— Прикажи им остановиться! — прорычал я. Князь поднял руки, и телохранители отступили. Сбросив ногой со стола блюда и кубки, я расчистил пространство перед князем и бросил свой кожаный мешок.

— Здесь ли твои греческие монахи-христиане? Кивком головы он подозвал их к себе, и четверо в монашеской одежде приблизились, всплескивая руками и бормоча что-то на своем языке.

До князя наконец дошло, что его жизни грозит опасность. Бросив взгляд на касавшийся его груди кончик моего меча, потом на меня, он сжал зубы и сел. Меч я не убрал. Князь был бледен, но все же сумел взять себя в руки, сглотнул слюну и спросил:

— В чем дело, Тибор? Ты хочешь, чтобы тебя обвинили в государственной измене? У бери свой меч, и тогда мы поговорим.

— Мой меч останется на месте, — ответил я, — и у нас есть время лишь на то, что я хочу сказать тебе.

— Но...

— А теперь слушай меня, киевский князь! Ты знал, что поручаешь мне невыполнимое дело. Конечно! Что могли сделать мы — я и семеро моих людей — против Фаэтора и его зганов? Это же просто смешно! А в мое отсутствие у тебя была возможность украсть моих лучших людей. Если же мне повезет и я сумею добиться успеха... что ж, тем лучше. А если я потерплю поражение, — в чем ты, естественно, почти не сомневался, — невелика потеря. — Я посмотрел ему прямо в глаза. — Вот это действительно вероломное предательство!

— Но... — вновь начал он дрожащими губами.

— Однако я вернулся — вот он я, целый и невредимый. И имею сейчас полное право надавить на свой меч и убить тебя. Согласно не твоим, но моим законам О, не пугайся — я не стану тебя убивать. Достаточно и того, что все присутствующие здесь узнают о твоем предательстве. А что касается возложенного на меня поручения. Ты помнишь, что приказал мне сделать? «Доставь ко мне сердце Ференци, его голову и его знамя!» — сказал ты. Что ж, в данный момент знамя его развевается над стенами дворца. Его и мое, ибо я взял себе его знамя, сделал его своим. А его голова и сердце... я решил поступить еще лучше. Я принес тебе саму сущность Ференци!

Князь Владимир перевел взгляд на лежащий перед ним мешок, и уголок его рта задергался.

— Открой его, — обратился я к князю. — Вытряхни содержимое. А вы, монахи, подойдите ближе, посмотрите, что я вам принес.

В толпе придворных и гостей я заметил нескольких стражников, с мрачными лицами подбиравшихся ко мне. Дальше медлить было нельзя. Неподалеку от меня было высокое арочное окно, выходившее на балкон, за которым располагался парк. Владимир протянул трясущиеся руки к мешку.

— Открой его! — крикнул я и ткнул князя мечом. Он взял мешок, развязал стягивающей его шнурок и вытряхнул содержимое на стол... Все в ужасе застыли.

— Перед вами самая сущность Ференци, — прошипел я.

Кусок плоти был размером со щенка, но форма и вид его производили кошмарное впечатление. Точнее, это было нечто совершенно бесформенное. Его можно было принять за слизняка, за человеческий зародыш, за странного червяка... На свету он стал корчиться, выпустил мягкие щупальца, затем появился глаз, чуть позже — рот с острыми изогнутыми зубами. Глаз был скользкий, влажный, а рот яростно причмокивал и будто что-то жевал.

Владимир, бледный как смерть, сидел, словно к месту прикованный, лицо его исказилось. Вампир, точнее часть его, подполз ближе к князю, и, при виде того, как он в ужасе отпрянул и отодвинулся вместе со стулом от стола, я от души расхохотался. Существо не замышляло ничего плохого — оно вообще не могло мыслить. Будь оно крупнее, будь оно голодно, оно могло представлять опасность. Или, например, если бы находилось в темной комнате рядом со спящим человеком. Но только не здесь, в ярко освещенном зале. Мне это было известно, но об этом не знали князь Владимир и его придворные.

