5

Насчет того, где мне разместиться, я поначалу приняла самое простое решение: вскочила в автобус номер 615 и вышла на пересечении Мякеланкату и Коскелантие. Ключей от квартиры тетушки Воутилайнен у меня не было, к тому же я не сообщила о своем приезде. Конечно, у тетушки был мобильник, но она пользовалась им только в экстренных случаях, а так предпочитала общаться по стационарному телефону. На мой звонок в дверь никто не ответил, так что я позвонила на тетушкин мобильник. Сработал автоответчик. Я оставила сообщение о том, что вернулась, сначала на него, а потом на автоответчик домашнего телефона. И решила зайти в «Кяпюгриль» – поразмыслить над кружкой пива, хотя хорошо знала, что алкоголь никогда еще не давал добрых советов, только побуждал ко всяческим глупостям.

После второй кружки я настолько уверилась в своих силах, что решила пойти ночевать в гостиницу «Торни». Находясь в Финляндии, Давид охотнее всего останавливался в «Торни», так что там я буду чувствовать себя ближе к нему, чем где бы то ни было. К тому же «Торни» – наиболее удобное и безопасное место, чтобы исследовать наконец содержимое конверта.

Мне досталась комната на десятом этаже, с прекрасным видом из окна. Я чуть не ляпнула дежурному на ресепшене, что на этот раз в моей комнате не разыграется никаких сексуальных сцен, потому что мой любовник исчез в неизвестном направлении. Номер был одноместный, но Давид вполне поместился бы рядом со мной в постели под одним одеялом. На юге был виден парк Старой церкви и башня церкви Святого Иоанна; чувствовалось, что море окружает Хельсинки со всех сторон. После маленьких тосканских деревень город казался огромным.

Я открыла мини-бар и призадумалась, не выпить ли еще пива. Внутренний голос подсказывал, что стоило бы исследовать конверт Давида прежде, чем я окончательно опьянею. Если смотреть поверх здания «Сокоса» в сторону железнодорожного вокзала, можно увидеть парк аттракционов «Линнанмяки». Наконец я подняла калейдоскоп к глазам как подзорную трубу, и городской вид сменился круговоротом цветных кусочков стекла. У нашего соседа Хаккарайнена в Хевосенперсет был калейдоскоп, которым я, тогда совсем еще маленькая девочка, восхищалась. Собственного калейдоскопа я не получила, так как у дяди Яри было туго с деньгами, их хватало только на самое необходимое.

Между предохранительным стеклом калейдоскопа и крутящейся частью оставалось пустое место, но, поскольку кусочки стекла двигались беспрепятственно и были видны целиком, вряд ли в промежутке было что-то спрятано. Раньше или позже, но нужно будет разбить вещицу. Я выбрала вариант позже и переключилась на конверт. Он был запечатан красным сургучом, который требовалось разломать. В моей косметичке нашлись маникюрные ножницы, вполне годящиеся для такой задачи. И именно тогда, когда я принялась резать бумагу, зазвонил телефон. Я ответила: вызов был от тетушки Воутилайнен.

– Хилья, золотце, ты в Финляндии!

– Приехала сегодня.

– Все хорошо? Разве ты не должна была задержаться дольше?

– Планы изменились. Ты где?

– На экскурсии для пенсионеров в Туури и Ахтари. Осматриваем местные достопримечательности: сельский магазин и диких животных. Здесь есть и твои любимые рыси.

– Передай им привет. Можно будет пару раз переночевать у тебя, когда вернешься?

– Можешь идти ко мне хоть сейчас. Ключ я оставила Ооне Нюканен с нижнего этажа, она почти все время сидит дома с маленьким ребенком. Я ей позвоню и попрошу, чтобы она дала тебе ключ.

Я заверила, что не стоит беспокоиться и я приду только завтра, когда она уже будет дома. Даже если тетушка и удивилась моей немногословности, расспрашивать не стала. Мне нужно придумать для нее какую-нибудь складную версию произошедшего в Италии. Не хотелось бы подвергать ее опасности.

