– А сам он утонул? Неужто вы носите шляпу с покойника?
– Бедняки не выбирают, – сказал он.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. После этого обоим стало легче.
Для такого высокого человека он двигался неожиданно легко и стремительно. Он делал то, что привык делать годами, не сознавая, что за ним наблюдают. Затеплив масляную лампу, он белой ободранной хворостиной помешал в котелке, стоявшем на огне. Из котелка пахло морем, морскими отмелями во время отлива, йодом.
– Суп из ламинарий. – Он поддел охапку водорослей и приподнял над горшком. Они походили на ленты прозрачной, обданной кипятком резины. – В него добавляют ирландского мха – вот и вся хитрая кулинария.
Ну и вонища, подумала Мэгги, иначе не скажешь.
– Я думаю, суп вам понравится, – заметил он.
– Думаю, что да.
Он вышел и через несколько минут вернулся с пригоршней какой-то зелени и листьев – все это он тоже бросил в горшок.
– Морской шпинат и приморский салат, – пояснил он. – Вам это понравится.
– Ага.
Он сдобрил суп сухой морской капустой – вместо соли и специй и протянул Мэгги большую раковину волнистого рожка – вместо глубокой тарелки (в Питманго бедняки в таких случаях пользуются тыквами).
– Ложек нет, – сказал он. – Надо пить прямо из раковины, через край. Эх, угостить бы вас тем, что живет в них, – сказал он и постучал по раковине. – Вот это была бы еда.
Пахло очень сильно, причем только морем – точно сам сидишь в раковине. Хозяин внимательно наблюдал за Мэгги, и она отхлебнула супа. Хотела что-нибудь сказать и не смогла. Только порадовалась, что в этом склепе было так сумеречно и он не мог видеть, как глаза ее наполнились слезами.
– Очень вкусно, – наконец произнесла она.
– Это старый рецепт. Я, понимаете ли, получил его по наследству.
Голод в самом деле чему хочешь научит, подумала Мэгги и с удивлением ощутила на лбу капельки пота.
– Только не давайте ему остынуть, – сказал он. – Холодный он никуда не годится. Весь жир всплывает наверх. А в нем ведь много рыбьего жира.
Она еще глотнула супа, потом еще и наконец прикончила раковину.
– Ох, хорошо, – сказал он и снова налил ей полную раковину. – А знаете, у нас тут на побережье есть люди, которые в жизни к такому супу не притронулись бы! Подождите, что еще вы скажете, когда водоросли испробуете.
Теперь у нее уже весь лоб был в испарине – пот ручейками катился по ее лицу и шее, так что даже взмок полотняный воротничок сорочки. Ей очень хотелось выйти на улицу. Пройтись на ветру. Она чувствовала, как пот стекает по ее плечам, течет между грудей. Она старалась усидеть на месте и все же встала и направилась к двери.
– Только не открывайте ее, – сказал он.
– Почему? – чуть не криком вырвалось у нее.
– Неужели не слышите?
Дождь хлестал в стены хижины и грохотало море, а она ничего даже не заметила. Она вернулась на прежнее место, села и сняла свою твидовую жакетку. Намокшее от пота полотно сорочки прилипло к груди, обрисовывая ее, но Мэгги было все равно. Она принялась изучать свои ноги, стараясь думать только о них, начала было пересчитывать глазки на ботинках, и тут он сунул ей под нос какую-то еду.
– Жаль, что нет угрей, – сказал он. – В такой день хорошо было бы поесть суп из ламинарий с рубленым угрем.
Взгляд его упал на ее грудь и какое-то время задержался на ней; Мэгги подняла на него глаза, взгляды их встретились, он покраснел и отвернулся.
– Не надо бояться, – сказал он.
Надо же сказать такое женщине, подумала она. Нет, ему еще учиться и учиться.
– Бури?
– Угу, бури.
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и в наступившей тишине он почувствовал всю неловкость создавшегося положения. Слишком тяжкое он взял на себя бремя: пригласил ее в свой дом, а теперь изволь держать на привязи глаза и мысли.
