Глава 11

До сих пор недалеко от Плоешти, если направляться в сторону Бухареста, сохранились старые руины — живое напоминание о прошедшей войне. Обгоревшие, полузасыпанные землей каменные развалины стоят посреди открытого поля, особенно яркого и красивого летом, когда воронки от бомб зарастают прекрасными цветами, куманикой и дикорастущими травами, а сами руины зеленым ковром покрывает ползущий по камням плющ. Но зимой, когда все вокруг скрыто под снегом, страшные руины особенно бросаются в глаза и черно-белый пейзаж кажется мрачным. Местные жители даже не помышляют о восстановлении этого здания и ничего не строят поблизости от него.

Именно здесь во время одного из воздушных налетов на Плоешти и Бухарест в годы Второй мировой войны принял свою смерть от руки Ладислава Гирешци Фаэтор Ференци. Пригвожденный к полу сломавшейся после попадания в его дом бомбы балкой, он в ужасе смотрел, как приближается к нему пламя пожара. Живые вампиры горят очень долго. Гирешуи, служивший тогда в отряде гражданской обороны, увидел, что в здание угодила бомба, и бросился в горящий дом. Он приложил все силы, чтобы освободить и спасти Фаэтора, но безуспешно. Все труды оказались напрасными.

Вампир понимал, что ему пришел конец. Собрав в кулак всю свою сверхъестественную волю, он приказал Гирешци поскорее убить его. Для этого следовало воспользоваться старинным, но единственно возможным способом. Поскольку в Фаэтора кол был уже воткнут, Гирешци оставалось только обезглавить его. Остальное завершит пламя, и Фаэтор сгорит вместе со своим домом.

Ужасные воспоминания о том, что случилось тогда в развалинах, преследовали Гирешци до последних дней его жизни. Именно они послужили толчком к тому, что он начал изучать все, что связано с вампирами, и стал поистине экспертом в этом вопросе. Даже теперь, когда Ладислав Гирешци был мертв, так же как и сам Фаэтор, вампир считал себя его должником. Вот почему он готов был всем, чем только мог, помочь Гарри Кифу. Во всяком случае, это послужило одной из причин его готовности. Вторая причина состояла в том, что Гарри боролся с валахом Тибором.

Зима еще не наступила. Поэтому, когда Гарри, ориентируясь на зов бестелесного разума Фаэтора, появился из бесконечности Мебиуса возле развалин, он увидел заросшие плющом и куманикой руины последнего прибежища Фаэтора на земле. На смену лету постепенно приходила осень — деревья еще не утратили зеленую листву, но воздух был почти по-зимнему ледяным. Будь на месте Гарри обыкновенный человек, он, вероятно, промерз бы до костей. Но Гарри едва ли можно было назвать обыкновенным человеком, а потому он отлично понимал, что это был, скорее, духовный холод, леденящий не плоть, а душу, — психологическое ощущение, связанное с присутствием сверхъестественной силы. Этой силой являлся Фаэтор Ференци, и Гарри сразу же догадался об этом. Однако и сам Фаэтор почувствовал, что перед ним находится нечто, обладающее не меньшей властью и могуществом.

«Мертвые хорошо отзываются о тебе, Гарри, — мрачно зазвучал воображаемый голос вампира. — Они искренне любят тебя! Это очень трудно понять тому, кого никто и никогда не любил. Ты не принадлежишь к их числу, но они тем не менее любят тебя. Может быть, это объясняется тем, что ты, как и они, бестелесен. Знаешь, наверное, тебя можно даже назвать... бессмертным». — Последние слова Фаэтор произнес с усмешкой, с каким-то мрачным юмором.

— Если я уже успел что-то твердо уяснить о вампирах, — спокойно ответил Гарри, — так это то, что они любят говорить загадками и играть словами. Но я не за этим пришел сюда. И все же я отвечу на твой вопрос. Ты спрашиваешь, почему меня любят мертвые? Да потому, что я несу им надежду. Потому что я не собираюсь причинять им зло, потому что отношусь к ним по-доброму. Потому что благодаря мне они обретают нечто большее, чем просто воспоминания.

