3

Постепенно я начала осознавать, что лежащий на диване человек не может быть Давидом. Этот мужчина был намного ниже ростом, примерно метр семьдесят, к тому же хрупкого юношеского телосложения. Волосы более длинные и вьющиеся от природы. На покойнике были надеты светлые хлопчатобумажные брюки и коричневый кожаный пиджак, ноги босые.

Я попятилась из гостиной, пытаясь как можно точнее ступать по своим старым следам. На кухне под раковиной отыскала целлофановые пакеты и натянула их на ноги и на правую руку по локоть. Затем прокралась в спальню и зажгла свет. Больше трупов не наблюдалось, и я вошла. Заглянула под двуспальную кровать, но там лежал только свернутый коврик. В чемодане я всегда на всякий случай возила перчатки: в них гораздо удобнее, чем в целлофановых пакетах. Я надела перчатки и подобрала волосы, повязав голову платком. Конечно, в квартире было полно наших с Давидом отпечатков. Мои «пальчики» не значились, насколько мне известно, ни в какой картотеке, но где гарантии? Я быстро упаковала свои вещи в чемодан, так как не собиралась оставаться на ночь в одной квартире с трупом. Убравшись подальше от Монтемасси, сделаю анонимный звонок в полицию и намекну о покойнике. К счастью, в Италии еще можно найти телефонные кабинки.

Треклятое любопытство и мысль о том, что я оставила в гостиной пару книг, привели меня обратно. Мертвец был еще теплый и не успел закоченеть. Я осторожно повернула голову мужчины, хотя знала, что тем самым запутаю следы и ухудшу собственное положение. Но мне было необходимо увидеть, знаю ли я покойного. Пуля, очевидно, застряла в мозге, так как лицо было цело. Оно ничего не выражало. Карие глаза были открыты, тонкие бескровные губы и маленькие темные усики, словно нарисованные плохим художником, казались безжизненными и безликими. Точный возраст определить было сложно: от двадцати пяти до сорока. На шее висел золотой крестик, такие носят обычно лютеране и католики. Он не помог мужчине сохранить жизнь, но, возможно, сберег душу.

Я аккуратно опустила голову незнакомца обратно на диванные подушки. Как хорошо, что у меня на ногах были целлофановые пакеты, иначе туфли испачкались бы в моче. Заставив себя поискать бумажник, я ничего не обнаружила, во всяком случае в карманах брюк. На руках мертвеца не было ни часов, ни колец. Пальцы босых ног и тыльную сторону ступни покрывали курчавые волоски.

Я осмотрелась, отыскивая обувь покойного и возможное орудие убийства. Зачем понадобилось его разувать? Что это были за ботинки, по которым его можно было опознать? Может, они ручной работы и сделаны по специальному заказу? Или у него одна нога короче другой, из-за чего обычно изготавливают особые вкладки в обувь, но по лежащему телу это было сложно определить.

Никаких следов борьбы вокруг видно не было. Кто-то прибрал после убийства? Или покойный безропотно подчинился своей судьбе? Поза мужчины на диване была немного неестественной: чувствовалось незавершенное движение, словно он спал, а кто-то застал его врасплох и сразу же выстрелил, не дав жертве возможности оказать сопротивление. Входное отверстие от пули находилось в таком месте, что мужчина, при условии достаточной гибкости рук, мог застрелиться и сам. Но, наверное, редкий самоубийца стреляет себе в затылок. И где же в таком случае оружие?

Вдруг на улице со стороны кухни послышался какой-то стук. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Затем все стихло. Я прокралась на кухню и выглянула из окна. Старик подметал улицу, я и раньше замечала его за этой работой. Однако странное время наводить чистоту. За стариком по пятам ходила черная с белым кошка. Внезапно она глянула прямо на меня, затем прищурилась и запрыгнула на кухонный подоконник. Я быстро отошла подальше от окна: мне не хотелось, чтобы животное выдало мое присутствие. Возможно, тот или те, которые подкинули труп в квартиру Давида, находились поблизости и ждали моей реакции. Неизвестно, правда, был ли этот труп ловушкой для меня, или же с его помощью пытались подставить Давида, свалив на него убийство.

А что, если это сделал Давид? Арендовавший квартиру Даниэль Ланотте мог исчезнуть, его настоящее имя знала только я. Верил ли Давид, что я не выдам его? Или тоже лежит неизвестно где, так же безжизненно, как этот неведомый покойник на его диване?

Нужно было сделать еще одно дело. Я хотела увидеть, что все-таки Давид хранил в запертых ящиках комода. Но больше у меня не было времени на аккуратную и изнурительную работу ножом. Я нашла в кладовке маленький топорик для мяса, и здесь же, среди хозяйских инструментов, отыскался гвоздодер. Мне было жаль красивое дерево, но делать нечего, и я разбила крышку комода. Потом при помощи гвоздодера отодрала обе половины расколовшейся крышки. Дерево сердито трещало. Я была уверена, что столяр, изготовивший комод, проклинает меня, наблюдая с небес за этим вандализмом.