— Вриколаки! Вриколаки! — в ужасе завопили греческие монахи.

И тут, несмотря на то, что мало кому было известно значение этого слова, в зале началась страшная паника. Кричали и, одна за другой, падали в обморок женщины, все бросились прочь от стола и сгрудились возле двери. Надо отдать должное греческим монахам — они единственные знали, что следует делать. Один из них схватил огромный кинжал и приколол им существо к столу. Оно мгновенно лопнуло, и содержимое растеклось по столу. Монах снова воткнул в него кинжал и закричал:

— Несите огонь! Его надо сжечь!

Поднялся страшный шум, и среди всеобщего смятения я спрыгнул со стола, бросился к окну и выскочил на низко нависавший над землей балкон. Едва я успел спуститься вниз, как в окне показались две разъяренные физиономии. Это были телохранители Владимира, осмелевшие, когда опасность миновала. Но только не для них. Я вновь оглянулся. Эти двое были уже на балконе.

Они орали и размахивали мечами. Я присел. Над головой у меня просвистели стрелы, пущенные из глубины темного парка. Одному преследователю стрела попала в горло, другому — прямо в лоб.

Шум в зале стоял невообразимый, но меня никто не преследовал. Мрачно усмехнувшись, я покинул дворец...

В ту ночь мы разбили лагерь в лесу неподалеку от города. Я не стал выставлять сторожевые посты и велел своим людям спать. Никто нас не побеспокоил.

Утром мы не спеша проехали верхом через весь город, повернули на запад и направились в Валахию. Мое новое знамя по-прежнему развевалось над стенами дворца. Судя по всему, никто не осмеливался тронуть его, пока мы оставались поблизости. Я оставил его как напоминание о себе: на нем были изображены дракон, сидящая на его спине летучая мышь, а над ними — словно живая — дьявольская голова Ференци. В течение последующих пятисот лет эти символы оставались моими..."

«Мой рассказ окончен, — сказал Тибор. — Теперь твоя очередь, Гарри Киф».

Гарри узнал кое-что из того, что хотел узнать, но далеко не все.

— Ты заживо сжег женщин и Эрига, — с отвращением заговорил Гарри. — Я понимаю, женщины тоже были вампирами. Но разве так уж трудно было дать им возможность умереть более легкой смертью? Так ли необходимо было сжигать их? Ты мог бы отнестись к ним милосерднее. Мог бы...

«Отрубить им головы?» — равнодушно спросил Тибор.

— Эриг тоже пострадал слишком жестоко, а ведь он был твоим другом.

«Да, был. Но тысячу лет назад мир был очень жесток, Гарри. К тому же ты ошибаешься — я не сжег их. Они остались глубоко внизу, под башней. Обломки мебели, которые я сложил вокруг столба, должны были разрушить его, так, чтобы рассыпались ступеньки лестницы и эти двое навсегда остались погребенными в темнице. Нет, я не сжег, а только похоронил их».

Мрачный и зловещий тон, каким Тибор произнес все это, заставил Гарри вздрогнуть от отвращения и ужаса.

— Это еще хуже, — сказал он.

«Ты хочешь сказать — лучше, — со смешком откликнулся Тибор. — Намного лучше, чем я мог предположить. Потому что я и не подозревал тогда, что они останутся там жить навеки. Ха-ха-ха! Ну не кошмар ли это, Гарри? Даже сейчас они пребывают там, пусть и превратившись в мумии. Но они все еще по-своему „живы“! Высохшие старые кожа да кости, хрящи и...»

Внезапно Тибор замолчал. Он почувствовал, что Гарри слушает его очень заинтересованно и уже прикидывает в уме, какую пользу он может извлечь из этого рассказа, анализирует услышанное. Спохватившись, Гарри попытался отстранить свое сознание, скрыть пришедшие на ум мысли. Тибор это тоже ощутил.