«Другими словами, потому что ты „само совершенство“»? — в голосе вампира теперь уже отчетливо звучал сарказм.

— Я никогда не был совершенным, — ответил Гарри, — но я понимаю, что ты имеешь в виду, и, должен сказать, во многом ты прав. Отчасти это объясняет и причину их нежелания иметь дело с тобой. В тебе нет жизни — одна только смерть. Ты был мертв даже при жизни. Ты сам по себе — смерть! Смерть следовала за тобой повсюду, куда бы ты ни направился. И не сравнивай то состояние, в котором нахожусь я, с бессмертием, потому что я в большей степени, чем ты когда-либо, жив сейчас. Едва я появился здесь, прежде чем ты заговорил, я обратил внимание на одно странное обстоятельство. Ты понимаешь, о чем я говорю?

« Безмолвие».

— Вот именно. Не было слышно ни петушиных криков, ни пения птиц. Даже пчелы здесь не гудят. Кусты куманики зелены, но на них нет плодов. Никто и ничто даже сейчас не желает приближаться к тебе. Дети природы чувствуют твое присутствие. Они не могут разговаривать с тобой подобно мне, но они ощущают тебя рядом. И не хотят иметь с тобой дело, потому что ты для них — воплощение зла. Даже после смерти ты остаешься символом зла и порока. А потому не стоит тебе смеяться над моим, как ты говоришь, «совершенством», Фаэтор. Я-то никогда не останусь в одиночестве.

«Для того, кто ждет от меня помощи, ты не слишком-то хорошо умеешь скрывать свои чувства...» — после минутного молчания задумчиво откликнулся Фаэтор.

— Мы с тобой находимся на противоположных полюсах, — сказал Гарри. — Но у нас есть общий враг.

«Тибор? Тогда зачем же ты провел с ним так много времени?»

— Тибор — источник зла и виновник всех бед. Он твой враг, во всяком случае, был им, а то, что он оставил после себя, сейчас является моим врагом. Я надеялся кое-что узнать от него, и в определенной степени мне это удалось. Но больше он ничего не скажет. Ты предложил мне помощь, и я пришел, чтобы принять ее от тебя. Но это вовсе не значит, что мы станем друзьями.

«Ты бесхитростен и простодушен, — сказал Фаэтор. — Вот за что к тебе относятся с любовью. Но ты прав: Тибор был и остается моим врагом. Нет такого наказания, которое было бы достаточным для него за то, что он совершил. А потому спрашивай меня о чем угодно, и я отвечу на все вопросы».

— Тогда расскажи мне вот о чем, — начал Гарри, вновь волнуясь и загораясь. — Что стало с тобой, после того как Тибор столкнул тебя, объятого пламенем, со стены?

«Думаю, что это далеко не все, о чем ты хочешь узнать, а потому постараюсь быть кратким. Что ж, если ты не против, мысленно перенесись на тысячу лет назад...»

"Тибор из Валахии, которого я называл своим сыном, которому дал свое имя, свое знамя, в чьи руки отдал свой замок, свои земли и кому передал все свое могущество Вамфира, больно ранил меня. Он обошелся со мной еще более жестоко, чем ему казалось. Какая ужасная неблагодарность с его стороны!

Когда он поджег меня и сбросил со стены, я обгорел и ослеп. Пока я падал, мириады мелких летучих мышей суетились вокруг меня, хлопали крыльями, но не смогли заглушить пламя. Испытывая невероятные муки, я рухнул на деревья и кустарник, пролетел сквозь заросли и покатился вниз, в глубокую пропасть. Прежде чем я достиг ее дна, я был буквально в клочья разорван ветками деревьев, избит камнями. Меня спасло лишь то, что густая листва замедлила мое падение, а потом я рухнул в узкую заводь. Вода потушила пламя, не позволив ему сжечь плоть Вамфира, расплавить ее.

Оглушенный, я находился на грани между жизнью и смертью, но не переступил ту черту, за которой вампир перестает быть бессмертным, и сумел обратиться с призывом о помощи к верным мне цыганам, которые находились в то время в долине. Уверен, что ты понимаешь, о чем я говорю, Гарри Киф, потому что сам обладаешь даром общения на расстоянии. Речь идет об умении разговаривать мысленно. И зганы пришли ко мне.

