Неожиданно Тихомиров громко позвал:
      - Товарищ подполковник! Вас вызывает по радио начальник штаба.
      Архипов докладывал, что третий батальон контратакуют до 300 фашистов с шестью танками.
      - Со стороны школы? - переспросил Волков.
      - Так точно, со стороны школы, - последовал ответ.
      - Хорошо, - бросил в трубку Волков! - Примем меры...
      Еще полчаса назад командир полка выслал на участок третьего батальона приданную батарею самоходных артиллерийских установок. Сад у школы и примыкающий к нему овраг позволяли немцам скрытно накопить силы для контратаки. Волков предугадал, учтя характер местности и ход развития боя, этот маневр противника и приказал самоходчикам заранее выдвинуться туда.
      - Срочно вызовите Шестого, - сказал Волков начальнику связи.
      Через пять минут Шестой, командир третьего батальона, был у микрофона и докладывал обстановку.
      - Самоходные орудия с вами? - спросил Волков.
      - Уже вступили в бой, - ответил Генералов. - Как раз вовремя подошли...
      Волков вновь удовлетворенно потер ладони. Он всегда так делал, если бывал доволен ходом боя или удачно разгаданным замыслом врага.
      - Манакин, - вдруг повернулся Волков ко мне, - немец вот-вот начнет отходить. Веди роту к кирпичному заводу и вместе с танкистами захвати шоссе. Пусть фашисты драпают через лес. Понял?!
      Этот город мы взяли за один день. Не задерживаясь, устремились дальше. К утру 1 февраля нашему полку оставалось всего 10 километров до Одера.
      Но наше продвижение было неожиданно остановлено. Дивизия получила приказ срочно повернуть назад, в район Вольденберга, и действовать против померанской группировки врага. Через день мы узнаем, что Гитлер, пытаясь во что бы то ни стало удержать Восточную Померанию, сосредоточил там большие силы и ударил во фланг по войскам 1-го Белорусского фронта. Всю нашу 61-ю армию разворачивали на север. А 12-й гвардейской стрелковой дивизии было приказано наступать на Цаттен, Нантиков и Гламбек.
      С первых же боев на новом направлении мы поняли, что враг здесь силен и еще не сломлен. Сопротивление фашистов было организованным. Нередко они предпринимали отчаянные контратаки. Тяжелый бой пришлось вести полку за населенный пункт Цаттен. Город расположен в излучине реки Драге. К нему со всех сторон подступают смешанные леса. Маскируясь в них, дивизия подошла близко к Цаттену и начала его штурм с трех направлений. Но с ходу взять город не удалось. Отразив контратаку врага, наш полк сумел лишь захватить окраину города. Командование придало нам танковый батальон и приказало во что бы то ни стало сломить сопротивление врага.
      На КП полка я увидел незнакомого подполковника. Он сидел за одним столом с радистом и что-то быстро писал в блокнот.
      - Кто это? - спросил я у Тихомирова. - Из дивизии?
      - Бери выше, - загадочно ответил он.
      Тут вошел командир комендантского взвода гвардии старший лейтенант Семенов и, подтолкнув в комнату солдата, доложил Волкову:
      - Вот, товарищ подполковник, тот солдат, который из немецкого фаустпатрона фашистский танк подбил.
      Командир полка снял со своей руки часы и вручил их солдату.
      - Носи, сынок, - сказал он. - Награда когда еще придет. А теперь расскажи все как было корреспонденту газеты "Красная звезда" подполковнику Трояновскому.
      - Как ваша фамилия? - спросил солдата подполковник, что сидел за столом.
      - Гвардии рядовой Азонов...
      Так я познакомился с корреспондентом газеты "Красная звезда" подполковником П. И. Трояновским. Он приехал к нам, чтобы написать материал о командире нашего полка Герое Советского Союза гвардии подполковнике Н. Т. Волкове. Такой материал в газете появился 13 апреля 1945 года. Очерк назывался "Командир стрелкового полка". Вот некоторые отрывки из него. "...За перегородкой, в маленькой комнатке, сидит подполковник Волков, командир стрелкового полка, тот самый, которого мы искали. Он говорил с командиром танкового полка, тоже подполковником.