Я вернулась к конверту. Крошки красного сургуча посыпались на стол. Вдруг я похолодела, осознав, что не пользовалась перчатками ни сейчас, при вскрытии конверта, ни раньше, когда пыталась обнаружить странности у калейдоскопа. Мои отпечатки пальцев есть только в Академии частной охраны Куинса, там их брали исключительно для внутреннего использования в учебных целях. Майку Вирту я доверяла как скале, но остальной персонал академии мог оказаться продажным. Возможно, и в архивах ЦРУ, и в ФБР имеются мои отпечатки, но их агенты вряд ли принадлежат к тем людям, кто преследовал Давида, а с ним также и меня. И едва ли стоит опасаться какой-либо угрозы от членов организации по другую сторону железного занавеса.

Внутри конверта находился еще один, совершенно обычный коричневый конверт формата С4. На нем торопливо-небрежным почерком было написано одно слово «Давид». Конверт был заклеен. Я вскрыла, в свою очередь, и его. Когда внутри обнаружился уже третий конверт, на этот раз размера С5, обернутый воздушно-пузырьковой пленкой, мне стало казаться, что я играю с матрешкой, получая уменьшенную копию предмета, которые когда-нибудь закончатся и я останусь ни с чем. К моей радости, под пузырьковой пленкой наконец прощупывалось что-то квадратное и твердое. Я нетерпеливо разорвала конверт, бумажные обрывки разлетелись по полу. В пакете лежали два маленьких свертка из папиросной бумаги. Развернув тот, что побольше, я обнаружила пеструю бело-фиолетовую флешку.

Я не возила с собой в Тоскану ноутбук, потому что хотела заниматься там только Давидом. Мой лэптоп остался на Унтамонтие. В холле отеля, вероятно, можно было найти компьютер, но я не осмелилась приступить к изучению содержимого флешки в публичном месте. В другом свертке лежал гораздо меньший предмет – это было кольцо, узкий золотой ободок с тремя красными камнями, явно рубинами. По размеру кольцо, несомненно, было слишком мало Давиду и предназначалось для женского пальца. Я его примерила: подошло только на безымянный палец, второй сустав проходил туговато. Гравировки на кольце не было.

Неужели Давид купил его мне? Собирался ли он сделать предложение? В Финляндии не принято, чтобы мужчина покупал обручальное кольцо, самостоятельные финские женщины хотят выбирать украшения сами. Мне даже не нравились рубины, они чересчур напоминали капли крови. Но откуда бы Давиду это знать? Мы с ним не говорили о подобных вещах. Вдобавок каждый из нас понимал, что нет никакой возможности узаконить наши отношения. Чем меньше информации о Давиде находится в реестрах, тем лучше. Брак же, заключенный им в качестве Даниэля Ланотте, нельзя было бы считать законным, так как официально Давид имя не менял.

Возможно, объяснение, почему здесь это кольцо, найдется на флешке. Холл гостиницы как место для чтения отпадал, но есть же в Хельсинки интернет-кафе. Хотя и к ним я относилась недоверчиво. Может, пойти в Кяпюля и взять ключи от квартиры тетушки Воутилайнен? В любом случае за комнату мне придется заплатить.

Решила пойти осмотреться. Почистила зубы, чтобы избавиться от противного вкуса пива во рту, сменила пропотевшую в дороге рубашку на чистую. Взяла с собой и кольцо, и флешку, положила их в бумажник, в отделение для мелочи. Давид острил, что бумажник у меня большой, как у мужчины. В этом было свое преимущество, так как я могла пользоваться им и в тех случаях, когда переодевалась в своего alter ego Рейску Рясянена. Нужно было только не забывать поменять свои права на неуклюжий дубликат Рейски, что заключало в себе определенный риск: если бы мои махинации обнаружились, я могла схлопотать обвинение в подделке документов и потерять лицензию. В данный момент права Рейски вместе с остальной его экипировкой находились в сейфе моего домика в Хевосенперсете, где я хранила оружие, на ношение которого имелось разрешение. Сейф мог выдержать хоть попытку взлома, хоть пожар. Мне не приходилось принимать облик Рейски после того, как год назад в январе я ездила к Давиду в Испанию. Мое второе «я», эта нагловатая, вызывающая персона, порядком мне наскучило.