Они вытащили мое тело из спасительной воды и позаботились о нем. А потом понесли меня через горы на запад — в Венгерское королевство. Они несли меня осторожно, стараясь не трясти и не раскачивать, защищали от возможных недругов, прятали от обжигающих лучей солнца. И, наконец, принесли меня туда, где я мог отдохнуть. Да... это был долгий отдых, потребовалось немало времени, чтобы залечить раны, восстановить тело. Это было вынужденное уединение.

Как я уже сказал, Тибор причинил мне боль. Но какая это была боль! Я был совершенно разбит, искалечен! Все кости сломаны — спина, шея, череп, конечности! Грудь проломлена, ввалилась внутрь, сердце и легкие изорваны. Кожа обожжена и изодрана в клочья острыми камнями и сучьями. Даже сидевший внутри меня вампир, занимавший значительную часть моего тела получил очень серьезные повреждения. Сколько времени, по-твоему, ушло на восстановление сил? Неделя? Месяц? Год? Нет! Сто лет! Целое столетие жизни с единственной мыслью — черной мечтой о кровавой мести!

Мое долгое выздоровление проходило в недоступном горном убежище. Его можно назвать скорее пещерой, чем замком. И все это время рядом со мной оставались мои верные заботливые зганы, потом их сыновья, потом сыновья их сыновей. Их дочери тоже ухаживали за мной. Постепенно я обрел прежнюю форму. Вампир, который обитал внутри меня, сначала исцелился сам, а потом излечил и меня. И вновь я отправился в путь. Как Вамфир, я постоянно совершенствовался, становился мудрее, сильнее, могущественнее, еще более жестоким и страшным, чем был раньше. Я вышел из своего убежища с таким ощущением, будто предательство Тибора произошло лишь вчера, а мои раны были не более чем легкой болью в суставах.

Я оказался в ужасном мире. Повсюду бушевали войны, стихийные бедствия, люди страдали, умирали с голоду, гибли от эпидемий. Повсюду царил страх и ужас, но именно это меня и устраивало. Ведь я был Вамфиром!..

На границе с Валахией я построил себе небольшой, но практически неприступный замок, и обосновался в нем в качестве своего рода боярина. Моими подданными были зганы, венгры, валахи. Я хорошо платил им, предоставлял им пищу и кров, а они, в свою очередь, видели во мне землевладельца и своего господина" Зганы готовы были оставаться со мной до конца, и они действительно никогда не покидали меня. Причиной тому была не любовь, но какое-то странное, непонятное чувство, которое хранится в груди каждого згана. Иными словами я воплощал собой власть и силу, и они содействовали мне во всем. Я взял себе новое имя — Стефан Ференциг — вполне обычное для тех мест. Но это было мое первое имя. Через тридцать лет после своего выздоровления я стал «сыном» Стефана — по имени Петер, еще через тридцать лет — Карлом, затем — Григором. Человек не может жить слишком долго, а уж тем более в течение веков. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я старался не пересекать границу с Валахией, потому что там жил человек, чьи сила и жестокость были хорошо известны, — таинственный наемник-воевода по имени Тибор, состоявший на службе у валашских князьков и командовавший небольшим войском. А я не имел никакого желания встречаться с тем, кто владел моими землями и всем моим имуществом в Карпатах. Нет, пока еще мне рано было сталкиваться с ним. Не думаю, правда, что он смог бы узнать меня, поскольку я очень сильно изменился. Но я опасался, что при встрече с ним сам не смогу сдержаться. А такое поведение могло стать роковым для меня, ведь в то время как я восстанавливал силы, он активно действовал и становился все более могущественным.

По правде говоря, он являлся именно той силой, на которую опиралась власть в Валахии. Под его началом были хорошо обученные и дисциплинированные зганы, и к тому же он командовал войском князя. А в моем распоряжении имелась лишь нестройная толпа цыган и местных крестьян. С местью следовало подождать. Время для Вамфиров значения не имеет.

