Гета и по прошествии многих лет, когда поезд, а вернее самолет с Ромой давно унесся в другом направлении, продолжала корить себя.
      – Не настояла я, дура. Надо было нам с бабой Галей на тебя тогда как следует насесть, чтобы ты Ольгу на нас оставила. И все бы у вас с Ромой сладилось. Подумаешь, Ольга твоя не хотела. Привыкла бы как миленькая.
      – А если бы не привыкла?
      – Не привыкла, так выросла бы. А на понях его, между прочим, ей очень нравилось кататься. Вот и подарил бы ей Рома пони...
      – Что ты из Ольги какое-то меркантильное чудовище делаешь! Да, ей нравился пони, пока она не почувствовала, что у нас с Романом серьезно, и теперь наша жизнь окажется с ним крепко связана. А такая перспектива приводила ее в ужас. В особенности, что она станет Костиной сестрой.
      – По логике скорее получилось бы, что его тетей, – с озадаченным видом произвела быстрое вычисление Гета.
      – Какая разница. Для Ольги главным было другое. Мало того, что она его каждый день в классе видит, так еще дома постоянно под одной крышей.
      – По-моему, это чепуха.
      – Для тебя чепуха. Хотя кто бы говорил. Ты, насколько я знаю, тоже не рвешься делить с кем-нибудь существование и родной кров. Значит, и для тебя это не просто так. А в подростковом возрасте такое вообще кажется вселенской трагедией. Уж ты-то, Гетка, педагог. Должна понимать подростковую психологию.
      – Одно дело понимать, другое – собственную жизнь ломать, – отрезала она. – Наверняка можно было найти компромиссный вариант. А ты не пожелала. И опять принесла себя в жертву.
      Я промолчала. Не думаю, что принесла себя в жертву. Скорее, наверное, воспользовалась предлогом, чтобы прервать отношения, в необходимости которых для себя не была уверена.
      Сомнения мучили меня с первого дня, вернее, с той самой бурной ночи. Слишком уж разными мы были людьми. Плюс еще Костя. Мало того, что он сложный мальчик, но мне ведь придется взять ответственность за него, если я выйду замуж за Рому. Мало мне Ольги. Но она – родная сестра. А Костя – совершенно чужой мальчик. Влюбясь без памяти в его отца, быть может, и решилась бы. Но я не любила Рому без памяти.
      Да, мне с ним хорошо. Однако постельный угар рано или поздно пройдет. И у Романа пыл когда-нибудь охладеет. А собственно, на его пыле все, в основном, и держится. Выдержат ли его чувства поверку семейными буднями и каждодневными проблемами? Если нет, затеваться и обрекать детей на новые испытания не стоит.
      Подобные мысли посещали меня все чаще, да и Ольга активно сопротивлялась, ее уже было не подкупить никакими пони. Уже и варенье лилось на Романа, причем столь хитро, что он принял это за случайность. Он, но не я. Я видела, как потом злорадно блестели глаза у Ольги. Она испортила Роме новый, очень дорогой, только что купленный костюм. А варенье, к тому же, было подарком от бабы Гали. Хитрюга Ольга у нее выпросила. Жидкое домашнее бабы-Гали – но варенье. Потому что у Ромы в доме были покупные западные джемы, а они не льются. Значит, все рассчитала. И мне показала. Такая была демонстрация: не принимаю, и точка.
      А когда это ей сошло с рук, она уже не знала удержу. Рому Ольга, видимо, все-таки побаивалась и на открытые выступления против него не шла. Своей мишенью она избрала Костю. Потому я и не сразу поняла, что происходит.
      С Костей-то у них отношения не сложились еще до нашего знакомства с Романом. Потом постепенно у них установилось нечто вроде шаткого перемирия. Мы с Ромой так надеялись, что постепенно они подружатся. Однако, как выяснилось, Ольга вела подпольную подрывную работу.
      Мало того, что с Костей дома постоянно происходили какие-то неприятности, так она еще умудрилась настроить против него весь класс. Ему объявили бойкот. У мальчика чуть не случился нервный срыв. Мои многомесячные старания пошли насмарку.
      Когда все выяснилось, на грани нервного срыва оказалась я сама. Я могла разом потерять все: и Романа, и работу, не говоря уже о хорошем образовании для сестры. Я уже готовилась подавать заявление об уходе, чтобы не вылететь из престижной школы с волчьим билетом. Но Роман, опередив меня, поступил очень благородно.
