Глава 17

В понедельник Дэвид ушел. Мне не было сказано, почему, а я не спросил, но стол его был пуст, металлические ящики за его спиной – тоже, и я уже знал, что он больше не работает в «Отомейтед интерфейс». Интересно, уволили его или он сам ушел. Наверное, уволили. Иначе он бы мне сказал.

Или нет.

Что говорят и что хотят сказать – это разные вещи.

Я заметил, что вспоминаю его слова о женщинах, которые он сказал, когда я ему сообщил, что не пытался найти Джейн. Эти слова не давали мне покоя с тех самых пор, толкаясь в подсознании, заставляя меня чувствовать не то чтобы вину, но... ответственность какую-то за то, что она не вернулась. Я минуту подумал, потом встал, закрыл дверь офиса и сел на стол Дэвида, сняв трубку. До сих пор я помнил на память номер того детского сада, и мои пальцы почти автоматически набрали эти семь цифр.

– Можно попросить Джейн? – спросил я у старой женщины, которая сняла трубку.

– Джейн Рейнольдс?

– Да.

– Она уволилась четыре месяца назад. Больше здесь не работает.

Это было как удар копытом под ложечку.

С момента расставания я не видел Джейн, не говорил с ней, никак не общался, но почему-то сама идея, что она поблизости, что она ведет все ту же жизнь, пусть даже меня в этой жизни нет, утешала, успокаивала. Пусть я не с ней, но просто знать, что она есть, было уже легче. И тут я внезапно обнаружил, что она выбросила всю свою прежнюю жизнь, как выбросила меня.

Где она теперь? Что делает?

Я представил себе, как она колесит по стране на заднем сиденье «харлея» какого-нибудь ангела ада.

Нет. Эту мысль я отмел. Джейн так не сделает. А если и да, то это не мое дело. Мы больше не вместе. И у меня нет права быть задетым ее теперешними поступками.

– Алло? – спросила старая женщина. – Вы слушаете?

Я повесил трубку.

В этот вечер я увидел его на улице у моего дома. Этого, с пронзительным взглядом. Он стоял в тени под деревом, его левый бок был слегка освещен уличным фонарем, стоящем в полуквартале отсюда. Я увидел его в окно, когда задергивал занавески, и перепугался до дрожи. Я пытался о нем не думать, чтобы не подыскивать для самого себя разумные объяснения, но видеть его на улице, ждущего в темноте и разглядывающего мои окна, наблюдающего за мной, – это меня напугало. Очень. Теперь стало совершенно ясно, что он за мной шпионит.

Крадется за мной.

Только я понятия не имел зачем.

Я рванулся к двери; распахнул ее и храбро выскочил на крыльцо, но его уже не было под деревом. И никого там не было.

Я закрыл дверь, покрывшись гусиной кожей. Мелькнула мысль, что это, может быть, вообще не человек. Может быть, он вроде того хич-хайкера, который преследовал женщину в одном эпизоде «Сумеречной зоны». Может быть, он – сама Смерть. Или ангел-хранитель. Или призрак человека, которого обидели много лет назад мои предки и который обречен преследовать меня повсюду.

Куча глупостей.

Глупостей? Если я смог принять мысль, что я – Незаметный, почему тогда не принять и ту мысль, что он – призрак или какое-то другое сверхъестественное явление?

В эту ночь мне трудно было уснуть.

И приснился мне человек с пронзительными глазами.

Я начал прогуливать, по целым дням не появляясь на работе. Пока я по пятницам заполнял свой табель, плевать всем было, на работе я или нет.

Домой мне никогда не хотелось, и я поначалу шатался по торговым улицам и площадям: Сауз-Коаст-Плаза в Коста-Меса, Мэйн-Плейс в Санта-Ане, Бри-Молл в Бри. Но вскоре мне это надоело, и я просто колесил по Ирвайну, кружа по улицам, как мотылек вокруг фонаря.