В последующие шестьдесят лет я терпеливо выжидал, в надежде, что настанет, наконец, подходящий момент, сдерживал свое нетерпение, жил скрытно и уединенно. Однако теперь у меня появилось сильное войско, состоявшее из бесстрашных и жестоких наемников, готовое отомстить за меня. Я размышлял, строил планы, думал, как лучше его использовать. Меня обуревало искушение выступить против Тибора и Валахии, но открытая война меня не устраивала. Я хотел увидеть этого подлого пса перед собой на коленях, а потом сделать с ним то, что уже решил, и все, что мне заблагорассудится. Мне не по нраву было встретиться с ним на поле боя, ибо я хорошо знал, что он силен и чрезвычайно хитер. К тому времени он, вероятнее всего, считал меня мертвым, но это и к лучшему. А потому мне следовало оставить его в этом убеждении. Мое время еще придет!

Однако я не находил себе покоя, походил на запертого в тюрьме пленника. Я был силен, обуреваем страстью, обладал определенной властью, но тем не менее не мог найти выхода своей энергии. И тогда я отправился за границу — странствовать по взбаламученному, бурлящему миру.

Потом я услышал о Великом крестовом походе франков против мусульман. Шел 1202 год от Рождества Христова, и флот направлялся в Зару. Поначалу крестоносцы собирались напасть на Египет, в то время центр мусульманской религии, но они унаследовали от предков давнюю вражду по отношению к Византии. Старый дож Венеции, который снаряжал флот и оказывал им покровительство, также был врагом Византии. Вот почему сначала он отправил их в Венгрию. В ноябре 1202 года недавно захваченная Венгрией Зара была отвоевана и оккупирована венецианцами и крестоносцами. К тому времени вместе с небольшим отрядом преданных мне людей я тоже направлялся к этому городу. Мой «господин», король Венгрии, веря в то, что я буду воевать на его стороне против крестоносцев, не чинил мне никаких препятствий. Но, когда мы подошли к Заре, я, согласно своим планам, продал себя в наемники и встал под знамена Креста.

Тогда мне казалось, что лучший способ попутешествовать по свету — поступить на службу к крестоносцам. Однако все мои мечты об активной деятельности оказались тщетными. Венецианцы и франки уже поделили награбленное в городе добро и продолжали воевать между собой за добычу. Но вскоре их спорам пришел конец. Венецианский дож и Бонифаций Монферратский, стоявший во главе похода, приняли решение зимовать в Заре.

Первоначально целью Четвертого крестового похода было уничтожение мусульман. Но многие крестоносцы считали, что Византия предала интересы всех христиан, всего Священного мира. А тут вдруг Константинополь оказался едва ли не у них в руках, в пределах досягаемости мстительных и жестоких крестоносцев. Более того, Константинополь был очень богатым городом — невероятно богатым! Безумно богатым! Перспектива захвата такой фантастически щедрой добычи, как Константинополь, определила дальнейший план действий. Египет подождет — весь мир может подождать, ибо теперь целью стала столица Великой империи!

О том, что было дальше, расскажу коротко. Весной мы поплыли в Константинополь, в пути несколько раз останавливались по разным поводам и в конце июня, наконец, достигли столицы Великой империи. Полагаю, что ты знаешь историю. В течение многих лет существовали препятствия морального, религиозного и политического характера, не позволявшие подвергнуть этот город разграблению. Однако настал день, когда алчность, жажда золота и власти одержали верх. Поначалу планируемый поход против язычников в конце концов был отменен. Папа Иннокентий III, который являлся одним из организаторов крестового похода, рассердился на венецианцев за взятие Зары и порвал с ними отношения. Теперь он вновь проявлял недовольство. Однако вести в то время доходили не быстро. А для всех участников крестового похода Константинополь превратился в жемчужину и конечную цель предприятия, каждый крестоносец с вожделением ожидал захвата города. Была достигнута договоренность о дележе добычи, а потом...

В первых числах апреля 1204 года мы предприняли атаку на город. Все политические и религиозные соображения были отброшены, потому что именно ради этого штурма все мы оказались у стен Константинополя.

