Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Император открывает глаза

ModernLib.Net / Колосов Дмитрий / Император открывает глаза - Чтение (стр. 6)
Автор: Колосов Дмитрий
Жанр:

 

 


      – Исчерпывающий ответ! – не сумел сдержаться от язвительного замечания Кеельсее.
      – Я руководствуюсь лишь той информацией, которой располагаю, – сухо откликнулся голос. – У тебя есть ко мне что-то еще?
      – Немало. Не торопись. Для начала я хочу знать возможные варианты Баггарта. Их-то ты можешь проанализировать?
      – Могу. Вариант первый: использовать естественное развитие событий. Грядущая четверть века обещает быть очень кровопролитной. Игрок просто может использовать ход событий в своих интересах. Здесь наиболее вероятным представляется его участие в войне римлян или карфагенян, которые на данный момент представляют наиболее могущественные в мире силы. Вариант второй: использовать силу извне. Но для этого нужно обладать громадной мощью. Мною покуда не отмечено подобных всплесков энергии. Вариант третий: навязать свое развитие событий, подменив естественный ход.
      Голос умолк, и Кеельсее понял, что настала пора для вопроса.
      – Каким образом с этим может быть связано исчезновение тела Александра?
      – Не знаю. Насколько известно мне, никаких изменений с телом не произошло. Скорей всего, оно просто перемещено.
      – Это точно?
      – Скорей всего.
      Странник покачал головой, его явно не устраивало это «скорей всего».
      – Чем все это может грозить миру?
      – Большими переменами. Возможно полным изменением естественного хода вещей.
      – Возможно! – Кеельсее скривил губы. – Это не просто возможно! Многим не суждено будет вернуться домой после этой Игры! Многим! И само имя Посвященных может кануть в Лету.
      – Этого не случится, – размеренно сообщил голос. – Я бережно храню информацию, о какой ты упомянул.
      Кеельсее пренебрежительно махнул рукой в такой опасной близости от кристалла, что едва не задел его.
      – Да что ты знаешь!
      – Я знаю даже о том, как зародилась эта планета.
      – Эта планета! А чтобы знать все, нужно начать раньше, с тех времен, когда никто еще не подозревал о существовании этой планеты. Это случилось давно, очень давно… – Глаза Кеельсее затуманились, в точности как в тот миг, когда он увидел остатки древнего храма. – В те времена я еще не знал самого слова – Земля. Я даже не подозревал о ее существовании. Я и миллионы подобных мне жили на планете, называемой Атлантида. Это была чудесная планета! Мы создали общество, основанное на идеях Высшего Разума, самое идеальное, что можно лишь представить, как казалось нам, общество. Каждый из нас жил во благо всем, все заботились о благе каждого. Но мы были не одиноки в Галактике. Не так далеко, по галактическим, естественно, меркам, кружила вокруг синего солнца другая планета – Альзилида, с которой мы враждовали. Обычно верх одерживали мы, но мы не покоряли альзилов и не причиняли вреда их планете, так как пытались руководствоваться принципами гуманности. Альзилы воспользовались этим. Однажды они нанесли внезапный удар и сумели, благодаря предательству, одержать верх. Мы сражались до последнего, но преимущество было на стороне альзилов, которые действовали беспощадно. Наш флот потерпел поражение, сухопутные армии капитулировали. Командор, вождь атлантов, принял решение об эвакуации с планеты. Но спастись смогли лишь немногие, в том числе и я. Я тогда был важной фигурой в Верховном Комитете, возглавляя ГУРС. Мы пробрались на секретную базу, где укрывался крейсер «Марс», один из самых совершенных атлантических кораблей. Мы вырвались с планеты и ушли от погони, а потом после долгих скитаний нашли эту планету, которую прозвали Земля. Мы и здесь создали совершенное общество, управляемое атлантами. Нас было без малого тридцать человек, пришельцев из другого мира, мы повелевали миллионами. Мы называли себя Титанами или Посвященными. Владения наши простирались от Великого Западного континента вплоть до этой страны, а центром их была Атлантида – громадный остров, обильный природой и жизненными ресурсами. Мы жили долго и счастливо, пока не пришла беда.
