СКЛЕПЫ РОГИРРЫ

Ксин шел напрямик, ничего не видя и ничего не соображая. Превращение постепенно отступало. Наложенные на него чары потихоньку связывали его демоническую натуру, отодвигая ее в глубь подсознания и позволяя выйти на волю человеческой стороне его души. Он снова становился человеком, по крайней мере внешне, однако таившееся в нем зло не было еще побеждено. Напротив, оно лишь усилилось, хотя и было крепко связано магическими узами.

Добравшись до берега какого-то болотистого ручейка, он споткнулся, упал лицом в воду и так и остался. Он пролежал в воде до рассвета, пока не начали вновь работать легкие. Ксин захлебнулся и вскочил. Он долго откашливался, потом уже более осмысленно огляделся вокруг.

Он осторожно попытался привести в порядок мысли, в поисках каких-либо воспоминаний. Что-то с ним случилось… Но что? Он вспомнил вампира, Редрена и тут же вскочил на ноги. Зов Присутствия! Где он? Он начал прислушиваться. Ничего. Все исчезло…

А может быть, и нет. Он чувствовал себя совершенно разбитым, ему казалось, будто душа его растерзана в клочья… Может быть, это пройдет? Где-то в глубинах разума блуждало ощущение того, что он совершил нечто ужасное. Котолак посмотрел на себя. Одежда в лохмотьях. Рубашки, собственно, не было вообще, от нее остался лишь обрывок левого рукава. Штаны держались чудом, от сапог отвалились подошвы.

Неужели он попробовал человечины? Не может быть! Ничего подобного он не помнил. Откуда же эта мысль? Что произошло? Его вез мастер Якоб, а потом он очнулся в воде… Нужно найти палача… Нет! Нужно идти на юг, за вампиром. Когда он немного придет в себя, он должен снова ощутить его Присутствие. Что-то все-таки случилось…

Раздумывать над этим не было никакого смысла. Котолак перешел через ручей и двинулся в сторону лесов Рогирры. По мере того как к нему возвращались силы, он ускорял шаг. Около полудня он уже прекрасно себя чувствовал. В одной из деревень по дороге он украл одежду и пару крестьянских кожаных лаптей, напоминавших высоко зашнурованные сандалии. Удивительно, но он совершенно не чувствовал голода – как будто недавно весьма сытно пообедал… Впрочем, об этом лучше было не думать! К счастью, вскоре он почуял Присутствие преследуемого вампира. Первая же волна возбуждения превратила его руки в кошачьи лапы. Ксин удивленно уставился на них. Никогда прежде Превращение не происходило с ним столь легко…

Комендант Дины нахмурил брови.

– Может быть, это лишь передовой отряд? – спросил он.

Разведчик отрицательно покачал головой:

– Нет, господин, по крайней мере половина легиона. Дальше я не считал, чтобы поскорее прибыть с известием.

– Пол-легиона между нами и Диной! – Сагино ударил кулаком по столу. – Этого следовало ожидать! Когда принц ушел с легионом в Пустые Горы, дорога к Дине стала открытой. Они знают, что Гесрен без приказа и подкрепления из Кемра и носа не высунет, и бросили основные силы на Дину… – размышлял он вслух.

– Нужно вернуть наши корабли, пусть придут с помощью, – отозвался один из присутствовавших в палатке сотников.

– А я отправил с ними треть наших людей… – Сагино скрипнул зубами. – Беги, Яно, пошли немедленно за ними трех гонцов. Пусть прикажут Форпарту все бросать и идти к нам на помощь. Пусть берет всех, кто способен держать оружие.

– А корабли?

– К дьяволу их! Сжечь! Или нет… В конце концов, мы ведь намерены выиграть это сражение… Пусть Форпарт оставит там несколько человек, которые в случае чего их подожгут.

– Ты сказал «сражение», господин? – Сотник Яно выжидательно посмотрел на него.