О, как радовалось мое пылавшее от ярости сердце! Как трепетал во мне каждый фибр души. Меня волновало не только золото, но и кровь. Я жаждал пролить реки крови, напиться крови, заполнить горячей кровью каждый сосуд своего горящего огнем тела.

А теперь послушай, с чем нам пришлось столкнуться. Во-первых, стоявшие в бухте Золотой Рог греческие корабли не позволили нам высадиться на сушу вблизи городских стен. Они дрались отчаянно, но тщетно. Однако нельзя сказать, что все их усилия пропали даром. Ужасный огонь греков заставлял гореть воду вокруг нас. Они обстреливали из катапульты наши корабли, и люди сгорали даже посреди моря. Я тоже был обожжен, мои правое плечо, грудь и спина сгорели почти до костей. Но я и раньше уже был сожжен, причем весьма опытной рукой. Простые ожоги не могли заставить меня покинуть поле боя. Напротив, они только подогрели мой пыл. Это был мой день, он наконец настал!

Возможно, тебя интересует, как же я, Вамфир, мог сражаться под палящими лучами солнца? На мне был длинный черный плащ, вроде тех, какие носят мусульманские вожди, а сделанный из кожи и железа шлем прикрывал мою голову. Кроме того, я старался во время боя держаться спиной к солнцу. А если я не дрался, поверь мне, там можно было еще много чем заняться, то вообще избегал пребывания на солнце. Увидев, как вели себя в бою мои зганы, как сражался я сам, крестоносцы испытали благоговейный трепет и страх. И если до сих пор все презирали нас, относились, как к черни, пригодной лишь на то, чтобы создавать видимость огромного войска и служить пищей для огня и вражеских мечей, то теперь франки и венецианцы стали принимать нас за демонов, за исчадие ада. Они благодарили судьбу за то, что мы деремся на их стороне. Так, во всяком случае, думал я...

Но не стану опережать события и отклоняться в сторону от моего рассказа. В стене, ограждавшей одну из частей города, была пробита брешь. Одновременно в том же районе внутри города возник пожар. Защитники пришли в смятение, среди них началась паника. И вот тогда, сломив сопротивление, мы ворвались на опустевшие улицы. Хотя там тоже пришлось повоевать, об этом не стоит даже упоминать.

В конце концов, кто противостоял нам? Сломленные и упавшие духом греки, не знавшая дисциплины армия, по большей части состоявшая из наемников, лишенная в течение многих лет достойного руководства. Там были еще отряды славян и печенегов, но они воевали лишь тогда, когда шансы на успех оставались достаточно большими и впереди ждала богатая добыча и щедрая оплата. Отряды франков не отличались сплоченностью и явно распадались на две части. Так называемая варяжская стража состояла из датчан и англичан, которые относились к своему императору Алексию III как к узурпатору, не обладавшему ни военными, ни государственными талантами. Вот почему внутри города шел не бой, а массовое убийство. Те, кто хотел избежать смерти, спасались бегством. Через несколько часов дож и другие вожди франков и венецианцев уже заняли Большой дворец.

Оттуда они рассылали приказы одуревшим от драки, насилия и грабежей крестоносцам. На три дня Константинополь был отдан им в полное распоряжение. Что бы ни сотворили победители, это не могло расцениваться как преступление. Им было позволено делать все что угодно с самой столицей, ее обитателями и их собственностью. Вы представляете себе, что мог означать такого рода приказ?

В течение девяти столетий Константинополь оставался центром христианской цивилизации, а на эти три дня он превратился в сущий ад. Венецианцы, высоко ценившие произведения искусства, тоннами тащили греческие шедевры и другие ценные вещи, сокровища, драгоценные металлы. Они унесли так много, что корабли их могли утонуть из-за перегрузки. Франки, фламандцы и другие наемники, в том числе и я со своими людьми, стремились только к разрушению. И мы до основания разрушили город!