В верхнем ящике лежал толстый конверт формата С4, запечатанный красной сургучной печатью. Никаких надписей, плотная белая бумага. Я сняла верхний ящик, чтобы посмотреть, что же находится в нижнем. Спрятанный там предмет не оказался ни револьвером, ни ножом – это была латунная подзорная труба. Вот оно что! Заглянув в нее, я увидела цветные пятна. Это калейдоскоп. Но за каким чертом Давиду понадобилось запирать калейдоскоп в ящике? Может, это вещи совсем не Давида, а принадлежат владельцу квартиры? Но что, если калейдоскоп используется в качестве тайника? В него поместится все что угодно, хоть микрофильмы, хоть наркотики.

Деревенские часы пробили половину одиннадцатого. Если я уйду прямо сейчас, то еще успею найти себе ночлег в ближайшем поселке. А как поступить с найденными вещами? В конце концов я решила взять их с собой. Убийцы не знали, что в комоде лежит нечто важное. Следовательно, я была на шаг впереди них. Спрятав калейдоскоп и конверт в сумку с одеждой, я снова позвонила Давиду. На этот раз сообщения о недоступности абонента не последовало, зато из гостиной донесся приглушенный звук телефонного звонка.

Мне не пришло в голову искать телефон Давида в квартире, хватило и того, что он не отвечает. Я тихонько вернулась в гостиную и, когда сигнал прекратился, снова набрала номер Давида. Звук доносился со стороны дивана и шел от трупа. Я осторожно приблизилась. В прошлый раз я ощупала только задние карманы брюк, но не проверила нагрудные карманы пиджака. Мобильник Давида был либо там, либо под телом.

И что мне теперь делать? Мысли совсем смешались. Пора убираться из этого дома. Зачем-то я удалила из памяти своего телефона информацию о звонках, но чем это могло помочь? Ведь когда у убитого найдут телефон, то обнаружат там звонки с моего номера. Я просто-напросто не могла позволить себе рисковать быть найденной из-за телефона. Сердце колотилось так громко, что казалось, его стук доносится до самой крепости. Трясущимися руками я наконец осмелилась обследовать нагрудные карманы пиджака покойного. Телефон лежал возле сердца. Я сунула аппарат к себе в сумочку. От него нужно будет избавиться сразу же, как только просмотрю, на какие номера с него звонили.

Я закрыла чемодан и отнесла за дверь. Извиняясь, поклонилась покойнику, потом взяла из вазы ярко-желтый тюльпан и пристроила в изголовье убитого. Неизвестно, принадлежала ли душа, обитавшая в этом теле, врагу или другу. Поначалу я не могла решить, что делать с ключами. Взять с собой? Но они свяжут меня с квартирой в Монтемасси и с трупом, так что это слишком рискованно. В двери квартиры имелось отверстие для писем, и в конце концов я опустила ключи туда. Затем осторожно завела свой «пунто» и отъехала от дома. Кто-нибудь мог следить за моими передвижениями. Только оказавшись у подножия холма за пределами деревни, я осмелилась увеличить скорость до восьмидесяти.

Мой путь лежал в сторону Роккастрады. Проехав городок, я продолжила свой путь дальше на восток, стремясь попасть на шоссе в Сиену и Флоренцию. Давид упоминал однажды, что в Чивителла-Мариттима есть хороший ресторан при отеле типа «Bed and Breakfast». Хотелось бы, чтобы там кто-нибудь еще бодрствовал. В крайнем случае могу переночевать и в машине.

Воздух долины был пропитан запахом тимьяна. В ночном небе сияли звезды, хотя по сравнению с Финляндией их расположение было немного смещено. Я пыталась не думать о мертвеце, а сосредоточиться на поиске ночлега. Прежде мне удавалось выкидывать из головы ненужные мысли, надо бы восстановить этот навык.

Улицы Чивителла-Мариттимы были извилистыми, с крутыми подъемами и спусками. Указателя к отелю нигде не было видно. Такого поворота событий я не ожидала. Пришлось возвращаться к заправке в нижней половине поселка, но она оказалась закрыта. Я оставила машину и продолжила поиски пешком. Из освещенного бара доносился шум, с десяток арабов сидели там за кружками с кофе. Когда я вошла, на меня устремились тяжелые взгляды. Бармен, судя по всему, был местным. Я спросила у него, говорит ли он по-английски.

– Совсем немного, – устало ответил он.

– «Bed and Breakfast»? – Я поднесла сложенные ладони к уху и склонила на них голову.