«У меня вдруг возникло такое чувство, что я сказал чересчур много, — медленно произнес он. — Весьма странно и непривычно сознавать, что даже мертвые должны контролировать свои мысли. Ты проявляешь ко всему этому слишком большой, далекий от обычного интерес, Гарри. Хотел бы я знать почему...»

Драгошани, долгое время молчавший, разразился хохотом.

«А разве тебе не ясно, старый дьявол? — сказал он. — Он сумел перехитрить тебя! Почему ему все это интересно? Да потому, что в мире — в его мире — до сих пор существуют вампиры! Вот тебе и ответ! И Гарри Киф пришел сюда, чтобы узнать о них побольше — узнать от тебя! Информация нужна ему для успешной работы его разведывательной организации, для блага всего мира. А теперь скажи мне: есть ли смысл ему рассказывать тебе о том, как живет сейчас то невинное существо, которое ты навсегда искалечил еще в утробе матери? Он уже ответил тебе на все твои вопросы! Мальчик жив — и он вампир! В этом можно не сомневаться!» — и голос Драгошани замер...

На тихой площадке, окруженной неподвижными деревьями, воцарилось молчание. Только светившийся во тьме голубой неоновый нимб Гарри Кифа свидетельствовал о разыгравшейся здесь драме. Наконец Тибор заговорил:

«Это правда? Он жив? Он...»

— Да, — ответил Гарри. — На сегодняшний день он жив, и он — Вамфир.

Тибор проигнорировал упоминание Гарри о «сегодняшнем дне».

«Но откуда тебе известно, что он... принадлежит к роду Вамфири?»

— Да потому, что он уже сейчас творит зло. Вот почему мы должны уничтожить его — я и те, кто служит той же цели. А главное, сделать это, прежде чем он «вспомнит» тебя и отправится тебя искать. Драгошани утверждал, что ты вновь восстанешь из мертвых. А что скажешь на это ты, Тибор?

«Драгошани всего лишь зарвавшийся нахал, который на самом деле ничего не знает. Мне удалось одурачить его, тебе тоже — что ж, тем лучше, что ты помог ему уничтожить самого себя. Да любой ребенок мог бы обвести Драгошани вокруг пальца. Не обращай на него внимания».

«Вот еще! — закричал Драгошани. — Это я-то дурак? Послушай меня, Гарри Киф, и я расскажу тебе подробно, каким образом этот хитрый старый дьявол воспользуется тем, что он сотворил. Сначала...»

«Заткнись!» — вне себя от ярости взревел Тибор.

«Ну уж нет! — вскричал в ответ Драгошани. — Ты виноват в том, что я нахожусь сейчас здесь, из-за тебя я превратился в призрака, в ничто! И ты думаешь, что я буду лежать спокойно, в то время как ты собираешься вновь встать на ноги? Слушай, Гарри! Когда этот юнец...»

Больше Тибор не позволил сказать ему ни слова. Возник ужасный скандал на мысленном уровне — телепатический взрыв такой силы, что Гарри не мог разобрать ни слова. Причем удар исходил не только от Тибора, но и от Макса Вату. Естественно, что монгол встал на сторону Тибора и вместе с ним обрушился на своего убийцу.

— Я ничего не слышу! — Гарри попытался прорваться через весь этот шум к Драгошани. — Совершенно ничего!

Телепатическая какофония продолжалась, остановить ее было невозможно, она становилась все громче и громче. При жизни Макс Вату способен был сконцентрировать всю свою ненависть в одном лишь взгляде. Этот дар не покинул его и после смерти. Если уж на то пошло, шумел он даже громче, чем Тибор. А поскольку физически их невозможно было заставить замолчать, они могли продолжать ссориться до бесконечности. Они в буквальном смысле переорали Драгошани.

Гарри попытался перекричать всех троих:

— Если я сейчас уйду, то, будьте уверены, не вернусь сюда больше никогда!

Однако он понял, что в данный момент его угрозы бесполезны. Тибор кричал, защищая свою жизнь, ту жизнь, которой он лишился пятьсот лет назад, в тот самый день, когда был похоронен на этом месте. Даже если другие двое замолчат, он не перестанет бесноваться.