Выходя из номера, я почувствовала в кармане вибрацию мобильника. Выудив телефон, увидела незнакомый финский номер и не стала отвечать. А ведь это мог звонить и Давид. Я закрыла дверь и подождала. Через минуту на экране появилось уведомление о том, что на автоответчике оставлено сообщение. Я набрала его код.

– Хилья, привет, это Моника. Позвони, когда сможешь. Я сейчас в Финляндии, вернулась насовсем. Дела у меня не очень.

Моника говорила на финском, и ее голос звучал более пронзительно, чем когда она разговаривала на родном шведском языке.

Я сразу же перезвонила.

– Привет, Моника! Не узнала твой номер. Как дела?

– У меня новая симка. А от старой я отказалась. Ты еще в Италии?

– Хочешь верь, хочешь нет, именно сегодня прилетела в Финляндию.

Я отправляла Монике письмо по электронной почте еще до отъезда в Тоскану. Мы много лет не виделись: уже почти четыре года Моника содержала ресторан в самой бедной провинции Мозамбика, где бесплатно кормила голодающих. Ее отказ от карьеры высококлассного повара в свое время привлек немало внимания, Монику считали то ли сумасшедшей идеалисткой, то ли миллионершей, которая может себе позволить бросать деньги в бездонный колодец помощи развивающимся странам. Истина лежала в области иных материй, в наше время о них мы почти не вспоминаем.

– Ты сейчас в Хельсинки? Если у тебя есть время, мы могли бы увидеться хоть сегодня. Лучше я расскажу тебе про мои дела при встрече. До поры до времени я устроилась в квартирке моего кузена на Юрьонкату, он до конца мая будет в Индии.

– На Юрьонкату. Не может быть! Я в «Торни», совсем рядом. И могу прийти хоть сейчас. У тебя есть компьютер?

Моника фон Херцен была одной из тех немногих, кому я доверяла. Возможно, даже единственной в данный момент: Давид своим внезапным исчезновением поставил под сомнение мое доверие к нему.

– Есть. Я буквально напротив. Можешь переночевать у меня, нет необходимости платить за гостиничный номер. Код на двери шестьдесят шесть – шестьдесят четыре.

– Там видно будет. Скоро увидимся!

Только в гостиничном лифте у меня в сознании откристаллизовалось главное из нашего разговора с Моникой. «Дела у меня не очень». Размашистым шагом я преодолела несколько десятков метров до временного пристанища Моники и набрала код на двери. Лифт стоял на верхнем этаже, а кузен Моники жил, согласно списку жильцов, на втором, так что я взбежала по ступенькам. Встреча с Моникой была именно тем, в чем я нуждалась. Она уже много раз уговаривала меня приехать к ней в Мозамбик погостить, но я вместо этого использовала все свободные деньги для поездок к Давиду.

Открывшая мне дверь женщина казалась знакомой и в то же время чужой. Отправляясь в Африку, Моника подстригла свои светлые волосы даже короче прежнего, вместо «польки» сделала «под мальчика». Ее кожа хорошо притягивала загар, поэтому Моника всегда выглядела так, будто только что возвратилась из двухнедельного морского круиза. Она была не слишком высокой, где-то метр шестьдесят, и на ее спортивной фигуре никогда не сказывались те деликатесы, которые она готовила.

Теперешняя Моника выглядела замученной. Под густым загаром угадывалась болезненная бледность. Морщинки вокруг глаз и рта углубились не от частых улыбок, а от чего-то иного. Выгоревшие до белизны волосы были стянуты в два жидких хвостика по сторонам головы. Моника стала совсем хрупкой; когда мы обнялись, она на ощупь показалась мне почти истощенной.