К счастью, мне не понадобилось изображать храп, мужчина сразу меня понял.

– Dormire! Alessandro, «Locanda nel Cassero»![5] – крикнул он официанту.

Тот взял меня под локоть и вывел наружу, а там взмахнул рукой, указывая направление вверх по склону. Я уловила, что сначала нужно идти прямо, а потом повернуть направо, но решила сперва сходить на разведку, посмотреть, где можно припарковать машину, и вообще, есть ли в гостинице свободное место.

Похожее на ресторан здание я нашла легко, но дверь была заперта. Согласно табличке, кухня выполнила последние заказы больше часа назад.

По своему опыту я знала, что рабочий день служащих ресторана вовсе не заканчивается с уходом последнего клиента. В кухне наверняка еще кто-то был. Я постучала в створку ближайшего окна, не имея ни малейшего представления, где расположена кухня. Никакой реакции. Стукнула костяшками пальцев в следующее окно – с тем же результатом. Дом вплотную примыкал к соседним, и, чтобы попасть к его обратной стороне, мне пришлось обогнуть квартал. На вывеске я заметила несколько телефонных номеров, по которым нуждающиеся в комнате могли звонить в нерабочие часы. Только я потянулась искать телефон в кармане, как дверь ресторана приоткрылась, выпуская пушистую кошку. Я спешно ринулась к двери и успела просунуть ногу в щель. Молодая женщина в белом переднике, выпустившая кошку, выглядела испуганной, однако ответила на мое приветствие. Я спросила по-английски, есть ли у них свободные комнаты. Мне повезло: она кивнула и показала на пальцах «два». Я сказала, что беру одну, не задавая вопросов о цене. Комната называлась «Belvedere», и в нее нужно было подниматься по наружной лестнице с перилами из кованого железа. Я забрала вещи из машины и попросила девушку, помогавшую мне с чемоданом, отвести меня в номер. К тому моменту я была настолько измотана, что повалилась на двуспальную кровать и не могла даже шевельнуться. Очевидно, на какое-то время я заснула, а очнулась от того, что церковный колокол пробил два часа ночи. Одежда казалась заношенной, во рту обострился вкус съеденных за ужином трюфелей. Я полезла в чемодан искать зубную щетку и пасту. Вместе с ними на пол вывалился калейдоскоп. Я заглянула в глазок. Он ничем не отличался от обычных калейдоскопов, но перед пересечением границы следовало разобрать его и изучить содержимое. Не хотелось бы, чтобы на меня набросились собаки, ищущие наркотики, или же пограничники что-то заподозрили.

Почистив зубы и ополоснув лицо, я совсем проснулась и выглянула из окна на улицу. Та самая роскошная кошка, благодаря которой я нашла ночлег, развалилась на мостовой перед рестораном с таким видом, словно ей принадлежит весь поселок. Прохожих не было видно. В другое окно просматривались долина и горы. Вдобавок ко всем моим злоключениям на стене комнаты висела репродукция со скачущим Гвидориччо. Он, казалось, насмехался надо мной. Я же стремилась покинуть Монтемасси, а вовсе не завоевывать его!

Я достала из сумочки телефон Давида. Звонков и сообщений на него не поступало, не считая моих собственных. Список прежних входящих был почти пуст: очевидно, Давид имел привычку регулярно удалять лишнюю информацию. Сохранилось только два номера – мой собственный и какой-то итальянский. Я переписала его в память моего телефона. Можно будет потом позвонить из телефонной кабинки. Список принятых звонков был пуст. Как некстати сейчас оказалась осторожность Давида!

Папку сообщений мне удалось найти не сразу: модель была незнакомая, к тому же Давид выбрал в качестве языка пользователя итальянский. В конце концов, понажимав на разные кнопки, я попала в нужное меню, но единственные сообщения были от меня. Увидев их, я на мгновение зажмурилась от стыда за собственное любовное воркование. Давид сохранил их, хотя они, очевидно, не имели для него никакого значения. В сложной ситуации он взял и исчез. А может, даже хотел выставить меня виновной в убийстве? Но в это верилось все же с трудом. Давид имел в рукаве какие-то карты, которые не хотел показывать мне. Упрямый голос внутри возражал: возможно, у Давида просто не было выбора. Не исключено, что кто-то хотел ввести в заблуждение полицию, поменяв трупы местами, и Давид сейчас лежит мертвым в квартире босоногого мужчины, как тот в Монтемасси.

В адресной книге было только четыре номера. Первым значился Лусис, но, открыв его, я увидела собственный номер. «Лусис» по-литовски значит «рысь». Мы часто шифровались в переписке, используя вместо имен слово «рысь» на различных языках. Письмо из Испании о том, что выжил после взрыва яхты в Финском заливе, Давид прислал мне с адреса lo.lynx@hotmail.com. Сейчас адресом уже не пользовались.