      Не устраивая никаких разбирательств и не объясняя директрисе причин, он в одночасье перевел сына в другую школу, ссылаясь на свои личные обстоятельства. В результате никто в школе ничего не узнал.
      Я ставила себя на его место и живо представляла, как отнеслась бы к людям, которые устроили бы такое Ольге. Однако Роман и тут повел себя на удивление мягко и терпеливо. «Будем встречаться пока без них, – сказал он, – полгодика переждем, они подрастут, остынут, тогда разберемся».
      Но во мне уже что-то сломалось. Наверное, это было то самое, чего мне не хватало – настоящей любви к Роману. И еще, вероятно, я отношусь к тому типу женщин, которые не могут быть вполне довольны и счастливы, просто принимая любовь другого. Хотя он и готов обеспечить мне безбедное и беззаботное существование на всю оставшуюся жизнь. По-моему это нечестно ни по отношению к человеку, с которым живешь, ни к детям. В данном случае, к Ольге и Косте.
      И я предложила Роману вообще на какое-то время расстаться. Пусть страсти утихнут. Если наши чувства останутся прежними, тогда и посмотрим. Рома, наверное, меня очень любил, потому что хоть неохотно, но согласился на мое условие. Тем более, что ему предстояли длительные деловые поездки, и он надеялся, что за это время все наладится само собой.
      С Ольгой у нас состоялся самый серьезный в жизни разговор. Я совершенно не ожидала от своей маленькой сестры столь расчетливой жестокости. Разговор наш длился не один день. Потому что Ольга мне не сразу открылась. Но в результате мне стало ясно: с ее точки зрения, это была не жестокость, а жестокая необходимость. Она, подобно дикому зверьку, всеми силами и доступными средствами защищала свое гнездо. И меня защищала. Совершенно искренне защищала. Ведь, как выяснилось, Костя тоже с ней боролся, по-видимому, в свою очередь защищаясь и отстаивая безраздельное право на Романа. Потеряв мать, он боялся потерять и отца.
      Он не уставал при каждом удобном и неудобном случае напоминать Ольге, что мы с ней явились сюда на готовенькое, но пусть она не раскатывает губы, – это, мол, ненадолго. У отца телок, вроде меня, навалом было. Он таких, у которых гроша за душою нет, сколько угодно может купить. И я ему скоро надоем. И скоро нас вытурят. И он, Костя, будет очень рад. Потому что «эта училка» у него уже в печенках сидит.
      И еще он предупреждал Ольгу, что когда его папа нас выгонит, подарки придется вернуть, потому что он дарит их только временно. И в результате у Ольги вообще ничего не останется, кроме занудной сестры-училки, а они с папой поедут на Кипр. И все лето будут плавать на собственной яхте и летать на собственном самолете, который папа обещал подарить ему, Косте. И это уж точно будет подарок навсегда. Потому что ему, Косте, отец дарит подарки насовсем. Потому что он его любимый сын, и нужен ему. А Ольга никому не нужна. У нее даже мамы и папы нет. Наверное, они были какие-нибудь бомжи и ее бросили, а дура-училка подобрала. Только пусть Ольга особо не расслабляется. Училка найдет себе мужика, который детей не любит, и выгонит ее.
      В нашей с Романом истории не было правых и виноватых, но все оказались пострадавшими. Увлекшись друг другом, мы совершенно забыли, сколь болезненно воспринимают дети любые изменения в семье. А наши дети и без того были ранены, и мы обнаружили это слишком поздно. До того поздно, что исправить положение было уже совсем трудно.
      Когда именно Роман вернулся из своих поездок, не знаю. Он мне не звонил. Я тем более не искала с ним встреч. Лишь полгода спустя мне пришло письмо, из которого выяснилось, что они с Костей теперь живут в Канаде и собираются там осесть. Он звал меня приезжать, уверял, что его дом всегда для меня открыт и я могу стать в нем полноправной хозяйкой. Но в его приглашении ощущались холодность и принужденность. Словно Роману было неловко не выполнить данное обещание. Видимо, у него тоже в душе перегорело. Я предпочла вообще ему ничего не отвечать. Он прислал еще поздравление на Новый год. Я опять не отозвалась, и больше писем не приходило.
