож я на добродушного дядю, Беккер? Нет, лучше не отвечайте. - Он дружелюбно улыбнулся. - Ну хорошо. Это все. Отдыхайте.
      - Спасибо, комиссар. - Он встал и направился к двери.
      - Беккер!
      - Да, комиссар?
      - Хорошо поработали.
      Когда он ушел, я какое-то время сидел, глядя в пространство, и представлял себе, что это я иду домой, чтобы отвести своих детей в Луна-парк. Я тоже уже немного задержался на работе, но, когда ты совершенно одинок, это не имеет никакого значения. Я начал было проникаться жалостью к самому себе, как вдруг в дверь постучали, и вошел Корш.
      - Готфрид Бауц убит, комиссар, - заявил он с порога.
      - Да, я уже слышал об этом. Беккер сказал мне, вы пошли посмотреть, что там случилось. Так что же произошло?
      Корш сел на тот же стул, на котором до него сидел Беккер. Он был очень возбужден - таким я его еще ни разу не видел. Несомненно, что-то его сильно взволновало.
      - Кто-то решил, что его мозгам не хватало свежего воздуха, и потому ему сделали специальную дырку для проветривания. Очень аккуратная работа. Прямо между глаз. В заключении судебно-медицинского эксперта говорится, что стреляли, вероятно, из оружия очень маленького калибра. Скорее всего, шесть миллиметров. - Он поерзал на стуле. - Но вот что интересно, комиссар. Тот, кто прикончил его, сначала нанес ему такой удар, от которого он потерял сознание. Челюсть Готфрида раскололась точно пополам. И во рту у него торчала половинка сигареты. Как будто он перекусил ее посредине. - Корш сделала паузу, чтобы я мог переварить услышанное. - Вторая половинка сигареты валялась на полу.
      - Удар кулаком "сигарета"?
      - Похоже на то, комиссар.
      - Вам это тоже пришло в голову?
      Корш медленно кивнул.
      - Боюсь, что да. Есть еще одна деталь. Дойбель носит в кармане пиджака шестизарядный "Маленький Том". Он говорит, на тот случай, если вдруг потеряет свой "вальтер". А пуля, выпущенная из "Маленького Тома", пробивает дырку такого размера, какую нашли на лбу убитого чеха.
      - Неужели? - Я поднял брови. - Дойбель всегда считал, что, хотя Бауц и не замешан в нашем деле, все равно его место в тюрьме.
      - Он пытался убедить Беккера поговорить со своими старыми коллегами из полиции нравов. Хотел, чтобы Беккер под каким-нибудь предлогом занес Бауца в списки отправляемых в концлагерь. Но Беккер не хотел с этим связываться. Сказал, что они не смогут отправить Бауца в лагерь, даже если у них будет свидетельство той массажистки, которую он пытался задушить.
      - Очень рад это слышать. Почему мне не рассказали об этом раньше?
      Корш пожал плечами.
      - Вы говорили что-нибудь членам группы, расследующей обстоятельства смерти Бауца? Я имею в виду об ударе "сигарета", Дойбеле или его пистолете?
      - Нет еще, комиссар.
      - Тогда мы сами с ним разберемся.
      - Что вы собираетесь делать?
      - Все зависит от того, сохранился ли у него этот пистолет или нет. Что бы вы, например, сделали с пистолетом, если бы пальнули Бауцу в ухо?
      - Сдал бы его в переплавку.
      - Совершенно верно. Поэтому, если он не сможет предъявить свой пистолет для проверки, то больше не будет участвовать в расследовании. Этого, может быть, недостаточно для суда, но для меня хватит. Я не желаю иметь убийц в своей группе.
      Корш задумчиво почесал нос, с трудом удерживаясь от того, чтобы не поковырять в нем.
      - Я полагаю, вы понятия не имеете, где сейчас может быть Дойбель, правда?
      - Кто меня ищет?
      В дверь не спеша вошел Дойбель. От него несло пивом, и мы сразу поняли, где он был. В углу его рта, искривленного усмешкой, торчала незажженная сигарета. Он с воинственным видом уставился на Корша, а затем с нескрываемой неприязнью перевел взгляд на меня. Он был пьян.
      - Да, я зашел в кафе "Керкау", - сказал он заплетающимся языком. - Могу себе позволить, сами знаете, я не на дежурстве. По крайней мере, еще целый час, к этому времени я буду в порядке. Не беспокойтесь обо мне. Я сам о себе позабочусь.
      - О чем еще вы позаботились?
      Он качнулся назад, пытаясь выпрямиться, словно кукла на неуклюжих ножках.
      - Я задавал вопросы на станции, где эта девчонка Штайнингер садилась в поезд.