– Да, мы примем бой. С таким количеством повозок и вдали от дороги у нас нет шансов успеть в Дину раньше островитян. Оставаясь здесь, мы выигрываем несколько часов на подготовку, прежде чем нас найдут. Иди, Яно, пошли гонцов и созови офицеров на совет.

– Так точно, господин! – Сотник быстрым шагом покинул палатку.

Четверть часа спустя комендант Сагино обвел решительным взглядом лица своих подчиненных. Седые волосы и твердость во взоре делали его похожим на старого волка.

– У нас тысяча шестнадцать человек, сто двадцать повозок и дюжина баллист, – сообщил он. – Островитяне имеют над нами трехкратный перевес, из чего следует, что они не станут ждать, пока мы на них нападем. – Он холодно улыбнулся. – Мы поставим повозки прямоугольником, упираясь одной стороной в берег реки. – Он показал место на карте. – Со стороны дороги поставьте повозки в три ряда, лишь вдоль реки хватит одного. По коротким сторонам будут открыты проходы для конницы, поставьте повозки там так, чтобы их можно было передвигать. По углам прямоугольника, возле проходов, встанет по шесть баллист. Сколько у нас конницы?

– Триста пятьдесят конников, господин, вместе с теми, кто сядет верхом на тягловых лошадях…

– Поделить их на две группы и выстроить у проходов. Пятьсот пеших обороняются со стороны дороги, остальные защищают проходы и берег реки. За дело, рыцари!

Хватит с нас магии. Пришло время старой доброй стали!

Офицеры выбежали из палатки. Чтобы выполнить распоряжения коменданта, им потребовалось около трех часов. Повозки расставили в соответствии с планом, связали их цепями, заблокировали колеса. Из стоявших на краю прямоугольника выгрузили содержимое и сложили его в выкопанных ямах. Землей заполнили мешки и ящики, которыми прикрыли баллисты и укрепили первую линию повозок. Все это время на площадке внутри прямоугольника царила суматоха, временами превращавшаяся в хаос. На время приготовлений нужно было вывести наружу лошадей. Постепенно все предметы и люди оказались на своих местах. Возле баллист сложили груды свинцовых ядер величиной с кулак, в землю воткнули большие арбалетные стрелы длиной в локоть. Самые длинные и тяжелые, предназначенные для стрельбы по толпе, стрелы с раскидистыми наконечниками, напоминавшими якоря из сабель, положили так, чтобы острия торчали над верхушками укреплений.

Началось томительное ожидание.

Солнце миновало зенит, и дневная жара начала постепенно спадать. Солдаты перестали прятаться в тени лагеря.

– Хорошее время для битвы, – сказал Сагино сотникам, стоявшим вместе с ним на одной из пустых повозок.

В начале второго часа пополудни в зарослях между лагерем и дорогой на Дину что-то зашевелилось.

– Луки на изготовку! – приказал комендант. – Короткие стрелы!

Заскрипели рычаги натяжных механизмов баллист. Между длинной стороной лагеря и рощицей молодых деревьев и кустов тянулось около трехсот шагов открытого пространства, на котором была выкорчевана большая часть растительности. По другую сторону поля сверкнула сталь.

Волна вооруженных людей выплеснулась на край прибрежной равнины. Шеренги, колонны, отдельные группы начали выстраиваться с трех сторон лагеря. Зелено-голубые знамена Империи обозначали места сбора отдельных сотен.

– Целиться в самую большую группу! – крикнул Сагино и, подождав немного, скомандовал: – Стрелять!

Свистнули тетивы, и первая дюжина стрел помчалась в сторону врага, вонзившись в толпу островитян. Упал ли кто-либо из них, заметить не удалось. Ответом был нарастающий гневный рев, тут же перешедший в мрачный ропот.

– Заряжать и стрелять! – скомандовал комендант. – Не жалеть стрел!

После третьего залпа островитяне смолкли, хладнокровно продолжая формировать строй. Двенадцать баллист не могли перечеркнуть намерений трех тысяч человек. Тут же появились их собственные катапульты и баллисты.