      – Не была бы тогда дурой, жила бы сейчас в Канаде – продолжала бередить мои старые раны Гета. – И Ольга бы твоя не за Ярика сейчас выходила замуж, а за какого-нибудь канадского Джона. Хотя они там вроде позже женятся. Я бы в гости к тебе ездила. Но, с другой стороны, чего в этой Канаде хорошего? Хрен его знает, как он там устроился. Слушай, – вдруг словно бы осенило ее. – Я только сейчас сообразила: может, Роман тогда тебя сразу с дальним прицелом обхаживал?
      – Это как? – оторопела я.
      – Понимаешь, в Канаду в один день не съедешь. Значит, Роман наверняка заранее готовил плацдарм. А зачем, спрашивается? Наверняка, у него здесь какие-то проблемы возникли, и пришлось сваливать. Но ведь вы уже встречались, а он ничего тебе не говорил. Не говорил, – с многозначительным видом повторила подруга, – а жениться хотел. А в последний момент поставил бы перед фактом. Куда тебе деться? Иными словами, специально подыскивал себе жену без претензий, которая не взбрыкнет, когда обнаружится, что уровень жизни у вас там хуже, чем здесь. Тут за несколько месяцев ты ни к чему бы по-настоящему не успела привыкнуть, а по сравнению с дозамужней твоей жизнью тебе бы и в Канаде все раем показалось.
      – Фантазии у тебя, Гетка!
      – Ничего не фантазии, – стояла она на своем. – Он тебе какие-нибудь фотографии в письме прислал?
      Я покачала головой.
      – А не прислал, потому что нечем похвастаться, – развивала свою догадку Гета.
      – Да он вообще больше меня не приглашал.
      – По этой же самой причине. Небось совсем обеднел.
      – Напридумала глупостей! – вздохнула я. – И что у тебя, Гетка, все в деньги и недвижимость упирается! Вон даже мое будущее личное счастье квартирой измеряешь. Наверное, самое главное все же любовь.
      – Любовь – штука хорошая, – согласилась она. – Но только при наличии всего остального. То есть в двадцать лет можно и без остального, – уточнила она. – Хотя, как показывает опыт, твоя Ольга и в двадцать от недвижимости не отказывается и даже очень о ней думает. И о владении, и о преумножении. А уж в нашем с тобой возрасте, дорогая моя... – Она выдержала короткую, но выразительную паузу. – Любить надо с комфортом. Рай в шалаше – не для нас. Цистит заработать можно. Представь себе секс в машине. В наших, к примеру, отечественных «Жигулях», – подругу мою от такой перспективы даже передернуло. – Антисанитарно. Бензином воняет. И не развернешься.
      – Гета, я тебе говорю о любви. При чем тут секс, да еще в «Жигулях»?
      Она расхохоталась:
      – А ты собралась любить без секса? Подруга, – глаза ее плутовски блеснули. – Если ты решила сосредоточить свои поиски на импотенте, шанс у тебя есть. Только и с импотентом в конечном итоге придется где-то жить. Если не спать, то жить. И жилплощади даже больше понадобится. Потому что спать вы наверняка будете в разных кроватях, а еще лучше – в разных комнатах.
      – Почему? – решила выяснить я, хотя не собиралась себе никого искать, а уж тем более импотента.
      – А какой, извини меня, смысл, спать в одной постели с храпящим мужиком, если он ничего не может? Ради чего мучиться?
      Ответа на сей риторический вопрос у меня не нашлось, и я лишь пожала плечами.
      – Кстати, – продолжила моя подруга, – ты вот меня все коришь, что я фактор любви не учитываю. На материальном сосредотачиваюсь. А у тебя-то самой хоть одна настоящая любовь была? Любила ты сама кого-нибудь? Подчеркиваю: не тебя, а ты? По-настоящему, сильно.
      Я молчала.
      – До сорока дожила и ни разу как следует не полюбила, – голос Геты звучал все увереннее и категоричнее. – Думаешь, настоящая жизнь еще впереди, полюбишь и в шестьдесят? Так не бывает. Если раньше, как теперь говорят, гормон не играл, голову от любви не потеряла, теперь уж точно не потеряешь.
      – Знаешь, от любви не обязательно голову терять. Даже если очень сильно любишь.
      – Ну и кого ты любила, хотя бы не теряя головы? Мы ведь только что с тобой всех перечислили.
      – Не всех.
      – А кого же мы забыли?
      – Того единственного, кого я по-настоящему любила.
      – Батюшки! – всплеснула руками Гета. – Значит, я что-то пропустила? Или ты от меня все эти годы что-то скрывала?
      Ее явно раздирало любопытство.