Положение безвыходное. И в любом случае уже слишком поздно.

Гарри ощутил первые признаки притяжения той силы, которой он не мог противостоять, — она притягивала его к себе, направляла, подобно тому, как направление на север притягивает стрелку компаса. Гарри-младший зашевелился и готов был проснуться — наступало время кормления. В течение ближайшего часа или около того Гарри-отец должен будет слиться с личностью Гарри-сына.

Тяга усиливалась, увлекала за собой Гарри. Он отыскал нужную дверь в пространство Мебиуса и устремился к ней.

В тот самый миг, когда он уже готов был переступить порог этой двери и войти в бесконечность Мебиуса, кто-то зашевелился в земле, в том месте, где находились развалины гробницы Тибора. Возможно, кого-то потревожил телепатический гвалт, может быть, он почувствовал, что здесь происходят какие-то события. Так или иначе этот кто-то пошевелился, и Гарри успел его увидеть.

Огромные каменные плиты разлетелись в стороны, корни деревьев с треском разломились, и под ними зашевелилось нечто невероятных размеров. Фонтан черной земли брызнул вверх, и из-под нее показалось огромное, толстое, как бочонок, щупальце. Псевдопод рванулся вверх и вытянулся едва не вровень с вершинами стоявших вокруг высоких деревьев. Какое-то время он раскачивался, задевая густые кроны, а затем спрятался обратно.

Гарри все это видел. В следующую секунду он шагнул за порог и очутился в бесконечности Мебиуса. Несмотря на то, что он был всего лишь бестелесным разумом, он содрогнулся и быстро понесся сквозь гипотетическое пространство к своему младенцу-сыну.

«Вот еще один повод выяснить все до конца», — было его главной мыслью в этот момент.

Бухарест, воскресенье, 10 часов утра.

Советское представительство по культурным и научным связям располагалось в удобной близости от Русского университета — в приспособленном для этой цели музейном здании со множеством куполов. Сонно зевавший служащий в униформе распахнул кованые железные ворота, и черный «Фольксваген-вариант» на большой скорости выехал на тихую улицу и направился в сторону шоссе, ведущего в Питешти.

За рулем сидел Сергей Гульхаров, рядом с ним на переднем сиденье расположился Феликс Кракович, а на заднем — Алек Кайл, Карл Квинт и худая средних лет румынка с ястребиным лицом и в очках. Это была Ирма Добрешти, занимавшая высокий пост в Министерстве земель и собственности, — верный и преданный друг России.

Добрешти говорила по-английски, поэтому Кайл и Квинт вынуждены были в беседах между собой соблюдать особую осторожность. Дело было не в том, что они опасались проговориться по поводу того дела, которое им предстояло, — она и так увидит вполне достаточно. Просто они могли забыться и сказать что-нибудь лишнее в адрес самой женщины. Они не относились к числу грубых и невоспитанных мужчин, но Ирма Добрешти была совершенно особенной женщиной.

Черные волосы ее были собраны в пучок, одежда на ней походила на некую униформу: темно-серого цвета туфли, юбка, блузка, пиджак — и при этом полное отсутствие косметики и украшений, грубые, мужеподобные черты лица. Когда природа одаривала представительниц прекрасного пола женственностью и очарованием, она, похоже, напрочь забыла о существовании Ирмы Добрешти. Улыбка ее, открывавшая желтые зубы, могла включаться и выключаться подобно тусклой лампочке. Говорила она очень мало, но всегда коротко, резко и строго по делу, при этом голос звучал низко, как у мужчины.

— Не будь я такой стройной, — начала она, безуспешно пытаясь завести непринужденный разговор, — столь долгое путешествие могло стать весьма утомительным. — На заднем сиденье машины она занимала крайнее место слева, Квинт расположился посередине, а Кайл рядом с ним.

Англичане переглянулись. Квинт сумел выдавить из себя натужную улыбку.