      – И беде этой положил начало ты! – почти с человеческой ехидцей вставил голос Оракула. Кеельсее не стал спорить.
      – Чего таить! – вздохнул он. – И я приложил к тому руку. Но первой была Леда! Прекрасная голубоглазая интриганка, самая ловкая из нас! Это она погубила наш мир! Я хотел просто встряхнуть его. Я затеял игру так, чтобы поразвлечься. Уж слишком все было незыблемо. Слишком все было скучно. Но я просто играл, а Леда хотела все уничтожить. Почему… Почему? Этого я не знаю До сих пор. Она непредсказуема, и весь мир – лишь арена для ее прихотей. Одним словом, я натравил на Атлантиду своих кемтян, а заодно и пиратов, а Леда организовала мятежи. Что случилось потом, можно лишь догадываться. Почему-то взорвался «Марс», что привело к апокалипсису. Испепеленная огнем Атлантида ушла на дно, погибли другие цветущие миры. Потребовались сотни и сотни лет, чтобы на земле возродилась полноценная жизнь.
      Катастрофу пережило около десяти Посвященных. Мы, атланты, в силу парадокса обратной спирали, обрели на Земле срок жизни, многократно превосходящий человеческий. К тому же среди нас были существа – выходцы с планеты Зрентша, чей срок жизни вообще определяется лишь стремлением жить.
      Тянулись годы, а мы, Посвященные, все разыгрывали игру за игрой. Мы знали больше, чем обычные люди, могли много больше, мы обладали властью, зримой и тайной. Не знаю, как другим, мне нравилась такая жизнь. Время от времени я затевал интригу, потом уходил в тень, чтобы по прошествии лет объявиться вновь. Со временем все большая власть сосредотачивалась в руках Командора и его сына Русия, точней, я поставил бы их имена в обратном порядке, потому что заводилой во всех делах был именно Русий. Два с половиной века тому назад они затеяли грандиозную игру, попытавшись покорить мир. Русий при помощи Гумия, своего прихвостня, бросил на запад бесчисленные орды варваров. Он выставлял себя то Ахурамаздой, то Ариманом, а Гумий прозывался Заратустрой. Одно время я был с ними, но потом переметнулся на противную сторону. – Кеельсее усмехнулся собственным мыслям, не обращая внимания на внимательный взгляд Омту. – Не люблю постоянства! Итак, Русий повел на запад свои орды, а там ему должен был помочь Командор, укрепившийся в мире людей посредством созданного им мирка богов-артефактов. Но мы помешали им. Мы – это я, моя персона была не последней, Юльм, отважный парень, но с мозгом барана, Гиптий, напротив, очень неглупый, но порой трусоватый. Еще с нами был Отшельник, как я узнал потом, это был Арий, младший брат Командора, тоже зрентшианец. Славная семейка! Мы тогда здорово перегрызлись, но верх остался за нами. Мы с Арием расправились с Русием и его дружком Гумием, победив их в упорной битве в Заоблачных горах, Командора одолели Черный Человек и Леда. Более прочих сделал Юльм, с горсткой отважных безумцев остановивший мириады врагов в ущелье. Но он погиб. Или, по крайней мере, исчез. Как исчезли Командор и Русий, с последним у меня самые большие счеты. Мы все устали и на время отошли от дел. Я сразу же потерял из виду Леду и Черного Человека, затем Гиптия. Гумий какое-то время был при мне, я спас его от Ария, а потом и от чар демона, захватившего душу этого парня. Мы нередко конфликтовали с ним, но по-своему всегда были дружны, хотя никогда и не подставляли друг другу спину. Все успокоилось. Я правил Кемтом, меняя имена и обличил, Гиптий, по слухам, живет где-то на севере, Гумий обосновался неподалеку от меня, перебираясь из Сирии в Элладу и обратно. Все было не так уж плохо, но назревало предчувствие Большой Игры. Я уже хотел начать ее сам, но меня опередили. И вот вопрос: кто?