      - Вот сейчас давай свою резервную роту. Веди ее сюда. Крыжачковский посадит на танки стрелков, и все вместе атакуют вокзал. Артиллеристы развертывают здесь дивизион на прямую наводку.
      Он помолчал, отодвинул от себя карту и улыбнулся:
      - Михайлюк потерял машину?
      - Одну, - ответил улыбаясь танкист. - Да и ее уже отремонтировали.
      - А ты говорил, что я погублю лучшую твою роту.
      - Знаешь, подполковник, некоторые пехотинцы плохо берегут танки. Я думал, что и ты...
      - И ошибка, - перебил Волков.
      Этот разговор был прерван звонком из второго батальона. Капитан Илюхин докладывал, что в парке, в трехстах метрах от вокзала, замечено скопление немецкой пехоты, а его артиллерия не может бить по парку, так как все батареи в движении.
      - Дадим залп минометами, - ответил Волков. - Гвардейские минометы произведут впечатление.
      Через пятнадцать минут раздался характерный шум залпа гвардейских минометов, а еще через полчаса батальон старшего лейтенанта Крыжачковского, посаженный на танки, атаковал вокзал и занял его".
      Этот эпизод, описанный корреспондентом, произошел именно тогда, в боях за город Цаттен.
      В своем очерке подполковник Трояновский сумел раскрыть у нашего командира полка самые важные качества. Прежде всего показал его как талантливого, грамотного в военном отношении человека.
      Уже гораздо позже, почти перед самой победой, мы, передавая из рук в руки "Красную звезду", вновь и вновь читали о своем командире очерк. Жалели о том, что корреспондент не все описал, тут же дополняли материал все новыми и новыми эпизодами. Наше желание было естественным: мы очень любили командира.
      Уже работая над книгой, я вновь нашел этот очерк. Когда читал, многое вспомнилось, до мелочей, до щемящей боли вдруг представил лицо, жесты своего командира. Невольно поставил себя на место корреспондента. Таким он увидел тогда, в сорок пятом, подполковника Волкова: "Вот он смело спорит с артиллерийским командиром насчет того, могут ли гаубицы стрелять прямой наводкой по каменным строениям фабрики, в которых засели немцы. Артиллерист возражает, Волков настаивает. Он вспоминает, как под Брестом такие же гаубицы били по каменным домам, и получались хорошие результаты. Кстати, он вспоминает и статью в артиллерийском журнале на ту же тему.
      Артиллеристы ставят гаубичный дивизион в 400 метрах от фабрики и бьют по ней. Гаубицы быстро достигают того, с чем не могли справиться легкие пушки. Правда, немцы обстреливают прислугу гаубиц из пулеметов и минометов, но Волков и это предусмотрел. Полковая батарея быстро подавляет вражеский огонь.
      Фабрика взята, и у артиллеристов очень небольшие потери. Артиллерийский командир смущен. Он говорит, что полк его молодой, что в его практике еще не было стрельбы прямой наводкой. Волков улыбается:
      - Ничего, иногда от правил можно отступать".
      Помнится, статью "Командир стрелкового полка" в ротах читали вслух. Люди высказывали свое отношение к написанному, жадно искали свои фамилии среди скупых газетных строк. И многие находили себя.
      Шел февраль 1945 года. Наш гвардейский полк с боями продвигался по фашистской Померании...
      "...А до смерти четыре шага"
      Наступление продолжалось. Дивизия, и в частности наш 32-й гвардейский стрелковый полк, продвигалась по Померании трудно, по 3 - 8 километров в день. И это несмотря на хорошие дороги и высокий боевой дух войск. Все рвались к Одеру, но фашисты оказывали упорное сопротивление, сильно контратакуя наши части.
      По мере приближения к границам рейха сопротивление немцев еще более нарастало. Их авиация совершала массированные налеты на наши передовые части, нанося серьезные потери в технике, сдерживая темпы наступления.