— Э-э-э... вы правы, — ответил он. — Стройность вашей фигуры в этих обстоятельствах очень кстати.

— Прекрасно, — коротко кивнула она головой. Машина на большой скорости выехала за пределы города и помчалась по шоссе...

Предыдущую ночь Кайл и Квинт провели в одном из отелей в центре города, в то время как Кракович вынужден был связываться с нужными людьми и заканчивать необходимые приготовления. Утром, совершенно измотанный, с ввалившимися глазами, он встретился с англичанами за завтраком. Заехавший за ними Гульхаров отвез всех в представительство по культурным и научным связям, где Добрешти к тому времени получила последние инструкции от советского связного. С Краковичем она успела встретиться еще накануне вечером. И вот теперь все они направлялись в одну из румынских провинций, дорога в которую Краковичу была хорошо известна.

— По правде говоря, — подавляя зевок, заговорил он, — для меня в этом нет ничего удивительного. Я имею в виду приезд в эти места. Они мне хорошо известны. После событий в особняке в Бронницах, когда генсек Брежнев дал мне поручение во всем разобраться, приказал выяснить все, что только возможно... все, что связано или имеет хоть какое-нибудь отношение к случившемуся, я подозревал, что за всем этим стоит Драгошани. Поэтому приехал сюда.

— Вы хотите сказать, что шли по его следам, выявляли старые связи? — спросил Кайл. Кракович кивнул.

— Каждый свой отпуск Драгошани проводил здесь, в Румынии. Он приезжал сюда, несмотря на то, что здесь у него не было ни родных, ни друзей.

— Он здесь родился, в Румынии был его родной дом, — подтвердил его слова Квинт.

— И один друг у него все-таки был, — тихо добавил Кайл.

Кракович зевнул и внимательно посмотрел на Кайла покрасневшими от усталости глазами.

— По-видимому, это так. Как бы то ни было, он всегда называл свою страну Валахией, а не Румынией. Валахии давно не существует, и о ней забыли практически все, но только не Драгошани.

— А куда именно мы сейчас едем? — спросил Кайл.

— Я надеялся, что вы сами укажете мне направление! — ответил Кракович. — Вы упомянули о Румынии, о предгорном районе, где вырос Драгошани. Вот туда мы и едем сейчас. Мы остановимся в небольшой деревушке, в которой он любил бывать, — она находится чуть в стороне от шоссе Корабия — Калинешти. Мы доберемся туда примерно через пару часов. А потом, — он пожал плечами, — остальное известно вам не хуже, чем мне.

— О, мы можем поступить еще лучше, — сказал Кайл. — Как далеко от того места, где мы остановимся, находится Слатина?

— Слатина? Примерно...

— Сто двадцать километров, — вмешалась в разговор Ирма Добрешти. Ранее в беседе с ней Кракович упоминал название деревни. Англичанам ее труднопроизносимое название ни о чем не говорило, но она знала это место очень хорошо. Когда-то там жил один из ее кузенов. Ехать туда оставалось около полутора часов.

— Вы хотели отправиться прямо в Слатину? — спросил Кракович. — А что вас там интересует?

— Мы можем поехать туда и завтра, — ответил Кайл. — А сегодняшний вечер посвятим разработке плана действий. А что касается Слатины...

— Записи, — вмешался Квинт. — Ведь у них, если я не ошибаюсь, должно быть регистрационное бюро или местный архивариус.

— Что? — не понял Кракович.

— Я говорю о человеке или конторе, которые регистрируют рождения и браки, — пояснил Кайл.

— И смерти, — добавил Квинт.

— Теперь понимаю, — сказал Кракович. — Но вы очень ошибаетесь, если думаете, что в архивных документах маленького городка сохранились записи пятисотлетней давности, касающиеся Тибора Ференци. — Я не об этом, — покачал головой Кайл. — У нас, как вы помните, имеется свой вампир. Нам известно, что он... как бы это выразиться... зародился здесь. В какой-то степени нам известно, как это произошло. Нам следует выяснить, где именно погиб Илия Бодеску. В то время, когда произошел несчастный случай в горах, чета Бодеску проживала в Слатине. Если нам удастся найти человека, принимавшего участие в поисках тела, мы с легкостью сумеем установить местонахождение могилы Тибора. Он похоронен именно там, где умер Илия Бодеску.