      Кеельсее умолк, задумчиво тронув рукой подбородок, а кристалл заиграл гранями.
      – А сам-то ты как думаешь?
      – Леда! Больше некому! Самовлюбленная красотка с голубыми глазищами! – убежденно ответил странник.
      – Так и исходи из этого. К чему гадать?! Считай, что получил ответ на свой вопрос. А я запомню твои слова, и если с тобой что-то случится, я сохраню рассказанную тобой историю.
      – Зачем?! – хмыкнул Кеельсее. Казалось, он был слегка смущен и даже раздосадован собственной откровенностью. – Впрочем, как знаешь. Да, – вспомнил он, – еще меня интересует кое-какая информация об одном моем друге. Арий. Тебе известен такой?
      – Да, – подтвердил Оракул. – Я знаю существо, именующее себя Арием. Его настоящее имя Егуа Па. Он появился на свет на планете Зрентша.
      – Я это знаю, – сказал Кеельсее. – Меня интересует другое. Почему он так ненавидит своих собратьев, выходцев с той же планеты? Я говорю о Командоре и Русии, которых ты тоже знаешь.
      – А почему бы тебе не спросить его самому? Вы ведь неплохо знакомы.
      Посвященный криво усмехнулся.
      – Это не ответ. Ты не хочешь ответить мне.
      – Не могу, – поправил блеклый голос. – Чтобы получить такой ответ, ты должен пожертвовать большим, чем жизнь не познавшего мир юнца. Подобный ответ может получить лишь тот, Кто пожертвует собой. Он узнает все, мельчайшую грань бытия.
      – Какой смысл знать о бытии, будучи небытием? – хмыкнул Кеельсее.
      – Какой смысл выдавать сокровенные тайны, не получая взамен новых? – вопросом на вопрос ответил Оракул.
      – Значит, не договорились?
      – Нет, – подтвердил голос.
      Кеельсее не выглядел огорченным.
      – Ну и черт с тобой!
      Посвященный отступил назад, а потом и вовсе сошел с платформы, давая понять, что разговор закончен. Омту последовал за ним. Кристалл медленно погас, вобрав в себя свечение.
      Тем же путем, что и вошли, путники покинули храм. Когда они оказались снаружи, в небе готовилась заалеть заря. Кеельсее кивнул Омту, триста шестьдесят восьмому по счету жрецу Сета.
      – До встречи. Живи долго и счастливо.
      – Пусть будет равен веку твой день, – ответил Омту.
      Гость улыбнулся.
      – Оно так и есть!
      Потом он повернулся и ушел в темноту – в ночь, напоенную сладкими запахами пустыни…

1.8

      Читальная зала Мусейона устроена таким образом, что солнце проникает в нее ранним утром и исчезает лишь на закате. Тому способствуют две колоннады, щедро открывающие доступ свету, одна из которых выходит на северо-восток, а другая – на юго-запад. Льющиеся между колонн потоки лучей наполняют жизнью стеллажи с пергаментными свитками, бюсты ученых мужей, коим следовало подражать, и три ряда роскошных, с поистине царской щедростью отделанных мрамором столов, доступных как убеленному сединами филологу иль геометру, так и вчерашнему школяру. Птолемеи, не в пример другим царям, не жалели денег на науки, будь то весьма нужные государству арифметика иль фортификация, будь то совершенно бесполезные в представлении земных владык философия и филология. Птолемей, сын Лага, воздвиг прекрасный Мусейон, «клетку у муз», как его еще называли, – «В Египте прибежище многих народов, кормится много ученых мужей буквоедов – все это в клетке у муз», – предмет зависти самых могущественных государей: с залами для лекций, трапезной, обсерваторией, прозекторской, хранилищами коллекций растений и животных. Его преемники, неспособные превзойти столь грандиозное деяние, довольствовались тем, что поддерживали на надлежащем уровне обеспечение ученых мужей достойной пищей, добротной одеждой, удобным жильем, а также всем тем, что потребно для достижения знаний – книгами, кипами чистых папирусов, чернилами, перьями и прочей канцелярской безделицей. Всего было в достатке – и света, и перьев, и чернил. Всего…
      Эратосфен окинул внимательным взором длинные шеренги столов, примерно половина которых была занята. Одни ученые изучали пожелтевшие от времени папирусные свитки, доставая их из бесчисленных ниш в стенах, другие марали свежие листы, третьи, позевывая, посматривали по сторонам, пытаясь придумать себе занятие. Меж рядами неслышно бегали два служки, разносившие свежие перья, чернила, папирусы. В дальнем конце залы филолог Гонтий, известный бузотер и скандалист, о чем-то спорил со своим собратом Аполлонием, человеком, напротив, мирным. Гонтий наступал, Аполлоний пятился, тшась спастись от нападок ретивого оппонента. Эратосфен перехватил его умоляющий взгляд и поспешил на помощь – к тому обязывала немалая должность заведующего библиотекой.