– Привет, Хилья! Как прекрасно, что ты быстро пришла. Проходи.

Моника снова обратилась ко мне по-фински. Как следует шведский я выучила, только когда работала на нее. В детстве, в Восточной Финляндии, а потом в Нью-Йорке моему школьному шведскому не было применения, и поначалу он был для меня именно языком Моники. Потом он стал также и языком Давида, причем настолько сильно ассоциировался с ним, что отдельные слова вызывали у меня в голове образ Давида, его интонацию. Иногда это было радостно, иногда мучительно. Даже лучше, что Моника говорила сейчас по-фински.

Квартира дома в стиле модерн была неожиданно ярко обставлена. Кузен Моники собирал струнные музыкальные инструменты и изображения Будды, и я опасалась, как бы чего не разбить. Я села на низкую софу, обитую шелком, Моника осторожно опустилась на другую такую же напротив меня.

– Чай уже настаивается, – сказала она. – Ты же по-прежнему предпочитаешь чай, а не кофе?

Сейчас мне не помешала бы рюмка чего-нибудь покрепче. Моника осторожно устраивалась с ногами на диване, и было тяжело смотреть на ее замедленные движения.

– Мне казалось, ты пробудешь в Тоскане довольно долго. Во всяком случае, так я поняла из твоего электронного письма.

– Не всегда получается так, как планируешь. Давид опять выкинул фокус с исчезновением.

– Что ты имеешь в виду? – Моника резко вздохнула и вздрогнула, как от боли.

Я не знала, что именно стоит рассказывать. Со стороны мои поступки выглядели безответственными и безрассудными. Возможно, самым лучшим было бы связаться сначала с официальными лицами – или официальным лицом. Я же не могла оставить исчезновение Давида без последствий.

– Давид взял и пропал. У него все время земля горит под ногами. И он не признается, кто у него на хвосте.

Я не рискнула рассказывать Монике всю правду о Давиде и его делах по телефону или электронной почте, так как сообщения очень легко могут попасть не в те руки. На прошлое Рождество я отправила ей посылку, в которую спрятала письмо. Там я в основных чертах описала род деятельности Давида, конечно же не называя его по имени.

– Давид не доверяет мне, и сколько ни разговаривай об этом, слова ничего не изменят. А ты? Что заставило тебя вернуться в Финляндию?

Моника с трудом встала; казалось, у нее нет сил разогнуться.

– Чай, наверное, уже заварился. Я на минутку.

Несмотря на многочисленные ковры на полу гостиной, было слышно, как шаркают ее сандалии. На паркете в коридоре шаги Моники издавали совсем странный звук – будто она каталась по паркету на коньках. Может, нужно пойти помочь? Издали, вероятно из кухни, послышался стук: что-то упало, но не разбилось. Вскоре Моника принесла поднос: чайник, две чашки с блюдцами, розеточка с медом и тарелка с печеньем. Но Моника едва держала свою ношу, словно та весила килограммов двадцать. Я поднялась, взяла у нее поднос и поставила на журнальный столик. Руки у Моники тряслись от напряжения.

– Ну, теперь выкладывай, что с тобой случилось!

– Я бы, конечно, рассказала, если бы только могла. – Моника грустно улыбнулась. – Никто точно не знает. Доктора в Мапуту сначала сказали, что речь идет о кишечной инфекции, потому что организм не принимает никакой пищи. Потом начали проявляться симптомы мышечной дистрофии. Я приехала в Финляндию, чтобы пройти более подробное обследование. Никак не хотела оставлять мою кухню, но Жоау обещал продолжить наше дело, даже если я не смогу вернуться.

– Жоау? – Моника упоминала имя этого мужчины в телефонных разговорах и по электронной почте, я считала, что это ее любовник.

