СОВЕТСКИЕ ДОБРОВОЛЬЦЫ

Шезлонги стояли в тени цветущих мимоз, а рядом на траве лежали боевые парашюты. Вечнозеленые кустарники, похожие на олеандры, распространяли пряный запах. Было утро, и деревья бросали длинные тени, хотя солнце уже начинало припекать достаточно сильно.

Вадим, закинув голову, глядел на желтые гроздья цветов, проступающие сквозь резные листья. Желтый цвет напоминал дроки, густые заросли на скале-парусе и девушку в желтом, с сияющими глазами, перебегающую по камням-скрижалям с ненаписанными письменами из книги судеб… Где она? Где?

Вот уже месяц, как летчики в Китае. Изо дня в день они ведут тяжелые бои, наносят удары, несут потери… «Война без войны». «Инцидент». Но «инцидент» захватил весь Китай, словно смерч, втянул в себя миллионы людей. Линия фронта тянется на тысячи километров.

Вчера японцы бомбили аэродром, а сегодня тихо, безоблачно, будто ничего и не было… Цветут мимозы… Японский налет не причинил особых потерь. Летчики успели подняться в воздух, приняли бой, отогнали противника. Несколько бомб упало на летное поле. Разворотило бетонную дорожку. Аэродромные рабочие засыпают сейчас воронки, трамбуют, латают поле. А оно и без того все в заплатах — сверху хорошо видны на зеленом полотне круглые коричневые метки, там, где падали бомбы.

Работающие кули издалека были похожи на синих запыленных муравьев, торопливо ползающих от края аэродрома к взлетной дорожке. На гибких коромыслах покачиваются корзины с землей. Единственная техника! Но работают споро — за ночь вон сколько успели сделать! Аэродром уже может принимать самолеты.

— Теперь нам дадут жизни! Самураи обозлились, держись, ван ю-шины!…

Вадим слышит голос сидящего рядом Антона Якубенко. Они воевали вместе в Испании, теперь воюют в Китае. Антон классный летчик и верный товарищ. Как он рубанул того японца! Таранил над самым аэродромом.

Это было как раз на другой день после того, как похоронили Семена. Вот не повезло парню — прожил в Китае всего трое суток и погиб в первом бою. Тоже был летчик что надо, и вот так получилось… Просто удивительно, как смог он, умирая, так посадить истребитель на поле. Когда подбежали, Семен был уже мертв, весь в крови, а поникшая голова лежала на штурвале. Перед самой смертью он успел выключить зажигание, и самолет, уже неуправляемый, вихляясь, катился по аэродрому. Но бортмеханик Ин Су-лин уверял, что Семен вел самолет мертвым… Может, и правда!

Потом хоронили Семена в красном гробу с черной траурной лентой. Гроб нес и Антон, он шел впереди, подпирая плечом и прижимаясь щекой к выступу гроба. Какое лицо было у Антона — застывшее, словно каменное. И у всех летчиков были такие же окаменевшие лица…

На другой день снова был бой… После третьего вылета Антон вернулся на аэродром и доложил, что самолет неисправен, едва дотянул на посадку. Инженер осмотрел машину — пулеметная очередь повредила мотор.

— Надо менять. — Инженер вытер ладони и пошел к другому истребителю.

Механики на руках оттянули машину, поставили на колодки, и тут снова объявили тревогу. Командир, стоя на старте, рубил рукой воздух:

— Давай!… Давай!… — В реве моторов слова его только угадывались.

Самолеты один за другим, как из катапульты, взмывали в воздух.

Аэродром опустел, в воздух уходили последние самолеты. Якубенко подбежал к командиру, козырнул:

— Разрешите взять свободную машину?!

— Давай! — Командир продолжал «выталкивать» самолеты в воздух. В такие секунды к нему лучше не подходить. Маленькое, энергичное лицо его было злым, напряженным. Команду выкрикивал отрывисто, весь подаваясь вперед, и все рубил рукой воздух. Антон не понял, к кому относится это резкое, не терпящее возражений «Давай!» — к нему или к тем, кто выруливал на старт. Он продолжал стоять.

Командир группы крикнул:

— Чего стоишь?!. Давай! Догоняй! — И побежал к своей машине.

Механики вывели самолет из капонира. Борттехник предупредил:

— Правый пулемет заклинивает…

— Обойдусь левым! — Антон вырулил на старт, закрыл прозрачный фонарь. Поднял руку — к полету готов.

