Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Служение

ModernLib.Net / Мальханова Инна Анатольевна / Служение - Чтение (стр. 4)
Автор: Мальханова Инна Анатольевна
Жанр:

 

 


      Африканское население страдало самыми разными, причем крайне запущенными болезнями, не говоря уж о постоянных травмах и несчастных случаях на охоте и рыбалке или же на лесоповале, где, разумеется, не было никакой охраны труда. К тому же, все болезни были осложнены скудным питанием, а нередко и голодом, и просто невежеством населения. Вот как писал об этом сам Швейцер:
       "Главным образом мне приходилось иметь дело с малярией, проказой, сонной болезнью, дизентерией, фрамбезией и опухолями. Поразило меня обилие случаев пневмонии и болезней сердца. Много и урологических больных. Из области хирургии встречаются прежде всего грыжи и слоновая болезнь".
      Если сначала местное население отнеслось к врачебной деятельности Швейцеров насторожённо - ведь это было неслыханно, чтобы белый человек приехал откуда-то специально для того, чтобы лечить чернокожих - то со временем слухи о белом докторе стали достигать самых отдалённых селений и поток больных стал увеличиваться с каждым днём. Больных привозили на лодках, приносили на носилках. Постепенно удалось найти нескольких рабочих и построить под здание больницы барак с крышей из рифлёного железа, а затем ещё и несколько хижин из неструганых досок, крытых пальмовыми листьями. В этом бараке, где и думать было невозможно ни о какой стерильности, приходилось проводить операции и это было всё же лучше, чем оперировать под открытым небом. Несмотря на напряжённейшую работу врача, Швейцеру приходилось самому не только руководить, но и участвовать в строительных работах. И это при том, что у Швейцеров практически не было даже переводчика! Тем не менее, к концу 1913 года всё-таки уже можно было сказать, что в Ламбарене, действительно, существует настоящая больница.
      Невероятное напряжение и трудности работы в больнице Ламбарене иногда вдруг прерывалось чудесными сюрпризами. Так, друзья и поклонники Швейцера-органиста сделали ему царский подарок: они прислали специальное пианино-орган, изготовленное в тропическом варианте, то есть не боящееся жары и сырости. И с тех пор девственный лес в течение нескольких десятилетий время от времени оглашался по ночам небесными звуками органа, игра на котором приносила Швейцеру огромное наслаждение.
      Работать Швейцерам приходилось не только днём, но нередко и ночью, когда приносили и привозили "срочных" больных, которых нужно было оперировать немедленно. В довершение всего, у самого Швейцера вдруг обнаружилась опухоль, вызывавшая сильные боли, и его пришлось оперировать в далёком селении, куда для этого супруги выехали на несколько недель. К счастью, операция прошла успешно, Швейцер быстро поправился и снова, едва поднявшись на ноги, приступил к своей работе в больнице Ламбарене.
      В 1917 году, в разгар первой мировой войны (1914-1918 гг.) французские колониальные власти отдали приказ всем гражданам враждебной Германии, в том числе и Швейцерам, немедленно покинуть Ламбарене и под конвоем отправиться в Европу, в лагерь для интернированных германцев. В пересылочном лагере в Бордо, где заключённые самых разных национальностей и гражданства (немцы, венгры, турки, арабы и другие) жили в кошмарных условиях, Швейцер заразился дизентерией. Затем заключённых перевели в Гарезон, в неотапливаемое здание бывшего монастыря, где Швейцер по мере возможности также занимался лечением больных до тех пор, пока лагерное начальство категорически не запретило его практику. И это при том, что многие заключенные страдали от истощения, холода, хронических болезней, депрессии! Число больных увеличивалось с каждым днём, и в конце-концов начальник лагеря всё-таки был вынужден разрешить Швейцеру заниматься врачебной деятельностью и даже выделил ему комнату для приёма больных. И в заключении Швейцер продолжал писать свои книги или же садился за стол и ... упражнялся в игре на воображаемом органе. Между тем здоровье самого Швейцера и его жены очень быстро ухудшалось и скоро они не смогли даже ходить на разрешённые охранниками прогулки. В середине 1918 года часть заключённых, в том числе и Швейцеров, обменяли на французских пленных и они, с совершенно расшатанным здоровьем, смогли вернуться в свой любимый Страсбург, где Альберт вновь стал проповедником в той же самой церкви, где работал когда-то до отъезда в Африку.