– Ну вот, теперь можете идти, – сказал он. Получилось это довольно неуклюже, но ничего другого придумать он не мог.
Она надела свою твидовую жакетку и увидела, что он наблюдает за ней, хоть и очень старается делать вид, будто вовсе не наблюдает. Он открыл дверь – свежий ветер был как божья благодать для Мэгги. Он стоял у двери и не знал, что сказать и вообще как себя вести. Что надо делать, когда леди покидает твой дом? Он понятия об этом не имел. Он протянул руку, и она пожала ее – по его глазам Мэгги поняла, что он удивился силе ее пожатия.
– Спасибо за чай, – сказала Мэгги.
– Ох, чай! – Он хлопнул себя по лбу. – Я ведь уже поставил для него воду.
– Чай будем пить в другой раз. – Ну вот и нашлась щелочка, которую она так искала. – Условились?
Он озадаченно смотрел на нее.
– В следующий раз будем пить чай.
– Угу, – наконец произнес он.
– И я принесу к чаю пирог.
Он кивнул.
– Ну так до свиданья. До следующего раза.
– До следующего раза, – сказал он.
Он стоял и смотрел ей вслед, пока она шла по дорожке вниз, к морю.
– Подождите! – крикнул он вдруг и бросился в дом. Через минуту он снова появился и, нагнав Мэгги, вручил ей какой-то очередной продукт моря. – Вот вам вместо леденца на обратный путь.
Это был пучок сушеных морских водорослей, зеленовато-черных, как на дне глубокого пруда, и хрустящих от соли.
– Пожуйте хорошенько и почувствуете, какие они вкусные, – сказал он, она кивнула, и они улыбнулись друг другу.
– Знаете что? А ведь я так и не знаю, как вас зовут. Ела в доме, а не знаю, как звать хозяина.
– Камерон.
Она продолжала вопросительно смотреть на него.
– И это все? – наконец произнесла она. – Просто Камерон?
– Гиллон Камерон. Гиллон Форбс Камерон, если хотите полностью.
Она почувствовала, как подпрыгнуло у нее сердце, подпрыгнуло от удовольствия – замерло и снова ровно забилось. «Да, – подумала она, – это меня устраивает».
– Очень звучная фамилия и очень красивая.
– Угу, мне говорили, что мы из высокородных. Воины, придворные, ученые – все такой народ.
– Это что же, был клан?
– О да, конечно, клан. Камероны с Какого-то-Там Озера.
– А Форбсы?
– Тоже. Это фамилия моей матери. Она из Роб-Роев и Сазерлендов. Сазерленды-то, по-моему, и прогнали нас с земли. Они там наверху очень серьезно к этому относятся, – сказал он. И указал на горы. – К фамилиям.
Это вполне естественно, подумала она: с фамилиями связана история, и каждая фамилия что-то значит. Не то, что в Питманго, где все либо Джаппы, либо Куки, либо Хогги. Есть еще Хоппы, Бегги, Минто, Менгисы, Пики.
Пик – самая подходящая фамилия для углекопа. Лучше, конечно, Пикт.
А в общем, сплошь уродливые, дурацкие фамилии, такие же унылые, как угольные копи, – фамилии для людей особой расы, для потомственных рабов. Неважно, какое место Гиллон Камерон занимает сейчас в жизни, важно то, что его предки были великими людьми и что где-то в его крови сидит величие, которое только ждет случая, чтобы проявиться. Мэгги улыбалась ему, сама того не сознавая, даже не видя его, а он был совершенно ею заворожен – ее ровными белыми зубками, маленькими и острыми, как у лисиц на пустоши, и ее глазами, карими, миндалевидными и блестящими, как у лисицы.
– Скажите-ка мне вот что, – прервала она молчание. Он кивнул, показывая, что готов отвечать. – Вы кельт?
Он призадумался. Потом посмотрел в сторону гор, которых сейчас не видно было из-за туч.