      К середине дня 10 февраля наш полк с боями форсировал реку Драге и к вечеру овладел городом Гламбек. Утром по замыслу командования предстояло наступать дальше на северо-запад в направлении Гросс-Шпигель. Но утром фашисты упредили нас. После мощной артподготовки они атаковали полк и заставили его перейти к обороне. Создалась сложная ситуация. Соседние полки дивизии - 27-й и 29-й - после успешной атаки продвинулись вперед, а наш 32-й еле сдерживал бронетанковую группировку врага.
      Положение наше усугублялось тем, что мы не успели как следует закрепиться на захваченном рубеже, поэтому несли потери. Особенно батальон гвардии старшего лейтенанта Крыжачковского. Первую атаку, он выдержал, уничтожив четыре танка врага и до ста гитлеровцев, но после второй атаки не выдержал и начал отходить. Фашисты ворвались в Гламбек.
      Командование полка не могло оказать помощь батальону - везде шел жестокий бой. Создалось критическое положение.
      Опыт уже нам подсказывал, что отчаянная настойчивость гитлеровцев на этом участке не случайна: в случае успеха они выходили в тыл наступающим частям нашей дивизии и вполне могли приостановить продвижение всего корпуса. Видело ли эту угрозу наше командование? Мы не сомневались, что да, но от такой мысли легче не делалось: нужна была реальная помощь, а ее нет.
      Где-то слева от нас проходило шоссе, почти перпендикулярно его пересекала железная дорога. Именно из-за этой железной дороги вот-вот должны были вновь пойти в атаку немцы. Не исключено, что по шоссе или вдоль него они пустят танки. Им сейчас важно было пробить хотя бы узкий коридор в наших позициях, чтобы втянуть туда все свои силы, ворваться в наши тылы. Скорее всего, они будут держаться за шоссе, чтобы выиграть время, ускорить свое движение. Но чем, как их остановить?
      Я осмотрел в бинокль местность справа и слева - никто к нам на помощь не идет. С надеждой глянул на небо: хоть бы авиацией поддержали!
      - Эх, бронепоезд бы пустить с правого фланга! - вздохнул лежавший рядом старший лейтенант Яцура, но, поняв тут же несбыточность такого варианта, только безнадежно махнул рукой.
      В это время метрах в пятидесяти впереди и несколько левее нас взорвался один снаряд, затем второй... Из-за железной дороги начали выползать грязно-серые "фердинанды".
      - Началось, - со злостью бросил Яцура и, низко пригибаясь, побежал к своему взводу.
      За "фердинандами" вытягивались бронетранспортеры с пехотой.
      Неожиданно в боевых порядках танков противника начали возникать бурые фонтанчики взрывов. Я интуитивно повел биноклем влево, и сердце мое радостно забилось: в полукилометре от противника, на шоссе, с ходу разворачивались наши артиллерийские батареи. Некоторые орудия уже вели огонь, а другие только-только подходили. Все во мне ликовало, и я видел, как повеселели мои товарищи. Вскоре один танк замер, выпустив из своего чрева черный клубок дыма, затем еще один загорелся... Спешившаяся с бронетранспортеров пехота залегла. Уже было ясно, что эта атака гитлеровцев захлебнулась.
      Во второй половине дня, после небольшого затишья, гитлеровцы вновь начали обрабатывать наши позиции артиллерией, после чего атаковали большими силами. Долгое время даже трудно было понять, в чью пользу складывается бой, но вот по каким-то едва уловимым признакам мы почувствовали, что противник выдыхается. Оставив на изрытом воронками поле несколько танков, гитлеровцы попятились за железную дорогу.
      Лишь после этого мы узнали, что нам на выручку срочно был брошен корпусной артполк. Со своей задачей он справился отлично: совершив форсированный марш, под огнем танков противника сумел развернуться и выиграть огневую дуэль. С такой поддержкой мы почувствовали себя увереннее.
      Вечером наш полк предпринял контратаку и выбил фашистов из Гламбека.