      Спор был, как и подобает, научный. Гонтий пытался доказать несостоятельность Гомера в вопросах географии, Аполлоний, человек робкий, даже пугливый, не возражал, но и не спешил согласиться, чем приводил оппонента в неистовство. Ценою немалых усилий Эратосфену удалось вызволить бедолагу Аполлония, пообещав его противнику организовать диспут по столь волнующей теме.
      Аполлоний бежал прочь, за ним сумел ускользнуть и Эратосфен, накормив сверх меры разгоряченного Гонтия басней про неотложные дела. Еще раз пройдясь между рядами и убедившись, что все в полном порядке, Эратосфен направился к себе.
      В отличие от прочих ученых Эратосфен имел собственный кабинет, положенный ему как заведовавшему библиотекой. Он получил эту должность за многие заслуги – труды по истории, филологии, грамматике, астрономии. Ведь это Эратосфен одолел неразрешимое прежде уравнение а: х = х: у = у: в. Он же придумал метод обособления первых чисел из последовательности чисел натуральных.
      Теперь Эратосфена занимала иная задача. В бытность прежнего повелителя он был назначен наставником наследника Птолемея, по восшествии на престол объявившего себя Отцелюбом. Эратосфен преподавал царственному юнцу науки. Наследник был неглуп, но ленив и непостоянен во вкусах, отдавая должное разве что филологии.
      Но учителя полюбил, чем способствовал возвышению Эратосфена. Киренец вошел в ближний круг царя, пользовался его расположением и доверием. Эвергет, правитель честолюбивый, вынашивавший великие планы, поручил Эратосфену составить описание мира: от Геркулесовых столпов до непокоримых вершин Инда. Объезд земли не привлекал Эратосфена прежде, хотя наш герой и славился разносторонностью интересов. Но просьба сиятельного Эвергета, мужа с извечно скучающим выражением на утомленном лице, не могла не польстить ученику Каллимаха. Эратосфен взялся исполнить поручение – сначала с ленцой, но постепенно увлекшись.
      Он не ограничивался традиционным описанием земель, как делали до него Геродот, Гекатей или Дикеарх. Он придерживался системы Евдокса, твердившего о шарообразности Земли, он первым подчинил описание земной поверхности принципам математики, измерив окружность земного шара с ничтожной – в чем убедились потомки – погрешностью, зафиксировав расстояния между странами и городами. Наверно, он не всегда и не во всем был точен и уж тем более прав, ибо, опираясь на мнения многих предшественников, не отличался последовательностью, за что и получил насмешливое прозвище Бета – вечно второй. Но то злословие завистников. Люди ж, симпатизировавшие Эратосфену, величали его за обширность знаний Пентафлом.
      И право, никто не сделал для описания земли так много, никто не сумел столь гармонично связать воедино столь разные науки – от математики и астрономии до филологии и истории, объединив их в целое – описание стран, проживающих там людей, обычаев и событий. Недаром название труда Эратосфена – Географика – даст имя науке о земле в самом широком его понятии – о народах и людях, странах и городах, диковинах природы и творениях рук человеческих. Как Геродот открыл современникам и потомкам мир истории – событий произошедших и преходящих, так Эратосфен открыл не менее причудливый мир географии – пространств, отмеченных теми событиями. Но если Геродот остался в памяти поколений Отцом истории, Эратосфен Отцом географии так и не стал, в силу своей непоследовательности и двойственности суждений воспринятый потомками Бетой – вечно вторым, кому было отказано в первенстве завистливыми собратьями по перу.