      После поражения Германии немецкая Эльзас-Лотарингия вскоре была включена в состав Франции, и таким образом Швейцер стал французским гражданином. В это время он готовил к печати свой новый труд, в котором впервые в музыкальной истории были собраны все хоралы Баха. Одновременно со всеми своими занятиями Швейцер также работал и как практикующий врач в одной из городских больниц. Здесь же, в Страсбурге, в 1919 году, когда Швейцеру было 44 года, его жена Елена родила здоровую девочку, которую назвали Реной. Здоровье же самого Швейцера всё ещё было очень плохим, он быстро уставал, часто поддавался хандре. Тем не менее, он постепенно возвращался к активной деятельности: возобновил свои органные концерты и лекции как для публики, так и в университетских аудиториях различных стран. Только теперь он смог окончательно расплатиться со своими ещё довоенными долгами.
      Постепенно он начал посвящать свои лекции совершенно новой теме: рассказывал об Африке и о больнице в Ламбарене. И оказалось, что именно это больше всего интересует слушателей. Со своими лекциями он выступал во многих странах Европы, причём именно благодаря этому, многие слушатели стали собирать пожертвования для больницы. Вскоре Швейцер (помимо ряда философских и теологических трудов) ещё и написал книгу об Африке, которая была переведена на многие языки мира и даже принесла ему значительный доход. Тем не менее, как и прежде, Швейцеры вели буквально спартанский образ жизни, откладывая все деньги только для подготовки новой поездки в Африку. Однако дело осложнялось тем, что по состоянию здоровья Елена в Африку ехать не могла...
      Швейцеру пришлось оставить семью и ехать одному. В начале 1924 года, простившись с женой и дочерью, Швейцер вновь отправился в Ламбарене. Больница была практически полностью разрушена и Швейцер со своим молодым другом Ноэлем Гиллеспи, который решил оставить Европу и последовать за Швейцером, принялся за её восстановление. В джунглях из уст в уста передавалась потрясающая новость: "Белый доктор вернулся!". И в недостроенную больницу вновь потянулись люди. И, как прежде, больных с каждым днём становилось всё больше и больше... Однако на этот раз Швейцер был уже не один. Вскоре в больницу из разных стран Европы приехали другие врачи и медсёстры. Никто не получал никакого жалования, люди работали дни и ночи, выполняли любую необходимую, а не только врачебную работу. И были счастливы! К осени 1925 года больница уже была полностью восстановлена.
      Однако теперь возникли новые проблемы, прежде всего - было остро необходимо больницу расширить, ведь она принимала одновременно до двухсот пациентов, не считая их родственников, которые везли больных из самых отдалённых уголков страны. Не стоит описывать все сложности строительства (некоторые материалы приходилось даже выписывать из Европы, так как в Африке их просто не было). И всё-таки, несмотря ни на что, в 1927 году новая (правда, ещё не совсем достроенная) больница начала принимать первых пациентов. Ирония судьбы заключалась в том, что колониальные власти считали больницу ... частным бизнесом Швейцера и облагали её всеми возможными налогами!
      Теперь больница в Ламбарене приобрела поистине мировую известность. В ней трудилось уже достаточно врачей, медсестёр и другого персонала и поэтому пятидесятидвухлетний Швейцер мог спокойно оставить дело на своих помощников и отправиться на некоторое время в Европу. Ему было необходимо поправить здоровье, увидеть свою семью, а также завершить ряд научных трудов, на которые в Ламбарене совершенно не было времени, не считая, конечно, предполагаемых лекций и органных концертов. Вот что он писал в то время:
       "Наш мир - это не только цепь событий, но также и жизнь. К жизни же мира, в пределах доступного мне, я должен относиться не только как страждущий, но и как человек действия. И моя деятельность, исполненная смысла и имеющая своим объектом наш мир, не что иное, как Служение живому. Человек и мир неотделимы друг от друга. Единственная возможность придать смысл собственному бытию состоит в том, чтобы человек своё естественное отношение к миру поднял на уровень духовного...
       Как существо деятельное, он устанавливает духовную связь с миром тем, что он живёт не для себя, а осознаёт свое сродство со всей жизнью, которая окружает его, переживает её судьбы, как свои собственные: всегда, сколько может, помогает ей и воспринимает свою помощь и спасение жизни как величайшее счастье, какое только может быть ему доступно".
      
