Глава 6

Не знаю, почему моя работа влияла на отношения с Джейн, но так это получалось. Я стал излишне резок, стал сердиться на нее без причины. Наверное, я срывал на ней злость за то, что застрял на этой тупиковой работе. Это было глупо и неразумно – она все еще училась и подрабатывала, так что она никак не могла быть со мной в одной лодке – но я все равно срывал досаду на ней и чувствовал себя за это виноватым. Все те мучительные месяцы, когда я не мог найти работу, она все время была со мной. Она не давила на меня, она только поддерживала. И мне самому было стыдно, что я теперь так с ней обращаюсь.

А от этого еще больше на нее взъедался.

Что-то со мной творилось неладное.

Я навестил родителей, когда впервые получил работу, но с тех пор мы не говорили, и, хотя Джейн все время мне напоминала, я откладывал и откладывал следующий визит. Мамочка меня всегда поддерживала, отец был счастлив, что я нашел работу наконец, но особенного восторга они не испытывали, и меня это как-то сбивало с толку. Я не знаю, какой работы они ждали от меня после окончания колледжа, но явно она должна была быть лучше, чем эта, и мне еще более неловко было бы обсуждать мою работу с ними сейчас, чем тогда.

Родителей своих я любил, но мы не были самой тесной семьей в мире.

И с Джейн мы были уже не так близки, как раньше. До недавнего времени мы жили в одной малой вселенной, вселенной студентов колледжа, и свободное время проводили вместе, и делали одно и то же. Но теперь появились различия, трещины. Мы уже не попадали в одну фазу. Я работал с восьми до пяти, приезжал домой – и это был конец моего дня. Я отдыхал, читал, смотрел телевизор. У нее были вечерние занятия по вторникам и четвергам, и в эти вечера она приходила только после девяти. По понедельникам, средам и пятницам она выполняла домашние задания или придумывала занятия для детей, которых пасла на своей подработке.

Выходные она торчала в библиотеке или в спальне, обложившись книгами.

У меня выходные были свободными, но я все никак к этому не мог привыкнуть. Честно сказать, я не знал, куда себя девать. В годы учебы я либо подрабатывал, либо, как Джейн, делал домашние задания. Два свободных дня, когда мне было нечего делать, разбалтывали меня невыносимо. Сколько-то времени можно было убить на работу по дому, на телевизор, на чтение. И все это мне быстро надоедало, и свободное время ложилось на меня грузом. Иногда по выходным мы с Джейн выходили на закупку бакалеи или на утренний сеанс в кино, но чаще всего она занималась своей учебой, а я был предоставлен сам себе.

В одно из таких воскресений я оказался в торговом центре Бри возле музыкального магазинчика, покупая кассеты, которые мне на самом деле были не нужны – просто от нечего делать. Прихватив несколько бесплатных образцов от Гикори Фармз, я вдруг заметил Крейга Миллера, выходившего из магазина электроники. И почему-то воспрянул духом. Я не видел Крейга с окончания колледжа, и пошел к нему, улыбаясь и махая рукой.

Он явно меня не видел и продолжал идти, как шел.

– Крейг! – крикнул я.

Он остановился, нахмурился, оглядел меня. Секунду на его лице было непонимание, будто он меня не узнает, но потом он улыбнулся.

– Ну, привет! – сказал он. – Давненько не виделись.

Он протянул руку, и мы поздоровались, хотя это было как-то странно и формально.

– Так что ты теперь делаешь? – спросил я.

– Все учусь. Собираюсь получать магистра по политологии.

Я усмехнулся:

– А в «Эрогенную зону» по-прежнему захаживаешь?

Он покраснел. Я удивился. Никогда не видал, чтобы Крейга что-то могло смутить.

– Ты меня там видел?

– Ты же меня туда приводил, помнишь?

– А, да.

Еще минутное молчание, и неуклюжее, потому что я не знал, что сказать, и Крейг тоже. Странно. У Крейга язык никогда не отключался, и никогда не было паузы, которую он бы не заполнил. Сколько я его помню, он никогда не лез в карман за словом. Всегда парочка была у него наготове.

– Ладно, – сказал он, переминаясь с ноги на ногу. – Мне вообще-то пора. Я уже должен быть дома. Если опоздаю, Дженни меня убьет.