Я стал парковать машину и ходить пешком по районам магазинов Ирвайна, и мне было приятно единообразие магазинов, легко в этой гармонии однородности. Это сделалось ежедневной рутиной – ленч каждый день в одном и том же «Бюргер Кинге», одни и те же музыкальные, книжные и одежные магазины. Шли дни, и я начал узнавать улицы, лица людей, похожих на меня, одетых для работы, но явно не работающих и работы не ищущих. Однажды я увидел, как один из них крадет продукты в ночном магазинчике. Я стоял на той стороне улицы, ожидая зеленого светофора, у перехода, и видел, как высокий и хорошо одетый человек зашел в «Семь-одиннадцать», взял с витрины две коробки пива и вышел, явно не заплатив. Мы разошлись на тротуаре.

Мне стало интересно, оставил ли он отпечатки пальцев на чем-нибудь, кроме пива. Он же должен был коснуться двери, чтобы открыть. Если я войду в магазин и расскажу продавцу, сможет полиция снять эти отпечатки и поймать этого человека?

Я раскрыл правую ладонь и посмотрел на пальцы. Считается, что каждый человек в мире имеет уникальный пальцевой узор, присущий только ему. Но, глядя на бороздчатые спирали у себя на пальцах, я подумал, настолько ли это верно, как говорится. Было у меня подспудное ощущение, что пальцы мои не уникальны, что они на самом деле не мои. Раз во мне вообще ничего оригинального нет, ничего неповторимого, почему тут должно быть по-другому? Я раньше в журналах, в новостях, в кино видал отпечатки пальцев, и различия между ними всегда были очень слабыми и почти незаметными. Начнем с того, что если пальцевые узоры так ограничены по виду, насколько разумно считать, что никакие два узора не совпали за всю историю человечества? Должны были бы хоть два комплекта узоров за это время совпасть.

И уж конечно, мои – самого распространенного сорта.

Но это глупо. Если бы было так, то кто-нибудь уж это заметил. Полиция открыла бы наличие таких совпадений, и это автоматически лишило бы отпечатки пальцев статуса криминалистического инструмента и улики на суде.

Но, быть может, полиция и в самом деле обнаружила, что не все отпечатки пальцев уникальны. И держит это в секрете. В конце концов полиция заинтересована в сохранении статус-кво. Эта техника работает в подавляющем большинстве случаев, а если кое-кто становится жертвой совпадения... что ж, такова цена порядка в обществе.

У меня по коже побежали мурашки. Вся система уголовного правосудия показалась мне куда более страшной, чем секунду назад. Мысленным взором я видел людей, осужденных за преступления, посаженных в тюрьму, даже казненных, потому что их отпечатки пальцев совпали с отпечатками пальцев истинных убийц. Я видел компьютеры, выводящие списки людей с отпечатками точно такими, какие найдены на орудии убийства, и полицию, выбирающую козла отпущения с помощью считалки.

Вся западная цивилизация строится на допущении, что каждый отличается от других, что нет двух одинаковых людей. Это основа философских построений, нашего политического устройства, нашей религии.

Но это неправда. Неправда.

Я приказал себе прекратить об этом думать, не распространять свою ситуацию на весь остальной мир. Я велел себе просто наслаждаться выходным днем.

Я отвернулся от магазина и пошел побродить по музыкальным магазинам. В полдень я зашел на ленч в «Бюргер Кинг».

Глава 18

Настало Рождество. Новый год. Я провел их в одиночестве перед телевизором.

Глава 19

Работа накапливалась грудой, и я знал, что если мое отсутствие и пройдет незамеченным, то отсутствие выхода – нет. По крайней мере для Стюарта. И я решил всю неделю просидеть у себя в офисе и подогнать работу.

Примерно в середине недели я зашел в комнату отдыха взять банку кока-колы или шаста-колы – и у порога услышал голос Стюарта.

– Так он же гей, разве вы не знали?

– Так я и думала. Он ни разу ко мне клинья не подбивал.

Я вошел, и Стюарт ухмыльнулся мне навстречу. Билл, Пэм и все остальные отвернулись, и тут же их случайно собравшаяся группа виновато рассосалась.

Я понял, что они говорили обо мне.

У меня загорелось лицо. Мне бы следовало возмутиться нетерпимостью и гомофобией. Я должен был разразиться речью, бичующей их узколобые предрассудки. Но вместо этого я только смутился и растерялся, устыженный тем, что они посчитали меня гомосексуалистом, и я бахнул:

– Я не гей!