      Первоначально Швейцер думал, что очень скоро он вновь вернётся в Африку, однако всемирная известность обязывала его постоянно выступать с лекциями, концертами, и с каждым днём приглашений становилось всё больше и больше. При этом пожертвования для больницы тоже становились всё более значительными. Теперь больница имела всё необходимое - настоящую операционную, аптеку, а также продовольствие не только для больных, но даже и для их родственников, приехавших из дальних деревень.
      Швейцер вернулся в Ламбарене только в конце 1929 года. При этом его сопровождали жена, а также молодая женщина-врач и лаборантка. На этот раз на судно погрузили сто двадцать восемь ящиков для нужд больницы! Однако в Африке здоровье Елены опять сильно ухудшилось и весной 1930 года она с тяжёлым сердцем была вынуждена вернуться в Европу.
      Весной 1934 года Швейцер и сам снова выехал в Европу, где в очередной раз прочёл цикл лекций по философии, культуре, искусству, а также обдумывал свои новые труды. Величайшим вкладом в историю мировой культуры стал написанный им в то время труд "Мировоззрение индийских мыслителей. Мистика и этика", где он глубоко проанализировал учения упанишад, брахманизма и Будды. Джавахарлал Неру, известный во всём мире индийский политический деятель, с большим интересом следил за деятельностью Швейцера, Ромен Роллан также был его другом. Интересно, что Геббельс даже прислал приглашение Швейцеру приехать в Берлин в качестве гостя Третьего Рейха и прочесть в Германии курс лекций. Разумеется, Швейцер ответил отказом.
      Зимой 1935 года Швейцер снова отправился в свою больницу, однако на этот раз пробыл в Африке недолго - он вернулся в Европу уже летом того же года. И опять началась нескончаемая череда концертов, лекций, докладов... Теперь слава Швейцера уже докатилась и до Американского материка. Так продолжалось до весны 1937 года, когда Швейцер снова вернулся в Ламбарене.
      Обстановка с мире в эти годы была уже очень неспокойной, в Германии пышным цветом расцветал фашизм, чувствовалось приближение новой мировой войны. Два последующих года Швейцер провёл в Ламбарене, как всегда, в самом напряжённом труде. Теперь больница была целым городком и функционировала, можно сказать, почти идеально - ежедневно она обслуживала уже триста пациентов! Нередко персоналу больницы приходилось не только кормить, но даже и одевать пациентов, которые приходили сюда просто в лохмотьях. При больнице были свои сад и огород, что позволяло намного улучшить рацион пациентов.
      Международная обстановке тем временем накалялась всё больше и больше, что очень тревожило Швейцера. Ведь он не забыл того, что довелось ему испытать когда-то во время первой мировой войны! В самом начале 1939 года Швейцер в глубоком волнении за судьбы мира снова отплывает в Европу, где пробыл всего один месяц, употребив всё свое время лишь на закупку лекарств и оборудования. То, что он увидел в Европе, убедило его в неизбежности грядущих трагических событий, а также и в том, что даже далёкие африканские страны не смогут избежать общей участи и в ближайшие, может быть, очень долгие годы, персоналу больницы придётся надеяться только на себя, а, возможно даже, и буквально сражаться за свою больницу.
      Уже в 1939 году больница в Ламбарене ощутила на себе военные действия: последняя партия медикаментов, закупленная Швейцером во время его последнего столь короткого визита в Европу, так и не дошла до больницы никогда - судно, перевозившее груз, было потоплено германской подводной лодкой. Теперь больнице приходилось всеми силами экономить лекарства и перевязочные материалы, отказывать в приёме не самым тяжёлым больным, отсылать их домой и переводить на амбулаторное лечение. Теперь больница не могла лечить одновременно более сорока человек. Ведь не было никакой надежды на дальнейшее пополнение медицинских припасов. И в то же время всех постоянно угнетала одна и та же мысль: "Как же так, здесь в Ламбарене мы, отказывая себе во всём, несмотря ни на какие трудности, днём и даже ночью лечим людей, боремся за каждую человеческую жизнь, а в это же время в мире ежедневно тысячи людей гибнут под бомбами, становятся калеками. Есть ли смысл в нашей работе?" Война дошла даже и до Ламбарене, где осенью 1940 года шли военные действия между войсками генерала де Голля и правительства Виши.
      Больнице остро нехватало медикаментов, а ведь в таких условиях врачебная деятельность почти что теряла весь свой смысл. Ниоткуда не приходило никакой помощи. Весь персонал изнемогал от переутомления и отчаяния, вызванного международными событиями, особенно известием об атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки, в которых погибло сто сорок тысяч человек, не считая, конечно, жертв, вызванных последствиями радиации в последующие годы.
      В это время в своём "Африканском дневнике с 1938 по 1945 год" Швейцер писал:
       "В 1944 году мы сами уже понимаем, до какой степени мы устали. Причина этой усталости - как слишком длительное пребывание в жарком, влажном африканском климате, так и постоянное переутомление, вызванное непомерной нагрузкой. Приходится напрягать последние силы, чтобы справиться с работой, которой ежедневно требует от нас наше дело. Только бы не заболеть, только бы быть в состоянии его продолжать - вот чем мы повседневно озабочены. Ни одному из нас сейчас уже нельзя оставить работу, и все мы это понимаем. Ни одного из нас ещё долго никто не сменит... И мы не сдаемся".
      