– Как Дженни? – спросил я.

– Отлично, все путем.

Он кивнул. Я кивнул. Он посмотрел на часы.

– Ну, я пошел. Рад был повидаться, э-э...

И он посмотрел на меня и тут же понял свою ошибку.

Я перехватил его взгляд и понял.

Он меня не узнал.

Он не знал, кто я.

Было такое чувство, будто мне хлестнули по морде. Будто меня предали. Я смотрел, как он пытается вспомнить мое имя.

– Боб, – подсказал я.

– Черт, конечно, Боб! Извини. На секунду забыл. – Он потряс головой, пытаясь обратить все в шутку. – Склероз.

А я только смотрел на него. Забыл? Мы держались вместе два года. Из всех моих знакомых в колледже Бри он был ближе всего к тому, что можно назвать другом. Я не видел его пару месяцев, и он уже полностью забыл имя старого приятеля.

Теперь я понял, почему он держался так скованно и официально. Он не знал, кто я, и пытался в разговоре это скрыть.

Я подумал, что сейчас он постарается это исправить. Он меня знал. Он меня помнил. Я думал, что он сейчас станет раскованнее, перестанет держаться так напряженно и отстраненно и начнется у нас нормальный, настоящий, личный разговор. Но он снова глянул на часы и сказал:

– Извини, но в самом деле мне пора. Рад был тебя видеть.

И он удалился, равнодушно махнув мне рукой, быстро пробираясь сквозь толпу подальше от меня.

Я смотрел, как он исчезает, все еще ошеломленный. Что за черт? Я посмотрел налево. Ряд телевизоров в магазине электроники показывал знакомую рекламу пива. Группа студентов колледжа с пивом и картофельными чипсами собирались смотреть футбол. Ребята все были приятной наружности и в хорошем настроении, в мире с собой и друг с другом, потрепывали друг друга по плечам и похлопывали по спинам.

У меня в колледже жизнь была не такой.

Сцена с веселыми людьми, садящимися вокруг телевизора исчезла за крупным планом вспененной кружки пива, заслоненной эмблемой компании.

У меня не было в колледже группы друзей, компании, с которой мы вместе ходили бы. У меня вообще не было настоящих друзей. Были Крейг и Джейн, и это все. По воскресеньям я не смотрел футбол в обществе приятелей, а торчал один у себя в комнате и занимался.

На телевизоре появилась новая реклама.

До этого момента я не осознавал, какой одинокой была моя жизнь в колледже Бри. Представления о близком товариществе и долгой дружбе для меня так и остались представлениями. В реальности они не материализовались. Однокурсников по колледжу я не знал так, как знал одноклассников в младших, средних и старших классах. В колледже было все намного прохладней, безличней.

Я вспомнил годы колледжа и опять вдруг понял, что за весь срок учебы у меня не было личных контактов ни с одним из преподавателей. Конечно, я их знал, но так, как знают персонажей из телепередач – по наблюдению, а не по взаимодействию. Сомневаюсь, чтобы хоть один из них мог бы меня вспомнить. Они знали меня в течение одного семестра, да и то только как номер в ведомости. Я никогда не задавал вопросов, никогда не оставался для дополнительных консультаций, всегда сидел в середине аудитории. Я был полностью анонимен.

Я собирался пошататься по магазинам еще немного, заглянуть еще кое-куда, но у меня пропала охота. Я хотел домой. Вдруг мне стало странно вот так, анонимно, ходить из магазина в магазин, никем не замечаемым, никому не известным. Мне стало неуютно, и я захотел быть рядом с Джейн. Пусть она будет занята учебой, пусть у нее не будет для меня времени, но она знала, кто я, и уже одно это успокаивало и звало домой.

По дороге я не мог отвязаться от мыслей о встрече с Крейгом. Я пытался это объяснить, придумать резон, отмахнуться – но не мог. Мы ведь были не просто знакомые, которые встречаются друг с другом в аудитории. Мы многое делали вместе. Крейг не был дураком, и если у негр не было опухоли мозга, душевной болезни или наркотического опьянения, он никак не мог забыть, кто я такой.

Может быть, дело не в нем. Может быть, дело во мне.

