Но не прошло и часа, как за тем же чемоданом явился другой человек — негр, предъявивший квитанцию. Обнаружив пропажу, негр пришел в исступленное отчаяние. Он хватался за голову, плакал, кричал, что его ограбили, говорил о больших ценностях, грозил, что выведет этого проклятого немца на чистую воду. Вел он себя странно, служитель заподозрил, что негр похитил или нашел оброненную пассажиром квитанцию и хотел присвоить чужой багаж. Он вызвал полицию.

Вот здесь-то и произошло самое важное. После некоторых препирательств негр признался, что чемодан он действительно забрал у человека по имени Макс Клейнер и отнес его в камеру хранения. Клейнер этот — немецкий шпион, с которым они вместе высадились неделю назад с германской подводной лодки на побережье Лонг-Айленда. Негра передали в Федеральное бюро расследований, и там день за днем раскрывались все новые, очень тревожные обстоятельства. Пока удалось установить следующее.

Негр Чарльз Робинсон (штат Западная Виргиния) воевал в Северной Африке, попал в плен, был завербован германской разведкой. Вместе с американцем немецкого происхождения Максом Клейнером их на подводной лодке доставили к восточному побережью Соединенных Штатов.

После того как они высадились на побережье острова Лонг-Айленда, Клейнер и Робинсон благополучно добрались до Нью-Йорка, сдали свои чемоданы в камеру хранения и вышли на площадь. Как утверждает Робинсон, у газетного киоска перед вокзалом Клейнер случайно встретил своего старого приятеля. Не исключено, что такая «случайная» встреча была подготовлена заранее. Оказалось, что приятель Клейнера именно в этот день на целый месяц уезжает из Нью-Йорка. Уже по пути, бывает же такое счастье, приятель Клейнера на минуту остановился у киоска купить утренние газеты, тут они и встретились. Приятели поболтали, и этот человек оставил им ключ от своей квартиры. Это было как нельзя более кстати. Макс Клейнер перед тем почему-то очень нервничал, раздумывая, где они найдут себе жилище хотя бы на первое время.

За работу в германской разведке Робинсону пообещали уплатить крупную сумму, но в Нью-Йорке он рассудил иначе. Он знал, что в чемодане Клейнера в тайнике между двойным дном спрятаны большие ценности — золото, бриллианты, изделия из платины. Робинсон определил, что они стоят не одну сотню тысяч долларов. Тогда Робинсон прикинул — зачем ему заниматься делом, которое может кончиться электрическим стулом, он заберет чемодан и будет считать себя в расчете с немцами. Чарльз Робинсон так и сделал: когда его спутник ненадолго ушел из квартиры, негр прихватил чемодан, отвез его на вокзал в камеру хранения, а сам пошел за билетом, чтобы ближайшим поездом уехать в Западную Виргинию. К своему ужасу, он узнал, что Клейнер перехитрил его — сразу же сообразил, где нужно искать похищенный чемодан. Разъяренный неудачей, Робинсон рассказал все, что знал о германском шпионе…

Вот и все, что было известно о происшествии на побережье Лонг-Айленда. С каким заданием немецкие шпионы проникли в Соединенные Штаты, установить пока не удалось. Робинсон об этом ничего не знает, а может быть, не хочет говорить. На допросе все же из него удалось выжать, что речь шла о каком-то тайном оружии, которое американцы готовят против Германии. Подробно Робинсона в задание не посвящали, он должен был только помогать Клейнеру.

Ленсдэйл все это изложил генералу Гровсу. Дело осложнялось еще и тем, что сотрудники ФБР ничего не знают о Манхеттенском проекте и потому не придают особого значения аресту негра, его рассказам. Думают, что все это пустяки. А немецкий агент Клейнер бесследно исчез вместе со своим чемоданом, набитым золотом и драгоценными камнями.

После раздумий и консультаций Гровс все же решил посвятить в оранжевую тайну хотя бы руководителя Федерального бюро расследований. После этого машина расследования закрутилась куда быстрее. На ноги поставили всех детективов Нью-Йорка, но это пока не давало никаких результатов. Человек, назвавший себя Максом Клейнером, как песчинка затерялся в многомиллионном городе.