      – Ничего я от тебя не скрывала, и ты должна бы помнить. Просто ты его никогда не видела. Не случилось мне вас познакомить.
      – Кто же он? – продолжала недоумевать она.
      – Вспомни лето перед рождением Ольги. Митя. Я же тебе рассказывала. Мы в Крыму познакомились.
      Гета, хрипло расхохотавшись, поперхнулась дымом.
      – Ты бы еще детский сад вспомнила!
      Мне было совсем не смешно, и я серьезно и твердо проговорила:
      – Совсем не детский сад.
      – Брось придумывать. Вы с ним встречались всего три месяца, а после быстренько разбежались. Тоже мне большая любовь.
      Гета вдруг осеклась, глаза у нее сделались круглые, и она с жалостливой интонацией воскликнула:
      – Ой, Катька, бедная! Он, наверное, тебя бросил. Ну, юный кобелино!
      – Гета, ни в чем он не виноват. Это я его бросила.
      – Тогда я ничего не понимаю. Зачем ты его бросила?
      – Затем, что ужасно любила.
      На прокуренной кухне возникла немая сцена. Гета, полуоткрыв рот, откинув руку, в которой держала сигарету, потрясенно взирала на меня. В ее сознании никак не укладывалось, что случаются обстоятельства, когда именно ради большой любви к человеку его приходится оттолкнуть от себя. Не потому, что разлюбила, а именно потому, что, наоборот, слишком сильно любишь и никогда не позволишь себе испортить ему жизнь.
      То давнее лето и впрямь было самым счастливым в моей жизни. Оно таким и запомнилось. Все вокруг залито ярким солнечным светом. Ни одного пасмурного денька. Да были ли они в действительности? Я во всяком случае их не помню, и когда мысленно обращаюсь к тем дням, перед глазами встают море в штиль, и лазурное небо, и залитый солнцем пляж, и мокрая блестящая галька у самой кромки воды, и мы с Митей, роющиеся в этой гальке с надеждой найти хоть одного «куриного бога» – камушек с дырочкой посредине. Считалось, что он приносит счастье. Другие находили, а нам вот никак не удавалось. Глупые! Не понимали мы, что не нужен нам никакой «куриный бог» и его помощь, ибо счастье уже у нас в руках, и его надо лишь сохранить, а мы все искали и искали. Отчего-то казалось очень важным найти такой камушек.
      В ту весну я вообще словно впервые проснулась и, скинув с себя тяжелые зимние одеяния, почувствовала себя бабочкой, вылупившейся из кокона. Видимо, к двадцати годам я, наконец, окончательно выросла, и лицо мое и фигура, обретя законченные черты, стали обращать на себя внимание как молодых, так даже и не очень молодых мужчин. Меня это радовало и наполняло предчувствием, что вот-вот случится нечто необыкновенное.
      В ту весну и в начале лета я просто летала по Москве. Все складывалось одно к одному. Будто удача тоже заметила, как я переменилась, залюбовалась мной и избрала меня своей близкой подругой. Я с легкостью сдала на «отлично» летнюю сессию, и меня вместе с еще несколькими сокурсниками ожидал сюрприз. По совокупности, так сказать, заслуг – за отличную учебу и активную общественную работу нас наградили путевками в международный лагерь «Спутник». В Гурзуф.
      Меня это повергло в полный восторг. Я никогда не была на юге. В детстве и юности моя заботливая мама вывозила меня в Прибалтику. У нее был по этому поводу пунктик, – считала, что балтийское побережье для здоровья полезнее. До сих пор с внутренней дрожью вспоминаю купания в студеном Рижском заливе, где даже до относительной глубины приходилось добираться под леденящим ветром. В одном моя бедная мама была права: здоровье мое укрепилось, и теперь меня уже никакие сквозняки не берут.
      А во время институтских летних каникул мы с Жанеттой-Гетой пристроились подрабатывать пионервожатыми в лагерь, и хоть и копили на юга, до них так и не добрались. Вернее, Гетку свозил какой-то хахаль, а меня мама уговорила еще раз поехать на привычное место в Прибалтику. И вот, наконец, я еду к Черному морю. И не просто, а в «Спутник». Попасть туда было совсем нелегко. Почти как за границу. Отбирали самых надежных, проверенных, ибо там отдыхала так называемая «прогрессивная иностранная молодежь». Иными словами, я на целый месяц получала пропуск в совсем иной мир.
      Гетка, учившаяся через пень-колоду а тогда еще и находившаяся в процессе очередного романа, рвала и метала.
