Глава 5

Существует ли американская нация?

Еще в те времена, когда я не владел еще сколько-нибудь обширными знаниями об истории США и относился к этой стране с некоторой симпатией, меня удивляло, что архитекторы американизма решили называть свое общество именно нацией, ведь признакам нации население США не соответствует, по крайней мере самым важным из них. И даже симпатизируя звездно-полосатой державе, никак не получалось считать североамериканский винегрет нацией, пускай и с огромной долей условности, разве что верить на слово тем, кто утверждал, что она наличествует. А верить-то можно во все что угодно, хоть в снежного человека, однако нет никаких оснований для того, чтоб сделать заключение о существовании в США единой, настоящей нации.

США – колыбель победившего эгоизма, воинствующего, необузданного и циничного, возведенного в священный принцип, на этом «идейном» субстрате просто не могла возникнуть нация, даже если бы не было иных противоречий и помех ее формированию. А противоречия есть, да еще какие, с самого начала существовал конфликт, ловушка на пути формирования нации американцев как единого целого, как настоящей, а не мнимой общности людей, каждый из которых принимает другого и включает в свою общность.

В США почти с самого основания была часть общества, которая формировалась как некий клан, подобный кельтской племенной общности, этот «клан» имел англосаксонское ядро (в него была принята, хотя и с неохотой, немецкая и голландская части эмигрантских волн), к ирландцам же и шотландцам (то есть к тем самым кельтам) довольно долго относились презрительно и цинично, то есть почти так же, как их воспринимали в Англии.

Но англосаксонская часть американского общества представляет собой меньшинство, причем довольно небольшое, несмотря на то что именно эта часть сумела навязать свой язык, свою агрессию, свои принципы жизни. Можно ли говорить об англоамериканцах как о нации? И да, и нет, ведь нужно помнить, что они всегда отождествляли себя с иной родиной, они видели свет всех истин не в Америке, считая ее носительницей дикой культуры, а в «прародине» англосаксов, и потому англо-американцев можно считать лишь пиратской копией англичан, некими побочными детьми, незаконной ветвью все того же рода, но не самостоятельной, отдельной нацией, поскольку они сами не дают реального основания для того, что считать их именно американцами.

Американская белая нация очень напоминает господствующую нацию Золотой Орды, то есть чингизидов и их монгольских сородичей, которые, точно так же как и англосаксы, прибыли из дальних краев, захватили чужую территорию, к аборигенным народам относились пренебрежительно (причем англичане оказались даже более жестоки в уничтожении аборигенов, чем монголы), новой родине верны не были, не считали ценностью сущность ее жизни, а мнили лишь себя носителями неких высоких культурных максим. Родиной монголов так и оставалась Монголия. И хотя ордынцы были, казалось бы, уже другой нацией, отделившейся от монгольства, но их верхушка признавала «настоящими» людьми лишь чингизидов, считала лишь монгольскую кровь носительницей национального начала своей «империи». Также и американские англосаксы, подобно тем средневековым ордынцам, долго не хотели признавать кого бы то ни было носителями звания американца, кроме себя самих, и клан «белых американцев» сторонился даже ирландцев, итальянцев, славян, доходил до удивительных в своей чванливой циничности вещей, и потому официальный лозунг Ку-Клукс-Клана, звучащий как «Америка – для белых англосаксов протестантского вероисповедания», был разделяем не только кучкой этих нравственно убогих «белых рыцарей», но и подавляющим большинством прочих «сознательных» граждан, имевших претензии считать себя «носителями идеалов нации».

Примитивный расизм в какой-то его дикой подростковой форме был характерен для белого американского общества не только в семнадцатом и восемнадцатом веке, но и в девятнадцатом и в двадцатом, причем сейчас я веду речь не только о расизме в обычном понимании (то есть не только о ненависти к людям с иным цветом кожи, о нем скажу ниже), а об еще более извращенном, человеконенавистническом виде расизма, когда одна группа людей по мнимым причинам назначает другие группы «низшими расами».

Было немало теоретиков англосаксонской школы, которые выступали как поборники «настоящего» американизма. К примеру, «мыслитель» по фамилии Фримен предложил свой способ «разрешения» национального вопроса в США. По мнению этого английского «либерала», Америка достигнет величия при условии, если «каждый ирландец в США убьет по одному негру и будет, в свою очередь, за это повешен» [35]. А господин Фиске, будучи президентом Лиги по ограничению иммиграции, требовал удаления из США славянских и итальянских иммигрантов. Некто Барджесс выступал за ограничение въезда в США «неполноценных арийцев», утверждая, что усиление забастовочного движения в США – дело рук иммигрантов, не привыкших к законам англосаксонской расы [36].