А Стюарт все так же ухмылялся.

– Вам не хватает Давида, правда?

На этот раз я уже сказал:

– Хрен тебе в задницу!

Он улыбнулся еще шире:

– Помечтай, помечтай.

Это было как ссора между старшеклассниками на школьном дворе. Я знал это – умом. Понимал это. Но я уже втянулся и снова ощутил себя тощим пацаном на игровой площадке, на которого навалился наглый хулиган.

Я сделал глубокий вдох, заставляя себя успокоиться.

– Вы злоупотребляете служебным положением, – сказал я. – Я сообщу о вашем поведении мистеру Бэнксу.

– Ах, он наябедничает мистеру Бэнксу! – Стюарт изображал голос капризного ребенка. И тут же голос его стал твердым. – А я подам мистеру Бэнксу рапорт о вашем нарушении субординации, и вы отсюда вылетите кувырком.

– А мне насрать, – ответил я.

Программисты на нас не смотрели. Они и не уходили – хотели посмотреть, что будет дальше, – но углубились в изучение журналов на столах или внимательно рассматривали меню торговых автоматов.

Стюарт улыбнулся торжествующей, жесткой, жестокой улыбкой.

– Вас уже здесь нет, Джонс. А скоро и памяти не останется.

Я смотрел ему вслед, когда он выходил из комнаты отдыха и уходил по коридору. Там были еще люди, из других отделов, и я впервые заметил, что он кивает головой и здоровается, проходя мимо, но никто не отвечает ему, не поздоровается в ответ, никто никак не обозначает его присутствия.

Я вспомнил его голый безличный офис, и тут до меня дошло.

Он тоже был Незаметным!

Я видел, как он свернул за угол в свой офис. Это все объясняло. Единственная причина, по которой его замечали, – он был начальником. Только власть удерживала его от того, чтобы полностью слиться с фоном. Программисты и секретарши обращали на него внимание по необходимости, потому что это было частью их работы, потому что он был над ними в корпоративной иерархии. Бэнкс обращал на него внимание, потому что отвечал за весь сектор и должен был следить, кто что делает, в частности, начальники отделов.

Но больше никто его существования не замечал.

Может быть, поэтому Стюарт так меня и не выносил. Он видел во мне то, что больше всего ненавидел в самом себе. Скорее всего он даже не знал, что он – Незаметный. Он был прикрыт своей должностью и, наверное, не осознавал, что никто за пределами отдела его не замечает совсем.

Я понял, что мог бы его убить, и никто не заметит.

Тут же я попытался загнать эту мысль обратно, будто ее и не было. Но она была и сопротивлялась всем моим попыткам ее стереть, хоть я и пытался изо всех сил думать о чем-нибудь другом. Я не знаю, от кого я скрывал эту мысль. Может быть, от себя. Или от Бога – если Он (или Она) следит за моим разумом и судит мои случайные мысли с точки зрения морали. Но эта мысль случайной не была. И пока я пытался об этом не думать, но думал все больше и больше, я ощутил, что пусть эта идея меня ужасает и отвращает, есть в ней что-то притягательное.

Я могу убить Стюарта, и никто не заметит.

Я вспомнил человека, который украл пиво в «Семь-одиннадцать» и благополучно скрылся.

Я могу убить Стюарта, и никто не заметит.

Я не был убийцей. У меня не было оружия. Убийство – это было противно всему, чему меня учили и во что я верил.

Но идея убрать Стюарта определенно была заманчивой. Конечно, она никогда не будет претворена в жизнь. Это просто фантазия, греза...

Нет.

Я хотел его убить.

Я стал мыслить логически. Стюарт – на самом деле Незаметный? Или просто зануда, от которого стараются держаться подальше? Могу я быть уверен, что, если я его убью, мне это сойдет с рук?

Но не важно. Незаметный ли он. Незаметным был я.Люди могут заметить, что он мертв, но они не заметят, что убийца – я. Я могу убить его у него в офисе и уйти по коридору, спуститься на лифте и пройти по вестибюлю залитый кровью, и никто на меня не обратит внимания.