Они летели в паре с Вадимом, догоняя товарищей. Под крыло скользнули ангары, закружились на развороте рисовые поля, паутина оросительных каналов. Шли наперехват японцам, которые рвались к городу. В воздухе стало холодно, стрелка альтиметра показывала четыре с половиной тысячи метров. Поднялись еще выше. Китайский город, который они защищали, лежал далеко внизу, затянутый легкой дымкой.

Вот впереди блеснули японские монопланы. Ведущий подал сигнал атаки. На этот раз силы были примерно равные — на три десятка японских истребителей «И-96» столько же советских машин…

Время остановилось. Вадим всегда испытывал это ощущение в воздушных боях. Только бешеная скорость и мгновенная реакция. Лишь после боя он восстанавливал в памяти детали схватки. Вадим сверху атаковал тупорылый японский истребитель. Струя трассирующих пуль прошла стороной — японец успел отвернуть. Вадим проскочил и вновь стал набирать высоту. В это мгновение справа на него свалился другой японец. Кто-то прикрыл товарища своим огнем, и японская машина, охваченная пламенем, пошла к земле. Летчик успел выброситься, темным комочком полетел вниз. Горящая машина обогнала его, и он раскрыл парашют…

Теперь воздушная схватка рассыпалась на мелкие очаги. Не выдержав атаки, японцы начали выходить из боя. Последнее, что Вадим запомнил в этом бою, — машина Антона, атакующая японский «И-96», который, в свою очередь, бил сзади по истребителю Тай Юаня — китайского летчика из их летной группы. Антон почему-то стрелял из одного пулемета.

Бой был скоротечный, и летчики, отбив нападение японцев, в одиночку возвращались на аэродром. Вадим приземлился одним из первых. Обошел самолет, пощупал пальцем пробоины — японец все же успел врезать ему в фюзеляж пулеметную очередь. Насчитал семнадцать пробоин. Трос руля поворота едва держался на нескольких стальных жилках.

Тем временем, как выяснилось, Антон все еще продолжал бой. Он снова атаковал японскую машину, нажал гашетку, дал очередь. Работал только один пулемет. Японец принял бой. Антон снова набрал высоту, ударил в лоб на встречных курсах. Нервы японского летчика не выдержали, он нырнул вниз и стал уходить. По тому, как вел бой его противник, Антон почувствовал, что летчик неопытен. Он начал его преследовать, перешел в пике и снова дал очередь. Японец хитрил, делал ложные фигуры, отказавшись от намерения продолжать бой. Антон наседал, гнался за врагом, но никак не мог взять его в перекрестие прицела. И вдруг, когда он с близкой дистанции собирался завершающей очередью окончить бой, Антон ощутил, что и второй, левый пулемет его не работает — вышли патроны.

Японский летчик, видимо, был деморализован и отказался от сопротивления. Он метался из стороны в сторону, пытаясь спастись бегством. Он не мог понять, почему этот опытный ас все время держит его на прицеле и не стреляет. Высота была небольшая; опасаясь врезаться в землю, японец пошел по прямой. Антона охватила ярость — растерянный враг уходил, а он, безоружный, не мог поразить, загнать в землю противника… Он почти вплотную подвел машину к японскому моноплану, пошел рядом, увидел номер на фюзеляже — 423, непонятные красные иероглифы, увидел испуганное, пепельно-бледное лицо японца и погрозил ему кулаком, выругался, не слыша собственных слов в реве мотора. А японец, растерянно взглянув на Антона, развел руками, словно спрашивая: «Ну, что я должен делать? Приказывай!»

Якубенко указал рукой назад к своему аэродрому. Японец понял, развернул самолет, и Антон шел сзади, чуть справа, чтобы видеть летчика. Он гнал его к своему аэродрому, ликовал — сейчас приведет живого самурая… Японец временами оглядывался назад, и Антон жестом указывал ему направление полета.

Оставалось всего несколько минут лететь до аэродрома, Антон уже видел аэродромные постройки, капониры, как землянки, выстроившиеся вдоль летного поля. Он приказал японцу взять левее, заходить на посадку. Но летчик, как бы передумав сдаваться в плен, а может быть, поняв, что советский пилот безоружен, резко бросил машину в сторону, развернул ее на сто восемьдесят градусов и, перескочив через самолет Якубенко, полетел назад.

Это была величайшая наглость самурая! Антон тут же развернулся и очутился под ним. Над своей головой он видел брюхо японского истребителя с убранными шасси. Пилот не мог видеть машины Антона и, решив, что советский летчик его потерял, спокойно полетел на северо-восток, к линии фронта. Антон снова пришел в неистовую ярость. Поступок японца он считал почти вероломством, которое нельзя оставлять безнаказанным. Попробовал пулеметы, — конечно, они не работали. Тогда он решился на последнее, что могло уничтожить врага.