– Жоау. – К ней вернулась грустная улыбка. – Это мой партнер. Ему сорок, он католик, у него в Мапуту жена и пятеро детей. Это, конечно, не было препятствием к нашим отношениям. Возможно, моя болезнь из-за него. Я знала, что у нас никогда не получится что-то большее. Но сердце и ум не смогли оторвать меня от этой любви. А вот тело надломилось и заставило уехать. Может, в сотнях километров от него мне удастся выздороветь.

Ее руки наконец перестали дрожать, и она наклонилась налить чай. Красный цвет ройбуша дышал саванной, по комнате поплыл умиротворяющий аромат.

– Где уж нам найти счастье с мужчинами, – усмехнулась я. – Как оценивают твое состояние доктора? Это что-то… серьезное?

– Завтра только пойду на первый прием. Ты же знаешь, я всегда избегала частных врачей! Несправедливо, что богатым доступно более качественное медицинское обслуживание. Но сейчас, когда я попала в трудную ситуацию, мой идеализм сошел на нет. Послушно несусь в «Мехиляйнен». – Моника поднесла чашку к бескровным губам. – Но я вовсе не сижу без дела в ожидании приговора врачей. Хочу что-нибудь придумать. Я еще в Мозамбике начала узнавать о ресторанах, выставленных на продажу. Собираюсь открыть «Чез Моник» снова. За время моего отсутствия экологически чистая пища и национальная кухня стали настоящим трендом, так что спрос будет достаточный. Сейчас пытаюсь придумать, как соединить нехитрые африканские блюда с финскими крестьянскими традициями.

– Каша с простоквашей и маниока? – Мне было совершенно необходимо заставить Монику улыбнуться, хоть чуть-чуть, и моя глупая болтовня помогла.

– Ты много рассказывала, как дядя Яри кормил тебя в детстве. Вы питались тем, что могли найти сами, ловили рыбу и собирали ягоды. А мясо из магазина получала только эта рысь…

– Фрида. – Произнося это имя, я по-прежнему ощущала трепет.

Боль от потери Фриды не пройдет никогда. Мама, дядя Яри, Фрида… И Давид опять исчез неизвестно куда. Моника не должна меня покинуть!

– «Чез Моник» или, быть может, «Столовая дяди Яри»? Принимаются предложения для названия нового ресторана! – Глаза Моники опять стали прежними, в них засветилось вдохновение. – Ты ведь снова без работы? Сильная, энергичная и способная при необходимости выполнить задачи блюстителя порядка женщина без места не останется. Считай, что я тебя уже наняла.

Именно этого я и хотела. Время, когда я работала на Монику, было лучшим в моей жизни. Я тогда нуждалась в какой-то цели, мое существование после смерти дяди Яри сводилось по большому счету к бессмысленному блужданию с одного рабочего места на другое. Я ничего не сказала, только кивнула. Моника начала фонтанировать идеями об устройстве ресторана. Она явно старалась прогнать из мыслей возможность, что серьезно больна и болезнь может воспрепятствовать ей осуществить эти идеи. И я тоже не хотела об этом думать. Планы Моники полностью меня поглотили, и только спустя долгое время я вспомнила, что мне нужен компьютер. Моника пригласила меня переехать к ней. Ее кузен возвратится из Индии в конце мая, к этому моменту Моника уже успеет найти нам постоянную квартиру. Мы с ней обе были одинокими душами, потому и привязались друг к другу.

Но я сказала, что этой ночью вернусь в «Торни», ведь номер оплачен. К тому же мне хотелось побаловать себя пейзажами Хельсинки и спокойно поразмыслить. Когда узнаю, что находится на флешке Давида, тогда решу, о чем можно рассказать Монике. Я попросила взаймы ее ноутбук на одну ночь.

Моника знала меня достаточно хорошо и догадывалась, что я занимаюсь какими-то сомнительными делишками, тем не менее согласилась дать мне ноутбук. Я обещала быть у нее завтра не позднее раннего вечера, как только заберу часть моих вещей от тетушки Воутилайнен, а Моника вернется от врача. Я предложила сопровождать ее, но она заверила, что справится одна. И я отправила ее спать. Рвение испарилось из ее глаз, она снова была бледной, как тесто для булочек.