О каком зарождении широкой и единой нации можно говорить, если ее «строительство» происходило на таком «фундаменте» и отталкивалось от таких «постулатов чистоты»? Даже если не принимать в расчет лютую, животную ненависть англосаксов к индейцам и неграм, о которых и помыслить невозможно было, как о вероятной части «американской нации», так ведь даже итальянцев не ставили вровень с собою, любимыми. Вообще-то это смешно, что к итальянцам, носителям настоящей, великой культуры (а ее-то невозможно сравнить с островной традицией замшелой периферийной Англии, которая во всем вторична и имитационна), было такое отношение. Но тем не менее «исконная» американская нация не собиралась включать и их в состав своего субъекта, по крайней мере, как равных.

Мания исключительности англосаксов, доходящая до карикатурных форм, подпитывающихся лишь химерами, диктовала, однако, весьма любопытные «доктрины» и «концепции» как для обоснования факта существования американской нации как «чистой расы белых англоговорящих людей», так и для обоснования причин, по которым эти замечательнейшие люди имеют право творить террор по отношению к другим, грабить, душить и резать.

В ранний колониальный период преобладала «теологическая» доктрина, основывавшаяся на некоем «предопределении судьбы». Во времена основания Плимута и Джеймстауна переселенцам из Европы Америка представлялась «землей обетованной», «Новым Ханааном»; мысль о том, что американцы находятся под особым покровительством Бога, встречается еще в ранних пуританских хрониках [37]. И творя чудовищный террор по отношению к индейцам, отнимая у них земли, «боголюбивые» протестанты уверяли себя, что вершат Божье указание.

Начиная с войны за независимость, на первый план выдвигается концепция политического «предопределения судьбы». Принципы буржуазной свободы, провозглашенные Американской революцией, имели большое значение в первой половине XIX века. США являлись в тот момент единственной в мире крупной буржуазной республикой. Эти и другие особенности политического развития, завоевания в области буржуазной демократии породили иллюзии о коренном отличии американских политических учреждений от иных, существовавших в мире, новую пищу получила теория «исключительности» американского пути. А уже в первой половине XIX века получила широкое распространение доктрина «избранного народа», призванного нести «демократию» в другие страны.

Термин «предопределение судьбы» (Manifest Destiny) был введен в оборот журналистом Дж. О’Салливэном в 1845 году, обосновавшим необходимость аннексии Техаса [38].

Теоретики «избранности» были, особенно в первые два века англоамериканской истории, ярыми сторонниками сохранения рабства, эти люди с пеной у рта отстаивали правильность и верность системы, которую городили на отнятых у индейцев землях, завезя на них негров-рабов. Апологеты английской школы американизма считали, что система их установлений очень неплоха, что она вполне отвечает тому пути, который самим господом предназначен для их «избранной нации». И они выпускали законы, согласно которым хозяин обязан бить рабов, не имеет права давать им образование, может убить чернокожего и быть безнаказанным, может поступать как угодно бесчестно и подло, если имеет дело с представителем «низших рас» (а список этих «рас» был довольно широк, не одни лишь индейцы и негры удостаивались быть включенными в него).

В конце XIX века расизм получил и биологическое обоснование на почве искаженных или предвзято истолкованных данных науки (прежде всего антропологии). В это время он приобрел также внешнеполитическую направленность, служил обоснованием колониальных захватов [39].

Нельзя не отметить примитивность расовых предрассудков «белых» американцев, как и примитивность, незамысловатость всех английских спесивых бредней вообще. Из их «исключительных» теорий торчат ушки вульгарных европейских реакционных теорий, топорно приспособленных к местным условиям. Разумеется, особенно глубокое влияние не могла не оказать германистская концепция европейской историографии, в которой англосаксонское направление американской буржуазной исторической мысли нашло готовую и тщательно разработанную аргументацию тезиса о «политическом превосходстве англосаксов». Эти идеи вошли в американскую историографию прежде всего под влиянием малогерманского направления Зибеля–Трейчке. Большое воздействие на формирование англосаксонской школы в США оказали также английские историки Э. Фримен, У. Стеббс, Дж. Грин. С помощью «сравнительной политики» Фримен рассматривал политические институты вне вызвавших их к жизни социально-экономических условий и объяснял сходные черты политического устройства государств, существовавших в различные исторические эпохи, расовой общностью.

Представители англосаксонской школы в США утверждали, что только народы «арийской расы» создали совершенные конституционные учреждения, «тевтонское политическое наследие», заявляли они, англосаксы перенесли в V веке в Англию, а затем английские колонисты-пуритане – в Северную Америку.

Центром нового направления стал университет Джонса Гопкинса в Балтиморе, а его энергичным пропагандистом – Г. Б. Адамс.

Обращение англосаксонской школы к германистской теории и «сравнительной политике» было во многом продиктовано желанием найти в глубине веков дополнительное обоснование «исключительности» американской буржуазной демократии. Группа историков этой школы пошла еще дальше. Она провозгласила «право» и «обязанность» США распространить конституционные учреждения англосаксонского происхождения за пределы страны и даже на весь мир.