Отстегнув ремни, чтобы легче, быстрее можно было выброситься из самолета, и открыв фонарь, Антон слегка потянул на себя ручку. Напряжение достигло предела, летчик слился с машиной, она стала частью его мускулов, нервов. Прозрачный диск пропеллера приближался к самолету врага. Антон увеличил скорость и рубанул лезвием диска по левой плоскости…

Мотор взвыл, словно от дикой боли, машину тряхнуло, но Якубенко сумел ее выровнять. Мелькнуло искаженное страхом лицо японского летчика, и в следующие секунды его машина с работающим мотором врезалась в землю. Клубы огня, дыма взметнулись к небу.

Антон приготовился прыгать, но почувствовал, что машина еще держится в воздухе, подчиняется управлению. Он сбросил газ и на малых оборотах дотянул до аэродрома. Винт был погнут, лопнула рама, но самолет все же удалось сохранить.

На аэродроме недоумевали — почему два самолета, уже шедшие на посадку, вдруг развернулись и полетели назад. Потом у горизонта взметнулся столб дыма, а вскоре, на изуродованном самолете, прилетел Антон Якубенко.

Утром кто-то заметил:

— Что-то у тебя, Антон, виски посветлели…

Говорившему возразили:

— В такой переплет попадешь, не то что виски — вся голова побелеет, если на плечах удержится.

Позже Антон рассказал:

— Лечу под самураем, а зубы сами скрипят, больно уж зло на него взяло. Что, думаю, делать! Семена вспомнил — мы с ним, когда летели в Китай, спорили: выдержит наш самолет таран или не выдержит, если таранить. Он уверял — выдержит, а я сомневался. Думаю, дай попробую! Семен прав оказался…

Мертвый летчик подсказывал живому…

Таран Антона Якубенко был первым тараном, совершенным советским летчиком. Летчики других стран не осмеливались идти на такое, разве только японские камикадзе — смертники, но это было позже, и камикадзе заведомо шли на смерть во имя божественного императора. Но летчики-добровольцы, выросшие на Смоленщине, Украине, под Рязанью, получившие китайские имена, надолго ставшие неизвестными и безымянными, шли на смертный риск во имя жизни, во имя долга.

Каждый русский парень придумывал себе китайское имя.

Кто— то в шутку назвал себя на китайский лад Ван Ю-шин, переиначив исконную русскую фамилию Ванюшин. Так и пошло с тех пор, русские летчики шутливо называли себя в Китае ван ю-шинами. И еще -летучими голландцами, потому что часто приходилось менять аэродромы, располагались то там, то здесь, стараясь вводить в заблуждение японцев, создавать видимость, что авиационных частей в гоминдановской армии значительно больше, чем их было на самом деле.

— Дадут нам жизни после этой свалки, — повторил Антон.

Вадим сидел в шезлонге, прислушиваясь к разговору и не принимая в нем участия.

И, будто в подтверждение слов Якубенко, на аэродроме тут же поднялась суматоха. Кули, работавшие на летном поле, побросав коромысла и корзины, бросились к укрытию позади капониров.

— Тим-бо!… Тим-бо! [12] — кричали они, покидая летное поле.

Летчики вскочили с шезлонгов, подхватили парашюты и, пристегивая их на ходу, побежали к машинам.

Но на этот раз тревога оказалась ложной. Рабочие приняли свои самолеты за японские. Приземлилось звено, ходившее в разведку.

Вернулись назад под тень цветущих деревьев. Опять заговорили о недавнем бое. Спорили, уточняли, помогая жестами, — какой летчик станет говорить о воздушном бое, держа руки в кармане!

— Вот гляди: они летят строем, — рука рассказчика плавно идет над землей, — а Григорий на них справа спикировал, строй и рассыпался. Я тоже с разворота в пике, прикрываю Григория… — Рука, изображающая истребитель, закладывает глубокий вираж и резко падает на другую — на японский бомбардировщик.

Заговорили о бое, который у всех остался в памяти.

Тогда кули тоже кричали «тим-бо!». На мачте взвился красный флажок — сигнал боевой тревоги. В таком бою еще не приходилось драться даже тем, кто воевал в Испании. С обеих сторон участвовала по меньшей мере сотня машин. На помощь сиоганьской группе пришли летчики-добровольцы из другого отряда.