Первый булыжник величиной в полтора кулака выбил кусок дерна перед рядом повозок и с грохотом ударил в борт одной из них. За ним полетели новые. Мгновение спустя раздался треск ломающегося дерева, во все стороны разлетелись щепки, кто-то громко закричал.

– Цельтесь в их машины! – закричал Сагино.

– Господин, сойди с повозки, ты стоишь на самом виду, – посоветовал ему один из сотников. Словно в подтверждение его слов, длинная стрела с треском пробила борт соседней повозки и застряла в дне. Сидевший рядом легионер поспешно отодвинулся.

– Хорошо, – согласился комендант. – Эй, ты! – крикнул он перепуганному солдату. – Стереги свое место, лучшего укрытия все равно не найдешь!

– Так точно, ваша милость! – ответил легионер.

Сагино сошел с повозки и отправился на обход позиций.

Поединок стреляющих машин разыгрался не на шутку. Со стороны островитян их появлялось все больше, и в конце концов уже тридцать с лишним катапульт и баллист осыпали лагерь суминорцев градом камней и стрел, которые разбивали укрепления, пронзали и сшибали с ног людей, повергали в панику лошадей.

Никто из конников не сидел в седле; они стояли, крепко держа коней под уздцы, некоторым удалось заставить животных опуститься на колени. У всех в руках были обнаженные мечи. Когда какая-нибудь тяжело раненная лошадь впадала в безумие от боли, единственным способом избежать хаоса было немедленно ее добить.

Сосредоточенный обстрел суминорскими баллистами машин противника быстро начал приносить плоды. Сначала одна из стрел перебила связку скрученных жил, приводивших в движение катапульту островитян. Поврежденная машина высоко подпрыгнула и начала танцевать, словно в припадке, раздавив двоих из обслуживавших ее солдат. Остальные в панике разбежались. Потом у одной из баллист отстрелили колесо, выведя ее из строя. У еще одной суминорская стрела перебила натянутую тетиву, вследствие чего наводчик лишился головы. Комендант Сагино собственными глазами видел, как выстреливший рядом с ним свинцовый шар, описав плавную дугу, ударил в середину туловища командира вражеской батареи. Островитянин отлетел на десять шагов назад, упал на спину, какое-то время перебирал руками и ногами, словно перевернутый жук, после чего застыл неподвижно.

Когда была уничтожена пятая машина противника, островитяне изменили тактику и сосредоточили обстрел на углах лагеря суминорцев. Последствия оказались сокрушительными. При двукратном превосходстве противника бесполезными оказались укрепления из повозок и заполненных землей ящиков. В течение минуты две суминорские баллисты были разнесены в щепки. В следующую минуту камень из катапульты сломал плечо лука третьей. Натянутая тетива швырнула кусок дерева назад, подобно чудовищному бичу. Четверо солдат со сломанными руками, ребрами и размозженными лицами с воем покатились по земле.

– Отодвинуть баллисты в глубь лагеря! – приказал Сагино, подходя к уничтоженной позиции. – По одной! Пусть думают, что их уничтожили!

Кто-то побежал передать приказ на другой угол.

Суминорский обстрел внезапно прекратился. Островитяне торжествующе закричали. Их снаряды снова начали осыпать лагерь. Но это продолжалось недолго.

В бой вступила пехота.

Островитяне решили ударить всеми силами, сразу с трех сторон. Когда развернувшиеся для атаки ряды пехоты заслонили машины, сделав невозможным продолжение обстрела, комендант Сагино распорядился вернуть баллисты на позиции. На тетивы наложили стрелы с саблевидными наконечниками.

– По коням! – приказал Сагино. – Открыть проходы!

Когда шеренги наступающих островитян достигли середины поля, последовал приказ:

– Стрелять!

Раздался свист, словно сотня солдат быстро завертела в воздухе мечами. Стрелы вращались в полете, рассекая воздух сабельными остриями наконечников с силой тонера. Целились так, чтобы стрелы летели на высоте голов и плеч.