Этот ответ казался наиболее правдоподобным, и мне об этом думать было страшно. Я знал, что я не самый интересный человек в мире, но ведь и не настолько безнадежно скучный, что даже друг может забыть меня за пару месяцев? Эта мысль пугала, и угнетала почти невыносимо. Я не был эгоманом, и уж точно не питал иллюзий насчет того, чтобы оставить в мире заметный след, но уж очень расстраивала мысль, будто мое существование настолько бессмысленно, что пройдет совсем незамеченным.

Когда я приехал, Джейн говорила по телефону с какой-то девицей со своей работы, но она подняла глаза и улыбнулась мне, и мне стало хорошо.

«Может, я слишком в это углубился, – подумал я. – Может быть, слишком сильно реагирую».

Я пошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Какое-то время я себя рассматривал, стараясь быть объективным, пытаясь увидеть себя таким, как видят другие. Не красавец, но и не урод. Светло-каштановые волосы не длинные и не короткие, нос не большой и не маленький.

Вполне средний вид. Среднего сложения, среднего роста. Одет средне.

Я был средним.

Странно было это осознать. Не могу сказать, чтобы это меня удивило, но раньше я об этом не думал, но непривычно было принять такую простую и полную характеристику самого себя. Я хотел, чтобы это было не так, хотел, чтобы было во мне что-нибудь исключительное, уникальное и удивительное, но знал, что этого нет. Я был целиком и полностью обыкновенным.

Может быть, это объясняло и ситуацию на работе.

Заглушив эту мысль, я поспешил из ванной в гостиную, где занималась Джейн.

Следующие несколько дней я был остро восприимчив ко всему, что делал, ко всему, что говорил, и с ужасом и разочарованием открыл, что да, я на самом деле последовательно и неуклонно ординарен. Разговоры мои с Джейн были банальны, работа моя всегда была не более и не менее, чем адекватной. Неудивительно, что Крейг меня не помнил. Я был настолько средним, что не забыть меня было невозможно.

А в постели я тоже средний?

Этот вопрос в том или ином виде преследовал меня еще до того, как я встретился с Крейгом, таился в подсознании, когда я бывал с Джейн, неоформленный, но присутствующий, как неосознанная угроза. Теперь он, если и не произнесенный вслух, то обретший форму, не уйдет. Я пытался вытолкнуть его из сознания, пытался не думать об этом, когда мы были вместе, когда мы вместе ели, или разговаривали, или принимали душ, или лежали в постели, но он грыз меня, этот вопрос, вырастая уме от шепота до крика, пока я не смог его не задать.

В субботу вечером, как всегда, мы любили друг друга во время получасовых местных новостей перед «Вечерней жизнью субботы». Обычно я не анализировал наши занятия сексом в процессе, не думал, что мы делаем, или почему так, а не этак, но в этот раз я будто смотрел со стороны, будто я – телекамера, и я понял, насколько ограниченны мои движения, насколько заранее заданы все мои реакции, как все это предсказуемо и скучно. Мне трудно было поддерживать эрекцию и пришлось заставить себя сосредоточиться на том, чтобы кончить.

Потом я, измотанный, скатился с нее, тяжело дыша, и уставился в потолок, думая о том, как я это исполняю. Мне бы хотелось поверить, что это было классно, что я – настоящий жеребец, но я знал, что это не так. Я – средний.

И пенис у меня, наверное, среднего размера.

И, наверное, я доставил ей среднее число оргазмов.

Я посмотрел на Джейн. Даже сейчас – а может быть, именно сейчас – разгоряченная и вспотевшая, со спутанными волосами, она была красивой. Я всегда знал, что она может найти кого-нибудь куда лучше меня, что она достаточно мила, достаточно умна, достаточно интересна, чтобы привлечь кого-то существенно лучшего, но сейчас эта мысль пришла почти болезненно.

Я осторожно коснулся ее плеча.

– Как тебе было? – спросил я.

Она посмотрела на меня:

– Ты о чем?

– Ты... кончила?

– Конечно. – Она нахмурилась. – Что с тобой? Ты целый вечер сам не свой.

Я хотел ей объяснить, что я чувствую, но не мог.

И я покачал головой, ничего не сказав.

– Боб? – позвала она.

Наверное, я на самом деле хотел, чтобы меня разуверили, чтобы она сказала, что я не средний, что я особый, что я классный, но в уме я слышал ее голос, как она пытается утишить мои страхи словами: «Я люблю тебя, пусть ты и средний». А этого я услышать не хотел.

