Несколько таких людей было в нашей роте. Несколько коммунистов...
      И сейчас, через много лет, вспоминая форсирование Днепра, я не могу не отметить роль и значение этих чутких, отзывчивых рядовых ленинской партии. Они были всегда на самых трудных участках, словом и делом цементировали наши ряды. Коммунисты являлись основой, на которой крепло наше фронтовое братство, товарищество. Во многом благодаря им войсковая дружба, взаимопомощь проявлялись с исключительной силой в тех тяжелых условиях, в которых тогда пришлось действовать нашему полку. Когда ночью на подручных средствах мы плыли к вражескому берегу и посланная наугад фашистская пуля смертельно ранила командира отделения коммуниста Бондарева, он умирал, стиснув зубы, чтобы ни звука не издать, не подвести товарищей. Когда наш взвод, высадившийся на небольшой ветровок, вступил в яростный бой с врагом, нас дружно, сознательно отвлекая огонь на себя, поддержали разведчики под командованием гвардии лейтенанта коммуниста Ф. Г. Гаврилова. Когда мы двое суток держались на островке, к нам вплавь, ежесекундно рискуя жизнью, добирались товарищи, чтобы передать патроны, гранаты, термосы с пищей, письма родных, листовки. И здесь первыми были коммунисты.
      ...Небо на востоке постепенно серело. И как только обозначилась бледная полоска над застывшим в напряжении островком, раздался зычный голос командира роты:
      - За Родину, вперед!
      Еще накануне было принято решение действовать внезапно, чтобы было больше огня и шума: вдруг удастся с ходу, одним броском, пересечь остров и, завладев мостками, вырваться на правый берег.
      На едином дыхании мы добежали до траншеи, через несколько секунд уже перемахнули через нее. Быстрее к мосткам! Они должны быть где-то здесь, недалеко. Вот они! Ближе, ближе... И в это мгновение с противоположного берега ударил навстречу нам шквал огня. Мне показалось, что капитан А. М. Денисов, бежавший первым, просто споткнулся. Он как-то странно сломался пополам, упал на колени, потом вдруг приподнялся, хотел, кажется, крикнуть что-то, но не смог...
      Несколько человек мы потеряли на мостках, но захватить их с первой атаки не удалось. И мы понимали, что начинается самое неприятное. Разбуженный берег, занятый фашистами, буквально ощетинился огнем. Заговорили орудия и минометы. Весь остров содрогнулся от множества разрывов. Все! Спасай, матушка-земля! Вжались бойцы в мокрый песок, головы не поднять. А здесь еще и дождь снова начался, усилился холодный северный ветер.
      Лежать, дожидаясь полного рассвета, бессмысленно. Передаю по цепи: "Отходить!" Отвел бойцов в траншею, приказал готовиться к новой атаке. Но командир полка вовремя оценил ситуацию: приказал закрепляться с целью удержать остров.
      Поняли и гитлеровцы, какую опасность представляем мы на острове. Первую их контратаку мы едва не прозевали. Словно привидения, они возникли из полумрака, окутавшего противоположный высокий берег. Они уже были на мостках, когда наши бойцы без команды открыли огонь. Гитлеровцы не выдержали и откатились. И вновь ударили минометы, орудия...
      Мы потеряли счет контратакам. Иногда казалось, что еще одна - и никого из нас не останется в живых. Семь раз за день командир полка повторял свой приказ:
      - Держаться во что бы то ни стало! Даже всегда оптимистически настроенный разведчик Ф. Г. Гаврилов мрачновато прокомментировал:
      - "Держаться", "держаться"... Конечно, будем держаться: не в воду же прыгать!
      Лишь с наступлением темноты фашисты угомонились, и мы получили относительную передышку. Ночью нам привезли пищу. Появился санинструктор, оказал раненым помощь, тяжелых - эвакуировали. Но главное - к утру еще человек восемьдесят к нам переправились. И два станковых пулемета с ними. Командир батальона майор А. П. Кузовников принял командование группой.
      Согласовали план действий. Хотя, в общем-то, обстоятельства диктовали единственное решение: под прикрытием пулеметов мои автоматчики берут на себя левый, а разведчики Гаврилова правый мостки, врываемся на них, а за нами - остальные бойцы. Все просто, ясно и... знакомо. Знакомо до щемящей боли. Мне казалось, что каждый из нас уже свою тропинку к этим злополучным мосткам протоптал. Двести метров - туда, двести - обратно. Обратно - не все. Теряли товарищей. Каждый понимал, что в любое мгновение может наступить и его черед. Но мы сознавали и другое: нужен плацдарм! Надо форсировать эту водную преграду, которая имела огромное значение в стратегических планах гитлеровцев, была ими разрекламирована как неприступный рубеж.
      И надо сказать, что основания для таких утверждений у фашистов были. Кто бывал на Днепре, тот знает, как крут его правый берег. А военные понимают, какое преимущество получает тот из противников, который занимает господствующие высоты. Все, что ниже, на левом берегу, заранее пристреляно. Каждый кустик, каждая кочка. Продуманная и проверенная система огня, тщательно оборудованные оборонительные сооружения, более благоприятные возможности для скрытого маневра силами и средствами... Было на чем подогревать фашистам свой оптимизм.
      Зарождалось новое сентябрьское утро. Прохладное, влажное, пропахшее порохом. В пять ноль-ноль - атака!