Ленсдэйл сам несколько раз допрашивал Робинсона, выяснял приметы шпиона, его привычки, выискивал хоть что-нибудь, что могло навести на след немецкого агента. Детективы интересовались буквально всем: как выглядит этот немец, какая у него походка, как он пьет кофе — отхлебывает из чашки или пьет с ложечки… Но арестованный Чарльз Робинсон давал только односложные ответы. Наконец он припомнил, что Клейнер обычно по утрам ходит за газетами и, расплатившись с киоскером, полученную мелочь опускает в нагрудный карман, не в боковой, а именно в нагрудный. Но это было почти ничего — мало ли кто по утрам ходит за газетами и кладет в карман сдачу. И тем не менее решили ухватиться хотя бы за эту волосинку, единственную и ненадежную. В Нью-Йорке мобилизовали всех детективов. С утра, к выходу газет, они дежурили у сотен городских киосков, наблюдали за уличными продавцами газет. Это продолжалось не один день, задерживали каждого мало-мальски подозрительного покупателя газет, но тотчас же освобождали — ни в одном из них Робинсон не узнавал своего спутника.

И все же с помощью подсказанной приметы удалось найти Клейнера! Он действительно рано утром подошел к какому-то киоску, взял газеты и опустил в нагрудный карман сдачу. Сначала Клейнер протестовал, возмущался, но стал бледнее полотна, когда в Федеральном бюро встретил Чарльза Робинсона.

За это время Клейнеру все же удалось установить нужные ему связи, он получил и переправил в Германию информацию, ради которой предпринял сложное путешествие через океан на подводной лодке. Но, к счастью для руководителей Манхеттенского проекта, информация оказалась неточной. Ученый-физик, занятый изучением теоретических проблем, но не связанный с Манхеттенским проектом, сам того не подозревая, оказал громадную услугу генералу Гровсу — он сообщил, что если и существует идея создания атомного оружия, то практически она может быть решена только в отдаленном будущем. Значит, немцам не удалось раскрыть оранжевой тайны. Но вся эта история сильно потрепала нервы генералу Лесли Гровсу. Однажды, когда Гровс собирался поехать на дальний объект, он встретился в коридоре с Джейн, прошел мимо и вдруг вернулся назад.

— Миссис Флеминг, — окликнул он, — вы поедете со мной, мне кое-что надо застенографировать.

Джейн положила в сумочку блокнот для записи и вышла к подъезду. Гровс ждал ее в машине. Поехали на Холм, где раскинулись теперь громадные корпуса заводов. Еще год назад здесь было дикое, безлюдное плато, на котором одиноко стояло «киву» — место ритуальных сборищ индейских племен, обнесенное сухими, закостеневшими сосновыми стволами. Давным-давно жрецы прокляли это место, индейцы-охотники покинули пещерные жилища, высеченные в скалах, ушли в каньоны… И на этом месте вырос большой, современный промышленный город, протянувшийся на много километров.

Обратно Гровс поехал другой дорогой. Он спустился к Большому каньону, куда почти не достигал шум строительства. Возле ручья Гровс остановил машину, вышел из кабины, начал копаться в моторе.

— Надо добавить воды, — объяснил он.

Джейн тоже вышла из машины, спустилась к ручью, погрузила руки в ледяную воду. Здесь было прохладно, не то что там, на солнцепеке Холма. Лиловые скалы уступами спускались к ручью, бежавшему по каменистому руслу.

Подошел Гровс с красной пластмассовой канистрой для воды и встал позади Джейн. Вдруг он отбросил канистру, схватил Джейн, поднял ее на руки и понес. Джейн в ужасе отбивалась, ощущая железную хватку нетерпеливых объятий, губы, ищущие ее рот… Она поняла свое бессилие и обреченность…

Дальше ехали краем обрыва, уходящим отвесно на дно каньона. Джейн, опустошенная и униженная, с дрожащими губами, отвернулась к окну. «Можно распахнуть дверцу и броситься вниз. Тогда все будет кончено… Или рвануть на себя рулевое управление… Тогда машина скатится в пропасть…»

— Ну, чего, — не поворачивая головы, бросил Гровс. — Подумаешь, трагедия… Как видишь, ничего не случилось, горы стоят на месте… Вытри глаза, мы скоро приедем.

Джейн молчала. Обрыв ушел в сторону от дороги. Теперь она не могла даже броситься в пропасть.