Девять посланников смерти с разгону вонзились в гущу наступавших, раскалывая шлемы, врубаясь в шеи, челюсти, лица, ломая древка копий. Смертоносные якоря прорубили в рядах противника кровавые борозды, смешав строй островитян и вынудив их замедлить шаг. Когда обливавшиеся потом солдаты с помощью длинных рычагов снова начали взводить механизмы баллист, зловеще трещавшие под воздействием могучих сил, в бой двинулась конница.

Сагино не терял зря времени, ожидая, пока конники выстроятся стремя к стремени. Едва они вышли из проходов в укреплениях, он тут же бросил их в контратаку. Пустить коней галопом не удавалось – не хватало места, чтобы разогнаться. На всем скаку конники метнули тучу копий и ударили следом за ними.

Пехота и конница соединились у коротких сторон лагеря, волна же наступавших островитян достигла длинной. Еще раз стрелы-якоря собрали свою кровавую жатву, после чего в воздухе замелькали мечи и копья.

Первые островитяне, вскарабкавшиеся на повозки, упали с разбитыми головами и отрубленными руками. Однако со следующей их волной дело пошло не столь легко. Прикрываемые копьями идущих за ними товарищей, нападавшие лезли на повозки, образовывавшие внешнее кольцо обороны лагеря. В дикой тесноте стилеты были полезнее длинных клинков. Короткие мечи суминорских легионеров оказались настоящим благословением, но и морская пехота Кахара V привыкла сражаться в толчее, царившей на палубах захватываемых кораблей.

Суминорцы не уступали. Они сталкивались с островитянами в открытом бою лицом к лицу или поражали их коварными ударами, проталкивая клинки между досками повозок или неожиданно выскакивая из щелей и из-за бортов. На земле, под осями, среди закрепленных неподвижно колес, ногти и зубы оказывались не хуже стальных лезвий.

Комендант Сагино, желая дать пример солдатам, сам ворвался в гущу сражающихся. Кого-то он успел прикончить, потом принял удар в левое плечо, ослабленный наплечником, но завершившийся чувствительным ранением, и наконец, получив в лицо рукоятью меча, свалился между повозками и запутался в соединявших их цепях. Над ним завязалась отчаянная рубка, в итоге которой эту часть укрепления очистили от островитян, и адъютанты поспешно извлекли своего командира из ловушки.

– Не подвергай свою жизнь опасности, господин, право, это ни к чему, – тяжело дыша, проговорил сотник Яно.

– Ты прав. – Сагино дотронулся до разбитой скулы. – Староват я уже стал для этого…

Исход сражения решила конница, которая под натиском атаковавших с обеих сторон островитян пробилась в тыл их главной линии, наступавшей на лагерь с фронта. Пехотинцы, видя позади себя суминорцев, утратили боевой пыл. Они начали спрыгивать с повозок, поворачиваясь лицом к новым противникам. Потом, невольно сосредоточившись в довольно большие группы, они разорвали собственный строй, открыв середину лагеря. Суминорские баллисты возобновили обстрел, усиливая всеобщее замешательство.

Сагино, видя, что происходит, проворно вскарабкался на заваленную телами повозку.

– Расто-о-о!!! – крикнул он что было сил, так что даже жилы выступили на висках. – Бери катапульты!

Сотник Расто – командир конного отряда, оборонявшего северный проход, услышал крик и тут же увлек за собой несколько десятков кавалеристов в атаку на одну из двух батарей катапульт и баллист, в данный момент полностью лишенную какой-либо защиты. Не прошло и минуты, как они в мгновение ока привели в негодность пятнадцать машин и перерезали обслуживавших их солдат.