       И всё же больница выдержала, она работала всю войну и её персонал дождался окончания войны.
      Послевоенная Европа лежала в руинах, население голодало, буквально всё было дефицитом, цены выросли в десятки и сотни раз, разве можно было в таких условиях надеяться хоть на какую-нибудь помощь больнице в Ламбарене? Однако постепенно жизнь в мире всё-таки налаживалась, начали поступать первые небольшие средства и партии медикаментов, некоторые врачи дождались своей замены другими добровольцами и смогли вернуться в Европу. Только сам Швейцер бессменно оставался в Ламбарене, однако он настоял на том, чтобы в 1946 году Елена уехала на родину. Постепенно жизнь налаживалась и в больнице, и вскоре она вновь, как и прежде, смогла принимать до двухсот больных в день. Лишь в 1948 году, после десяти лет неотлучной жизни в Африке, Швейцер смог вернуться в Европу. Он не видел жену уже два года, а свою дочь - более десяти лет! Внуков же своих он и вообще ещё не видел никогда.
      На этот раз семья Швейцеров посетила Соединенные Штаты Америки. Пресса подняла вокруг них немыслимую шумиху, сочинялись невероятные истории про больницу и про самого Швейцера. Тем не менее публика везде встречала лекции Швейцера с неизменным шумным восторгом, к чему он сначала никак не мог привыкнуть. После короткого турне в Америку, Швейцеры закупают в Европе всё необходимое для больницы и в 1949 году возвращаются в Ламбарене, где в 1950 году Швейцер отметил своё семидесятипятилетие. Его засыпали поздравительными телеграммами со всех концов света, почётными титулами разных университетов мира. Альберт Эйнштейн назвал его "самым великим человеком нашего века".
      Однако тревога не покидала Швейцера. Несмотря на окончание войны и успешную деятельность больницы, на самом деле это были грустные годы - ведь мир вступил в длительную и беспросветную полосу "холодной войны". И Швейцер прекрасно понимал это. Он совсем не чувствовал удовлетворения от того, что мечта его жизни осуществлена. Мир был чудовищен, ужасен и он ничего не мог с этим поделать! В 1953 году Альберту Швейцеру присудили Нобелевскую премию мира за 1952год, но мир от этого нисколько не стал лучше... Благодаря денежной части Нобелевской премии - 220 тысяч марок - недалеко от Ламбарене удалось построить деревушку для прокажённых на 150 мест. Сама же больница уже могла принимать ежедневно до пятисот пациентов.
      Во всём мире, благодаря средствам массовой информации, сложился буквально культ Швейцера, который, однако, самого "героя" совершенно не трогал, а, скорее, даже раздражал. О нём написано более шестисот книг, да и сам Швейцер тоже опубликовал несколько автобиографических работ, которые издавались и переиздавались рекордными тиражами. В 1955 году Альберт Эйнштейн писал о Швейцере:
       "Этот человек каким-то образом пользуется всемирным престижем - не столько благодаря своим заслугам, хотя сами по себе они достойны восхищения, сколько благодаря всему складу своей личности, не вмещающемуся ни в какие привычные представления".
      