Все, что нельзя было унести или увезти, какую бы ценность оно при этом ни представляло, уничтожалось на месте. Свое безумие мы поддерживали с помощью вина из богатых городских погребов и останавливались только затем, чтобы выпить, изнасиловать или убить кого-то, а потом вновь возвращались к грабежу и уничтожению. Никто и ничто не могло надеяться на спасение. В городе не осталось ни одной девственницы, и мало кто из них вообще сумел выжить. Если женщина была слишком старой, чтобы вонзить в нее плоть, ее пронзали сталью, и никакое существо женского пола не считалось чересчур юным. Женские монастыри захватили и разграбили, а с монахинями обошлись как с последними шлюхами. Заметь, это были христианские монахини!

Оставшимся и пытавшимся защитить свои дома мужчинам вспарывали животы и оставляли их с торчавшими наружу внутренностями умирать на улицах. Сады и площади города были усеяны трупами его жителей, главным образом женщин и детей. И в центре всего этого кошмара был я, Фаэтор Ференци, прозванный франками Черным человеком, или Черным Григором, или Венгерским дьяволом. Я был в самой гуще происходящего. Три дня я удовлетворял свои желания, и не было конца моему вожделению и жажде.

Тогда я еще не подозревал о своем близком конце — конце моей славы, моего могущества и авторитета. А он уже брезжил впереди. И все потому, что я забыл об одном из важнейших законов Вамфири: никогда не выделяйся, не показывай, что отличаешься от остальных. Следует быть сильным, но не всемогущим, похотливым, но не неутолимым сатиром, требовать уважения, но не безоговорочной преданности. А самое главное — никогда не вызывай страх у тех, кто рядом с тобой, а уж тем более у тех, кто стоит выше тебя.

Да, греческий огонь лишил меня разума, привел в неистовство, сделал до ненасытности жадным. За каждого убитого мною мужчину я брал женщину, и иногда число их доходило до тридцати днем и столько же ночью. Мои верные зганы смотрели на меня как на бога, а быть может, как на дьявола — не знаю. Но крестоносцы, в конце концов, стали бояться меня. То, что я делал, вызывало у них гораздо больший ужас, чем все совершенные ими самими убийства, изнасилования и богохульства вместе взятые.

И к тому же им крайне необходим был козел отпущения.

Не будь криков невинных младенцев, протестующих воплей верующих, всего этого ужаса, думаю, что меня все равно бы подвергли преследованиям. Так или иначе, но это произошло. Папа, пришедший в ярость после взятия Зары, поначалу был доволен вестями из Константинополя, но, услышав о творимых там зверствах, рассердился еще больше. Он «умыл руки» и полностью отгородился от крестового похода, единственной целью которого был захват христианских земель, а отнюдь не борьба против сторонников ислама. А что касается тех зверств и богохульств, которые творили крестоносцы в Константинополе и других святых местах...

Повторяю: им нужен был козел отпущения и долго искать его не пришлось. Для этой цели прекрасно подошел «жаждущий крови наемник, присоединившийся в Заре». Начальники крестоносцев издали секретный документ, согласно которому «те, кто был замечен в совершении особо жестоких деяний», не заслуживали ни славы, ни почестей, ни земель, ни наград за свое варварство. Их имена никогда не должны упоминаться людьми, и их следует навсегда вычеркнуть из всех летописей и хроник. Столь великие грешники недостойны «уважения и почтительного отношения», поскольку своими действиями «заслужили только презрение». Все это означало не просто изгнание из общества, но было равносильно смертному приговору.

Изгнание, отлучение... Я встал под знамена креста в Заре лишь затем, чтобы получить возможность отправиться в экспедицию. Сам по себе крест ничего для меня не значил. Он всего-навсего символ — не более. Но вскоре мне суждено было возненавидеть этот символ.

Я со своими зганами занимал достаточно большой по размерам дом на окраине захваченного города. Когда-то это был чей-то дворец или нечто в этом роде, но теперь он был наполнен вином, награбленной добычей и проститутками. Остальные отряды наемников, участвовавшие в крестовом походе, отдали захваченное в городе добро своим начальникам, чтобы впоследствии те разделили все согласно предварительному уговору. Но я этого не сделал, потому что нам еще не было заплачено. Возможно, в этом состояла моя ошибка. Наша добыча послужила одним из важнейших поводов к предательскому вероломству крестоносцев по отношению ко мне и моему отряду.