В работах историка Дж. Фиске была предпринята попытка с позиций методологии англосаксонской школы проследить происхождение и развитие американских политических институтов. «В самом глубоком и широком смысле слова, – писал Фиске, – американская история началась не с Декларации независимости и даже не с основания Джеймстауна или Плимута. Она восходит к тем дням, когда отважный Арминий в лесах Северной Германии разбил легионы Римской империи» [40]. Под углом зрения эволюции так называемых англосаксонских политических принципов были рассмотрены важнейшие события истории США и провозглашено улучшение в Новом Свете староанглийской политической модели. Сконструированная генеалогия американских политических институтов служила экспозицией к обоснованию политического превосходства англосаксов над другими народами и провозглашению миссии США в политическом обновлении мира [41].

Замечательные «мыслители», подобные Фиске, несли свою невообразимую псевдоисторическую ахинею, но находились люди, которые очень хотели им верить, несмотря на несоответствие этих бредней исторической правде, в которой, даже если признавать этого Арминия предком англосаксов, никак не получится утвердить за «тевтонской общностью» каких-то высших черт, высокой политической воли либо чего-то еще, поскольку в те времена, когда в Римском государстве уже существовала цивилизация, сложноорганизованные формы общества, уникальная культура и искусство, в лесах Германии-то так и бегали орды диких племен, не имеющие ничего более уникального, чем то, что можно было обнаружить в любом другом лесном племени.

На самом-то деле замедленность развития германских народов даже слегка удивляет, когда углубляешься в детальный контекст истории, ведь всякий этнос Европы и Малой Азии тем быстрее развивался, чем ближе находился (географически) к очагу греко-римского наследия. И до падения Рима, и после него огромный пласт этого наследия дарил многое тем народам, которые способны были воспринять его знания. Но несмотря на то что германцы являются непосредственными разрушителями Рима, они сумели воспользоваться плодами античной культуры менее цивилизованно и разумно, в меньшей степени развить тенденции античной научности, чем даже славяне. Пока германцы контролировали постримскую территорию, в Западной Европе стояли так называемые «темные века», характеризовавшиеся глубоким упадком. Однако на востоке Европы, а именно в Греческой Византии и на Руси в это время наблюдалась другая картина, был замечен подъем, развитие ремесел, технологий эффективного выживания (то есть выведение новых пород животных, новых сортов растений, орудий производства и т.д.). Византийские греки, являвшиеся, в отличие от германцев, законными наследниками античной культуры, имели гораздо более высокий уровень жизни по сравнению с германцами, гораздо более развитые институты государственной политики и культуры. Русь тоже резко отличалась от Западной Европы, русские города процветали! В одном только Новгороде экономическая активность, как сказали бы сейчас, превосходила любую западноевропейскую столицу, а населения было больше, чем в Лондоне и Париже, вместе взятых. И когда возникали вопросы о династических браках, то византийские басилевсы, хотя и не без колебаний, соглашались-таки породниться с русскими князьями, а вот вступать в династические союзы с германскими «императорами» брезговали, ведь в Западной Европе царила дикость, духовное убожество, даже мыться было не принято.

Резкое отличие Византии и Руси от западноевропейских реалий наблюдалось в течение нескольких веков, до той поры, пока Византия, а потом и Русь своим телом закрыли Европу от нескольких волн азиатского нашествия, позволив тем самым укорениться слабым росткам западноевропейского развития.

Но я немного отвлекся, уйдя в исторический экскурс, подчеркнуть же я хотел лишь тот момент, что вся спесь и гордыня, транслируемая германскими и особенно англосаксонскими теоретиками «высшей расы», строится на пустоте, на лжи, на недобросовестном изложении исторических фактов, реальный ход которых мог свидетельствовать скорее о замедленности развития германских этносов, а то и некоторой их несостоятельности перед лицом романских народов, а также греков и славян. Единственное, в чем всегда могли преуспеть германцы, и в частности англосаксы, – в экспансионизме своих диких поползновений, в умении и желании напасть на ближних и дальних соседей, распространить свою агрессию, которая, в отличие от настоящих цивилизаторов (и особенно греков и римлян), несла, как правило, деградацию, разрушение чего-то важного, а если и бывало некое подобие прогресса в результате завоевания германцами той или иной территории, то плоды этого прогресса оказывались впоследствии более чем спорными, а урон от вмешательства германских народов в чужие дела необычайно чудовищен.

Возвращаясь к экспансионистским догмам американского «мыслителя» Дж. Фиске, нужно заметить, что наиболее полно они выражены в лекции «Предопределение судьбы англосаксонской расы», которая, до того как стала одной из глав в работе «Американские политические идеи» (1885), была прочитана в США 45 раз. Фиске вспоминал, что особый успех «лекции-вечера» имели у сенаторов и членов Верховного суда; был он также принят президентом США, прослышавшим об этих «чудесных лекциях» [42].