Программисты вышли из комнаты отдыха, и я остался один посередине, окруженный жужжащими холодильниками и торговыми автоматами. Все шло слишком быстро.Я был не такой. Я не был преступником. Я не убивал людей. Мне даже не полагалось хотеть убить человека.

Но я хотел.

И, стоя там, я знал, что это сделаю.

Глава 20

В день убийства я пришел на работу в клоунском костюме.

Не знаю, что на меня нашло, что я пустился на такую крайность. Может, я подсознательно хотел, чтобы меня обнаружили и остановили, не дали сделать того, что я задумал. Может, я хотел, чтобы кто-то заставил меня сделать то, что я должен был сделать, но не мог.

Ничего такого не случилось.

Приготовлений понадобилось меньше, чем я ожидал. Пока шли дни и во мне росла уверенность, что я убью Стюарта, у меня начал формироваться план. Сначала я думал, что мне надо узнать все входы и выходы из здания, все точки пожарной сигнализации, часы смены всех охранников внизу, но вскоре я понял, что все это лишние сложности. Я не собирался грабить Форт Нокс. И я был и без того практически не видим. Мне нужно было только войти, сделать дело и выйти.

Главной проблемой будет сам Стюарт. Для него я не был невидим, и он был в куда как лучшей форме, чем я. Морду мне набить он мог бы одной левой.

И если он знал, кто я такой – кто мы такие, – он мог бы убить меняи жить спокойно. Никто бы и не узнал. И никому и дела не было бы.

Значит, мне нужно было иметь на своей стороне элемент внезапности.

Я следил за ним несколько дней, изучая его маршруты, распорядок, надеясь по ним понять, где и как я могу нанести удар наиболее эффективно. Поскольку никто не замечал, куда я хожу и что делаю, я затаился в уголке возле секции программистов, откуда мне был виден офис Стюарта. Два дня я следил, когда он входит и выходит, и с удовольствием выяснил, что у него довольно регулярные привычки, а дневной распорядок очень жесткий. Оттуда я переместился в главный коридор, глядя, куда он выходит из своего офиса и что при этом делает.

Каждый день после ленча, примерно в четверть второго, он заходил в туалет и оставался там минут десять.

Теперь я знал, что там я его и убью.

Отличное это было место – туалет. Там он будет уязвим и не будет ждать нападения, а у меня будет преимущество внезапности. Если я застану его со спущенными штанами, это будет даже лучше, потому что тогда он не сможет ни пнуть меня ногой, ни убежать.

Таков был план.

Он был прост и конкретен, и я знал, что поэтому он и должен удаться.

Я наметил день: 30 января.

Четверг.

Тридцатого января я проснулся пораньше и напялил клоунский костюм. Это было решение последней минуты. Накануне вечером я остановился около ателье проката маскарадных костюмов. Для себя я притворился, что маскируюсь, но я знал, что это ерунда. В здании корпорации костюм клоуна – это не маскировка, а красный флаг. И заплатил я за прокат своей кредитной картой. Осталась запись. След на бумаге. Улика.

Наверное, я подсознательно хотел, чтобы меня поймали.

Не торопясь, я раскрасил лицо гримом из того же ателье, тщательно укрыв каждый дюйм лица белым тоном, тщательно прорисовав красный смеющийся рот, тщательно прилепив нос.

Из дому я вышел уже после восьми.

Рядом со мной на пассажирском сиденье лежал разделочный нож.

Было так, будто я был не я, будто я был в фильме и смотрел на себя со стороны. Я подъехал к «Отомейтед интерфейс», припарковался где-то далеко в Америке, прошел через ряды машин к зданию, прошел через вестибюль, поднялся на лифте и вошел к себе в офис. Всю дорогу я нес нож открыто, прямо перед собой, фактически объявляя, что я собираюсь сделать, но никто меня не остановил, никто даже не увидел.

Я сел за стол, положил перед собой нож и сидел неподвижно до часу дня.

В пять минут второго я встал, прошел по коридору до туалета и вошел в первую кабинку. Мне бы полагалось нервничать, но я не нервничал. Руки у меня не потели и не дрожали; я спокойно сел на унитаз. Еще можно отыграть назад. Еще ничего не случилось. Я мог спокойно уйти, и никто бы не знал. Никто бы не пострадал.