– Так ведь все они там кельты, верно? Значит, и я тоже кельт, – сказал он и удивился, чему она так улыбается. До чего же у нее сияющая улыбка, подумал он, и эти остренькие, как у лисы, зубки на непривычно смуглом лице…
Он смотрел ей вслед, пока она шла вдоль бухточки, а затем повернула в направлении Стратнейрна, и тут ударил себя по лбу – второй раз за этот день. Ведь он же не спросил, как ее зовут.
Он бросился бежать. Достигнув берега, он повернул, следуя изгибу бухточки, и тут увидел ее и остановился. Что-то подсказывало, что дальше идти не надо. Она стояла к нему спиной и спиной к ветру. Вырвав травинку из дюны, она осторожно и тщательно крутила ею в горле и выбрасывала из себя горячий суп из ламинарий, морскую капусту и соленые водоросли.
4
Она дала ему три дня на то, чтобы объявиться, но и сама не дремала – прогуливалась у городских причалов, куда, как она полагала, он рано или поздно должен прийти, шагала по тротуарам Ловатт-стрит до тех пор, пока ноги у нее чуть не отваливались. Торговцы считали ее немного того, чуть-чуть тронутой: надо же, часами стоит возле их унылых витринок и ни разу не зашла что-нибудь купить.
А ее волновали все те же проблемы – время и деньги, и с каждым днем положение делалось все сложнее. Подметки на ее ботинках стали катастрофически тонкими, к тому же в мае гостиницы начали заполняться рыболовами, прибывавшими из Англии в надежде забить большого лосося в разрешенных для ловли реках, когда рыба идет из моря вверх, против течения, сквозь леса, на юг. И мистер Бел Геддес довел до сведения мисс Драм, что он вскоре вынужден будет повысить цену на ее комнату, поскольку сезон рыболовства начался.
– Но я не вижу тут никаких рыболовов, – сказала Мэгги. – И у вас же нет лицензии на ловлю ни в одной из рек.
– Они приезжают и просто живут здесь, чтобы похвастать потом, что были в Стратнейрне во время весенней ловли лосося.
– И вы хотите, чтобы я этому поверила? Вы, итальянцы, все одинаковые – ни одному нельзя верить.
– Бел Геддес, к вашему сведению, мисс Друум, – родовитая шотландская фамилия. Мои предки носили штандарт в высокородном клане Гордонов. Я надеюсь, вы поверите этому, как я поверил тому, что вы приехали сюда на охоту.
– Но я и в самом деле приехала на охоту. И уже присмотрела себе благородного самца.
Она бесила его. Он с трудом переносил то, как она при нем охорашивалась, точно его тут и не было или он не мог ее видеть. Однажды он заметил, как она приподняла обе груди руками, поправляя их под сорочкой – казалось бы, должна соображать, что делает, да еще в каких-нибудь десяти шагах от его стойки!..
– Безобразие! – сказал он достаточно громко, надеясь, что она услышит его. И разрешил ей жить еще неделю за полцены.
На четвертый день утром она отправилась через Шиковый город, через исхлестанное ветром поле для гольфа вниз, к морю и затем вдоль дюн к каменной хижине. Ветер с залива дул холодный, и во всем Стратнейрне было холодно. Люди, разговаривавшие у подъездов, под стеклянными навесами, выдыхали белые облачка пара. Дорого приходится платить, подумала она, за то, чтобы убить лосося, и тут же подумала о том, какую цену платит она за то, чтобы насадить на крючок свою добычу. «Все стоящие трофеи дорого обходятся», – любил говаривать ее отец, хотя сам ничего в жизни не завоевал. Ее вдруг неудержимо потянуло в Питманго, к очагам, полным ярко пылающего угля.
В хижине было пусто. И холодно – так холодно, как в могиле. В очаге еще тлел торф – видно, всего час тому назад он был здесь, и она разозлилась на него. Это он должен был выйти на поиски ее, он должен был на нее наткнуться, он должен был ждать ее тут. Она подбросила соломы на торф и, когда огонь занялся, сожгла весь его запас плавника. Но вот огонь потух – она бы, наверное, расплакалась, да только слез не было. Люди в Питманго редко плачут.
