Огнеса ответила недовольно:

– Можете не беспокоиться, я галлюцинациями не страдаю, бессонницей тоже, и одна себя чувствую превосходно.

– Огнесочка, не сердись. Не забывай, что отец наказал мне оберегать тебя. А как я могу оберегать, если ты здесь, а я за пять километров.

Говорил он всегда как-то чересчур мягко, вкрадчиво, как будто стараясь убедить собеседника в том, что он очень хороший человек. Однако люди, разговаривающие подобным тоном, когда в их руки попадает власть, часто превращаются в деспотичных повелителей.

– Огнесочка! Ты прекрасно выглядишь! – сделал он комплимент девушке, сидевшей напротив в мягком кресле. – С тебя можно писать картину.

Задумчивое, серьезное лицо её, бледное, с нежным овалом, действительно казалось прекрасным. Тёмно-синие глаза под тенью густых ресниц мерцали отрешенно, и видно было, что ей стоит усилий, чтобы слушать гостя, а не погружаться в свои мысли. Ей так и казалось, что за лестью и похвалой он скрывает что-то гнусное. Она не верила ему, когда он приходил к отцу, и ещё больше не верила ему сейчас, когда он приходил в отсутствие отца.

– Свои достоинства и недостатки я превосходно знаю, можете не комментировать известные истины, – ответила она недовольно.

– Огнесочка, ты не в настроении сегодня? – вкрадчиво спросил он.

– Да. Мне бы хотелось побыть одной.

Константин наклонился вперед, как будто для того, чтобы она могла его лучше слышать, и предложил:

– Пойдем, прогуляемся. Ничто так не развлекает, как смена пейзажа.

– Мне некогда.

Она встала, подошла к книжному шкафу и достала книгу. Константин, подойдя сзади, взял книгу из её рук и посмотрел на обложку.

– Химия. Тебе не надоело химичить? Всё какие-то опыты, опыты. А что толку? Что ты изобрела? Повторяешь открытое другими.

– Да, – невозмутимо ответила Огнеса. – Повторяю. Что тут плохого? Сначала осмыслю известное, потом, может быть, и сама чего-нибудь добьюсь.

Он поставил химию на прежнее место и, заглянув девушке в глаза, умоляюще произнес:

– Ну, а чашечкой горячего кофе не угостишь?

Огнеса бросила на него взгляд, ясно говорящий, что гость ей надоел, нарочито тяжело вздохнула, но отправилась на кухню.

Как только она скрылась за дверью, гость достал из книжного шкафа коричневую папку и стал лихорадочно листать. Найдя нужный материал, он вытащил из неё несколько листков и, свернув, засунул в нагрудный карман пиджака. Когда вернулась хозяйка с чашкой кофе, он сидел мирно на диване и листал какую-то книгу.

– Спасибо! Какой ароматный. А из милых ручек – вдвойне слаще. – Маленькими глотками, смакуя, он опустошил чашку и поблагодарил: – Получил истинное удовольствие. Хозяйка обогрела, приласкала, – пошутил он. – Теперь можно отправляться в дорогу. Но бывать у тебя я должен как можно чаще. Твой отец возложил на меня обязанности опекуна, и я с честью их выполню.

Девушка проводила его до дверей, и они расстались.

Аспирант, весело напевая, прошёл к калитке.

Андрей, ведший наблюдение за домом и прятавшийся в кустах, последовал за ним. Как ни странно, но, несмотря на поздний час, Константин отправился не к себе домой, а в гостиницу на улице Рубина. Здесь он скрылся в номере под цифрой пятнадцать, занимаемом, как выяснилось позднее, иностранным туристом Рудольфом Стэлпсоном. Номер находился на первом этаже.

Андрей ограничился только тем, что определил расположение окон на фасаде. Рассмотреть, что происходило внутри, не удалось: плотные шторы преданно охраняли тайны своих жильцов.

К гостинице изобретатель вернулся спустя несколько дней, занявшись срочным восстановлением считывающего аппарата. Дорог был каждый час, поэтому к наблюдениям за аспирантом он привлек и Георгия. Пока Андрей мастерил, друг следил, что творится в доме профессора, и когда в окнах гас свет и Огнеса ложилась спать, возвращался к изобретателю и отчитывался о том, что видел.