      - Я не об этом спрашиваю.
      - Ax, не об этом? Не об этом? Что вы имеете в виду, господин комиссар?
      - Кто-то убил Готфрида Бауца.
      - А, этого чешского ублюдка! - Он коротко рассмеялся. Его смех напоминал одновременно отрыжку и фырканье.
      - У него челюсть сломана. И во рту торчала половина сигареты.
      - Ну? А я-то тут при чем?
      - Это ведь ваш конек, правда? Удар "сигарета". Я слышал, как вы сами об этом говорили.
      - У меня нет патента на этот удар, Гюнтер. - Он глубоко затянулся своей потухшей сигаретой и сузил мутные глаза. - Вы обвиняете меня в том, что я сделал из него консервы?
      - Могу я посмотреть ваш пистолет, инспектор Дойбель?
      Несколько секунд Дойбель стоял передо мной, насмешливо улыбаясь, а затем полез в кобуру. За его спиной Корш медленно положил руку на свой пистолет и не отнимал ее до тех пор, пока Дойбель не выложил свой "Вальтер-ППК" на мой стол. Я взял пистолет и понюхал дуло, наблюдая, не появится ли на его лице выражение, свидетельствующее о том, что ему все известно - Бауц убит из оружия гораздо меньшего калибра.
      - Его пристрелили, правда? - улыбнулся он.
      - Скорее казнили, - сказал я. - Похоже, кто-то пустил ему пулю между глаз, пока он был без сознания.
      - Я тут ни при чем. - Дойбель медленно покачал головой.
      - Я так не считаю.
      - Вы мочитесь на стену, Гюнтер, и надеетесь, что ваши чертовы брызги попадут мне на брюки. Да, мне не нравился этот маленький чех, потому что я ненавижу всех извращенцев, которые нападают на детей и женщин. Но это не означает, что я имею какое-то отношение к его убийству.
      - У вас есть очень простой способ убедить меня в этом.
      - Да? И какой же?
      - Покажите мне ваш игрушечный пистолетик, который вы всегда носите с собой. "Маленький Том".
      Дойбель поднял руки в подтверждение своей невиновности.
      - Какой игрушечный пистолетик? У меня нет такого. Единственная зажигалка, которая у меня есть, лежит у вас на столе.
      - Все, кто работают с вами, знают об этом пистолете. Вы им слишком часто хвастались. Покажите мне тот пистолет - и все подозрения отпадут. Но если у вас его с собой нет, тогда я буду считать, это потому, что вам пришлось от него избавиться.
      - О чем это вы говорите? Я же сказал, у меня...
      Корш встал.
      - Доставай, Эб, ты показывал мне этот пистолет всего пару дней назад. Даже сказал, что никогда без него не выходишь.
      - Ну и дерьмо же ты! Переметнулся на его сторону, да? Ты что, не видишь? Он же не такой, как мы. Это же один из шпионов Гейдриха. Ему наплевать на Крипо.
      - Я так не считаю, - спокойно сказал Корш. - Ну так как же? Увидим мы пистолет или нет?
      Дойбель покачал головой, улыбнулся и наставил на меня палец.
      - Вы не сможете ничего доказать. Ничего. И вы сами это знаете.
      Я отшвырнул стул ногой. Чтобы сказать то, что я собирался сказать, мне нужно было встать.
      - Может быть. Но в любом случае из своей группы я вас вышвыриваю. Плевать мне на то, что с вами станется, Дойбель, но я хочу, чтобы вы убирались в ту навозную кучу, из которой вас вытащили. Я очень разборчив в отношении людей, с которыми мне приходится работать. Терпеть не могу убийц.
      Дойбель еще сильнее ощерил свои желтые зубы. Его усмешка напоминала клавиатуру старого расстроенного пианино. Подтянув свои лоснящиеся фланелевые брюки, он распрямил плечи и выпятил живот. Я с трудом удержался от того, чтобы не врезать по нему кулаком, но он, наверное, только и ждал, чтобы я начал драку.
      - Откройте глаза, Гюнтер. Прогуляйтесь в камеры и в комнаты для допросов и посмотрите, что там творится. Вы очень разборчивы насчет тех, с кем вам приходится работать? Вы - грязная свинья. Здесь, в этом здании, людей избивают до смерти. Может быть, как раз сейчас, пока мы тут разговариваем. Неужели вы думаете, что кого-то взволнует, что случилось с каким-то вонючим извращенцем? Да в морге полным-полно таких.