От дюн уже легли длинные синие тени, и было много позднее, чем думала Мэгги, когда она увидела его: он стоял на склоне, обращенном к морю, и, мрачно насупясь, смотрел вдаль. Злость, написанная на его лице, привела ее в восторг, потому что человек, которого она искала, должен уметь злиться. Она поднялась на дюну и стала рядом с ним. Она не знала, чувствует ли он, что она тут, – до того он был сосредоточен, – но под конец он все же повернул голову и посмотрел на нее.
– Я пришла чай пить, – сказала она.
Он попытался скрыть удивление и не смог. И снова перевел взгляд на море.
– Что там? Что вы там высматриваете?
Она поняла, что вторгается в нечто сокровенное, нарушает таинственную связь, существующую между Гиллоном и морем.
– Лососи, – сказал он. – Я их вижу, вон они там.
Он взглянул на нее, чтобы убедиться, верит ли она ему.
– Я их по запаху чую. Вы думаете, я малость не в себе?
– Она покачала головой, и он поверил ей. – Я знаю, как пахнет вода там, где лосось метал икру. Я все про них знаю – какие они и как себя ведут. И даже знаю, где они спят ночью.
Они пошли вниз с дюны; почти у самого ее основания Гиллон протянул Мэгги руку, чтобы помочь перескочить через яму в песке, и, к собственному удивлению, удержал ее пальцы, почувствовав, что она их не отнимает, только краешком глаза посмотрел, не против ли она.
– Тогда вы, наверное, ловите их тьму-тьмущую, – сказала Мэгги.
– Я ни разу еще не забил ни одной рыбины. Речки, где водятся лососи, принадлежат лейрдам, землевладельцам, им же принадлежит и рыба, даже когда она в море.
– Рыба никому не может принадлежать.
– А лосось – мне больше нравится говорить «лосойсь» – принадлежит лейрдам, бьют же его англичане. Напялят на себя резиновые сапоги до колеи и шлепают по воде со своими двадцатифутовыми удочками, а мальчишки бегают для них за горячими мясными пирогами да бутылями виски; на тебя же они смотрят сверху вниз, потому как видят в тебе вора и не сомневаются, что ты затем только и пришел, чтобы украсть одну из их драгоценных рыбин.
– Но ведь бог населил море рыбой. Это же несправедливо.
– Угу. Что ж, я бы на вашем месте пошел и сказал это морским приставам.
На взгляд Мэгги, слишком быстро, слишком легко он сдавался. В его покорности не чувствовалось кипения страстей.
– А что бы они вам сделали, если б накрыли с поличным?
Он посмотрел на нее и улыбнулся.
– Сразу видно, что вы не здешняя! Три месяца тюрьмы; могут и избить, когда пристав поймает с поличным, но самое скверное – пять фунтов штрафа.
Снова поднялся сильный ветер. Он срывал гребешки с волн, и морская пыль перелетала через бухточку, а весь берег покрыло пеной. Мэгги уже начала понимать, что, когда в Стратнейрне говорили «ветер», в Питманго это означало бы бурю. Она ненавидела ветер.
– Я буду не я… – сказала Мэгги. Он не расслышал ее.
– Что?
– Я буду не я, если не добуду себе лосойся. И не боюсь я ничего! – выкрикнула она.
Остаток пути они проделали молча, но она знала, о чем он думал. Возле хижины он вошел в воду, чтобы покрепче привязать свою лодчонку, которая болталась на веревке, обкрученной вокруг большого камня у края бухточки, и вернулся.
– Как вас звать?
– Мэг Драм.
– Макдрам?
– Мэгги Драм.
– Мэгги Драм? Да?
– Ага. Мэг Драм.
Он обмозговал это.
– Очень хорошее имя, – наконец сказал он. – У нас в полку был один Драм – Уилли Драм. Он смотрел за лошадьми.
– Ну, конечно.
Гиллон смутился. Он совсем не хотел, чтобы это так прозвучало.
– Его повесили за какой-то проступок.
– Еще бы.