— Великолепно! — откликнулся Кракович. — Должны были сохраниться полицейские отчеты, свидетельства, возможно, даже заключение следователя.

— Сомневаюсь, — покачала головой Ирма Добрешти. — Сколько лет прошло с момента гибели этого человека?

— Лет восемнадцать или девятнадцать, — ответил Кайл.

— Обычная смерть в результате несчастного случая, — Добрешти пожала плечами. — Ничего подозрительного. Едва ли следствие вообще велось. Но полицейский отчет должен быть. И еще «скорая помощь» — они также должны были дать заключение.

Кайл начинал чувствовать к) ней некоторую симпатию.

— Весьма разумные аргументы, — сказал он. — Именно вам и следует обратиться к местным властям и раздобыть все имеющиеся у них отчеты и другие документы, мис...

— Я не замужем. Никогда не было времени на это. Зовите меня просто Ирма, пожалуйста, — и она слегка улыбнулась, обнажив желтые зубы.

Квинта слегка озадачило ее отношение ко всему происходящему.

— Скажите, Ирма, неужели вам совсем не кажется странным тот факт, что мы приехали сюда охотиться на вампира?

Она взглянула на него, удивленно приподняв брови.

— Мои родители выросли в горах, — ответила она. — Я помню, что в детстве иногда слышала их разговоры о вампирах. Старики, живущие на склонах Южных Карпат и сейчас верят в их существование. Когда-то там водились огромных размеров медведи и саблезубые тигры. А еще раньше — крупные ящерицы... как их? — динозавры? Да, так. Их больше нет, но они действительно существовали. Потом эпидемия чумы уничтожила всех. Эти существа тоже исчезли. Теперь вы говорите, что вампиры были на самом деле, а значит, родители мои не ошибались. Кажется ли мне это странным? Нет, не думаю. У ж если вы хотите поохотиться на вампиров, лучшего места, чем Румыния, вам не найти.

— Румыния всегда была своего рода изолированным островом, — с улыбкой сказал Кракович.

— Да, действительно, — согласилась с ним Добрешти. — Но это не всегда шло ей на пользу. Мир велик. Маленькое государство не может быть сильным, а изоляция приводит к задержке в развитии, к отсталости, ибо ничто новое не может проникнуть сюда.

Кайл кивнул, а про себя подумал: «Да. А без некоторых старых явлений вполне можно было бы обойтись...»

Бренда Киф провела тяжелую ночь.

После того как Гарри-младший после полуночи поел, он никак не хотел снова засыпать. Его ничего не беспокоило — он не спал, вот и все.

Больше двух часов она укачивала его, напевала колыбельные, но все безрезультатно. В конце концов она положила его в кроватку и легла сама.

Ровно в шесть часов утра он, как всегда, заплакал, требуя, чтобы его переодели и накормили. По тому, как он морщил личико и сжимал свои крошечные кулачки, Бренда поняла, что он очень устал. Он не спал всю ночь, и Бренда никак не могла понять причину этого. Но какой же он все-таки молодец, этот малыш! Он лежал молча и заплакал лишь тогда, когда проголодался и намочил пеленки. Всю ночь он тихо провел в своей колыбели.

Даже сейчас он упорно боролся со сном, но зевающий ротик свидетельствовал о том, что силы его на исходе. Через час после рассвета Гарри все-таки вынужден был уснуть. Как быстро ни развивались его умственные способности, тело росло и крепло гораздо медленнее...

Едва лишь сын уснул, Гарри-старший почувствовал себя свободным, и в голову ему пришла вдруг чрезвычайно странная мысль — даже в том весьма необычном состоянии, в котором он теперь находился, ни о чем подобном он никогда не думал.