В мозгу звучали слова ее матери: «... никто... ничто...»

И таким я себя и ощущал сейчас. И я подумал, что будет, если она встретит кого-нибудь с более искусными пальцами, с более быстрым языком, с пенисом большего размера? И даже думать об этом не хотел.

– Я... я тебя люблю, – сказал я.

Она посмотрела удивленно, и выражение ее лица смягчилось.

– Я тебя тоже люблю.

Она поцеловала меня в губы, в нос, в лоб, и мы прижались друг к другу, натянули одеяло повыше и смотрели телевизор, пока не заснули.

Глава 7

Осознание собственной посредственности похоже только ускорило мое «исчезновение» на фоне мебели. Даже Хоуп теперь разговаривала со мной только тогда, когда я заговаривал первым, и не раз мне казалось, что она забывает, что я работаю в «Отомейтед интерфейс». Я будто бы становился тенью в корпорации, привидением в машине.

Погода изменилась, потеплела, наступало лето. Я был меланхоличен и грустен. В солнечные дни со мной всегда так было. Резкий контраст между голубой красотой летнего неба и серой сухостью моей жизни подчеркивал расхождение моих мечтаний с суровой реальностью.

Я теперь все рабочее время работал над GeoComm, писал настоящее руководство пользователя, а не возился с мелкими подчистками проектов, которые мне давали раньше. Программисты дали мне доступ к компьютерным экранам, мне разрешили играть с системой на одном из терминалов в зале тестирования. Наверное, работа могла бы представить для меня интерес – могла бы,если бы у меня вообще был к ней хоть какой-то интерес. Но его не было. Работу помощника координатора межофисных процедур и документации фазы два я принял не по выбору, а по необходимости, и ничего заманчивого для меня в ней не было.

Единственный, кто меня не игнорировал – это Стюарт. Он стал еще враждебнее, чем раньше. Я был для него постоянным источником раздражения. Тот факт, что Бэнкс или кто-то над Бэнксом решил допустить меня до работы с живым проектом, доводил его до бешенства, и по крайней мере раз в день он заходил в наш офис, кивал Дереку и стоял, глядя сверху вниз на то, что я делал. Он ничего не говорил, не спрашивал меня, чем я занят, – просто стоял и глазел. Это меня раздражало, и он знал, что это меня раздражает, но я не доставлял ему удовольствия видеть мои чувства. Я игнорировал его присутствие, сосредотачиваясь на работе, и ждал, пока он уйдет. В конце концов он уходил.

Я смотрел ему вслед, и хотелось мне поддать ему как следует.

Я никогда не был драчлив. Даже мои фантазии об отмщении всегда сводились к унижению противников, не к физическим повреждениям. Но было что-то в Стюарте, что заставляло меня хотеть измолотить его в котлету.

Не то чтобы это было мне под силу. Он был в куда более хорошей форме, чем я, и у меня сомнений не было, что он без труда набил бы мне морду.

Я закончил документирование функций первого субменю системы GeoComm. Инструкцию я передал Стюарту, который должен был передать их Бэнксу. Ни от кого из них я ничего не услышал и стал работать над вторым субменю системы.

Это было в четверг, когда у Джейн были вечерние занятия, и хотя по четвергам мы не занимались сексом – она приходила поздно и усталая на этот раз я ее уговорил. Потом я откатился в сторону. До меня дошло, что мы это делали в миссионерской позиции. Мы всегда это делали именно в этой позиции.

Минуту мы помолчали, лежа рядом. Джейн протянула руку за пультом и включила телевизор.

Передавали полицейский фильм.

– Ты кончила? – спросил я ее.

– Да.

– Больше одного раза?

Она повернулась и приподнялась на локте.

– Только не начинай снова. Мне что, каждый раз тебя теперь после этого уверять?

– Извини, что спросил.

– Чего ты от меня хочешь? Я кончила, ты знаешь, что я кончила, и все равно тебе надо спрашивать!

– Я думал, ты могла это изобразить.

– Хватит с меня! – Она сердито натянула на себя одеяло до подбородка. – Знала бы я, что мне опять придется это слушать, мы бы тогда вообще не стали бы.