      Серьезное испытание ждало нас и в городе Делитц.
      Здесь фашисты предприняли сильную контратаку танковым полком. Действовавший на участке, куда подходила наша дивизия, кавалерийский корпус не выдержал их натиска, стал отходить. Это вынудило части нашего соединения с ходу разворачиваться и отражать нападение.
      Более двух часов мы сдерживали фашистские танки и бронемашины. Лишь потеряв на поле боя более половины из них, гитлеровцы начали отходить. Здесь же я получил приказ от Волкова: "Вперед! Делитц взять к обеду во что бы то ни стало!"
      Наша автоматная рота вместе с батальоном, которым командовал только что прибывший в полк гвардии майор Токмаков, быстро развернулась и стала наступать на населенный пункт. Действовали мы небольшими штурмовыми группами по шесть человек: трое - впереди, трое - сзади. Наступали перекатами: одни атакуют, другие прикрывают автоматным огнем. Этот опыт мы приобрели еще в Бресте и теперь с успехом применяли его в уличных боях здесь.
      Два взвода роты вскоре обошли Делитц с севера и вышли к небольшой реке. С противоположного берега по нам открыли сильный артиллерийский и минометный огонь. Поняв, что дальше не продвинуться, мы вновь вошли в город и закрепились на его западной окраине.
      Мы сильно устали, хотелось немного передохнуть. Да и небольшой уютный городок вполне располагал к этому. Мы даже успели облюбовать себе брошенный хозяевами небольшой аккуратный домик, обрамленный невысокой металлической оградой. Задачу свою мы выполнили, и я, надеясь хоть часа два-крепко поспать в человеческих условиях, уже поднимался на крыльцо особняка, когда за спиной послышался шум автомобильного мотора. Я оглянулся. Так и есть! Это был знакомый "виллис". В нем сидели командир полка гвардии подполковник Волков, начальник артиллерии полка гвардии капитан Панкин, начальник связи гвардии майор Тихомиров и адъютант командира полка гвардии лейтенант Юхин.
      Николай Терентьевич Волков был в кубанке. Он улыбался:
      - Молодец, Манакин, точь-в-точь уложился! - Подполковник легко сошел на землю, осматриваясь вокруг, достал свою трубку, набил ее табаком, закурил. - Ну давай докладывай, что дальше делать будешь? - не отрывая взгляда от противоположного берега, спросил он, но тут же сам и ответил: Да, наступать здесь рискованно. Фашисты что-то задумали. Слышишь гул танков? Помяни меня плохим словом, если они вот-вот не попрут...
      Пока командир полка рассматривал немецкие позиции, телефонисты протянули полевой кабель, установили телефон. Гвардии капитан Панкин тут же начал отдавать по телефону какие-то распоряжения своим артиллеристам...
      Наблюдая за этой картиной, я нехотя расставался с надеждой на отдых. Судя по всему, Волков намерен был в облюбованном нами особняке сделать свой командный пункт. Но я ошибся. Командир полка вдруг оторвал взгляд от противоположного берега, коротко сказал Тихомирову:
      - КП будет вон в том особняке.
      Все мы посмотрели туда, куда указывал Волков. Действительно, тот двухэтажный дом, выбранный командиром полка, занимал более выгодное положение. С него открывался широкий обзор. Здание казалось массивным, я бы сказал, оставляло впечатление надежности. Может быть, оно было по-своему даже красивым, но с этой точки зрения мне, помнится, редко когда приходило в голову оценивать городские строения. Прежде всего они для нас были НП, КП и просто укрытия, а больше всего запали в душу как маленькие крепости, которые с боем надо было отвоевывать у противника.
      Поэтому и выбор командира полка я почти машинально оценил только с точки зрения надежности, тактической целесообразности. Мог ли я в тот момент предположить, что именно в этом доме и Волкова, и Панкина, и меня ждет "сюрприз", который мы потом будем рассматривать и как везение, и как невезение. Впрочем, все по порядку.