Подстегиваемый необходимостью, Андрей работал с особым подъемом, работал днем и ночью, забыв о сне и еде. Его мозг с необычайной быстротой и лёгкостью решал сложнейшие задачи, находил ответы на труднейшие вопросы.

Никогда он не трудился так плодотворно и результативно. Было ли этому причиной желание разгадать тайну огненной девушки или желание уличить подлость и освободить мир от зла, трудно сказать. Пока на этот простой вопрос не смог бы ответить и сам изобретатель. В настоящий момент он руководствовался лишь одним желанием – поскорее закончить изобретение. Работа двигалась успешно и, спустя несколько дней, подошла к финишу.

Георгий, пришедший к нему с отчётом о своих наблюдениях, стал свидетелем очередного усовершенствования аппарата.

– Аспирант продолжает что-то искать, – сообщил он изобретателю. – Сегодня обследовал очередную книжную полку. Огнеса ему все время мешает своим присутствием. Не пойму, что он ищет.

– Скоро узнаем.

На следующее утро, захватив аппарат, Андрей направился к гостинице и, войдя в фойе, спросил у дежурной:

– Скажите – Рудольф Стэлпсон из пятнадцатого номера у себя?

– Да. Обычно он спит до девяти утра. Пришли бы на полчаса позже – не застали. Пока он проснётся, можете подождать его в холле.

– Нет, благодарю. Я дождусь его на свежем воздухе. У вас душно.

Иностранца он узнал сразу по шляпе с загнутыми полями на манер ковбойских, джинсам с наклейками, толстой сигарой в зубах и мощному, слегка выдвинутому вперед подбородку. Стэлпсон вышел один. К дверям гостиницы подкатило такси, и он куда-то уехал, а Андрей, оглядевшись вокруг, осторожно прокрался к окну и, спрятавшись за ветки кустарника, приставил аппарат к стеклу. Комната наполнилась людьми. Посреди за столом с сигарой в зубах сидел Стэлпсон, рядом двое неизвестных подозрительных типов. Перед ними стоял аспирант.

Вскоре двое ушли, а Константин, вытащив из кармана пиджака украденные из дома профессора листки, с подобострастной физиономией протянул их иностранцу. Тот внимательно просмотрел написанное, удовлетворенно кивнул и, достав из нагрудного кармана пачку денег, не считая, протянул посетителю. Лицо аспиранта расплылось в благодарной улыбке. Он засунул пачку в карман и, распрощавшись, удалился.

Материальное поощрение, по всей вероятности подействовало на него вдохновляюще, потому что, если до этого он приходил к дочери профессора два раза в неделю, то теперь стал наведываться каждый вечер. Придумывая всякие предлоги, чтобы выпроводить девушку из комнаты (чаще всего напрашиваясь на ужин), после её ухода он принимался усердно рыться на полках, где у Льва Борисовича Тальвина лежали папки с бумагами и его собственными трудами. Наконец, поиски увенчались успехом, в его руки попала синяя папка, внутри которой он обнаружил общую тетрадь. Пробежав глазами несколько строк, аспирант возликовал и поспешно засунул находку под ремень брюк. Надетый сверху пиджак прикрыл украденное.

В этот вечор он не стал пить кофе, а раньше обычного распрощавшись с хозяйкой, торопливо зашагал по ночной улице, то ли спеша поскорее получить деньги, то ли опасаясь долго задерживать ценные записи у себя. Но не успел он удалиться от дома профессора на триста метров, как дорогу ему преградил высокий молодой человек с решительным волевым лицом. Это был Андрей.

– Дозвольте прикурить, – попросил он.

– Не курю, – отрезал Константин, собираясь обойти молодого человека сбоку, но тот сделал шаг в сторону и снова преградил ему дорогу.

Чувствуя что-то не то, аспирант занервничал и раздраженно воскликнул:

– Ты глухой? Не курю я. Попроси у кого-нибудь другого.