      Я услышал свой ответ, поразивший даже меня самого своей беспомощной наивностью:
      - Кого-то, может быть, и взволнует, иначе бы мы ничем не отличались от самих преступников. Я не могу заставить людей носить чистую обувь, но могу почистить свою. И вы с самого начала знали: какой я. Но вам нужно было сделать по-своему, по-гестаповски, где верят, что женщина - ведьма, если ей удастся выплыть, и невиновна, если тонет. А теперь убирайтесь с моих глаз, пока у меня не появилось желание проверить, действительно ли я так близок к Гейдриху, что он даст приказ вышвырнуть вас из Крипо к чертям собачьим.
      Дойбель рыгнул.
      - Вы - мразь, - процедил он и вперился в Корша тяжелым взглядом, пока тот, не в силах переносить зловонное дыхание Дойбеля, не отвернулся. Дойбель, пошатываясь, ушел.
      Корш покачал головой.
      - Никогда не любил этого ублюдка, - сказал он. - Но и не думал, что... - Он снова покачал головой.
      Я устало опустился на стул и достал из ящика стола бутылку, которую там хранил.
      - К сожалению, он прав, - сказал я, наполняя два стакана. Я увидел удивленный взгляд Корша и мрачно улыбнулся. - Обвинить берлинского полицейского в убийстве... Да это, черт подери, то же самое, что арестовать пьяницу на Мюнхенском пивном фестивале.
      Глава 13
      Воскресенье, 25 сентября
      - Господин Хирш дома?
      Старик, открывший дверь, выпрямился и кивнул:
      - Я господин Хирш.
      - Вы отец Сары Хирш?
      - Да, а кто вы?
      Ему, должно быть, не меньше семидесяти. На голове блестящая лысина, опушенная длинными седыми волосами, спускающимися на воротник. Роста невысокого, к тому же годы согнули его, и трудно было поверить, что у этого человека пятнадцатилетняя дочь. Я показал ему свой значок.
      - Полиция! - сказал я. - Только не пугайтесь. Я пришел не для того, чтобы причинить вам неприятности. Я просто хочу задать несколько вопросов вашей дочери. Она может описать одного человека, преступника.
      Увидев мой полицейский значок, господин Хирш побледнел, но после моих слов кровь стала постепенно приливать к его лицу. Господин Хирш отступил в сторону и молча пропустил меня в зал, заполненный китайскими вазами, бронзовыми статуэтками, тарелками с голубым орнаментом и замысловатой резьбой по бальзовому дереву в застекленных горках. Я с восхищением рассматривал все это богатство, пока он закрывал и запирал входную дверь, а он мельком сообщил мне, что в молодости служил в немецком военно-морском флоте и много путешествовал по Дальнему Востоку.
      Почувствовав аппетитный запах, заполнявший весь дом, я извинился, что помешал семейному обеду.
      - До обеда осталось еще немного времени, - сообщил старик. - Моя жена и дочь пока на кухне.
      Он неловко улыбнулся, так как для него, без сомнения, была непривычной вежливость представителя власти, и провел меня в приемную.
      - Итак, - сказал он, - вы говорите, что хотели бы побеседовать с моей дочерью Сарой, что она могла бы описать преступника.
      - Да, это так, - подтвердил я. - В школе, где учится ваша дочь, пропала одна девушка. Весьма вероятно, что она была похищена. Один из моих людей в беседе с девушками из класса, где учится ваша дочь, выяснил, что несколько недель назад какой-то незнакомец разговаривал с Сарой. Мне хотелось бы узнать, не помнит ли она, как он выглядел. С вашего разрешения.
      - Разумеется. Я сейчас приведу ее, - сказал он и вышел.
      Несомненно, это была очень музыкальная семья. Рядом с большим блестящим черным "Бехштейном" лежало несколько футляров с музыкальными инструментами и стояли пюпитры. У окна, выходившего в большой сад, приткнулась арфа, и почти на всех фотографиях, стоявших на буфете, молодая девушка играла на скрипке. Даже картина, написанная маслом, которая висела над камином, была посвящена музыкальной теме - фортепьянный концерт, как мне показалось. Я стоял и разглядывал эту картину, пытаясь представить себе, какую музыку исполнял пианист, когда господин Хирш вернулся со своей женой и дочерью.
      Фрау Хирш оказалась гораздо выше и моложе своего мужа, по-видимому, ей было не больше пятидесяти, - стройная, элегантная женщина с жемчужными серьгами и жемчужным ожерельем. Она вытерла руки о фартук и обняла дочь за плечи, словно подчеркивая свои родительские права перед лицом возможного вмешательства в их жизнь государства, которое относилось к их нации с неприкрытой враждебностью.
      - Мой муж говорит, что в классе, где учится Сара, пропала девушка, спокойно сказала она. - Кто она?
      - Эммелин Штайнингер, - ответил я.