      Впрочем, обо всем этом, должном случиться лишь в будущем, о чем люди имели лишь самое смутное представление, ученый не подозревал. Оставив читальную залу, он прошел в свою комнату, добрую половину которой занимал громадный буковый стол, сплошь заваленный папирусами, как чистыми, так и исписанными. Эратосфен придвинув к столу обитый ворсистой тканью табурет, уселся и взял крайний лист, исписанный не более трети. Прищурив глаза, увы, утратившие былую зоркость, ученый старательно, неторопливо водя пером из тростника, вывел: «Дойдя до Евфрата богоподобный Александр прослышал от одного из своих друзей о забавном происшествии. Ему поведали, что некие слуги его разделились на две партии, главарь одной из них назвался Дарием, а возглавивший вторую – Александром. Обе партии сошлись в поле за шатрами и принялись метать друг в друга комья земли, а потом, осерчав, пустили в ход камни и даже дубины. Узнав об этом…
      Негромкий кашель от двери прервал написанное на половине Фразы. Не скрывая неудовольствия, географ повернул голову.
      – Я помешал тебе, досточтимый Эратосфен?!
      Как будто не видно! – захотелось буркнуть библиотекарю, но он сдержался. Застывший на пороге Аполлоний славился редкой обидчивостью.
      – Что ты, мой друг, вовсе нет. Я просто кое-что подправлял. Поэт воспринял этот ответ как приглашение войти и шагнул через порог. Выглядел он взволнованным: волосы всклокочены, Под губой красовалось черное пятно – пиит по рассеянности почесал подбородок прямо пером. Можно представить, как потешались мужи, встречавшие чудака-стихотворца в коридорах Мусейона!
      – Я пришел поблагодарить тебя, достойный муж за твою поддержку и спасение от злобных Гонтия речей! – воскликнул Аполлоний, привычно сбиваясь с вольной речи на поэтическую строфу.
      – Не стоит добрых слов твоих! Мала услуга! – не растерявшись, в тон Аполлонию воскликнул не чуждый поэтического дара Эратосфен. Раздражение, вызванное незваным визитом, улетучилось. Он по-доброму относился к чудаковатому уроженцу Родоса, считавшемуся даровитым поэтом. – Что добивался от тебя несносный Гонтий?
      Аполлоний отмахнулся движением изнеженной, не познавшей физического труда руки.
      – Как всегда! Что ждать от грубияна и невежи?! Сей новоявленный зоил, Гомера бич, тревожил имя старца, виня в невежестве, незнании, несовершенстве слога! Кого?! Гомера! – Взор Аполлония пылал негодованием и скорбью – странное сочетание!
      В Эратосфене пробудилось подобие интереса.
      – И в чем же именно нашему зоилу не по нраву Гомер?
      – Он обвинил его в незнании обычаев той отдаленной нам эпохи! – Библиотекарь подумал и пожал плечами. Подобное равнодушие, отмеченное отсутствием праведного гнева, обескуражило поэта. – Как, ты не возмущен?!
      – По правде говоря, нет, мой друг. Гомеру не откажешь ни в знании языка, ни в изысканности слога, что, по моему мнению, первостепенно, ведь назначенье каждого поэта доставить наслаждение, а не поучать. Но многое, о чем он пишет, не соответствует действительности жизни.
      – Как?! – У Аполлония от подобного кощунства сел голос. Силы словно оставили поэта и за неимением в зале второго кресла он опустил тощий зад прямо на край стола, выпростав из-под туники покрытые густым сивым волосом птичьи ноги.
      – А вот так! Как поэт Гомер непревзойден и недостижим, а вот с обличием земель, упоминаемых в его поэмах, он явно не был знаком!