Но я хотел, чтобы пострадал Стюарт.

Я хотел его смерти.

Я заключил сам с собой договор. Если он войдет в мою кабинку, я его убиваю. Если он войдет в любую другую, я бросаю это дело и больше к нему не возвращаюсь.

Я покрепче сжал рукоять. Вот теперь я вспотел. Во рту у меня пересохло, я облизывал губы, но язык тоже был сухим.

Открылась дверь туалета.

Сердце мое застучало – не могу сказать, от страха или от возбуждения. Этот звук молотом гремел у меня в голове, и я подумал, не услышит ли Стюарт.

Шаги от двери к кабинам.

А если это вообще не Стюарт? Кто-нибудь другой, и он сейчас откроет мою дверь и увидит здесь меня – сумасшедшего клоуна с ножом? И что мне тогда делать?

Шаги остановились около моей двери.

Это был Стюарт.

На долю секунды на его лице выразилось удивление. Потом я пырнул его ножом. Нож вошел в тело с трудом. Он попал в ребро и застрял, и я вырвал его и ударил снова, на этот раз сильнее размахнувшись. Наверное, изумление у него прошло, потому что он завопил. Я заткнул ему рот левой рукой, но даже без воплей громкие и грубые звуки нашей борьбы отдавались эхом в пустом туалете. Он был прижат к перегородке кабины, и он лягался и выдирался, отчаянно пытаясь вырваться. Повсюду была кровь, она текла и хлестала, он был весь ею покрыт, и я тоже.

Удар ноги пришелся мне в колено и чуть меня не свалил. Кулак свистнул меня по уху. Я сразу понял, что допустил ошибку, но исправлять ее было поздно, и я продолжал тыкать ножом.

Это не было приятно, как я ожидал. Я не чувствовал удовлетворения, не чувствовал, что свершаю справедливость. Я ощущал себя тем, кем и был – хладнокровным убийцей. В планах и мечтах это была сцена расплаты из кино, и я приветствовал героя – меня, – который воздавал должное негодяю. Но все было не так. Это было грубо, грязно и противно: он отчаянно пытался спасти свою жизнь, а я уже не просто хотел убить его, а был захвачен ходом действия и не мог остановиться.

Он упал, ударился головой о порог металлической двери, и новый гейзер крови хлынул у него изо лба. Он умирал, но не сразу и не без борьбы, и мне тоже доставалось. Будь он быстрее или я медленнее, он бы выбил у меня нож или выкрутил бы мне руку, чтобы я его выпустил, и тут бы все и кончилось.

Он стукнул меня по яйцам, и я полетел назад, но упал на унитаз, наклонился вперед и ударил его ножом в лицо.

Его тело задергалось в дикой судороге и застыло.

Я выдернул нож у него из носа. За ним хлынула волна крови и что-то болезненно-серое залило мои ботинки.

«Как мне это объяснить в ателье проката?» – мелькнула дурацкая мысль.

Я встал, оторвал туалетной бумаги и вытер с ножа кровь. Потом перешагнул через тело Стюарта и закрыл за собой дверь. Из-под кабинки высовывалась его голова и одна рука, и пальцы касались края соседнего писсуара, но мне было все равно. Спрятать тело или даже замаскировать его не было никакой возможности.

Я ничего не чувствовал. Ни вины, ни страха, ни паники, ни радости. Ничего. Наверное, что-то вроде шока, но по ощущениям это не было похоже на шок. Я мыслил ясно, мозг функционировал нормально.

Все случилось не так, как я ожидал, но я решил придерживаться первоначального плана. Выйдя из туалета, я прошел по коридору к лифту. Через весь вестибюль я вышел наружу, но когда я начал оглядываться в поисках своей машины, я ее уже миновал. Я стоял на тротуаре и глядел на припаркованные на улице машины. Очевидно, шок был глубже, чем я думал.

И тут до меня дошло.