Островитяне окончательно растерялись. Они обладали столь большим перевесом, что любой удачный маневр мог в корне изменить положение, но оказалось, что, привыкшие к сражениям на забитых людьми палубах, солдаты и офицеры совершенно беспомощны на открытых пространствах. Никто даже не подумал о том, чтобы попытаться окружить конницу и отрезать ей путь отступления к лагерю. Вместо этого они сбились в две беспомощные толпы, являвшиеся отличной мишенью для метательных машин. Паника окончательно овладела войском, когда кто-то из командиров рангом пониже собственноручно бросил несколько сотен пехоты на помощь второй батарее катапульт. Это положило начало всеобщему отступлению.

Расто предпочел больше не рисковать. Суминорцы, удовлетворившись уничтожением одной батареи, беспрепятственно вернулись к лагерю.

– Пусть пятьдесят конников останутся снаружи у каждого прохода, – приказал Сагино. – Сейчас начнется…

Он оказался прав. Едва отступавшие островитяне отошли от уцелевших катапульт, в сторону лагеря тотчас же понеслись полосы дыма. До этого имперцы не прибегали к помощи зажигательных снарядов, чтобы горящие повозки не стали препятствием для атакующих. Теперь подобная щепетильность не требовалась. Десять горшков с горящим маслом разбились внутри лагеря, разбрызгивая во все стороны жидкий огонь.

– Уничтожить катапульты! – крикнул комендант стрелкам возле баллист. – Куда, идиоты? – заорал он на солдат, бежавших с ведрами в руках. – Не водой, пожар только усилится! Горящее масло всплывет наверх! Землей тушить! И песком!

Вскоре две трети защитников лагеря были заняты борьбой с огнем. Час спустя стало ясно, что островитяне не сумеют закидать суминорцев горящими снарядами. Не хватило катапульт…

– Неплохо, – усмехнулся Сагино.

Дымящийся горшок, подлетевший совершенно бесшумно, разбился о край борта повозки, в шаге от коменданта, залив его с ног до головы горящим маслом.

Сагино даже не успел закричать. Сотник Яно молниеносно выхватил меч и, оказывая командиру последнюю услугу, снес ему голову.

– Принимаю командование на себя, – объявил он онемевшим от ужаса адъютантам. Никто не возражал.

Яно подошел к баллистам, чтобы оценить действенность обстрела. Немного постоял позади батареи, наблюдая за работой солдат, тушивших и восстанавливавших контуры укрепления, раз за разом разваливавшиеся под ударами снарядов врага. Как раз сейчас один из ящиков с землей, в который попала тяжелая стрела, с грохотом слетел с вершины баррикады. Трое легионеров кинулись поставить его на место.

Сотник двинулся было вперед, но вместо этого невольно сделал два шага назад… Выпущенная из баллисты могучая стрела пронзила его быстрее, чем успели среагировать нервы. Лишь мгновение спустя Яно ощутил щекотание в груди. Взглянув на свой панцирь, он с удивлением увидел в нагруднике дыру в полтора дюйма. Стрела пробила его слева, на расстоянии в три пальца от грудины.

Сердце уже не билось. Удивленное выражение застыло на лице Яно и так на нем и осталось, когда он мягко погрузился во тьму.

Островитяне снова выстраивались, готовясь к очередному штурму. Видно было, что на этот раз они ударят только с фронта, под прикрытием отрядов пикинеров и копейщиков, защищавших их с флангов и с тыла от конницы противника.

Наступление началось еще до того, как катапульты прекратили обстрел. Сбитые с толку суминорцы беспомощно стояли на месте, не зная, следует ли дальше тушить пожары или же занимать оборонительные позиции. Шло время, а приказа никто не отдавал…

Замешательству положили конец сами островитяне, прервав бомбардировку. Все способные сражаться защитники лагеря начали карабкаться на повозки. Неожиданно метательные машины врага забросали снарядами суминорскую конницу, охранявшую южный проход, сея панику среди лошадей.