В офисе Гровс больше не замечал Джейн… Ее терзания усилились, когда она получила из дома письмо. На конверте стоял адрес: «Армия Соединенных Штатов. № 1633. Миссис Джейн Флеминг». Отец писал: пришла телеграмма от Питера. Он жив и возвращается в Штаты.

— Жив! Жив Питер! Какое счастье… — И вдруг Джейн сникла, вспомнив о Гровсе. Как ненавидела она этого человека!… Пит оставил ей морфий, чтобы спастись от насилия японских солдат… Это сделал Гровс — американец…

Вскоре пришло письмо от Пита. Он попал в плен к японцам, бежал с Коррегидора. Теперь они снова будут вместе… Он просил жену хотя бы на несколько дней приехать домой…

Джейн поехала, хотя сделать это было не так просто — из Лос-Аламоса очень неохотно выпускали сотрудников Манхеттенского проекта.

Внешне все обстояло хорошо. Но когда Джейн оставалась одна, ее грызла и мучила поселившаяся между ними ложь.

После отпуска Пит собирался в Европу. Снова воевать! Он уже получил предписание. Джейн опять жила в бесконечной тревоге. Нельзя много крат испытывать судьбу. В следующий раз Пит уже не вернется…

Как ни ненавистен был ей генерал Гровс, Джейн решила именно к нему обратиться за помощью. Она знала, что для какой-то цели в их управлении формируют авиационную группу. Летчиков оставляют в Штатах, и они проходят дополнительное обучение. Вот бы Питу поступить в эту группу! Говорят, что война скоро кончится; если Пит задержится в Штатах, может быть, ему не придется возвращаться на фронт…

Собрав все свое мужество, Джейн пошла к Гровсу. Неожиданно Гровс согласился без лишних разговоров. Да, ему нужны опытные летчики. Очень хорошо, что Флеминг испытатель. Пусть он обратится в штаб военно-воздушных сил, Гровс скажет кому следует…

Летчика Питера Флеминга приказом штаба военно-воздушных сил прикомандировали к 509-му авиационному полку тяжелых бомбардировщиков, который располагался в штате Невада неподалеку от закрытого города Лос-Аламос. В атомном государстве бригадного генерала Гровса появились свои авиационные силы. Личный состав полка насчитывал около двух тысяч человек. На вооружение авиационного полка передали современные тяжелые бомбардировщики, «летающие крепости» — «Б-29».

Близилось испытание атомной бомбы. Его решили проводить в Аламогордо, недалеко от Лос-Аламоса, выбрали для этого участок в тысячу квадратных километров. Война в Европе подходила к концу, и у ядерных физиков, создававших атомную бомбу, все чаще возникали раздумья — понадобится ли вообще теперь подобная сверхмощная бомба. Сомнения усилились, когда стало известно, что Германия на несколько лет отстала от Соединенных Штатов в создании атомного оружия. Генерал Гровс, ставший первым атомщиком Америки, чтобы знать об этом досконально, послал в Европу разведывательный отряд, так называемую секретную миссию «Алсос», поручив отряду захватить всех немецких ученых, занятых в области ядерной физики, все оборудование атомных лабораторий и теоретические расчеты. Миссия «Алсос» продвигалась порой впереди наступающих американских частей. Но секретное оружие, которым Гитлер шантажировал противников, оказалось блефом. Работа немецких физиков в этой области находилась в зачаточном состоянии.

Роберт Оппенгеймер завел об этом разговор с Гровсом. Руководителя главной лаборатории Манхеттенского проекта Оппенгеймера называли «отцом атомной бомбы». Теперь родитель не хотел, чтобы его детище появилось на свет.

— Война кончается, — говорил он, — фашизм будет побежден и без атомной бомбы. Зачем же она нужна? Мы создаем бомбу на том месте, которое прокляли индейские племена. Не проклянут ли нас с вами потомки, генерал Гровс, если мы выпустим в мир эту страшную силу?

— Хотите узнать мое откровенное мнение? — спросил его Гровс. — Бомба должна появиться во что бы то ни стало до конца войны! С Германией или с Японией, это безразлично, было бы на кого сбросить!… Наступило время думать не о войне, а о том, что будет после нее. Надо припугнуть, слышите, припугнуть планету, чтобы весь мир знал, каким оружием владеет Америка. Только Америка, и больше никто — ни русские, ни англичане! Вы поняли меня, Оппенгеймер? Так думаю не один я — за мной стоят истинные патриоты Америки!