Я смотрел на нее, задетый, и старался выразить это взглядом.

– Тебе не нравится со мной спать.

– О Господи!

– А что я должен чувствовать? То есть я хочу спросить, что ты ко мне чувствуешь? Ты меня еще любишь? Если бы мы только сегодня встретились, ты бы снова меня полюбила?

– Я отвечу только один раз, ладно? Да, я тебя люблю. И все. Конец дискуссии. Брось это и давай спать.

– О'кей, – сказал я. – Ладно.

Я злился на нее, но на самом деле у меня не было причин злиться.

Мы отвернулись друг от друга и заснули под шум телевизора.

Глава 8

Приглашения на ежегодный пикник сотрудников «Отомейтед интерфейс» стали появляться на доске объявлений комнаты отдыха, на дверях комнат нашего отдела. Я старался их не замечать и не думать о пикнике, хотя слышал, как о нем говорили программисты. Событие ожидалось масштабное, и, как я мог понять, присутствие обязательно.

Присутствие обязательно. Вот это меня и беспокоило. Я знал, что мне не с кем туда пойти, не с кем сесть рядом, а мысль сидеть одному на пикнике, когда все вокруг разговаривают, смеются и веселятся, мне очень не нравилась.

Я беспокоился насчет этого пикника все больше и больше, пока распространялись объявления, пока все чаще и чаще звучала эта тема в разговорах. Это становилось самой настоящей навязчивой идеей. Приближалась неделя пикника, потом назначенный день, и я ловил себя на абсурдной надежде, что случится какая-нибудь катастрофа, и пикник не состоится.

Во вторник вечером, накануне события, я всерьез даже подумывал сказаться больным.

Не знаю, что вызвало у меня такой патологический страх перед этим пикником, но думаю, что здесь сошлись две причины: моя неспособность вписаться в коллектив, недавнее открытие, насколько я безнадежно средний, и растущая неустойчивость моих отношений с Джейн. Самооценка и уверенность в себе держались у меня на очень низкой отметке, и я боялся, что мое самолюбие не выдержит того удара, которым обещал быть для него пикник. Как говаривал Чарли Браун: «Я знаю, что никто меня не любит. Зачем еще нужны праздники, чтобы мне об этом напоминать?»

Это не был праздник в строгом смысле слова, но идея была та же. Я был ничем, я был невидим, и тут будет только лишнее тому подтверждение.

Пикник должен был начаться в двенадцать и кончиться в два, и проводился в широком зеленом поясе за зданием «Отомейтед интерфейс». В без четверти двенадцать жабоподобный мужик, который ходил есть с Дереком, засунулся в офис, спросил: «Готов?» и вышел вместе с Дереком. Ни один из них не сказал мне ни слова, ни один не пригласил меня пойти с ними, и пусть я этого и ждал, все равно этот факт испортил мне настроение.

В коридоре слышались голоса, мимо шли люди, а я сидел за своим столом. Я подумывал, что если закрыть дверь, спрятаться и не пойти, то никто и не заметит. Никто знать не будет, если я не появлюсь.

Тут музыка из местной радиосети прервалась, и густой мужской голос объявил:

– Начинается ежегодный пикник сотрудников. Явка всех сотрудников обязательна. Повторяю: начинается ежегодный пикник сотрудников. Явка всех сотрудников обязательна.

«Точно надо было сказаться больным», – подумал я.

Я подождал секунду, потом медленно встал, вышел в коридор и пошел к лифту. Он остановился еще на двух этажах, и к вестибюлю уже был забит. В вестибюле было людей еще больше – сотрудники с первого этажа, другие, которые прошли по лестнице, – и я потопал за толпой через вестибюль к задней двери. Мы прошли короткий коридор и вышли наружу. Я застыл на ступенях крыльца, а мимо меня шел народ. На девственной До того траве были расставлены столы для пикника. Откуда-то прикатили помост на колесах под красной крышей и поставили у начала столов лицом к автостоянке. У длинных банкетных столов с салатами, закусками и горячим вертелась группа занятых делом женщин. На лужайке возле здания стояли контейнеры с банками прохладительных напитков и кубиками льда.