– Как не курите? – наигранно удивленно произнес Андрей. – Я вижу – у вас здесь припрятана целая пачка, – и он рванул полы пиджака, вырвав из-за пояса тетрадь.

– Отдай! – Константин вцепился в неё руками, и видя, что добытое с таким трудом уплывает в чужие руки, изо всех сил ударил Андрея ногой по колену. Но боль только подстегнула его. Рванув тетрадь к себе, в ответ он отвесил такой удар, что вор отлетел в сторону и, если бы не дерево, в которое он уперся спиной, ему пришлось бы сдавать костюм в химчистку. Кто и почему отнял у него запаси, он так и не понял, потому что прежде никогда своего грабителя не видел.

Отобрав тетрадь, Андрей вернулся домой.

До приезда Тальвина оставалось две недели. После грабежа Константин продолжал навещать Огнесу как ни в чём не бывало. Каждый занимался своим делом: аспирант упорно, по мере возможности, рылся в вещах профессора; Огнеса занималась изучением литературы; Андрей следил за обоими.

В результате наблюдений ему удалось спасти профессорские рукописи, вторично, отобрав их опять по дороге у Константина. На этот раз тот понял, что встреча не случайна и что за домом Тальвина наблюдают, поэтому временно изолировался. А вскоре наступил день возвращения Льва Борисовича.

В пять часов вечера Огнеса стояла на вокзале. Четыре месяца одиночества измучили ее. Даже интересная работа без родного человека потеряла яркое свечение и не манила как обычно, а словно навязывалась.

Когда от них ушла мать, она не чувствовала себя одинокой, испытывая только обиду, обиду за себя и за отца. Сейчас же она испытала впервые настоящее одиночество, и оно показалось ей страшным, уродливым и бесчеловечным. Разве можно среди миллионов чувствовать себя одиноким? Теоретически – нет, а практически – на каждом шагу. Люди встречают тебя, здороваются, разговаривают с тобой, но ты существуешь для них только непосредственно в эти минуты контакта. А за пределом его покрываешься слоем забвенья. Возможно, её душа требовала, чтобы кто-то о ней думал, ждал; чтобы для него факт её существования был фактом непременного условия собственно счастья. Может, душа ее просто жаждала любви, и поэтому так остро чувствовалось одиночество.

Как ни странно, несмотря на то, что Константин постоянно навязывал ей свои ухаживания и часто бывал у них, он казался чужим и не разгонял пустоту вокруг нее, а дополнял, потому что именно от него Огнесе хотелось бежать, спрятаться за кого-нибудь, а прятаться было не за кого. И от этого одиночество становилось ещё ощутимей. Бывают люди, которые своим присутствием не уменьшают пустоту вокруг, а увеличивают. К таким людям и относился Константин.

Но отец возвращался в родной дом, и Огнеса чувствовала себя счастливой. Смерть отодвинулась от него на несколько лет. Сколько он еще успеет осуществить. Только дочь могла понять его радость, только она знала, что это не просто возвращение в родной город, в родной дом – это было возвращение к жизни, к любимой работе.

Поезд остановился. Из него вышел худощавый, седой мужчина с высоким лбом, прямым сильным носом, волевыми складками между бровями и необычайно выразительными живыми глазами. В руках он держал небольшой чемодан и плащ.

Огнеса бросилась к нему, обняла, прильнула к плечу.

– Истосковалась без меня, моя маленькая, – отец ласково погладил её по волосам. Он всегда в минуты нежности называл её «маленькой».

– Ещё как! – прошептала дочь, сияя улыбкой. – Папочка, ты у меня помолодел лет на пятнадцать. Оказывается, бывать в санатории очень полезно. Теперь каждый год буду посылать тебя на отдых. И не противься!

Минут через сорок отец и дочь сидели дома.

– Наконец-то в родных стенах, – радостно проговорил отец. – Как будто век здесь не был. Как я соскучился по работе.

– О работе пока нужно забыть. Я ещё посмотрю, как ты себя будешь чувствовать в домашних условиях.

– Ну что ты, дочка! Я, возможно, и выздоровел только потому, что мечтал снова приступить к любимому делу.

– Сейчас я угощу тебя домашней едой. В санатории готовят полезно, а я – вкусно.