      Однако очень скоро ситуация коренным образом переменилась. Это произошло потому, что в 1957 году Швейцер выпустил "Обращение к человечеству", в котором призывал правительства ведущих стран прекратить испытания ядерного оружия. И вот тут-то началась его травля в прессе, начатая прежде всего в США, а затем поддержанная и в Европе. Травля не обошла и самое дорогое детище Швейцера - его больницу. Дело в том, что после многих десятков лет функционирования, больница, действительно, требовала капитального ремонта и технической реорганизации. Были необходимы такие нововведения, как собственная электростанция, бурение скважины для получения питьевой и технической воды и многие другие работы. Пресса писала, что больница не соответствует санитарным нормам и безнадёжно устарела. В это время Швейцеру уже шёл девятый десяток и, понятно, что у него больше не было сил для всех этих на самом деле столь необходимых работ. Тем не менее, в 1958 году Швейцер снова выступил с тремя воззваниями против угрозы атомной войны. Ведь он прекрасно видел, что вместо двух атомных держав - США и СССР - в мире их скоро станет намного больше. И, действительно, затем к ним присоединились Англия, Франция, а впоследствии Китай, Пакистан и ряд других стран. Угроза ядерной войны становилась всё реальнее с каждым днем. Джавахарлал Неру горячо приветствовал выступление Швейцера. В то же самое время пресса усилила нападки на Швейцера, нередко они даже переходили просто на уровень площадной брани.
      ...И в свои восемьдесят пять лет Швейцер по-прежнему бессменно руководил своей больницей. Он, как и всегда, работал сверх человеческих сил, по-прежнему вёл совершенно спартанский образ жизни. А больница всё расширялась и расширялась. В 1960 году французская колония Экваториальная Африка распалась на несколько отдельных государств и Ламбарене оказался в Габонской Республике. Правительство Габона воздало должное подвигу Швейцера: оно обнародовало публичное благодарственное заявление и даже выпустило самую первую почтовую марку нового государства с портретом Швейцера. В больнице Ламбарене Швейцер отметил и своё девяностолетие...
      Вскоре его не стало. Похоронен Альберт Швейцер на африканской земле, в Ламбарене, в тени финиковой пальмы, рядом со своей женой. Он часто повторял, что главное для него - не больница в Ламбарене, а его отношение к жизни, к миру людей, в согласии с которым он жил и работал..."

* * *

* * *

      Из Информационного Центра Димка вышел просто потрясённый. Только теперь он начал понимать, среди каких необыкновенных личностей он оказался: Даниель, Шаварш, наконец, сам Альберт Швейцер... Наверняка, и Дениз, и Магда - тоже люди удивительной судьбы. А ведь Альберт Швейцер там, на Земле, был его современником, как же так, он никогда ничего о нём не слышал? Газеты писали о знаменитых ткачихах, шахтёрах и трактористах, которым за их доблестный труд давали звание героя социалистического труда, а об Альберте Швейцере повидимому - никогда. Они запросто могли встретиться ещё тогда, да вот не получилось. Какое счастье, что хоть теперь у Димки есть шанс увидеть этого Праведника, ведь так везёт далеко не каждому!
      Спрашивается, как можно давать людям звание героя всего лишь за отличный труд? Само собой разумеется, что всем надо трудиться отлично, а как же иначе? Если работать плохо, то за что же тогда получать зарплату и как быть с собственной совестью? Этих героев труда даже и сравнить невозможно со Швейцером - ведь они просто хорошо выполняли свою обычную работу, жили как все и только. А он, не думая о себе, совершил подвиг ради других людей, ради всего человечества, подвиг духа, и это - самое высшее проявление Человека с большой буквы.
      Единственный вопрос, который теперь вертелся у Димки на языке - за что же он сам, проживший на Земле так мало и не совершивший абсолютно ничего выдающегося, попал сюда, в этот удивительный Большой Купол? Он решил задать этот вопрос Дениз когда-нибудь потом, в более удобной ситуации. А пока же хотел остаться где-нибудь в укромном месте наедине с самим собой, чтобы осмыслить происходящее, навалившееся на него таким количеством потрясающей информации. Магда тоже сказала, что хочет побыть в Доме Одиночества, так как пока не готова к общению с кем бы то ни было - ей необходимо прийти в себя после стольких лет изнурительной работы на Земле. Димка, Магда и Дениз расстались на пороге ажурной беседки...
 

Глава 6.