      – Как, Гомер не знал Эллады, Трои или Крита?! – Звуки вылетали из глотки поэта стуком горошинок в бычьем пузыре, морщинистые щеки пунцовели негодованием.
      – Знал, но очень приблизительно. И нередко ошибался. Что вовсе не умаляет его величия и заслуг перед нашей культурой.
      Эти слова Эратосфена окончательно добили гостя, оскопив пышный стиль стихотворца до элементарности местоимений и междометий.
      – Ты… О, ты… И ты…
      Географ понял, что перегнул палку. Он и впрямь порой позволял себе критиковать великих, отмечая ошибки и несуразности, – следствие излишней доверчивости и поэтической увлеченности, – но знал в том меру. Тем более великой ошибкой было делать это в присутствии Аполлония, восторженного гомерова поклонника.
      – Мой друг, не стоит так горячиться! Ты неверно истолковал мои слова. Будь поспокойней, не то кровь хлынет в голову. – С этими словами Эратосфен поспешно извлек из тени подле стола вместительный киаф, наполненный, как нетрудно догадаться, отнюдь не родниковой водой. Килик был лишь один, но ничто не мешало пить чашу примирения по очереди. Аккуратно, стараясь не расплескать, Эратосфен наполнил килик до краев. – Выпей, не горячись. Я, как и ты, восторженный слуга Гомера!
      – Ты… – Никак не мог совладать с захлестнувшим его возмущением поэт. – Ты…
      – Не помешаю?!
      От неожиданности Эратосфен дернул рукой: доброе вино лужицей растеклось по столу, попало и на папирус. Хозяин и гость уставились на невесть откуда взявшуюся девушку, а если быть совершенно последовательным – деву неописуемой красоты. Невысокая, ладная – насколько позволял судить одетый не по погоде пеплос – и поразительно привлекательная. Незнакомка сияла голубыми глазами, чуть припухлые губки навевали мысли о сладости поцелуев… Впрочем, и все остальные формы были столь совершенны, что окажись тут Поликтет или Мирон, они немедленно ухватились бы за резец. Но как…
      – Кто ты и как ты очутилась здесь? – выдавил, разом прекратив заикаться, суеверный, как и подобает поэту, Аполлоний, на всякий случай погладив прозрачный камешек на украшавшем запястье браслете – оберег от злых духов, в которых верят люди Востока.
      – Вошла.
      – Вошла – и все?
      – Да, – подтвердила незнакомка. – Вы были слишком заняты спором.
      – А… – Аполлоний с облегчением расслабился.
      – Позволь узнать, кто ты, прелестница, способная затмить красотою саму Афродиту? – спросил географ.
      – Судьба, – ответила девушка, блеснув в улыбке ровными жемчужными зубками.
      – О, я всегда подозревал, что моя судьба прекрасна, но чтоб настолько! – галантно воскликнул поэт. – Но как же зовут мою судьбу? Афродита?
      Гостья задумалась.
      – Когда-то меня звали и так. Но я предпочитаю другое имя Леда. Так назвала меня мать.
      – Та самая Леда, что родила Елену? – продолжал упиваться ученостью Аполлоний, неприметным, как ему показалось, движением прикрыв туникой тощие ноги.
      – Нет, думаю, та самая Леда, что была рождена Еленой.
      – Наверно… – согласился поэт внезапно осевшим голосом. – Ты и впрямь прекраснее самой Елены.
      – Так и должно быть, ибо есть образ и есть подобие, – туманно заметила гостья. – Мне показалось, вы нашли достойную тему для спора?
      – Да так… – ответил, не отвечая, Эратосфен, не в силах оторвать взор от лица гостьи. – Мы обсуждали достоинства и недостатки поэм великого Гомера.
      – Недостатки! – фыркнул, было заводясь, оживший Аполлоний, но девушка бесцеремонно оборвала пиита.
      – И что же?
      – Гомер нередко ошибался, – сказал Эратосфен.
      – В описании земель, каких по незрячести глаз никогда не видел?
      – Как ты догадалась?! – удивился географ.
