И Алина стала выкарабкиваться. Две вещи особенно тяготили её: вынужденная бездеятельность и новое отношение к себе людей. Во взглядах знакомых при встрече она читала жалость и ещё что-то крайне неприятное и оскорбительное для себя – это обречённость, непоправимость беды и отчуждённость. Последнее она почувствовала сразу же при встрече с ближайшей подругой. Та зашла навестить её после больницы, стала рассказывать о последних новостях и как-то странно постоянно осекалась, как будто ловя себя на том, что этого рассказывать теперь не следовало, а о другом стоит тоже промолчать, потому что между ними пролегла какая-то невидимая пропасть. И Алина чувствовала себя отвратительно оттого, что ей постоянно намекали, даже не желая того, что она уже не та.

Подруга приходила всё реже и реже, между ними выросла стена отчуждения, и казалось – у них больше не было общих интересов и общих тем для разговора. Алина была оскорблена и предпочла уединение. Соседи и прохожие провожали её жалостливыми взглядами, однако, как она заметила, с ней никто не вступал в разговор. Люди боялись напомнить о постигшем её несчастье. Что поделаешь – от горя нет лекарства. Но своим молчанием и сочувствующими взглядами они вгоняли её в ещё большую тоску. Кто знает, тоска ли – причина для болезни или болезнь – причина для тоски, но она впала в глубокое уныние, почувствовав своё одиночество. Особенно неприятны были для неё встречи с молодыми людьми. Алина всегда носила платья с длинными рукавами. И стоило какому-нибудь молодому человеку заметить её красивое лицо, он затоваривал с ней, шутил, но как только глаза его обнаруживали, что рукава платья пусты, на лице его появлялся испуг, сожаление, он пытался выразить сочувствие, унизительное для неё, и затем исчезал.

У неё не было любимого человека, ей было только двадцать два года, и она, как многие молодые девушки, мечтала о любви. Теперь подобные надежды пришлось навсегда изгнать из своего сердца. Вежливость молодых парней, которую некоторые проявляли при встрече, воспринималась ею как жалкая подачка нищему.

Алина была права, говоря, что только прекрасное лицо вызывает сочувствие. Только на прекрасном лице печаль, боль, страдание прекрасны, а на уродливом они воспринимаются как уродство, как отвратительная гримаса, но не как чувства, достойные сострадания. Она была красива, и люди жалели её, сочувствовали, провожали скорбными взглядами, качали головами. Алина вспоминала, как относилась она сама к калекам раньше, вспоминала, как относились к ним другие – и в её памяти всплывало чувство отчуждения, внутреннего страха, желание не видеть их, не слышать и не вспоминать о них.