Волна пехоты с воплями достигла линии повозок. Обе стороны были уже измотаны, так что первоначальное ожесточение быстро сменилось монотонной рубкой. В таких условиях начало сказываться численное преимущество островитян. Полчаса спустя они захватили весь внешний ряд повозок и постепенно вытесняли защитников со второго. Отчаянные, но все более слабые атаки суминорской конницы не в силах были пробить линию пикинеров. Никто уже не командовал обороной. Она крошилась, ломалась и уступала, словно кость в медленно сжимающихся челюстях бульдога… То, что у суминорцев не было командира, оказалось даже к лучшему, поскольку любой здравомыслящий человек, трезво оценив ситуацию, принял бы решение сложить оружие, особенно учитывая то, что сражение уже перекинулось на третий, последний ряд повозок и в любое мгновение могло превратиться в резню.

Как ни парадоксально, беспомощность обороны дала возможность дождаться помощи. Когда с севера из зарослей появилось шестьсот солдат и моряков капитана Форпарта, в защитников словно вселились новые силы. Однако островитяне, видя, что близкая победа снова ускользает из рук, пришли в бешенство. Они атаковали столь яростно, что изумленные защитники внезапно увидели врагов, врывающихся в середину лагеря…

Однако подобная дерзость была быстро наказана. Люди Форпарта, выстроившись в четыре не слишком ровные, но сомкнутые шеренги, бегом двинулись навстречу островитянам. Две линии пикинеров, охранявших левый фланг и уже основательно потрепанных конницей, не продержались и минуты. Отброшенные назад, они смешались с главными силами, которые, отступив от лагеря, пытались подготовиться к встрече с новым противником.

И опять им не хватило времени, чтобы заново перестроить ряды. Суминорское подкрепление столкнулось с неподготовленной толпой островитян, оттеснило ее от лагеря, погнав в сторону исходных позиций, словно стадо баранов. Десятка полтора солдат противника, отрезанных внутри четырехугольника от повозок, тут же бросили оружие и подняли руки вверх. Причиной катастрофы имперской морской пехоты стало отсутствие опыта сражений на большом пространстве и в развернутых боевых порядках. На глазах остолбеневшего командира островитян капитана Вергена – шестьсот суминорцев прогнали с поля почти две с половиной тысячи его людей, после чего с ходу захватили последнюю батарею метательных машин. Обслуживавшие их солдаты даже не пытались защищаться, бросив катапульты и баллисты, они обратились в бегство. При виде этого паника охватила и остальных островитян. Никто также не пытался защищать и импровизированный лагерь.

– Господин! Их наверняка должно быть больше! – крикнул один из адъютантов, Вергена. – Сейчас они нас окружат!

Командир островитян без единого слова развернул коня. Самым главным теперь было написать убедительный доклад для императора…

Полчаса спустя в лучах закатного солнца капитан Форпарт склонился над останками коменданта Сагино. Вокруг слышались стоны тяжелораненых. Разбитые повозки дымились и были залиты кровью. Легионеры молча стояли вокруг, опустив мечи.

– Приготовьте костер, – приказал Форпарт. – Пусть огонь довершит начатое… Прах мы заберем в Дину.

– В Дину, господин? – удивился один из десятников, по имени Мино Дерго. – Разве мы не станем преследовать врага?

– У нас меньше тысячи способных сражаться, – ответил капитан. – Было бы безумием гнаться за более многочисленным противником, который за ночь, вне всякого сомнения, придет в себя. Мы разбили их и остановили поход на Дину. Этого достаточно.

– Значит, – вздохнул Мино, – ничего не изменилось…

Тагеро, бродячий чародей, торчал у дороги из Деремы в Сахен, на самой границе провинций Каладен и Старый Суминор. Он ждал прохожего, который мог бы дать ему последний шанс. Речь шла о ком-то, обладающим особыми свойствами, о человеке с расщепившейся душой, лучше всего сумасшедшем, считающим себя несколькими людьми сразу. В естестве подобного экземпляра легко бы нашлось место еще для одной личности, для Тагеро. Чародею необходимо было перебраться в новое тело, ибо то, которое он имел с рождения, умирало и ему оставалось уже не слишком много времени. Еще теплилась надежда, что до той поры по дороге пройдет подходящий человек, но Тагеро не мог сам отправиться на поиски. Он попросту не мог покинуть своего места возле тракта.