      – Ты забываешь, что Судьба не нуждается в догадках. Ей ведомо все, как сбывшееся, так и грядущее. – Гостья улыбнулась неведомой мысли. – И даже несбываемое. И что вы порешили?
      – Гомер вне критики и нелепых обвинений! – тонко, петушиным криком провозгласил Аполлоний.
      – Как и жена Цезаря, – сказала гостью, переводя взор на Эратосфена.
      – Он иногда ошибался, – выдавил, словно повинуясь взгляду прекрасных глаз, географ.
      – И даже часто, – констатировала назвавшаяся Ледой. – Но не в том суть. Кто не ошибается? Кому ведомо истинное строение мира?
      Эратосфен почувствовал себя уязвленным.
      – Ты не права, о, незнакомка. Походы Александра раздвинули мир до самых крайних пределов. Теперь можно смело утверждать, что твердь представляет собой хламиду, омываемую океаном с наибольшей длиною в семьдесят тысяч стадий. Крайний запад земли ограничен Геркулесовыми столпами, достигнутыми Гераклом, крайний восток – горами Инда, потревоженными Александром.
      – А если я скажу тебе, что существуют земли, не достигнутые ни одним из богоподобных героев?
      Эратосфен снисходительно усмехнулся подобному невежеству.
      – Откуда могут взяться земли там, где солнце рождается в море или с шипением уходит в воду?!
      – Рождается, уходит, – эхом откликнулась Леда. – Что ж, оставайтесь в своем неведении. Оставайся до тех пор, пока под стены этого города не подступят армии воинов, миру которых ты не оставил места под солнцем. А ты, поэт… – обратилась она к заалевшему, словно цветущий мак, Аполлонию. – Ведь ты сочиняешь поэму?!
      – Да. Самую совершенную из поэм!
      Девушка с улыбкой щелкнула пальцами. Догадавшись, чего хочет гостья. Аполлоний принялся с выражением декламировать:
 
Тут, ворошись, и другие на помощь к нему поспешили
 
      – Недурно! – похвалила незнакомка. – У тебя хороший язык и богатое воображение.
      Эратосфен, не скрывая насмешки, впрочем не без примеси зависти, наблюдал за тем, как Аполлоний расцвел от этой похвалы, словно то была оценка самого ученейшего из мужей.
      – Да? Мне тоже так кажется!
      – Но почему ты избрал именно эту легенду – историю аргонавтов, плывущих за Руном?..
 
      Аполлоний из Родоса был включен в эту книгу в самый последний момент, став героем ее по одной, вернее по двум причинам. Первая, простая заключается в том, что Аполлоний – один из наиболее выдающихся деятелей культуры, творивших в эпоху, в какой развиваются события нашей книги: расцвет его творчества приходится на период, относящийся к этому повествованию. В то время, необыкновенно богатое на военные дарования, творило не так уж много гениев, что оказывают определяющее влияние на развитие культуры. Это время не отмечено ни одним значительным мыслителем, ни одним ярким скульптором или живописцем. Лишь трое: Архимед, Эратосфен и Аполлоний прославили свою эпоху не мечом, а стилосом.
      Но Архимеду волей судьбы была отведена роль державного мужа нечаянная роль, но именно он, а не бранная сталь, сумел надолго остановить у стен Сиракуз римские легионы. Эратосфен был отмечен многими трудами, в том числе и знаменитой «Географикой». Он сделал многое, хоть и вошел в историю под насмешливым прозвищем Бета.