      Фрау Хирш немного повернула к себе дочь.
      - Сара, - с упреком произнесла она, - почему ты не сообщила нам, что одна из твоих подруг пропала?
      Сара, немного полноватая, но очень здоровая и привлекательная девушка, которая никоим образом не вписывалась в тот расистский образ еврея, который создал Штрейхер, поскольку ее глаза были голубыми, а волосы - светлыми, нетерпеливо дернула головой, как маленький упрямый пони.
      - Да она просто сбежала, вот и все. Она только и говорила об этом. Мне совершенно безразлично, что с ней случилось. Мы не дружили с Эммелин Штайнингер. Она всегда говорила о евреях всякие гадости. Я ее ненавижу, и мне все равно, что у нее умер отец.
      - Хватит, - прервал ее господин Хирш, по-видимому не желавший слышать о том, что у кого-то умер отец. - Не важно, что она говорила. Если ты знаешь что-нибудь, что поможет комиссару найти ее, ты должна об этом рассказать, ясно?
      Сара сделала недовольное лицо.
      - Да, папа, - зевнула она и плюхнулась в кресло.
      - Сара, в самом деле! - укоризненно сказала ее мать и неловко улыбнулась мне. - Обычно она ведет себя совсем по-другому, комиссар. Извините!
      - Все в порядке, - улыбнулся я, устраиваясь на скамейке для ног, стоявшей перед креслом, где сидела Сара.
      - Сара, в пятницу, когда один из моих людей разговаривал с тобой, ты сказала, что вспомнила, как какой-то мужчина крутился около вашей школы. Где-то месяца два назад. Это правда? - Она кивнула. - Тогда я хочу попросить тебя, чтобы ты попыталась вспомнить и рассказать мне все об этом человеке.
      Несколько мгновений она покусывала свой ноготь, а затем стала внимательно его рассматривать.
      - Ну, это было так давно... - протянула она.
      - Все, что тебе удастся вспомнить, может оказаться для меня полезным. Например, в какое время дня это произошло?
      Я вытащил записную книжку и положил ее на колени.
      - Это было как раз тогда, когда все уходили из школы. Как обычно, я собиралась идти одна. - Она подняла голову, вспоминая. - И около школы стояла та машина.
      - Какая это была машина?
      Она пожала плечами.
      - Я не разбираюсь в марках машин и вообще во всем этом. Но она была большая и черная, и за рулем сидел шофер.
      - Это шофер заговорил с тобой?
      - Нет, другой человек, который сидел сзади. Я думала, это полицейские. Тот, что сидел сзади, опустил стекло и позвал меня, когда я выходила из калитки. Я была одна. Большинство девочек уже ушли. Он попросил меня подойти поближе и, когда я подошла, сказал мне, что я... - Она слегка покраснела и замолчала.
      - Продолжай, - сказал я.
      - ...что я очень красивая и, он уверен, мои родители гордятся, что у них такая дочь. - Она бросила смущенный взгляд на своих родителей. - Я ничего не выдумываю, - произнесла она, и в ее тоне я уловил нотки удовольствия. - Честное слово, именно так он и сказал.
      - Я тебе верю, Сара, - подбодрил я ее. - Что он еще говорил?
      - Он обратился к своему шоферу и сказал, что я прекрасный образец германской девушки или какую-то подобную глупость. - Она засмеялась. - Это было так смешно! - Она поймала взгляд своего отца и снова стала серьезной. Короче говоря, он сказал что-то в этом роде. Я точно не помню.
      - А шофер ответил ему что-нибудь?
      - Он предложил своему боссу отвезти меня домой. Тогда тот, что сидел сзади, спросил меня, хотела бы я, чтобы они довезли меня до дому. Я ответила, что никогда не каталась на такой большой машине и с удовольствием...
      Отец Сары громко вздохнул:
      - Сколько раз мы говорили тебе, Сара, не...
      - Если вы не возражаете, - остановил я его, - это может подождать. - Я снова посмотрел на Сару. - Что же случилось дальше?
      - Этот человек сказал, что, если я правильно отвечу на несколько вопросов, он меня подвезет, совсем как кинозвезду. Ну, сначала он поинтересовался, как меня зовут, и, когда я ему сказала, он поглядел на меня так, будто был шокирован. Конечно, потому, что он понял: я - еврейка, и тут же спросил, не еврейка ли я. Я хотела было ответить ему, что нет, - просто ради смеха, но потом испугалась, что он может проверить, и я попаду в беду, и тогда я сказала, что я еврейка. После этого он откинулся на своем сиденье и велел шоферу ехать. А мне больше не сказал ни слова. Это было очень странно. Как будто я вдруг перестала для них существовать.