Причиной тому был кол, на один конец которого был насажен Тагеро, а второй врыт в землю, дабы все вместе служило устрашающим примером. Чародей исполнял эту роль уже два дня и две ночи. Как раз приближалась середина третьего дня, и казненный чувствовал, что еще одной полуденной жары уже не выдержит, в лучшем случае не сможет сохранить ясности мыслей, что, по сути, было одно и то же.

Движение на дороге было не слишком оживленным, и из немногочисленных прохожих мало кто останавливался достаточно надолго для того, чтобы Тагеро мог прощупать его разум. Чародея постепенно охватывал все больший страх. Заклинания, которыми он владел в совершенстве, защищали его от боли, но никакие чары не могли сдержать неумолимо нараставшего обезвоживания организма. Ниже пояса он был уже мертв, начинали усыхать крепко связанные руки. Сердце, которому помогала магия, питало мозг все сильнее загустевавшей кровью. В любой момент он мог потерять сознание.

Он проклинал свою судьбу. Его схватили в корчме, в какой-то захолустной провинциальной дыре, недостойной носить даже самое дурацкое название. Его случайно узнал приятель одного бродячего философа, душу которого Тагеро в порыве фантазии перенес когда-то в тело большой змеи. Староста деревни, получив донос, отличился воистину дьявольской хитростью. Никто не проявлял к чародею даже малейшей враждебности, пока какой-то местный детина не приложил ему сзади скамьей по затылку. Когда Тагеро очнулся, он лежал связанный, с кляпом во рту, лишенный всех своих артефактов. Ему не позволили сказать ни слова в свою защиту. Найденные при нем магические предметы сочли доказательством истинности обвинения, и на рассвете Тагеро ощутил в собственных внутренностях острие кола. Все это было столь невероятно и абсурдно, что чародей до сих пор сомневался в реальности происшедшего с ним. Ему и его великим амбициям предстояло сгнить в придорожной канаве?! Когда до него доходило, что такое вполне возможно, страх душил его в стократ сильнее, чем кляп во рту.

У него был лишь один шанс…

Шагавший по дороге молодой человек походил на крестьянина, но упругостью движений напоминал солдата или что-то в этом роде… Лицо его было необычно сосредоточено.

Налитые кровью глаза Тагеро напряженно уставились на прохожего. Охваченный внезапной надеждой, чародей аж задрожал на колу. Теперь следовало сделать так, чтобы их взгляды встретились. Когда прохожий уже почти подошел к месту казни, Тагеро глубоко вздохнул и хрипло застонал. Молодой человек остановился, поднял голову…

Он наверняка не был сумасшедшим, какой нужен был чародею… Однако в глазах юноши мелькнуло нечто свидетельствовавшее о некоей сильной внутренней борьбе, и Тагеро решил, что лучшего случая ждать не станет. Не утруждая себя дальнейшим разглядыванием молодого человека, он привел в действие чары, которые вырвали его душу из гибнущего тела и, словно поток огненных игл, вонзившийся в глаза прохожего, перенесли ее в его разум.

Ксину показалось, будто его ослепила яркая вспышка. В голове зашумело, он почувствовал, как сдавило виски. Будто бы кто-то крикнул, но котолак решил, что звук этот издал насаженный на кол несчастный, который как раз в это мгновение испустил дух.

Тагеро почувствовал себя словно путник, по глупости забравшийся в логово дикого зверя. Однако это было намного хуже, чем просто зверь. В подсознании прохожего чародей наткнулся на чудовище. Страх, который он испытывал до сих пор, был ничем по сравнению с ужасом, который охватил его теперь. Тагеро понял, что попал в ад. Такова была его последняя осознанная мысль, прежде чем его поглотила кипящая в оковах воли магма зла. Он стал игрушкой, рабом, жертвой ненависти в тысячи раз большей, чем та, на которую он способен был сам, но все же не был уничтожен до конца.