«Он присасывается ко мне, как пиявка, — подумал он. — Этот маленький негодник проникает в мой мозг, в мое сознание, пользуется всем, что находит там, а это не так уж и мало. А я не могу трогать его, потому что в нем пока еще ничего нет».

Он тут же отбросил в сторону столь невероятные мысли. Сейчас, когда Гарри-младший наконец освободил его, следует успеть посетить многие места, поговорить с людьми — мертвыми, которые ждут. Есть вещи, известные только ему и больше никому. Например, он знает, что мертвые населяют иное пространство, что в своем одиноком небытии они продолжают заниматься теми же делами, что и при жизни.

Писатели создают шедевры, которые никогда не будут опубликованы, при этом каждая глава, каждая строка идеально написана, отшлифована и представляет собой истинный перл. Там, где время не имеет значения, где не существует предела бытия, все идет прекрасно. Архитекторы рисуют в воображении прекрасные города, воздушные конструкции, парящие над фантастическими мирами, соединяющие между собой несуществующие континенты и океаны. Каждый кирпичик, каждый купол или шпиль стоит на своем месте, каждая устремляющаяся в бесконечную даль дорога проходит именно там, где необходимо, ни одна даже самая маленькая деталь не забыта. Математики продолжают размышлять над устройством и формулами Вселенной, придумывают новые знаки и символы, которые никогда не смогут записать на бумаге, но за которые тем не менее человечество было бы им безмерно благодарно. Великих мыслителей продолжают посещать великие мысли, еще более всеобъемлющие, чем при жизни.

Вот как обстояли дела в мире Великого Большинства, когда некроскоп Гарри Киф получил туда доступ.

Мертвые сразу и безоговорочно приняли Гарри Кифа, отнеслись к нему с доверием, ибо он внес новый смысл в их существование. До появления Гарри каждый из них существовал в своем собственном мирке бестелесного разума, не имея связи с остальными, словно в доме без окон, без дверей, без телефонов. Именно Гарри всех их объединил. Для живых это не имело особого значения (по правде говоря, живые ни о чем даже не подозревали), но для мертвых происходящие перемены были чрезвычайно важны.

Одним из обитателей мира мертвых был Мебиус, математик и мыслитель, научивший Гарри пользоваться своим пространством — бесконечностью Мебиуса. И сделал он это с превеликой радостью, поскольку, как и все мертвые, проникся к некроскопу большой любовью. А бесконечность Мебиуса, в свою очередь, открыла Гарри доступ во все времена, во все места, в любой разум — туда, куда никто, кроме него, за всю историю человечества проникнуть не мог.

Теперь Гарри узнал о человеке, чьим единственным увлечением в жизни подобно наваждению, были мифы, легенды, уклад жизни и законы вампиров. Его имя — Ладислав Гирешци. Как обстоят у него дела сейчас, после того как его убили? Макс Бату лишил его жизни с помощью своего дурного глаза только лишь потому, что ему приказал сделать это Драгошани. Однако он отнял у него жизнь, но не увлечение и неистребимую тягу к легенде о вампирах.

То, что при жизни было для Гирешци наваждением, осталось с ним и после смерти.

С Тибором Гарри уже не удастся продвинуться вперед, к Драгошани Тибор тоже не позволит подступиться. Лучше всего обратиться к Ладиславу Гирешци. Вопрос лишь в том, как до него добраться. Гарри никогда не встречался со старым румыном, не знал, где именно в настоящее время обитает дух Гирешци. Остается только во всем положиться на мертвых, попросить их указать ему направление и проводить его.

Напротив квартиры Бренды, той самой, где они жили когда-то вместе, раскинулась территория старого кладбища, которому было уже более ста лет и где лежали в тишине и покое многие друзья Гарри. С большинством из них он уже и раньше беседовал, знал их лично. И теперь он направился к рядам надгробий и покосившихся памятников, разум его устремился к сознанию и мыслям обитателей подземного мира. Они сразу же почувствовали его присутствие, узнали его. Да и кто другой мог навестить их?