В «Торни» у единственного высотного лифта выстроилась очередь из японских туристов. Я отправилась было карабкаться по ступенькам, но, поднявшись на пару этажей, наткнулась на турникет. Мне, конечно, ничего не стоило перепрыгнуть через него и продолжить путь, но я не хотела вызывать излишнего внимания, поэтому развернулась и на цыпочках сбежала вниз по лестнице. В лифт заходили последние стройные японки. Я втиснулась вслед за ними. Они были примерно на сорок сантиметров ниже меня и так совсем по-птичьи тонкокостны, что я могла бы одним движением сломать им запястье или шею. Устояв перед соблазном выпить стаканчик в баре, я вышла на своем этаже. Вечерний сумрак опустился на Хельсинки, огни зажигались и мерцали на улицах и в парках, далеко в море виднелась яхта, украшенная яркими лампочками: вероятно, там что-то праздновали. Давид тоже был яхтсменом… Чертов Давид! Пришло наконец время выяснить все, что он от меня скрывает!

Я включила компьютер. На рабочем столе появилась картинка с изображением блюда фруктового салата: апельсины, манго, медовые дыни и кумкваты сияли разными оттенками оранжевого, желтый цвет лимона и ананаса спорил с рдеющими вишнями и клубникой. Это был энергетический образ Моники, она его выбрала много лет назад и до сих пор не чувствовала потребности что-либо менять. На своем компьютере я никогда не использовала фоновых картинок или заставок, они могли бы рассказать обо мне лишнее. К тому же у меня не было в электронном виде той картинки, которую я хотела бы поместить. Мне осталось лишь несколько старых выцветших фотографий Фриды, которые дядя Яри напечатал в Куопио: в фотостудиях Оутокумпу или Каави снимки с рысью гарантированно вызвали бы нежелательные вопросы. Я хранила эти фото в маленьком пластиковом конверте, вложенном между страницами календаря, и показывала их лишь самым близким людям. В Испании мы с Давидом даже повесили на стену снимок, где Фрида положила голову мне на колени, а я чешу ее за ухом. Разглядывая это изображение, я снова слышала мурлыканье Фриды и ощущала, как ее теплая мягкая шубка то приподнимается, то опадает под моей ладонью.

Ноутбук Моники раздражающим плимканьем объявил, что готов к использованию, и я немедленно отключила звук. Всунула флешку Давида в USB-порт. Просмотреть файлы… Было трудно пользоваться трекболом, пришлось долго тыкаться, прежде чем получилось кликнуть «вперед». На флешке обнаружился всего один файл, сохраненный за неделю до моего приезда в Тоскану. В заголовке почему-то стояло слово «медный». Я открыла файл и выругалась.

Текст был на русском. Прокрутив дальше, я наткнулась на карту. Здесь, по крайней мере, большинство обозначений было на шведском, кое-где с переводом на финский. Уже с первого взгляда изображение местности показалось знакомым; приглядевшись внимательнее, я поняла: это место в нескольких километрах от моей избушки в Торбаке, зона отдыха в Коппарняси и его архипелаг, а также территория гольф-клуба «Пикала».

Следующая карта являлась, очевидно, неким архитектурным проектом: та же местность, но все выглядело совсем иначе. К естественным островам прибавились искусственные, прежде почти незастроенные берега Коппарняси заполнились зданиями: одни явно были частным жильем, другие крупными центрами. По всей карте тянулась, словно забор, разграничительная линия, продолжаясь также и на море. Владений гольф-клуба эта карта не затрагивала.

Я попыталась прочитать по складам текст над картой. Мое знание русского ограничивалось алфавитом и кое-какими общеупотребительными выражениями, но, поскольку у меня не было практики уже больше года, я порядком все позабыла. Но слова «дом» и «квартира» я, по крайней мере, поняла. Большое здание в центре, скорее всего, являлось концертным залом.