Я постоял, не очень зная, что мне теперь делать, то ли набрать себе чего пожевать, то ли найти место и посидеть, пока остальные не начнут есть. С крыльца мне были видны зеленые пояса других компаний, и это было почти как заглянуть на задний двор к соседу. Вдруг эти здания стали огромными жилыми домами, зеленые пояса – их дворами, автостоянки – подъездными дорожками.

Большинство искало своих друзей, разыскивало места, но некоторые хватали тарелки и выстраивались за едой, к этим я и присоединился. Я взял банку кока-колы из контейнера и навалил себе на тарелку сосисок, фасоли с перцем, картофельного салата и чипсов. Стол, за которым сидели Бэнкс, Стюарт, программисты, Хоуп, Вирджиния и Лоис, был весь занят, и для меня там Места не было. Я стал осматриваться, ища места за другими столами. Было несколько пустых стульев у стола, занятого группой пожилых женщин, и туда я и направился со своей тарелкой. На меня никто не смотрел, пока я шел, никто не тыкал пальцем и не смеялся, никто меня никак не замечал. Я был абсолютно незаметен, я полностью сливался с толпой. Но я не чувствовал слияния с этой толпой. Путь никто не осознавал моего присутствия, зато я остро осознавал присутствие всех остальных.

Я добрался до стола и сел, улыбнувшись ближайшей соседке, но она смотрела сквозь меня, и я понял, что мне придется есть в одиночестве и в молчании.

«Красивая музыка» – ублюдок или выкидыш компании «Музак» – звучала из динамиков по обеим сторонам помоста. Это была не радиостанция, а запись, и она была куда хуже, чем даже придушенное исполнение тех инструментальных тихих поп-хитов, которые мы слушали по сети здания каждый день.

На сцену залез рабочий в униформе и поставил там раскладной стол. На стол он водрузил картонную коробку. Он сунул несколько проводов в задницу динамикам и поволок провода и мистера Микрофона, к которому они были подключены, через всю сцену. Я смотрел на него, пока ел свою еду, радуясь, что есть хотя бы куда девать глаза.

Через несколько минут под аплодисменты на сцену вспрыгнул человек, которого я не знал, но который явно был известен почти всем собравшимся. Он помахал толпе, нежно взял мистера Микрофона за шейку и начал речь.

– Итак, наступает момент, которого, я знаю, ждали вы все. Ты в особенности. Рой!

Он ткнул пальцем в лысеющего толстяка за ближайшим к сцене столиком, и все засмеялись.

– Ага, Рой! – завопил кто-то.

Человек на сцене поднял руку:

– Поехали, ребята. В этом году мы решили так: сначала разыгрываем малые призы, а потом наш главный приз – обед в самом утонченном и дорогом ресторане графства Орандж – в «Элизе»!

Крики, свист, аплодисменты.

Я ел себе свою еду, а человек положил руку на ящик на столе и стал вытаскивать бумажки с нашими именами на призы – бесплатная помывка автомобиля, бесплатный прокат видеокассеты, бесплатный гамбургер. Потом вышел главный приз – обед в «Элизе». Выиграл я.

Когда человек прочел мое имя, я не шевельнулся – мой мозг не воспринял информацию. Когда он повторил мое имя, на этот раз с вопросительной интонацией, будто спрашивая, есть я здесь или меня нет, я встал. Сердце у меня стучало и губы пересохли, когда я шел к сцене. Я ожидал молчания – меня здесь никто не знал в конце концов, – но раздались вежливые аплодисменты, такие, которые исполняются только потому, что надо, и выдаются незнакомым. Ни свистков, ни воплей. Принимая сертификат на подарок, я глянул на стол, за которым сидел наш отдел и произнес «спасибо» в подставленного мистера Микрофона. Секретарши и программисты вежливо похлопали, но Стюарт и Бэнкс хлопать не стали. Стюарт сидел с мрачной физиономией.

Я поспешил со сцены и сел за свой стол. Никто из моих соседок на меня не посмотрел. Позже в этот же день Стюарт вызвал меня к себе.

– Я слышал, вы были на пикнике сотрудников и выиграли главный приз. Слышал?Он там был!

Я кивнул и ничего не сказал.

– Кажется, вы чертову уйму рабочего времени тратите на светское общение. Я бы считал, что при ваших сроках и том объеме работы, который вам полагается выполнять, можно было бы чуть меньше проводить времени с приятелями и чуть больше времени посвящать работе.