      – Оказывается, и от общественной работы бывает польза. Знала бы заранее, что за это будут награждать, тоже всерьез занялась бы.
      – Между прочим, могла бы помочь мне и поучаствовать в конференции. Я предлагала.
      – В таком случае и на учебу пришлось бы налечь, – вздохнула Жанетта-Гета. – Личная жизнь под откос бы пошла. Хотя, Катерина, перед тобой сейчас такие перспективы открываются! Мужиков будет! Наших и не наших. Выбирай – не хочу. Не то, что в нашем педике. Кстати, учти, не только студентов. Там совсем рядом, прямо за оградой «Спутника», – дом творчества художников. Мы с Дамориным там в прошлом году жили. Очень советую обратить внимание на контингент. При желании можешь отхватить не только вполне кондиционного лауреата, но даже и академика. Правда, они, в основном, женатые, но не важно. Главное – зацепить, а после уж разберешься, насколько он тебе нужен. Хотя чего я тут мечу бисер, – спохватилась она. – Ты у нас натура серьезная, возвышенная, тебя наши радости не интересуют. Будешь как паинька ходить купаться, на лежаке загорать и есть виноград с инжиром. Эх, пропадет твоя путевка в «Спутник» совершенно зазря.
      – Почему зазря?
      – Потому что загорать, купаться и жрать фрукты можно в любом другом месте Крыма или Кавказа, а в «Спутник» умные девушки ездят совсем за другим. Но все равно я, конечно, за тебя рада.
      С таким напутствием я и уехала.
      Кое в чем Гетка оказалась права, но кое в чем и ошиблась. Мужского пола в «Спутнике» оказалось куда меньше, чем женского (видимо, мальчики хуже учатся и меньше занимаются общественной работой, чем девушки), и за внимание молодых людей шла суровая борьба. По вечерам, правда, их количество несколько увеличивалось за счет отпрысков художников и самих молодых художников из дома творчества. Вообще-то у ворот «Спутника» стоял охранник, и пускали туда строго по пропускам. Однако художники, привлеченные нашим баром с разнообразными спиртными напитками и дискотекой с модной западной музыкой, давно проделали в металлической ограде дырку и, благополучно минуя охрану, оказывались прямо у главного корпуса. Художников тоже на всех девушек не хватало, и конкурентной борьбы их визиты к нам не ослабляли, но я в этой битве не участвовала. Тут Гетка оказалась права.
      И насчет инжира с виноградом и пляжа с лежаками подруга моя не ошиблась. За одним только, весьма существенным для меня, исключением. И ела фрукты, и загорала, и купалась я не одна. И не с девчонками из института, приехавшими вместе со мною в «Спутник», а с Митей.
      Я обратила на него внимание еще в Москве, на перроне вокзала, где у нас был сбор. Он стоял в компании каких-то ребят, которые громко рассказывали непристойные анекдоты и оглушительно хохотали, зазывно поглядывая на нашу группу девчонок. Митя, вернее тогда я еще не знала, что его так зовут, вдруг отчетливо произнес:
      – Братцы, может, хватит? Девчонкам все слышно.
      – Пусть слушают, – хохотнул один из приятелей. – Мы люди щедрые. Нам не жалко.
      – Пусть слушают и узнают, что есть на свете веселые остроумные ребята.
      – Ну да, – покачал головою Митя. – Веселые и пошлые.
      – Да ладно тебе, – хлопнул его по плечу первый. – а то сам не любишь такого рассказывать.
      – В другом обществе, – сухо бросил он.
      Я удивилась. В подобных случаях редко кто решается выступить против, так сказать, коллектива. Да еще в столь деликатном случае. Запросто могут засмеять или назвать маменькиным сынком. Мальчики обычно в подобных ситуациях, даже если не согласны, предпочитают помалкивать. Казаться такими, как все, гораздо спокойнее и надежнее. А этот не испугался. Явно не из трусливых. И ему действительно не понравилось поведение приятелей, вот он и решил вмешаться. Мне стало интересно, чем дело кончится, однако финал представления не состоялся. Подошел состав, и все, расталкивая друг друга, кинулись штурмовать поезд. Меня толкнули в спину. От неожиданности я споткнулась и выронила чемодан.
      – Помочь? – раздалось надо мной.
      Я подняла голову. Митя наклонился и протянул мне руку.
      – Спасибо.
      Я взяла его руку и поднялась с колен.