Обосновывая притязания США, Фиске апеллировал прежде всего к мнимым преимуществам американской политической системы. Нередко он прибегал к доводам о «передовой промышленной цивилизации Нового Света» и выражал уверенность в близости того дня, когда американская система распространится «от полюса до полюса» и на «обоих полушариях» будут господствовать «охотники за долларами» [43].

В 1890 г. вышла работа Дж. Барджесса «Политическая наука и сравнительное конституционное право», в которой он обосновывает немудреную идею о том, что политическая организация государств определяется этническим характером населения. И в соответствии с этим Барджесс относил арийские народы к «политическим нациям», а неарийские – к «неполитическим».

Тевтонцы, заявлял он, распространили свою политическую систему на Англию и США. Теперь стоит задача распространить ее на весь мир. «Развитые народы, – писал Барджесс, – обязаны не только ответить на призыв отсталых народов о помощи и руководстве, но также и заставить эти народы подчиниться, применив, если потребуется, любые средства» [44]. На рубеже XX века Барджесс сформулировал обширную программу империалистической экспансии США, включавшую протекторат США над Южной Америкой, островами Тихого океана и Восточной Азией.

Идеи Барджесса явились крайним расистским выражением доктрины превосходства англосаксов. Несмотря на это (или благодаря этому), в течение многих лет Барджесс был профессором крупнейшего в стране Колумбийского университета и основателем факультета политических наук, тысячи студентов приобщались к его идеям. Нельзя не согласиться с американским исследователем Дж. Праттом, писавшим в 1936 году, что многие идеи Барджесса могут быть восприняты как принадлежащие правителям Третьего рейха [45].

Так и формировалась эта «нация», эти новые «американцы», представляя из себя небольшой эгоистичный клан горлохватов, окопавшийся на чужих землях, отнявший родину у нескольких десятков народов Северной Америки и взахлеб разглагольствовавший о своем необычайнейшем предопределении. «Мыслители» американизма занимались своими поисками путей развития нации, пока негры работали, создавая материальную базу для дальнейшего «становления» американизма. И нация если и была, если и формировалась, то была лишь какой-то частью американского общества, узкой прослойкой в нем, как монгольские чингизиды в Золотой Орде. И англоговорящая «американская нация» продолжала представлять собой нечто столь уродливое и неестественное, что говорить о ней как о настоящей нации, как о ядре нового народа нет никакой возможности, покуда мы не желаем бессовестно лгать в угоду прославителям США.

Самой мерзкой чертой американизма было то, что, являя собой узкий эгоистический клан рабовладельцев, по сути обычных преступников (ведь они делали рабами случайных людей, которых отлавливали в Африке), эти люди были убеждены, что должны продвигать свою «высокую мораль свободы» как можно шире, распространять себя, осуществлять экспансию.

Экспансионизм был составной частью провозглашенной Стронгом миссии Соединенных Штатов христианизировать мир, но гораздо большее место занимали в системе его аргументации доводы нерелигиозного характера. Стронг широко использовал расистские утверждения о политическом превосходстве англосаксов над другими народами, соединив их с социал-дарвинизмом. В качестве позитивного момента Стронг отмечал способность англосаксов «делать деньги». Ранее других экспансионистов он подчеркнул связь между «волей провидения» и интересами бизнеса. Необходимость экспансии Стронг мотивировал возросшей мощью американской промышленности. Он четко формулировал мысль, что неудача в овладении новыми рынками может привести к революционным потрясениям, ибо в городах США «содержится достаточно социального динамита» [46] .

Перечислив доводы в пользу экспансии, Стронг следующими словами рисовал завтрашний день англосаксов: «Эта раса, обладающая уникальной энергией, наиболее многочисленная и богатая, носительница великих свобод, чистого христианства и наивысшей цивилизации, развив в себе необходимые для распространения своих институтов агрессивные черты, двинется по всей земле. Если я правильно предсказываю, эта могущественная раса продвинется в Мексику, Центральную и Южную Америку, на острова в океане, а затем в Африку и дальше» [47].

Непосредственное и глубокое влияние на формирование идеологии экспансионизма оказала теория «границы». «Границей» (frontier) Тернер называл передовую черту белых поселений, образовывавшуюся в ходе колонизации Запада [48].

Обострение социальных противоречий в США в конце XIX века Тернер объяснял исчерпанием фонда «свободных» земель. Логическим политическим выводом из теории «границы» было провозглашение внешнеполитической экспансии одним из основных условий дальнейшего развития США, обеспечивающим разрешение социально-экономических проблем и бесперебойное функционирование политических институтов.