– Я собственно, вспомнил об этом потому, что, видите ли, вспомнил, как он храбро держался, когда его вешали.
Она молчала.
– Такой был маленький, кряжистый, чернявый.
– Само собой.
Он решил больше не раскрывать рта. Они вошли в хижину.
– Кто-то тут был, – сказал он. – Я носом чую сосну, а я сосной никогда не топлю.
Она хотела было сказать ему, но потом раздумала. Иной раз лучше промолчать, чем откровенно признаться. Она только надеялась, что не оставила после себя следов. Глаза у него такие же острые, как у птиц, которые охотятся за рыбой и которых она видела на берегу. Ничто не ускользало от их взгляда.
– Все сожгли, – сказал он. – Можете себе представить таких эгоистов?! Все до последнего прутика. – Он заглянул во все углы хижины.
– Мы ведем начало от пиктов-землероев, – сказала Мэгги. Он, конечно, не знал этого слова, но ничего, узнает. Однако он не слушал ее.
– Еду мою они не взяли. – Он засветил масляную лампу. – Чему вы улыбаетесь?
– Вы говорите совсем как папа-медведь из сказки, когда он возвращается домой.
– Но эти люди, должно быть, сидели тут не одни час.
– Эти люди была я, глупенький.
Ну вот, все и раскрылось, если только он понял значение сказанного: что она сидела тут в темноте не один час, дожидаясь его. А он, когда она это произнесла, заметил лишь, как сверкнули ее беленькие зубки, и почувствовал, что ему не хватало их. Да и ее тоже – здесь, в этом домишке. Она вынуждала его все время быть начеку, и тем не менее он был рад, что она с ним. Он мечтал снова сидеть с нею вот так, наедине, и эти мечты будоражили его и пугали. Утром, когда светило солнце, ему удавалось от них избавиться, но наступала ночь, и они снова завладевали им. На улице почти совсем стемнело, и ей пора было уходить, но на этот раз она знала, что вернется.
У них вошло в обычай нить чай днем, затем отправляться на поиски дикого салата и есть его с хлебом, который она каждый день приносила из города. Она любила отыскивать зелень – должно быть, в ней говорила кровь жительницы Питманго: ведь так приятно получить что-то задаром. Всякий раз, как на одном из полей для гольфа она находила салат и опускала к себе в корзинку, у нее было такое чувство, точно она нашла деньги в ручье.
А он, ее лосось, уже был на крючке, по очень он был застенчивый – все кружил на дне водоема, и не догадываясь, что острога уже нацелена на него, так что Мэгги начала сомневаться, удастся ли забить его до того, как Родней Бел Геддес выставит ее из комнаты. Конечно, кое-что тут можно было предпринять, но любой шаг не безопасен. Она могла, к примеру, предложить Роднёю подняться к ней по винтовой лесенке в уплату за постой – теперь она не сомневалась, что он бы согласился. Всякий раз, как она проходила мимо, он невольно облизывался.
Или же она могла бы отправиться в Рыбачий город и нанести визит мистеру Черри Макадамсу, который, как подсказывал ей инстинкт уроженки Питманго, уж нашел бы способ дать хорошенькой ловкой девчонке заработать на хлеб и соль, не продав при этом душу дьяволу.
Или же она могла предложить мистеру Гиллону Форбсу Камерону незамедлительно жениться на ней, но из этого, она знала, ничего бы не вышло. Хоть он и проглотил наживку, однако тут сорвался бы с крючка и удрал.
Они собирали к чаю спаржу бедняка – маленькие плотные шарики на кончиках листьев папоротника.
– Обрывайте не все подряд, а через один, чтобы на будущий год мне осталось, – сказал ей Гиллон.
– Ага, – сказала Мэгги, но эта проблема не волновала ее, так как она знала, что к тому времени его уже не будет в Стратнейрне. – Гиллон?
– Да?
Он поднял на нее глаза, удивленный и приятно обрадованный. Она впервые назвала его по имени.
– Если бы тебе довелось поймать очень большого лосося или даже двух, сумел бы ты его продать?