       Да исцелися сам!
      Если Дом Одиночества, или, говоря иначе, Эрмитаж, не так давно показался Димке почему-то похожим на буддийский храм, то Магда нашла его в виде красивой маленькой яхты, стоящей у причала в речной заводи. Река напоминала Амазонку - с заросшими густой зеленью болотистыми берегами, с удивительными тропическими птицами, порхающими в ветвях пальм. На яхте не было ни души. Магда ступила на трап, устланный красным пушистым ковром с восточным орнаментом, прошла по палубе, толкнула первую попавшуюся дверь и вошла в каюту. Здесь, в мягком неизвестно откуда льющемся свете, она увидела такой же ковёр на полу, небольшой овальный столик посредине, уютный диванчик у стены рядом с иллюминатором. На столе стоял вазон с цветущей сиреневой орхидеей, негромко звучала умиротворяющая медитативная музыка. Было спокойно, радостно и уютно.
      Разумеется, Магда никогда раньше не могла бывать здесь. Однако её не покидало ощущение, что она вернулась к себе, в свой забытый родной дом, откуда ушла много лет тому назад и почему-то всё никак не могла вернуться обратно. Магда переступила порог каюты, ноги её утонули в самом длинном в мире ковровом ворсе. Она легла на пол, закрыла глаза, уткнулась лицом в ковёр и поняла, что наконец-то пришла туда, куда, сама не осознавая этого, стремилась много-много лет подряд. Больше не надо идти никуда, больше не надо ничего искать, больше не надо разрывать свою душу жалостью к другим, здесь можно было отдыхать душой и телом вечно.
      Всё-таки кто бы мог подумать, что её воспоминания имеют над ней такую дьявольскую силу! Ведь всё это было там , в той жизни, законы которой теперь здесь совсем не властны ни над чем. И, тем не менее, воспоминания никак не уходили из её памяти. Конечно, они были лишь слабыми тенями, лёгкой рябью, они не вызывали никаких эмоций, а просто проплывали в её мозгу как далёкие облака, как слабые картинки чьей-то совсем чужой жизни. И однако они не уходили совсем, как этого очень хотелось Магде.
 