      Выслушав приказание командира полка, Тихомиров ответил "Слушаюсь!", а через одну-две минуты исчез. Вскоре начал собираться и Волков. Он еще раз прощупал внимательным взглядом противоположный берег речушки, затем окинул нашу позицию. Выбил из трубки пепел и, видимо о чем-то напряженно размышляя, задумчиво произнес:
      - Так-так... Смотри, Манакин, чтобы ни на один метр назад! Вцепись в эти домишки намертво. Понял меня?!
      И он для убедительности пригрозил мне пальцем, а садясь в "виллис", посоветовал помягче:
      - Сейчас же все проверь еще самым тщательным образом. Чувствую, с минуты на минуту они могут на нас попереть. Действуй!
      И действительно, не прошло и получаса, как фашисты открыли сильный артиллерийско-минометный огонь. Одна из мин разорвалась на крыше нашего дома, превращенного в наблюдательный пункт. Мы все мгновенно попадали на пол, инстинктивно прикрыв затылки руками. Но никто не пострадал. А когда вновь выглянули в окно, то увидели, что на нас идут четыре танка и до батальона пехоты.
      Наша рота, воспользовавшись небольшой паузой, все же успела окопаться. Подошел и приданный полку артиллерийский полк. Он занял огневые позиции прямо в палисадниках коттеджей. Словом, силы у нас были, и к бою мы подготовились основательно. Гвардейцы терпеливо ждали, пока фашисты подойдут поближе. Замерли и артиллеристы. Выкатив76-мм пушки на прямую наводку, они в напряжении наблюдали, как немецкие танки преодолевают речку.
      Да, давным-давно прошло время, когда мы, завидя танки фашистов, спешили открывать огонь, помимо воли стремились не подпускать их близко. Не те сейчас пошли времена. И воевать научились, и стоять в обороне, и наступать. Мы были теперь и опытнее, и хладнокровнее гитлеровцев. А главное - мы твердо знали, что час расплаты настал, что еще один-два удара, и фашистское государство рассыплется, разлетится вдребезги. Агрессора неминуемо настигнет справедливое возмездие. Эта вера была непоколебимой. С одной стороны, это, конечно, придавало нам силы. Но с другой - близость победы заставляла с каждым днем все острее и острее переживать смерть товарищей. Иногда нужны были немалые внутренние усилия, чтобы отогнать мысль о вероятности собственной гибели. Нет, это не страх стучался в наши сердца! Люди по-прежнему сражались храбро, шли на самопожертвование. Но невыносимо больно было думать, что ты можешь не дожить до того светлого дня, ради которого столько пройдено и пережито, что тебе не придется разделить всеобщую радость.
      Мне кажется, эта мысль заставила меня и многих других к концу войны быть в бою рациональнее, расчетливее, хладнокровнее.
      А в том бою, о котором рассказываю, нас, как это ни парадоксально звучит, выдержка даже подвела. Подпустив фашистов на слишком близкое расстояние, мы позволили им беспрепятственно проскочить хорошо простреливаемый участок местности. А когда танки и пехота врага, используя естественное укрытие - овраг, показались всего в 100 - 150 метрах, мы, поняв свою ошибку, открыли огонь из всех видов оружия. Но не молчал и противник. И хотя из семи танков четыре были подбиты, остальные все-таки ворвались в наше расположение. Огнем и гусеницами они наделали много бед...
      Врагу удалось овладеть тремя крайними домами. Но потери он понес огромные и в живой силе, и в технике. Из семи танков фашисты потеряли шесть, причем один из них подбил связкой гранат гвардии сержант Е. А. Ковалев, старшина одной из стрелковых рот, который накануне боя пришел в расположение автоматчиков к своему приятелю старшему сержанту Алешину, недавно вернувшемуся из госпиталя. Пришел, да так и "прихватил" его у нас бой.
      В это время связист протянул мне трубку полевого аппарата.
      - Манакин! Хоть умри, а дома отбей! - Голос у Волкова почему-то был хриплый и явно сердитый. - Сейчас же!
      Умирать я не хотел, а приказ выполнять надо.