– Дело не в том, чтобы продать, а в том, как забить лосойся. Я всю жизнь мечтаю об этом.
– Но если б ты забил его, мог бы ты его продать?
Она безжалостно обрывала головки распускающихся папоротников. Ей нравилось это занятие – раз, два и готово.
– Да, по-моему, в Рыбачьем городе есть люди, которые этим промышляют. По-моему, они платят морскому приставу. Но дело это очень опасное.
– А деньги за рыбу дают хорошие?
Он выпрямился и внимательно посмотрел на нее.
– Если рыба большая, то да. Очень хорошие.
– Ну, сколько?
– Не знаю, но платят хорошо. Они там любят этим лакомиться. – И он кивком головы указал на юг, имея в виду Англию. – Только это дело дурно пахнет.
– Ага, оно, конечно, так, но по крайней мере лосойсь
имне достанется. – И она указала на «Приют Фиддиха», на «Королевский гольф» и прочие гостиницы, расположенные за полем для игры в гольф. Она дала ему время осознать это. – Гиллон?
– Угу.
– Если я устрою так, что ты сможешь поймать лосося или лосойся, как ты его называешь, и продать его, ты на это пойдешь?
Он долго не отвечал.
– Это вы устроите?
– Да, я.
Они продолжали рвать папоротник. Плетенка была уже почти полная.
– Ты ведь знаешь, где прячутся самые большие в Шотландии лососи?
– Угу. – Он распрямился и смотрел куда-то вдаль, на море. По лицу его ничего нельзя было понять.
– Так ты пойдешь на это, Гиллон?
По всему исхлестанному ветром полю для гольфа загорелись фонари. Здесь это было ее любимое время суток: ветер к вечеру обычно стихал перед тем, как снова набрать силу, небо уходило куда-то ввысь и казалось бескрайним, но вот загорались фонари, и мир вновь обретал реальность.
– Да, – сказал он, – пойду.
Пора было возвращаться домой. Он подошел, чтобы помочь ей поднять корзину.
– Нет, вы только взгляните, что вы наделали! – сказал он. Он был явно возмущен.
– А что такого я наделала?
– Вы же погубили целую поросль.
Ей хотелось сказать: «Какое это имеет значение, ну, какое это теперь имеет значение?», но она промолчала. Опустила голову и сказала:
– Мне очень жаль, Гиллон, право, жаль. – И он принял это за чистую монету.
5
Она разбудила его на заре. вошла к нему в хижину и остановилась у его постели. Он лежал не шевелясь, хотя, судя по лицу, сон его не был безмятежным. На полу лежала разложенная леска, и Мэгги поняла, что он, по-видимому, не спал большую часть ночи – как и она. Ей было жаль его будить. Она провела рукой по его волосам – они оказались тоньше и шелковистее, чем она предполагала, он отстранился от нее, но руки не сбросил.
– Так что же сказал мистер Дрисдейл? – спросил Гиллон. Но глаз не открыл.
– Он сказал, что ты славный малый, правда, со склонностью к воровству – не упустишь случая стянуть горстку-другую моллюсков, но моряк хороший и положиться на тебя можно.
– Значит, со склонностью. – Но произнес это Гиллон с улыбкой.
– Приморский нищий из горцев, – по-моему, он так тебя окрестил.
– Вот мерзавец! – Гиллон разом сел на кровати. – Да откуда, черт побери, сам-то он взялся?
– Из Оксфорда? Колледж святого Эндрью?
– Мистер Энгус Дрисдейл всесильный морской пристав. Я видел ферму, где он появился на свет. Семья его опорожнялась вместе со скотом. – Он свесил ноги. – Отвернитесь, пожалуйста. – Ему не хотелось, чтобы она видела, как он будет одеваться, мыться – все-таки этого не делают на людях. – Из Оксфорда! – пробормотал он. – Из Оксфорда – как же…
«Оказывается, совсем не трудно разъярить его», – подумала она.
Он взял катушку с леской и направился к двери.