      Аполлоний сколь-нибудь значимой роли в течении событий не сыграл. Он незаметен в жизни родного Родоса, а потом и Египта, хотя и состоял на протяжении многих лет хранителем Мусейона. Он сохранился в памяти потомков, как автор одного произведения – далеко не самого великого, ибо никто и никогда не сравнивал Аполлония с обожаемым тем Гомером или Гесиодом, Эсхилом или Еврипидом, Вергилием или Овидием. Его поэма показалась потомкам легковесной, как был легковесен и легкомыслен сам мир, к какому принадлежал поэт. Подумаешь, какие-то аргонавты! Подумаешь, какое-то Руно! Не столь велика и заслуга – взять известный каждому юнцу сюжет и обыграть его. Не столь велика…
      Но никто не задумался: а почему Аполлоний обратился именно к этой легенде – походу за Золотым Руном? Была ли его поэма претензией на новую эпику или поэма таила неведомый, непонятый смысл? А быть может, и не было этого смысла – просто сказка, написанная фривольным пером александрийца? Кто знает? Мы вправе заметить лишь, что именно в это время – эпоху разложения классических традиций и культов, люди в полный голос начинают обращаться к темам, доселе бывшим под негласным табу – теме смерти, теме бессмертия. Человек не просто признает смерть, а пытается анализировать ее и свой страх перед нею; анализировать с позиции мысли, чувства, жизненного опыта. Он боится смерти тем страшным воплем Гильгамеша, жаждет избегнуть ее. Из этих попыток: понять смерть и найти путь к бессмертию – родилась Стоя, открывшая, как показалось, эликсир, если не против смерти, то против ужаса умирания.
      Смерть, умирание, страх, наконец, бессмертие – вот те идеи, коими руководствовался Аполлоний, отправляя своих героев за Золотым Руном. И пусть Руно, быть может, казалось ему не более чем выражением изобилия, но в подсознании, в самой глубине своего естества, поэт не мог не сознавать добычу Ясона как символ бессмертия, отвращающий извечный страх небытия.
 
      – Так почему ты избрал именно эту легенду – историю аргонавтов, плывущих за Руном?
      – Она прекрасна.
      – И все? – удивилась незваная гостья.
      Поэт заколебался, но все же отважился на признание.
      – Многие другие легенды уже изложены великими. Об этой же не писал никто.
      – И все? – повторила гостья. Выражение ее лица было таково, будто девушке неприятно удивлена услышанным.
      – Отважные герои! – пробормотал тот. Девушка молчала, и поэт решился прибавить:
      – А какие приключения! Неведомые земли. А само Руно!
      – И что оно есть для тебя. Руно? – продолжала допытываться незнакомка, назвавшаяся Ледой.
      – Богатство. Неисчислимое богатство. Не просто золото, а изобилие всего, что только желает душа человека.
      – Ты полагаешь?
      – А что же иначе?! – встрял Эратосфен. Одолев наваждение, рожденное явлением прекрасной незнакомки, библиотекарь жадно, прямо из киафа глотал вино.
      – Странно, – прошептала гостья, задумчиво золотистые волосы рукой – Эратосфен заприметил массивный, странной формы перстень на среднем пальце. – А я думала иначе. Мне всегда казалось, что Руно – это жизнь.
      Мужи задумались, повисла пауза, тягучая, словно капель клепсидры.
      – Почему жизнь? – выдавил Эратосфен.
      Девушка улыбнулась, отчего лицо ее обрело непередаваемую прелесть.
      – Я расскажу старую легенду. Очень старую, которой не помнит никто. Жил-был человек, один из первых людей, которого знал мир. Может быть, даже самый первый. И был он даже не человеком, а почти богом, ибо не знал, что есть смерть, а незнающий смерти владеет жизнью. А владеющий жизнью и есть бог! Но пришел день, и этот человек узнал, что есть смерть. Я не буду рассказывать про то, как это случилось. Скажем, он отведал кровавого мяса и испил кровяного вина. Великие наслаждения, расплатой за которые стала смерть! Она пришла к человеку с изъязвленным пугающим ликом, узрев который человек задрожал от испуга. «Я боюсь тебя! – закричал он. – Я не хочу тебя!» «Никто не хочет, – сказала смерть, – но я прихожу. И нет избавленья!» «Есть! – возразил человек. – Тебя нет там, где есть жизнь». «Неверно, я всегда там, где жизнь. Именно там!» – возразила смерть. «Но я знаю, где тебя точно нет!» «И где ж?» – полюбопытствовала смерть. «Там, где пробуждается солнце!» «Что ж, очень может быть», – не стала спорить смерть.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30