— Но это же фашизм! — с негодованием воскликнул ученый. — Я тоже патриот, но думаю иначе…

Генерал Гровс не простил Роберту Оппенгеймеру этого восклицания. После войны он посадил его на скамью подсудимых, обвинив в антиамериканской деятельности, в давних связях с левыми элементами.

Но было бы пустяком, считал Гровс, если бы только они — ученые-физики, эти битые горшки — бунтовали против его идей. С ними бы Гровс легко справился.

Гровса и его единомышленников сильнее беспокоило другое — подобные же настроения президента!

Со смертью президента тревога сторонников атомного шантажа отпала. Рузвельт умер 12 апреля 1945 года. Умер неожиданно и странно. Он вдруг воскликнул: «У меня ужасно болит голова!» — и потерял сознание…

Страна погрузилась в траур. Распространился слух, что президент умер не своей смертью… Слух удалось быстро погасить. После похорон президента Гровсу показали подготовленную речь Рузвельта, которую он не успел произнести.

«Сегодня мы стоим перед исключительно важным фактом того, что для спасения цивилизации мы должны развивать науку о человеческих взаимоотношениях — развивать способность всех людей жить вместе и трудиться на одной и той же планете в условиях мира», — собирался сказать Рузвельт.

Это было совершенно противоположное тому, что исповедовал генерал-подрядчик Гровс, мечтающий припугнуть планету…

Со смертью Рузвельта исчезло главное препятствие на пути сторонников атомного шантажа.

Преемником Рузвельта стал бывший вице-президент Соединенных Штатов бесцветный человечек с маленьким птичьим лицом и таким же крохотным интеллектом, — Гарри Трумэн. Через несколько часов после смерти Рузвельта он принял присягу. Положив руку на библию, Трумэн как-то очень неуверенно сказал, что будет следовать курсу покойного Рузвельта. Об этом своем обещании новый президент помнил лишь несколько минут.

Потрясенные несчастьем, соратники Рузвельта в молчании покидали зал. Седовласый военный министр Генри Стимсон задержался в дверях, потом вернулся и отвел Трумэна в сторону, к окну опустевшего зала.

— Господин президент, — торжественно и негромко произнес он, — я должен посвятить вас в существующий тайный проект создания нового взрывчатого вещества почти невероятной разрушительной мощи. Речь идет об атомной бомбе, которая будет готова в ближайшие месяцы…

— Я впервые слышу об этом! — воскликнул Трумэн.

Рузвельт никогда не был высокого мнения о качествах своего заместителя и не посвящал его в наиболее важные государственные дела. Теперь Гарри Трумэн приобщался к столь тщательно охраняемой оранжевой тайне.

— Если она взорвется, — продолжал Трумэн, — у нас будет отличная дубина, которая сыграет роль и в переговорах и в дальнейших отношениях с Советским правительством…

Подготовка к испытаниям атомной бомбы заметно активизировалась. После разгрома фашистской Германии Япония уже не надеялась на победу. Она искала пути к мирным переговорам, чтобы закончить войну, — высший военный совет империи принял решение обратиться к Советскому правительству с просьбой о посредничестве в переговорах с Соединенными Штатами. Личное послание императора по этому поводу поручили доставить в Москву принцу Коноэ. Японскому посольству в Москве шифрованной радиограммой дали указания выяснить — согласны ли в Кремле принять императорского посланца принца Коноэ. Ответа не последовало — ни Сталина, ни Молотова в Москве не было, они уехали на совещание большой тройки в Потсдам.

Американские криптографы перехватили и эту радиограмму, отправленную из Токио в Москву японскому послу. И Пентагон стал еще энергичнее настаивать на ускорении испытания атомной бомбы.

Ее взорвали 16 июля 1945 года. На другой день открылась Потсдамская конференция… Трумэн вооружился атомной дубинкой, о которой говорил Стимсону в день, когда стал президентом.

Испытание бомбы святотатственно назвали «Троицей» — триединым господом богом. В Лос-Аламосе готовили три бомбы: одну для испытания, две другие для Японии. Но пока на все три не хватало ядерного горючего.