Огнеса занялась сервировкой стола.

Отец подошел к книжным полкам и, с нежностью проведя рукой по корешкам книг, ласково проговорил:

– Ох, и соскучился по ним. В санатории разве можно найти что-нибудь для души, для сердца. Там же в библиотеках – одна любовно-приключенческая лирика. Пробовал читать одну такую книжонку – засыпаю на второй странице и, представляешь, – ничего не помню. Всех героев перепутал и так и не понял, из-за чего они страдают. Но зато во время одной экскурсии случайно в книжном ларьке достал небольшую брошюру: «Создание генератора когерентных гамма-лучей». Вот это книга! Уж здесь я отвёл душу. Читаешь и чувствуешь себя человеком, существом мыслящим. Я каждое предложение обсасывал, как ребенок петушка на палочке. Одиннадцать раз перечитывал.

– Мне кажется, мир держится не столько на науке, сколько на любви, – улыбнулась дочь.

– Это, конечно, верно. Но в то же время – это тема для дискуссий. – В прихожей задребезжал звонок. – Гости? Как некстати, – поморщился отец. – Хотелось побыть без посторонних.

– Уверена – это Константин. Наверно, с точностью до минуты высчитал, когда ты приедешь, и мы сядем за стол.

У порога, действительно, стоял аспирант с букетом цветов. Он, как всегда, был одет элегантно. Единственный талант, которым он обладал, было умение одеваться ярко, красиво и без особых усилий, соответствуя моде по цвету и форме. Константин протянул девушке цветы.

– Это вам в честь возвращения отца.

– Проходите. Вы как раз вовремя. Мы собираемся ужинать.

Аспирант прошёл в гостиную и протянул руку хозяину:

– Поздравляю, дорогой профессор, с выздоровлением. – Он любил называть не по имени-отчеству, а по званию, чтобы лишний раз напомнить человеку о тех высотах, которых он достиг. – Вы прекрасно выглядите. – Аспирант смотрел на Тальвина почти восторженными глазами и счастливо тряс ему руку.

Добродушно улыбаясь, профессор попытался высвободить ладонь:

– Боюсь – сейчас вы сделаете меня инвалидом. Присаживайтесь.

Оба сели за стол, наполнили тарелки. Константин поинтересовался:

– Надеюсь, вы прекрасно отдохнули? Доктора довели вас до кондиции?

Лев Борисович махнул рукой.

– После того, как я выздоровел, меня интересует всё, кроме медицины. Скажите лучше, как у вас дела? Много ли сделали без меня?

Аспирант развел руками:

– Вы знаете, честно говоря, заминка у меня вышла. Хочется чего-нибудь свеженького, необычного. А вот за пределы как раз и не удается пока перешагнуть. Поэтому я и не тороплюсь. Жду, когда меня осенит.

Он не мог сказать профессору, что его не осеняло в основном потому, что не хватало умной подсказки, которую он надеялся получить от своего учителя.

Лев Борисович был человек увлекающийся и идейный. Идеи мелькали в его голове одна за другой, и он часто не замечал, как ими пользовались другие. Константину стоило натолкнуть Тальвина на интересующую его тему, и профессор начинал размышлять, а точнее – излучать потоки мыслей, и аспиранту оставалось только выбрать то, что его интересовало. Константин был примерным учеником и в школе, и в институте, но ему всегда не хватало собственных мыслей и идей. Профессор понимал, что из него вряд ли получится настоящий ученый, но он содействовал всякому стремлению к знаниям.

– Даже дурак, – говорил он, – способен случайно что-нибудь открыть. Кроме того, дураки часто мыслят очень своеобразно и, задавая на первый взгляд глупые вопросы, на самом деле подрывают устои старого, устоявшегося. Главное заставить человека думать, дерзать, а не пассивно созерцать мир, не быть в нём паразитом.

Беседа с аспирантом в этот вечер длилась долго. Огнеса не мешала им, молча подкладывая на блюдо отца салаты и изредка напоминая:

– Ты ешь, ешь. Успеете наговориться.

Несмотря на непрошенного гостя, вечер прошёл для Льва Борисовича тепло и дружески.