Остальные три номера тоже значились под названиями животных: Ханд, Касси и Кавалло. «Собака» по-шведски, «кошка» по-эстонски и «лошадь» по-итальянски. Выбирались ли эти названия с каким-то особым подтекстом? Может, выбор языка указывает на национальность владельца номера? Мой собственный номер этой логике не подчинялся. Если судить по коду страны, Собака и Лошадь были итальянцами, Кошка – финном. Я записала найденные номера в память своего телефона и на две бумажки. Потом вернулась в постель и попыталась заснуть. Но не тут-то было: на башне пробило четыре утра, а я все еще вертелась на кровати и лишь потом незаметно провалилась в восхитительную темноту без сновидений.

В восемь меня разбудили громкие разговоры на площади. Один мужчина кричал на непонятном языке, я его не распознала, другой откликался по-итальянски. Хлопали дверцы машин. Снизу из ресторана доносился запах эспрессо и свежего хлеба – именно то, что мне сейчас нужно. Я оделась, спрятала телефон Давида, бумаги и калейдоскоп в чемодан и спустилась к завтраку, который подавали на наружной террасе. Кроме меня, там были только пожилая немецкая чета и та самая пушистая черная кошка, благодаря которой я смогла накануне вечером попасть внутрь. Кошка фамильярно вспрыгнула на стол, за который я уселась, и требовательно замурлыкала, желая, чтобы ее погладили. Я вдруг вспомнила, что так же низко и громко мурлыкала Фрида, рысь, прирученная мною в детстве. Официант подошел принять заказ и не стал прогонять кошку, видя, что она мне нравится.

После еды я отправилась на прогулку. Разумно ли звонить в полицию Чивителла-Мариттима из местной телефонной кабины, если, конечно, удастся ее найти? В маленькой деревне незнакомку запомнят. Лучше добраться до Сиены. При свете дня я увидела указатель в «Локанду», он висел еще до бара. Неужели я была так невнимательна, что не заметила его? Но потом мне вспомнился грузовик, который вчера вечером стоял прямо перед указателем и загораживал его.

Со скамейки, на которую я присела, просматривались холмы с восточной стороны от города, долина внизу и вершина Монте-Амиаты на северо-востоке. Весь склон был усыпан домами. Вниз вели такие крутые и узкие улочки, что я не понимала, как машины могут на них разъехаться и как вообще выдерживают ручные тормоза. Из долины доносился приглушенный шум транспорта, идущего из Гроссето в Сиену. Было так тепло, что можно было гулять в одной рубашке без пиджака, но некоторые опасения внушали наплывающие из-за Монте-Амиаты облака.

Передо мной взметнулись ласточки, резко бросились вниз, снова поднялись ввысь на восходящем воздушном потоке. Они летали ради радости самого полета. Во дворе домика поблизости росли вьющиеся розы, на несколько сот метров впереди разлилось фиолетовое море цветов терносливы, но с таким же успехом меня могла окружать исхлестанная ветром пустыня или безжизненный лунный ландшафт. Однажды я уже думала, что Давид погиб. Тогда я пыталась жить одним днем, укладывала их, как камни, перед собой и шла по вечерам спать с нескладной благодарностью, как алкоголик за каждый трезво прожитый день. Сейчас Давид исчез, не сказав ни слова, как будто не доверял мне.

У меня были объяснения этому. Кто-то принудил Давида уехать. Возможно, ему сказали, что, если он не послушается, меня убьют. Но тем не менее он же знал, что я, как профессионал, не испугаюсь таких вещей и смогу о себе позаботиться.

Я еще немного побродила по деревне, рассматривая пейзаж с разных точек. Несколько местных жителей поздоровались со мной. В деревне сегодня был день стирки, я чуть не задела головой простыню какой-то старушки и поправила ее. Жители Чивителла не забывали об осторожности: на всех без исключения окнах, находящихся в непосредственной досягаемости, были либо решетки, либо толстые ставни. Все тут прекрасно понимали, что даже в таких идиллических условиях от опасности никто не застрахован.

В одиннадцать я покинула городок и взяла курс на Сиену. Примерно через десять километров после Чивителла свернула на проселочную дорогу и ехала до тех пор, пока не показался берег реки, извивавшейся между высокими скалами. Здесь никого не было видно. Я выключила мобильник Давида и вытащила сим-карту. Аккуратно уложила это добро в колею под левое заднее колесо «пунто» и сдала назад. Выбросив все, что осталось от телефона, в реку, я вернулась на главную дорогу. Пару километров спустя, на перекрестке, увидела указатели в сторону расположенных на востоке достопримечательностей. Монтальчино, Сан-Антимо… В последнем из них Давид нашел безопасное место – монастырь! Возможно, его друг, брат Джанни, мог бы помочь мне.