Вернувшись к картам, я прокрутила дисплей вниз. Очевидно, файл был отсканирован с какого-то бумажного документа, под картой виднелась надпись от руки по-фински. Она была сделана неразборчивым почерком, и знание грамматики у писавшего оставляло желать лучшего.

«Разрешения по окружающей среде. Кто решает? Следующий министр? От русских опасности нет. Возвращение в Порккала. Спроси об избирательном фонде. Лучше ли теперешний партнер, чем прошлый. Анализ рисков лучше, чем с Васильевым».

На нижнем поле файла размещался логотип. Он был знаком мне как по многоотраслевым фирмам, так и по репортажам о финансировании выборов. Название АО «Дело Уско»[11] и символическое изображение несколькими линиями архитектурных элементов античного храма. Уско Сюрьянен, владелец акционерного общества, был деловым партнером Бориса Васильева. Васильев нашел свою погибель на яхте Сюрьянена «I believe», когда Давид взорвал ее вместе с экипажем. Сюрьянен отрицал, что ему что-либо известно о деятельности Васильева, связанной с угрозой газопроводу на Балтийском море, их объединял только план строительства международного курорта в Котке на Хиденниеми. Но что Сюрьянен собирался делать в зоне отдыха Коппарняси и почему его бумаги оказались у Давида?

6

Я проснулась в четыре утра и встала посмотреть в окно. Было такое чувство, будто Давид где-то поблизости и хочет срочно сказать мне что-то важное. Проверила телефон и электронную почту – абсолютно ничего. Город спал; пожалуй, был самый тихий час суток. По дороге двигалось всего несколько машин, у парка Старой церкви маячил одинокий прохожий. Я совсем не верила во всякие сверхъестественные вещи вроде телепатии, тем не менее попыталась «открыть» свое подсознание сообщению Давида. Единственное, что пришло мне в голову, был приказ: «Позвони Лайтио и расскажи о трупе Карло Дольфини».

Хм. Это я собиралась сделать и сама, хотя знала, что могут возникнуть проблемы. Со старшим констеблем Центральной криминальной полиции Теппо Лайтио нас связывали особые отношения любви-ненависти. Вероятно, я больше нравилась Лайтио, чем он мне. Во всяком случае, меня безмерно разозлило, когда Лайтио догадался о моем чувстве к Давиду. Не терплю людей, которые проникают в мою душу.

Заснуть не получалось, и я открыла одолженный ноутбук. Я не просила в отеле пароль для доступа в сеть, но в самом центре Хельсинки хватало незащищенных беспроводных сетей. В их использовании заключался определенный риск, но нет ничего необычного в том, что кто-то интересуется бизнесменом Уско Сюрьяненом.

Его фамилия красовалась то в заголовках желтой прессы, то в экономических новостях. Сюрьянен заработал состояние на торговле автомобилями в 1980-х годах и расширил сферу деятельности, занявшись недвижимостью в застойное время начала 1990-х. Он безрассудно покупал имущество разорившихся предприятий, опустевшие офисы и расформированные деревенские школы, словно в первый раз играющий в «Монополию» младшеклассник, который не знает таблицы умножения и ничего не понимает в правилах. Ему удивительно повезло: после окончания застоя часть недвижимости он выгодно перепродал, другую превратил в коттеджные поселки, дома престарелых и караоке-бары. Усадьбу на Хиденниеми в Котке он увел из-под носа у моей прежней работодательницы Аниты Нуутинен, а сейчас планировал застройку на земле тщательно охраняемого частного клуба. К сожалению, соседи не захотели продавать участки. В интервью для местной газеты Сюрьянен сетовал, что в Финляндии отсутствуют коттеджные поселки класса «All inclusive», где мировые суперзвезды и местные «дерзкие и красивые» могли бы проводить свободное время, не натыкаясь то и дело на слишком любопытных граждан. По словам Сюрьянена, многие состоятельные люди предпочли бы отпуску в Провансе или на Карибах отдых в родной стране с ее прекрасной экологией, если бы только могли быть уверены, что не станут объектом навязчивого внимания, отягчающего их будни. Сюрьянен знал, о чем говорил: круглый год в его бассейне не ощущалось недостатка в молодых цветущих девушках, у которых главным мотивом для знакомства с мультимиллионером было стремление вытянуть из него деньги. Вероятно, Сюрьянен извлек урок из своих ошибок и теперь искал конфиденциальности частной жизни. Со своей второй женой он расстался прошлой осенью, и уже через пару недель газеты заговорили о его новой любви – двадцативосьмилетней модели из России. Но о ней не было известно ничего, кроме имени – Юлия.