      Организовав три штурмовые группы, я поставил перед каждой из них задачу овладеть одним домом. Группы возглавили офицеры Яцура, Этенко и я. Чтобы незаметно подобраться к особнякам, зажгли несколько дымовых шашек. Ветер тотчас подхватил черные космы дыма и окутал ими дома, где засели фашисты. Этого они явно не ожидали. Под прикрытием дыма мы без потерь подобрались к зданиям, через окна бросили гранаты, ворвались в помещения...
      Через два часа положение было восстановлено. А еще через час началась вторая атака немцев. Но теперь мы уже не дали им беспрепятственно переправиться через реку... Противник сделал еще одну попытку, но вновь безуспешно.
      - Молодец, Манакин! - уже ясным и довольным голосом кричал в трубку командир полка. - Крепко твои орлы поработали! А не кажется тебе, что мы засиделись на этом берегу?! Чего молчишь?! А ну давай ко мне на КП! Одна нога там, другая здесь! Живо!
      Я молча махнул Жданову рукой: "За мной!" На командный пункт Волкова добирались где короткими перебежками, а где и ползком. С той стороны речки временами стрелял фашистский снайпер, и рисковать жизнью никому не хотелось.
      Когда подходили к красному двухэтажному особняку, где разместился КП полка, в небе натужно загудели самолеты. Посмотрев вверх, я удивился: такой огромной стаей фашисты уже давно не летали. (Потом сообщили, что налет совершили восемьдесят "юнкерсов".) Успокоив себя тем, что самолеты летят в наш тыл бомбить более важные объекты, мы со Ждановым вошли в дом.
      На вопрос, где сейчас командир полка, какой-то незнакомый сержант молча показал рукой вниз, а сам выскочил наружу. Мы по лестнице спустились в каменный подвал. Здесь уже было несколько офицеров.
      У стола стоял гвардии подполковник Волков. Рядом с ним сидели гвардии майоры Архипов и Кузнецов. Последний что-то показывал Волкову на топокарте. Рядом со столом был черный кожаный диван с высокой спинкой. Справа, у стены, сидели пожилой полковник - командир приданного артполка, чуть ближе ко мне, спиной к шкафу, - командир батальона гвардии майор Токмаков, неподалеку от него стояли начальник артиллерии полка гвардии капитан Панкин, командир саперного взвода гвардии старший лейтенант Загайнов и командир роты связи гвардии старший лейтенант Дядюченко. По-видимому, должны были с минуты на минуту явиться командиры остальных подразделений полка.
      Я описываю картину, которую зафиксировал мой взгляд машинально. Еще через секунду докладываю о прибытии. Волков только головой кивнул: дескать, вижу. Делаю один шаг вперед (надо поздороваться с офицерами), и... с ошеломляющей внезапностью вся увиденная картина буквально в одно мгновение словно раскалывается на куски: где-то за спиной, вверху, раздается невероятной силы взрыв. Вижу, как, запрокинув назад голову, валится на диван командир полка, падает на пол здоровяк Панкин, исчезает в большом коричневом шкафу, словно кто-то невидимый его туда втянул, комбат Токмаков... Ничего не понимая, смотрю по-прежнему на стол, за которым в каком-то оцепенении целые и невредимые сидят начальник штаба Архипов и замполит Кузнецов. Еще мгновение - и начинаю ощущать, как в правую половину лица раскаленными щупальцами впивается боль. Розовая пелена крови заливает глаз, и фигуры сидящих за столом постепенно размываются. Боюсь, ужасно боюсь пошевелиться! "Все! Это все!" - стучится в мозг одна и та же мысль, и я не понимаю, как это может быть, что я еще думаю, потому что убежден черепа у меня нет. Нет! Всего лишь несколько дней назад я видел, как это бывает у других. Нет, и все! Вот сейчас, если сделаю хоть один шаг вперед, то это будет мой последний шаг...