Японцы готовили массированный удар по Ханькоу. На бомбежку в сопровождении истребителей шло тридцать восемь тяжелых бомбардировщиков. С первой атаки их строй удалось нарушить. Истребители роились вокруг них, как шмели. Все перемешалось. В воздухе стало тесно от рокочущих самолетов. Соседний отряд перехватил и атаковал японских истребителей, которым так и не удалось прорваться к своим бомбардировщикам. Потеряв строй, бомбовозы начали сбрасывать бомбы куда попало, чтобы налегке вырваться из боя. Но это им не помогло — один за другим сбитые бомбовозы летели к земле. Японцев преследовали, пока хватило горючего; они ушли в сторону моря.

Первый раз противник понес в одном бою такие тяжелые потери — из тридцати восьми японских бомбардировщиков сбили двенадцать. И еще девять истребителей «И-96» не вернулись на свои базы. Под обломками самолетов обнаружили больше пятидесяти трупов. Потери добровольцев составили пять самолетов. Три летчика благополучно спустились на парашютах, двое погибли — из соседнего отряда.

После этого японцы изменили тактику, отказались от массированных налетов на китайские города. Теперь их самолеты шныряли в воздухе, не ввязываясь в бой, стремясь нащупать действующие аэродромы. Кажется, это удалось им сделать, судя по вчерашнему налету. Об этом и говорил Антон Якубенко, бросив фразу о самураях, которые обозлились.

Подошли летчики, те, что вернулись с разведки.

— Ну, как?

— Не нашли… Провалились, будто сквозь землю.

— Не иначе как летают с авианосца.

— Так авианосец тоже не иголка — нигде ничего не видно.

Добровольцев занимало одно таинственное обстоятельство — каждый раз в воздухе появлялись группы японских самолетов, и вдруг они куда-то исчезали. Летчики знали наперечет все японские аэродромы, но там обычно стояло всего несколько машин, а чаще — фанерные муляжи для отвода глаз. Свои аэродромы японцы использовали для подскока, наносили удар и исчезали. Куда?! Вот над этим и ломали голову добровольцы.

Иные фантазировали: может быть, у них подземные аэродромы? Но в Китае не так уж давно идет война, не могли же японцы за это время настроить столько подземных аэродромов для своей авиации. Нет, здесь было что-то другое!

Из «забегаловки», как летчики прозвали маленький домик, где разместился штаб авиационной группы, вышел оперативный дежурный. В руке карта и карандаш.

— Ну, ван ю-шины, вы еще не были на юге? Пакуйте чемоданы! — Он сдвинул обшлаг комбинезона, посмотрел на часы. — Через десять минут командиры звеньев — к майору. — Майор — это командир группы. — А пока смотрите сюда…

Он присел на корточки, развернул карту. Карандашом действовал, как указкой.

— Мы здесь… Вот Ханькоу… — Карандаш пополз круто вниз: — Здесь Кантон… А нам нужно вот сюда… Кажется, мы накроем здесь самураев… Майор приказал подготовиться к вылету.

В «забегаловке» расселись кто где, иные на корточках на полу. Майор ставил задачу.

По сведениям, которые поступили из штаба Чан Кай-ши, японцы готовятся нанести удар на юге силами нескольких дивизий и для поддержки наземных частей сосредоточили значительные авиационные силы. По данным разведки, их самолеты базируются на небольшом острове близ Гонконга. Островной аэродром только что обнаружили; по данным фоторазведки, он сплошь заставлен бомбардировщиками. Упреждающий удар следует нанести не позже следующего утра, для этого надо немедленно перелететь на кантонский аэродром. Истребители будут сопровождать группу бомбардировочной авиации, которая сегодня тоже перебазируется в Кантон.

— Все, товарищи! — Майор шлепнул ладонью по столу. — Вылет через сорок минут. В воздухе не исключена встреча с противником.

О противнике майор сказал просто так, для порядка, чтобы лишний раз насторожить летчиков. Ясно, что в небе гляди да гляди…

И снова добровольцы поднялись в воздух, как только на мачте взвился красный флажок. Летучие голландцы!

Летели звеньями на разных высотах. С ханьчжоуского аэродрома ушли за полдень. Ханьчжоу… Об этом городе китайцы говорят: «Рай на небе, Ханьчжоу на земле…» Ни Вадим, никто другой из добровольцев так и не увидел этого земного рая — только аэродром да воздух… Правда, раза два проезжали в автобусе по улицам. Для кого рай, для кого — объект, который требуется защищать. То же самое было в Испании — дрались под Гвадалахарой, ни разу не походив по ее земле… А земля стала родной. Как-то там! Говорят, Франко одолевает. Какой там Франко — немцы…

Вадим сверил карту с местностью, которая раскрывалась под крыльями его самолета. Земля лежала как карта, но более яркая, другого цвета.