О событиях, приведших к взрыву яхты «I believe», а также к смерти своего бизнес-партнера Бориса Васильева и тех, кто на него работал, Сюрьянен осторожно молчал. Он был приятелем и спонсором многих ведущих политиков, в том числе прежнего премьер-министра; пожалуй, они убедили его, что политическая безопасность страны требует хранить в тайне происходящее за кулисами. Скорее всего, общественность не одобрит методов властей.

К какому времени относились заметки Сюрьянена о Коппарняси? Документ был записан на флешку этой весной, но создан мог быть гораздо раньше, когда Давид работал в Хиденниеми у Бориса Васильева телохранителем и штурманом. Столкнувшись с Давидом в Коппарняси, я воображала, что он следит только за мной, но, очевидно, для исследования территории у него была и другая причина. Я проверила, не изменился ли за последние годы логотип фирмы Сюрьянена, но это оказалась та же колонна из трех полосок, что использовалась с 1986 года. Сейчас это смотрелось почти как ретро.

Сюрьянен знал Давида… Верил ли он, что Давид погиб при взрыве «I believe»? В Финляндии о роли Давида были осведомлены лишь несколько человек. Политики из самых верхов считались надежными людьми, но вдруг тайна ненароком сорвалась с языка в беседе с приятелем по сауне? Майк Вирту пришел в настоящий ужас, когда услышал от меня о культуре посещения сауны, бытующей среди финских политиков. Идти нагишом в парную с руководителями соседних стран? Разве финны не понимают, какие здесь таятся возможности для скрытой съемки и шантажа? И вообще, разумно ли человеку, занимающему руководящий пост, выставлять себя напоказ таким, каким его создала природа? В ситуации переговоров это может поставить его в невыгодное положение. Эдвардо, со свойственной ему прямотой, спросил у Вирту: имеет ли он в виду, что мужчина с меньшим членом теряет в своем авторитете по сравнению с тем, кто снаряжен инструментом побольше? Майк кивнул, и я была почти уверена, что одновременно он покраснел. Мне пришлось рассказать всему курсу, как в Финляндии во время длинных сеансов сауны ведется бизнес, а Майк поручил нам составить список факторов риска для этой ситуации.

Жара и нагота были не единственными вещами, которые заставляли Майка озабоченно покачивать головой. Его неодобрение вызывали и огонь в камине или в печи-каменке, и кипящая вода при температуре, зашкаливающей за сто градусов (двести двенадцать по Фаренгейту), а тем более перепад температур, когда выходишь из сауны на мороз охладиться. Когда я рассказала, что переговоры иногда прерывают, чтобы поваляться в сугробе или поплавать в проруби, и что посетители сауны временами изрядно напиваются, Майк объявил, что он, как телохранитель, просто запретил бы своему подопечному участвовать в этом ритуале. Я же заслужила уважение однокурсников: вот так выдержка у финнов! Раздеться догола в присутствии совершенно чужих людей, да еще окунаться в ледяную воду. Некоторые однокурсники настойчиво просили меня составить им компанию для похода в сауну – в Нью-Йорке ведь есть все что угодно, даже финская сауна. Мне не составило бы труда показать им, что такое настоящая сауна.