      Но, странное дело, сознание меня не покидает, постепенно окружающее начинает обретать реальность: люди шевелятся, слышны их голоса... "Ваня! Ваня! Командиру помоги!" Ну конечно, это Кузнецов кричит Архипову. Словно через дождевую пелену вижу, как из шкафа, держась за голову, тяжело выбирается Токмаков. Совсем рядом двое пытаются поднять с пола гвардии капитана Панкина. Кто-то подходит и ко мне, берет за плечи:
      - Манакин! Миша! Тебя что, контузило?
      - Товарищ старший лейтенант, что с вами?!
      "Ага, это Жданов! Значит, все в порядке".
      Когда меня вынесли из подвала на носилках, день казался сумерками. Правый глаз не видел вообще, а левый застилала туманная пелена. В голове гудело и ломило, как будто кто-то бессердечный лупил по ней чем-то тупым и тяжелым.
      Возле полуразвалившегося коттеджа стоял "виллис". В него уже положили полковника - командира артполка. Голова и грудь его были перевязаны, через бинты сочилась кровь. Меня тоже посадили в машину, и она сразу же тронулась.
      Когда "виллис" выезжал из Делитца, мы увидели, как разворачивалась батарея зенитных орудий. А может быть, и не батарея, а больше. Все расчеты состояли из девушек. Раненый полковник привстал, показал зенитчицам кулак и сочно выругался. Те, конечно, ничего не поняли. Да и откуда им было знать, что одна из бомб, сброшенных "юнкерсами", угодила в наш особняк и, прошив два этажа, взорвалась у входа в подвал. По каким причудливым законам распространялась ударная волна, никто не мог бы сказать. Но факт тот, что одних только пылью с потолка обдало, а другим досталось. Впрочем, нам потом не один раз говорили, что надо благодарить судьбу: если бы не крепкие перекрытия особняка, нам бы всем не ходить уже по белу свету.
      В медико-санитарный батальон дивизии уже сообщили по телефону о случившемся. Как только машина подкатила к палаткам, нас вновь положили на носилки и понесли прямо в операционную. Здесь уже распоряжалась капитан медицинской службы Инна Аркадьевна Федорова, опытнейший хирург и благороднейшей души человек. В дивизии ее знали все потому, что она блестяще делала самые сложные операции.
      Первый вопрос, который она задала, меня несколько озадачил. Вместо того чтобы поинтересоваться моим самочувствием, она, тряхнув меня за плечо, тревожно спросили:
      - Что с Николаем Терентьевичем?
      - Жив! - ответил я, с трудом соображая, при чем здесь командир полка, если привезли нас, а не его.
      - Извини... Мне сообщили, что он ранен, - сказала она и, успокоившись, ловко начала стягивать мне рану у глаза металлическими скобками.
      Именно в это время и вошел в палатку... Волков.
      - Привет, медицина! - прогудел он своим густым басом. - Как здесь наши ребя...
      Неожиданно кубанка слетела с его головы, пошатнувшись, Волков чуть не упал.
      - Ой! - вскрикнула Инна Аркадьевна, но все же успела подхватить командира полка под руки и усадить на стул.
      Обычно красивое и загорелое лицо Волкова было бледным, губы посинели. Из-под гимнастерки виднелся бинт. И всегда спокойная, уверенная в себе Федорова вдруг... заплакала.
      И на войне к людям приходили светлые, возвышенные чувства. Так я узнал, что суровый, неприступный капитан медицинской службы еще в прошлый раз, когда Волков пролежал здесь по ранению несколько дней, полюбила нашего командира. Все это время она хранила в тайне свою привязанность к нему и вот теперь, боясь потерять этого большого, сильного и красивого человека, не совладала с собой: ее чувства вылились наружу. Забегая вперед, скажу, что после войны Николай Терентьевич и Инна Аркадьевна поженились. Тогда же, поспешив на помощь Волкову, хирург оставила меня одного. Думая, что все уже закончено, и посчитав себя здесь лишним, я встал с операционного стола и вдруг почувствовал, что над правым глазом что-то треснуло: на пол посыпались железные скобы.
      - Лежать! - вдруг грозно скомандовала Инна Аркадьевна, и я с готовностью повиновался.