– Можете пока поставить воду для чая – у нас еще есть время его выпить. – И добавил: – Ну, а леска уже вся смазана и готова. – Ей показалось, что он произнес это как-то печально. У порога он обернулся. – Не нравится мне вся эта затея, Мэг…
– О-о-х! – произнесла она тихо, точно дуновение ветерка. – И удивительный же вы гид, мистер Камерон! Ну-ка, сделай такое лицо, точно идешь к обедне: пусть весь мир знает, какой ты добродетельный.
Он-то знал, что у него сейчас такое лицо, какое бывало у его матери в церкви, когда мимо проходил служка с блюдом для пожертвований, а она лишь пальцами разгребала горку на блюде и звякала монетами. Мэгги отчитывала его, и это вызвало у него улыбку.
– Когда «спортсмены» хотят поймать рыбу, они находят ее – хоть ночью при свете факелов, но находят, так ты мне говорил? – спросила она. Гиллон кивнул. – В таком случае сегодня мы будем «спортсменами».
И она подумала, неужели ей всегда придется быть моторной силой во всех их начинаниях. Но даже если и так, не столь уж это будет большая цена, решила про себя Мэгги.
Он вытащил на берег лодку, и Мэгги, шагнув в нее, тотчас начала обкручивать себе ноги леской. Его удивило, как она решительно взялась за дело – даже не попросила его отвернуться, а ему трудно было на нее не смотреть. Он уже однажды видел ее ноги, когда помогал ей перелезать через ограду, и с тех пор не мог их забыть.
Гиллону стало стыдно: она так доверяет ему, а у него вот что в мыслях.
– Ну, так что же сказал мистер Дрисдейл?
– Он всему поверил. Он хотел сам меня туда отвезти.
– Еще бы. Он ведь у нас известный юбочник.
– Ага, я знаю, – сказала Мэгги.
Интересно, что она имеет в виду, подумал он, по про молчал.
Историю она придумала что надо – это они оба чувствовали – достаточно правдоподобный предлог, чтобы пробыть на море целый день. Она, значит, изучает культуру гэлов и кельтов, и вот она явилась к мистеру Дрисдейлу, старшему морскому приставу в Стратнейрне, чтобы расспросить его о Праздничном острове, поскольку говорят, что это сокровищница произведений кельтского искусства и ремесел, причем большая их часть даже ни в каких каталогах не значится. Он благосклонно внимал ей за полудюжиной кружек пива. В Сторнише сохранился храм друидов, сложенный из прямоугольных стоячих камней, – уникальный памятник, сказал пристав. Потом знаменитый алтарь в Дагге. Пиктский, конечно, с каменным могильником (Мэгги дала себе слово его не смотреть). И конечно, Ведьмина скала, где сожгли живьем последних ведьм в Шотландии.
«Скажите, а некоему мистеру Гиллону Камерону можно довериться, чтобы он отвез меня туда?» – спросила она.
Пристав удивился.
«Почему вдруг он? Почему именно
этотприморский нищий из горцев?»
«У меня не очень толстый кошелек, мистер Дрисдейл».
«Так давайте я вас отвезу. Задаром».
«Я уже сговорилась с мистером Камероном, а когда я даю кому-нибудь слово, то я его держу», – сказала Мэгги.
С этим мистер Дрисдейл не мог не посчитаться. Так что теперь, когда их увидят вместе в водах, где водятся лососи, у них не только будет для этого оправдание, но и благословение пристава. Словом, история была придумана что надо.
– А вот сейчас тебе придется мне помочь, – сказала Мэгги.
Леску надо было обмотать вокруг верхней половины ее тела и запрятать под сорочкой и жакеткой. Гиллон осторожно обвил девушку узловатой леской и, хоть старался не касаться ее тела, все же почувствовал, какая у нее налитая грудь, и руки у него задрожали. Губы его почти касались ее шеи. Еще один виток как можно быстрее – и снова он коснулся ее груди, и снова почувствовал, как его пронзило сладостным током, и он так смутился, что едва заставил себя довести дело до конца. Поразило его то, какая женская грудь мягкая и в то же время тяжелая, а когда до нее дотрагиваешься, возникает именно такое чувство, как он себе и представлял.