       ...Тянулись дни и недели, а старуха всё никак не умирала. Еще бы! Ведь если человек прожил девяносто четыре года, то его организм так быстро не сдаётся. Хотя, конечно, чем быстрее он умрёт, тем лучше для него самого - меньше будет мучиться.
       Характер у неё и до сих пор был просто прекрасный. Она лишь тихонько стонала, ходила под себя и ничего не требовала. Только время от времени заплетающимся языком просила попить, или почесать ей спину, или поднять её, чтобы встать. Ей очень хотелось встать и куда-то идти, идти, идти...
       Тогда Магда в сотый раз объясняла старухе, что идти она пока никуда не может, вот завтра это, возможно, и получится, а пока придётся полежать. И отвлекала её глотком бульона, цветами в вазе, дождём за окном или ещё чем-нибудь. Старуха успокаивалась, чтобы через несколько минут начисто всё забыть и снова забормотать: "Хочу встать, встать, встать...". Она совершенно и не догадывалась, что умирает. Такое счастье, к сожалению, выпадает далеко не всем.
       Прошло двенадцать лет, но и до сих пор Магда всё ещё видела, как умирал её муж. Она это помнила все годы, каждый день, каждую минуту. Всегда. Это стало частью её жизни. Он был медик и прекрасно знал, что у него рак легких. Сначала он не очень и мучился, только задыхался немного. А когда ему стало хуже, а потом он и совсем слёг, Магда осталась с ним в больнице. Она не выходила оттуда три месяца. У неё было такое ощущение, что она, живая, замурована в склепе вместе с мертвецом, и что обречены они оба.
       Как страстно хотела она, если бы это было возможно, умереть вместо него, но умер всё-таки он, а она осталась жить. Первое время она поддерживала мужа под руки, чтобы он мог дойти до кресла у окна и смотреть на больничный парк. Потом она поддерживала его в кровати, чтобы он не обливался супом. Потом она сама кормила его с ложки, обтирала тёплой водой, давала судно, делала уколы. По пятнадцать уколов в день, хотя и знала, что они его не спасут. Когда ему стало совсем плохо, ухаживать за ним стало даже легче. Ведь есть он перестал совсем, а уколов осталось всего один-два в сутки. Но это уже были наркотики.
       И все эти месяцы их глаза постоянно встречались. И нельзя было ни отвернуться, ни сказать что-нибудь незначительное дрогнувшим голосом. Нельзя было даже выплакаться ночью. Ведь он был совсем рядом. Оба они по ночам ловили дыхание друг друга. И каждый знал, что другой не спит. При нём Магда так и не заплакала ни разу. Ему ведь и так было тяжело. Гораздо тяжелей, чем ей. Ведь умирал он, а не она...
       За эти три месяца они так ни о чём и не поговорили. И не потому что у Магды не было свободного времени. Дни и ночи уходили на то, чтобы его кормить, мыть, поворачивать, поддерживать, давать лекарства, делать уколы. Когда во время приступов Магда поддерживала его слабеющее тело, крепко прижимала его к себе, им обоим казалось, что ему становится немного легче. Оба знали, что во время одного из таких приступов он умрёт и тогда она будет отчаянно сжимать в руках только мёртвое тело, которое только что было живым человеком, её мужем.
       Они всегда настолько любили и понимали друг друга, что говорить им теперь уже не нужно было ни о чём. Он не хотел терзать ее разговорами о своей смерти. А говорить о чём-нибудь другом было просто бессмысленно. Ведь обо всём другом они и так говорили всю прошлую жизнь.
       Когда Магда вышла из заточения, первым её чувством было удивление. Удивление, а не горе. Ведь горе было с нею уже давно. С тех пор, как она узнала, что он обречён. Она понимала, что мир остался прежним, что людям нет и дела до неё, но всё же было странно и даже просто жутко видеть нарядных людей на улицах, прекрасное приморье с соснами и дюнами, беззаботных малышей в колясках, свежие номера газет. И всё остальное тоже. В то время как его - уже не было. Сама она, хотя ещё и жила, но ей казалось, что она тоже умерла. Наверное, если бы не их дочь, она умерла бы на самом деле.
       Да, немногие могут умереть так, как умер её муж. Для большинства людей нет ничего важнее собственной смерти и это, конечно, совершенно естественно. А он до самого конца больше думал о ней и о дочери, чем о себе самом. Это и давало ему силы держаться до конца. А ведь большинство людей перед смертью в ужасе пытаются ухватиться за что-нибудь. За бога, например, о котором они, может быть, никогда и не думали раньше и в которого начинали вдруг верить теперь, поняв, что обречены. Хотя ведь каждому и так прекрасно известно, что человек обречён на смерть с самого момента своего рождения.
       Магда любила говорить с умирающими о боге. Она знала, что обладает большим даром убеждения. Её прекрасные чёрные глаза на прекрасном аскетическом лице горели фанатическим блеском. Для каждого она находила свои, доходящие до их душ доводы. Убедительные для каждого - и для самого простого, безграмотного человека, и для рафинированного интеллектуала. Ведь она хорошо знала жизнь. И, к тому же, кончила два университета, знала несколько языков, а когда-то прекрасно пела и неплохо рисовала.
       Наверняка, при жизни многие из тех, кому она теперь помогала умереть, были эгоистами, подлецами, а может быть даже и преступниками. Но ведь теперь всё это уже не имело никакого значения. Теперь они умирали и не были нужны никому. Кроме Магды. Она, как собачонка, спала свернувшись и не раздеваясь где-нибудь рядом с очередным живым трупом и слышала каждое движение "своего" умирающего. Чтобы моментально открыть глаза и протянуть руку к чашке, если он хотел пить, или к судну, если он хотел облегчиться. Или завести долгий разговор о жизни, если он ещё был в состоянии говорить и хотел излить ей душу. Ещё до того, как он успевал выразить своё желание. Потому что она угадывала их желания всегда. Ведь не все могли говорить, некоторые уже только мычали или стонали. Но самое ужасное было тогда, когда умирающие дни и ночи кричали от боли. Тут уж Магда не могла помочь ничем.
       Магда чувствовала "своего" умирающего потому, что каждый раз она жила последним кусочком жизни того, кто на этот раз волей случая оказывался рядом с ней. Ведь своей жизни у неё давно уже не было. С тех пор, как умер её муж. И с тех пор, как вскоре после этого в автомобильной катастрофе погибла её дочь.
       Работа Магды была не только очень тяжёлой - безо всякого отдыха, - дни и ночи, которые выливались в недели и месяцы, в потом и в годы исступлённой, фанатичной жизни для других людей. Для тех, кто уже больше не был нужен никому, а нередко даже и самому себе. Но и грязной. Ведь чаще всего умирающие ходили под себя, нередко их рвало, их невозможно было по-настоящему вымыть и обычно они бывали очень зловонны.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21