      Целую неделю продержали меня в медико-санитарном батальоне. Зато командир полка сбежал отсюда в тот же день. А еще через два или три дня появился вновь - с цветами. Один букет вручил мне, другой - хирургу.
      Чтобы скрыть свое смущение, я растерянно спросил:
      - Где же вы их взяли?
      - Для тебя, Манакин, хоть из-под земли достану, - с убийственной серьезностью произнес Волков, а сам не отрывал взгляда от счастливых глаз Инны Аркадьевны.
      Я начал пятиться к выходу, но Николай Терентьевич решительно меня остановил:
      - Но-но! Куда ты? Я действительно тебе тоже приятное хотел сделать. Останься, поговорить надо.
      Николай Терентьевич рассказал, что гвардии майор Токмаков ранен очень тяжело и его эвакуировали в глубь страны. Остальные отделались более-менее легко.
      Через пять дней Волков опять приехал, и снова с цветами. Но теперь уже только ей. В этот же день мы с ним настаивали, чтобы меня выписали.
      - Что, калужанин, уже подлатался? - спросила меня с улыбкой Инна Аркадьевна. - И глаз видит хорошо?
      - Не очень, чтобы очень, - попытался я шутить.
      Мне несколько мешал смотреть кончик шелковой нити, которой сшили кожу над глазом, и я подумал, что хирург с этой, как пошутил Волков, "бичевой" меня не выпустит. Но она, видимо, хорошо понимала мое нетерпение, да и просьба Волкова для нее кое-что значила.
      - Ладно, калужанин, поезжай в свой родной полк, - махнула она рукой. Все равно ведь сбежишь!
      - Точно! - улыбнулся я.
      Вечером этого же дня мы, простившись с Инной Аркадьевной, уехали в полк. Но через неделю мне вновь пришлось ехать в госпиталь. Из-за шелковой нити я совсем стал плохо видеть. Узнав, что госпиталь обосновался в Штаргарде, мы со Ждановым махнули на попутной машине туда.
      - Явился не запылился?! - встретила меня капитан медицинской службы Денисова. Она тоже была хирургом и довольно бесцеремонно обращалась с легкоранеными, которые в минуты затишья приезжали в госпиталь для лечения.
      Узнав о цели моего приезда, она кивнула головой, подошла.
      - Ну-ка, ну-ка.
      Осмотрев, Денисова подвела меня к окну, усадила, зашла со спины и нагнулась, чтобы лучше видеть, что же мешает моему глазу, и вдруг... резко и сильно дернула за конец шелковой нитки.
      Слезы брызнули у меня из глаз, от острой боли я вскочил на ноги.
      - Спокойно, спокойно, старший лейтенант! - остановила она меня. - Вот и все. Полный порядок. Давай теперь йодом замажем.
      А вечером мы со Ждановым ехали на попутном "виллисе" в родной полк. Было тепло и радостно. Ласковый ветерок приятно освежал лицо. Весна! Она ощущалась во всем.
      Шел март 1945 года. А оттуда, куда мы мчались на машине, доносилась артиллерийская канонада. Там проходил передний край. До победы еще было два таких коротких и таких долгих фронтовых месяца.
      Благодарность Верховного
      К исходу 8 марта наша 12-я гвардейская стрелковая дивизия подошла к реке Плона и попыталась с ходу форсировать ее, но встретила сильное сопротивление фашистов. Лишь отделение разведчиков под командованием гвардии старшины Маркела Фролова сумело под покровом ночи переправиться на вражеский берег и принести важные разведданные.
      На том берегу реки фашисты заблаговременно подготовили сильный оборонительный рубеж. Центром этого хорошо укрепленного вражеского плацдарма на правом берегу Одера был город Альтдам. Он имел для немцев и большое стратегическое значение: через него проходили три железных и столько же шоссейных дорог, которые связывали северные и центральные районы Германии с Померанией и Восточной Пруссией. Кроме того, город прикрывал подступы к крупному промышленному центру Штеттину.