Я задрожал и выпустил нож. Слезы полностью лишили меня зрения. Я все еще чувствовал рукоять ножа, входящего в мышцы и ударяющего в кость, чувствовал, как моя левая рука затыкает кровоточащий и слюнявый рот, как пытается вырваться Стюарт. Смогу ли когда-нибудь стереть это из своей памяти?

Я шелпо тротуару медленно и неуверенно. Может быть, я бы чувствовал себя по-дурацки, если бы вспомнил, во что одет, но как раз сейчас о своем внешнем виде я думал меньше всего.

Я убил человека. Я отнял жизнь.

Пришла в голову мысль, что я ничего не знал о жизни Стюарта вне работы. Был он женат? Была у него семья? Не ждет ли где-то в домике с белой оградой маленький ребенок, пока папа придет домой к ужину? Вина и ужас навалились на меня, и-черная пустота внутри меня была куда глубже любой депрессии. Сила и воля, которые мной двигали, исчезли после убийства, сменившись усталым летаргическим отчаянием.

Что я наделал?

На улице за моей спиной зазвучали сирены.

Полиция!

– Боб!

Я обернулся на звук своего имени.

И увидел, как бежит ко мне через тротуар человек с пронзительными глазами.

Меня охватила волна панического страха, но я, хоть и хотел убежать, остался на месте. Я повернулся к нему.

Он замедлил шаг, подходя, и ухмыльнулся мне:

– Ты его убил?

Я пытался сохранить невинно-нейтральное лицо, пытался не выразить тревоги.

– Кого?

– Твоего босса.

– Не понимаю, о чем вы.

– Понимаешь, Боб. Ты отлично знаешь, о чем я говорю.

– Понятия не имею. Откуда вы знаете мое имя?

Он рассмеялся, но в его смехе не было ничего зловещего.

– Да брось ты. Ты знаешь, что я за тобой слежу, и знаешь почему.

– Нет, не знаю.

– Ты прошел обряд инициации. Ты принят.

Страх вернулся снова. Вдруг я пожалел, что бросил нож.

– Принят?

– Ты один из нас.

Я как будто вдруг увидел решение сложной математической задачи, которая меня неотвязно мучила.

– Ты – Незаметный! – сказал я. Он кивнул.

– Только я предпочитаю называть себя террористом. Террорист Ради Простого Человека.

Чувство у меня было странное, не похожее ни на что, ранее испытанное, и я не мог понять, хорошее оно или плохое.

– А... а ты не один?

Он снова рассмеялся.

– Конечно! Нас много.

Он подчеркнул слово «нас».

– Но...

– Мы хотим, чтобы ты к нам присоединился. – Он подошел вплотную. – Ты теперь свободен. Ты обрезал свои связи с их миром. Ты стал частью нашего мира. Ты никогда не был одним из них, но ты думал, что должен играть по их правилам. Теперь ты знаешь, что нет. Тебя никто не знает, тебя никто не вспомнит. Ты можешь делать что хочешь. – Его пронзительные глаза уперлись в мои. – Все мы сделали то, что сделал ты. Я убрал своего босса и его босса. Тогда я думал, что я один, но... в общем, я выяснил, что я не один. Я нашел других. Когда я увидел тебя впервые, на Сауз-Коаст-Плаза, я знал, что ты один из нас. Но я видел, что ты все еще ищешь. Ты еще не нашел себя. И я стал тебя ждать.

– Ты же меня далее не знаешь.

– Я тебя знаю. Я знаю, какую ты любишь еду, знаю твой вкус в одежде; я все о тебе знаю. А ты все знаешь обо мне.

– Кроме твоего имени.

– Филипп. – Он улыбнулся. – Теперь ты знаешь все.

Это была правда. Он был прав. И пока я стоял, смотрел на него и ощущал это странное чувство, я понял, что чувство это хорошее.

– Ты с нами? – спросил он.

Я оглянулся на улицу, на зеркальный фасад «Отомейтед интерфейс», и медленно кивнул.

– Я с вами.

Филипп ткнул кулаком в воздух.

– Есть! – И улыбка его стала шире. – Ты теперь победитель, а не жертва. И ты об этом не пожалеешь. – Он развел руки в стороны. – И мир, – хрипло крикнул он, – будет наш!

Часть вторая

Мы здесь