— Гарри! — воскликнул, приветствуя его, их представитель — бывший инженер, служивший на железной дороге и до 1938 года, года своей смерти, живший в Стоктоне. — Как приятно снова побеседовать с тобой. Мы рады, что ты не забыл нас.

— Как ваши дела? — спросил Гарри. — Все еще проектируете поезда?

— Я создал новый поезд! — возбужденно и радостно откликнулся тот. — Хочешь, я расскажу тебе о нем?

— К сожалению, у меня нет возможности выслушать вас, — с искренним огорчением ответил Гарри. — Дело в том, что я пришел сюда по делу.

— Так скажи нам, в чем состоит твое дело, Гарри! — воскликнул еще кто-то. Это был старый знакомый Гарри, бывший полицейский, один из последних, кто жил еще во времена сэра Роберта Пиля. — Чем мы можем быть вам полезны, сэр?

— Вас здесь так много — несколько сотен, — ответил Гарри. — А есть ли среди вас кто-либо, кто жил в Румынии? Я хочу отправиться туда, и мне нужны наставления и указания. Потому что те, кого я знаю там — дурные люди.

Поднялся шум голосов, но один все же сумел выделиться среди них и обратился прямо к Гарри. Это был нежный и тонкий девичий голосок.

— Я знаю Румынию, во всяком случае, немножко. Я приехала сюда из Румынии после войны. Там начались преследования и неприятности, поэтому мои старшие братья отправили меня сюда — здесь жила наша тетя. Я проделала очень долгий путь, но потом, к несчастью, простудилась и умерла. Я тогда была еще очень молодой.

— А вы знаете там кого-нибудь, к кому я мог бы обратиться за помощью? — Гарри не хотелось показывать, что он очень торопится покинуть их, но он не в силах был это скрыть. — Уверяю вас, это очень важно.

— Но мои братья с огромным удовольствием помогут вам, Гарри! — тут же откликнулась девушка. — Ведь только после вашего появления мы смогли... смогли снова быть вместе. Мы обязаны вам столь многим...

— Если позволите, — обратился к ней Гарри, — я чуть позже вернусь и побеседую с вами. А сейчас, к сожалению, я не могу терять времени. Как зовут ваших братьев?

— Ян и Дмитрий Сизешту, — ответила она — Подождите, я их сейчас позову.

Она обратилась к братьям и через минуту они откликнулись. Голоса их были едва слышны, как будто они говорили по телефону с другого конца света. Девушка познакомила их с Гарри.

— Пожалуйста, продолжайте говорить со мной — и я сумею найти к вам дорогу, — обратился к ним Гарри.

Он извинился и покинул компанию своих друзей на кладбище в Хартлпуле, нашел нужную дверь и проник сквозь нее в пространство Мебиуса.

— Ян? Дмитрий? Вы здесь?

— Мы здесь, Гарри, и мы считаем для себя честью помочь вам.

Ориентируясь по их голосам, он отыскал в пространстве Мебиуса другую дверь и очутился в Румынии, где в это время начинался рассвет. Он оказался на заросшем травой поле, возле покрытой выбоинами стены каких-то развалин. В поле паслись лошади, но они его, конечно же, не видели — они стояли совершенно спокойно, слегка подрагивая от предутренней свежести, а на их шкурах сверкали капли росы. Из ноздрей их вырывались клубы теплого пара. На востоке всходило солнце, и огни стоявшего в отдалении городка гасли один за другим.

— Что это за место? — спросил Гарри у братьев Сизешту.

— Городок называется Клуж, — ответил Ян, старший из них, — а здесь просто поле. Мы были в тюрьме — политзаключенные, а потом убежали. Нас преследовали с оружием и настигли вот на этом самом месте, в тот момент когда мы пытались перелезть через стену. А теперь скажите мне, Гарри, чем мы можем помочь вам.

— Клуж? — слегка разочарованно переспросил Гарри. — Мне необходимо оказаться южнее и, думаю, восточное — по ту сторону гор.