– Все дело в том… – А дальше не знал, что сказать. – Все дело в том…
– Сколько времени у нас это займет. Гиллон был спасен.
– Четыре часа туда и четыре назад, если ветер будет благоприятствовать и прилив и если мы не… мы не…
– Не утонем.
Через полчаса они выбрались из бухточки и уже плыли в открытое море. После нескольких недель непрерывного ветра волны были высокие и длинные, лодка то взлетала вверх, то ныряла, и это нравилось Мэгги. Они подняли небольшой парус, Гиллон изо всех сил греб, и двигались они быстро. Всякий раз, как их поднимало на гребень волны, Мэгги видела справа Праздничный остров, а потом лодка зарывалась носом вниз, и вода под днищем бурлила и шипела. Отсюда, с моря, горы казались огромными. Хотя Гиллон был отнюдь не атлет, Мэгги чувствовала, как с каждым взмахом весел лодка продвигалась вперед, и сила его мускулов приятно поразила ее.
– Не лучше ли поберечь себя, Гиллон?
– Да я могу так грести от зари до зари, без остановки, – сказал Гиллон, и это снова приятно поразило ее. Он ей подходит, очень даже подходит.
Так прошел час, и, несмотря на прохладу, которой веяло от воды, он вспотел, но не переставал грести.
– О, господи! – внезапно воскликнул он.
Мэгги испугалась.
– Что такое?
– Дрисдейл. Вон его лодка, и он плывет в нашу сторону.
Она сразу успокоилась. Ее тревожило только море.
– Ну и пусть плывет.
– Вы не понимаете, – сказал Гиллон. – На воде мистер Дрисдейл все равно что бог.
Через две-три минуты катер уже подпрыгивал на волне возле них. Матрос, перегнувшись через край, проверил, что у Гиллона в лодке. Там ничего не оказалось, кроме тройника, который разрешено иметь, поскольку им пользуются также и для причала.
– Малый хорошо о вас заботится? – крикнул мистер Дрисдейл.
– Вполне.
– Камерон?
– Сэр! – Это у него как-то само собой вырвалось.
– Смотри, Камерон, береги мисс Драм, как родную мать.
Он кивнул. Но мистеру Дрисдейлу хотелось услышать от него: «Да, сэр».
– Ты меня слышал?
Он снова кивнул и в этот миг, весь похолодев, вдруг с ужасом заметил, что леска, обвивавшая одну из ног Мэгги, размоталась и, выпав у нее из-под юбки, протянулась по дну лодки.
– Да, сэр! – рявкнул он.
– Мисс Драм?! – Мэгги с улыбкой посмотрела вверх на него.
– Я специально вышел в море, чтобы сказать вам кое-что, о чем вчера запамятовал. Камерон?!
– Сэр! – снова рявкнул тот.
– Смотри, чтоб она не пропустила прекрасный памятник малышу Бобби Бартлу. Мальчишечка, понимаете ли, потерялся в лесу; тут прилетела белая птичка, показала ему дорогу и тем спасла. Очень трогательная, очень волнительная история. Ты ведь знаешь этот памятник, Камерон.
– Угу, сэр.
– Я был уверен, что знаешь, – не без ехидства сказал пристав. Это было равносильно обвинению в том, что Гиллон стрелял куропаток на острове, и все матросы осклабились. – Мисс Драм, если вы обернетесь, то увидите позади скалу Хардмьюир, выступающую из моря. Это там леди Макбет и Банко встречались с ведьмами.
– Вот как.
– Не вставайте, шепнул ей Гиллон.
– Я подумал, что малый, наверное, этого не знает, – сказал мистер Дрисдейл.
– Да, сомневаюсь, чтоб малый это знал. Леска раскрутилась еще больше, и Гиллон понимал, что ему ничего не остается, как налечь на весла – пусть его сочтут идиотом – и отъехать от катера, не обращая внимания на то, что Мэгги и пристав продолжают разговаривать.