С вечера погода испортилась, шел дождь, и физики подумывали, не отложить ли испытания. Гровс запротестовал: бомбу надо взорвать во что бы то ни стало! У него есть приказ Пентагона. Итальянец Ферми мрачно предложил заключить пари — уничтожит ли взрыв только штат Нью-Мексико или весь мир. Ученые до конца не знали, каковы будут последствия взрыва. Оппенгеймер нервно расхаживал по блиндажу, выходил наружу, и Гровс ни на минуту не спускал с него глаз — кто знает, что он может выкинуть!

Дождь продолжался. Над горами нависли грозовые тучи, иссеченные вспышками отдаленных молний. Из микрофонов неслись над полигоном раздражающие звуки джазовой танцевальной музыки, прерываемые краткими сообщениями о предстоящих испытаниях… Испытания все же пришлось отложить из-за погоды на полтора часа.

На испытание допустили только одного постороннего человека — журналиста Лоуренса. Гровс держал его в Лос-Аламосе как летописца, требовал от него записывать все с начала и до конца выполнения Манхеттенского проекта. Для потомства. В записях Лоуренса генерал Гровс был главным героем.

До взрыва оставалось три секунды. В небо поднялась зеленая ракета. Диктор отсчитывал: «Три… Два… Один… Ноль!» Взрыва еще не было слышно, и только ослепительно-белый, во много крат ярче, чем солнечный, свет расколол темноту ночи. Было 5 часов 30 минут утра по вашингтонскому времени.

Журналист-летописец записал:

Кто— то воскликнул в панике: «Бог мой, они потеряли контроль над цепной реакцией!!»

В небе на высоте двенадцати километров расплывался гриб атомного взрыва…

Несколько танков, выложенных внутри толстыми свинцовыми плитами, чтобы предохранить экипажи от радиации, помчались к месту взрыва. Им предстояло пройти шестнадцать километров по каменистой пустыне, снова погрузившейся во мрак ночи.

В радиусе полутора километров от вышки, на которой укрепили бомбу, лежала мертвая, выжженная земля. Песок спекся в стекловидную зеленую корку. Тридцатиметровая железная башня испарилась…

Итальянец Ферми подошел к Гровсу.

— Теперь-то война кончится! — воскликнул он.

— Да, но только после того, как мы сбросим еще две бомбы на Японию, — жестко ответил Гровс.

Роберт Оппенгеймер, скрестив на груди руки, молчаливо глядел на результаты своего труда. Журналист Лоуренс спросил его:

— Роберт, что вы чувствовали во время взрыва?

Оппенгеймер печально посмотрел на него и ответил фразой из священной книги индусов, называемой Бхагавад Гит:

— Я становлюсь Смертью, Потрясателем миров…

Но смертью становился не Оппенгеймер, а генерал Гровс. Ему поручили утвердить объекты для бомбардировки в Японии, потому что даже объединенная группа начальников штабов еще не знала о смертоносном оружии. Подрядчик-строитель начинал руководить атомной стратегией. Он остановился на четырех целях — японских городах Кокура, Хиросима, Киото и Ниигата.

Военный министр Стимсон возразил по поводу Киото — ведь это центр древней японской культуры, вместилище исторических ценностей… Когда Стимсон был генерал-губернатором Филиппин, он посетил этот город, и Киото поразил его своими храмами, памятниками древней культуры…

— Построят заново, — возразил подрядчик Гровс. — Киото стоит на открытом месте, занимает большую площадь, и это поможет нам лучше определить разрушительную силу бомбы!…

Авиационный полк тяжелых бомбардировщиков давно уже перебазировали на остров Тиниан, заброшенный в просторах Тихого океана, откуда «летающие крепости» должны были взять курс на Японию.

Бомбы отправили на быстроходном крейсере «Индианаполис», а недостающий урановый заряд дослали следом на самолете.

Крейсер «Индианаполис», доставив секретный груз на остров Тиниан, повернул обратно и был торпедирован японской подводной лодкой. Погибла вся команда — больше тысячи человек. Две атомные бомбы — «Малыш» и «Толстяк», изготовленные в проклятом индейскими племенами Лос-Аламосе, уже несли людям гибель.

Атомная смерть нависла над японскими островами…