      Не глядя нащупываю левой ногой заранее подготовленную выемку в стенке траншеи, напрягая все мышцы, упираюсь руками в изъеденный пулями и осколками бруствер... Вперед! И тут же, на флангах, заработали наши пулеметы. В ответ огрызнулся огнем правый берег. Послышались короткие очереди наших автоматов. "Рано, рано, ребята, стрелять!" - думаю я, но сам непроизвольно нажимаю на спусковой крючок. Вздрогнул мой верный ППШ, и уже как-то надежнее стало.
      - Ур-р-р-а-а-а!
      Впереди, в полумраке, возникают грязно-серые кусты разрывов. Я вижу, как падают мои товарищи слева и справа. А до мостков еще слишком далеко, бесконечно далеко... И вдруг начинаю понимать, что и на этот раз атака захлебнется.
      ...Снова мы в знакомой траншее. Сажусь на самое дно, прижимаюсь спиной к сосновым бревнам обшивки, чтобы отдышаться, прийти в себя. Одна, две минуты... Пять... Наконец-то слышу: слева кто-то ко мне пробирается. "Ага, Гаврилов! Жив, это хорошо. Это замечательно", - думаю я, не шевелясь. Гаврилов где-то потерял один лейтенантский погон, в предрассветном тусклом свете его широкоскулое лицо кажется задымленным до черноты. Он садится рядом, снимает каску и достает оттуда небольшой белый лист бумаги. Машинально беру его.
      - Читай!
      Включает карманный фонарик. Теперь вижу - листовка. Командование обращается к нам с призывом во что бы то ни стало форсировать Днепр, проявить мужество, отвагу... Но что это? Дальше идет перечень фамилий, среди которых названы лейтенанты Гаврилов и Манакин... Еще раз перечитываю: "За проявленные храбрость и мужество... представляются к званию Героя Советского Союза..."
      Волнение Гаврилова передается мне: о нас помнят, о нас все знают!
      - Спокойно, Миша, спокойно! - слышится у самого уха хрипловатый голос товарища. - Это только аванс. Доверие, как говорят, надо оправдывать...
      Справа, пригнувшись, еще кто-то тяжело шел по траншее. И только, когда он был совсем рядом, узнали: парторг Воронов. Опускаясь рядом со мной, он едва слышно застонал, автоматным диском больно задел мое колено. Я увидел, что его левая рука выше кисти туго затянута свежим бинтом.
      - Ранен? - спросил я, хотя это и так было ясно.
      - Пустяк... - поморщился Воронов. - Я пришел к вам, товарищи коммунисты... Перед решающей атакой - соберемся.
      - Решающей? - В голосе Гаврилова легкая ирония.
      - Решающей, - упрямо повторил Воронов. - Сколько можно топтаться! В общем, коммунисты собираются здесь.
      Коммунисты... В общем-то, меня еще и не принимали в партию. Но я слова парторга воспринял так, будто они адресованы и мне, потому что здесь, в боях на песчаном острове, как я думал, прошел мой испытательный срок, здесь я твердо познал, что моя судьба стала неразрывной с судьбой моей партии.
      - Конечно, обязательно соберемся здесь, - согласился я. - Застряли посреди реки, пулям кланяемся? Гвардейцы! Людям в глаза стыдно смотреть будет. Мы должны быть на том берегу.
      - Пойдем к Кузовникову! - Федор Гаврилов решительно встал.
      Оказалось, что Кузовников уже и сам намеревался нас вызвать.
      Коммунисты еще раз досконально обсудили план атаки, затем вернулись к подчиненным, разъяснили каждому солдату порядок его действий. Ночью остаток батальона и еще одна рота переправились на остров. Стало известно, что подошла дивизионная артиллерия. Дела пошли веселее!
      Даже почта пришла. Из дому мне писали, что с хлебом до весны обойдутся, хоть и сами вместо лошадей впряглись. И для тех, у кого дом сгорел, колхоз понемногу строит новое жилье. Они не первые на очереди, но и не последние: учли, конечно, что сын воюет...
      Внизу приписка: "Хоть и командиром ты стал, сынок, да береги себя. Те, кто с войны вернулся, сказывают, что лейтенанты впереди всех воевать ходят. Ты ведь да Клава - наша надежда".
      "Эх, мама, мама, знала бы ты, где твой сын письмо получил, ночей, наверное, не спала бы", - подумал я, пряча письмо в карман.
      Рядовой Лапик, зашивавший рядом разорванный рукав своей гимнастерки, с тревогой посмотрел на меня:
      - Плохие вести из дому?
      - Наоборот, хорошие. И мать пишет, чтобы берег себя.
      - Матери, они все такие. Мне моя тоже наказывает, чтобы лишний раз головы из окопа не высовывал. Ей и невдомек, что это ее пожелание входит в разрез с приказом командования.
      Алексей улыбнулся. Посидели, помолчали, каждый думал, видимо, о своем. Потом Лапик предложил:
      - Давайте отдохнем чуть. На свежую голову и в бой идти легче.
      На этот раз рота наступала уже под мощный аккомпанемент наших орудий. И хотя в иной обстановке было бы чересчур громко назвать семнадцать человек ротой, но это была по-настоящему боевая, прокаленная огнем единица.
      Набираю полные легкие воздуха:
      - Р-р-ота! В атаку - вперед!
      Слева слышу:
      - Коммунисты! Впере-е-ед!
      Это парторг. Так договаривались.
      Я бежал первым. Уже цель близка. И вдруг меня перед самым мостком обгоняет Кравчук. Позади уже раздается топот десятков ног по доскам. Правый берег совсем рядом, Кравчуку остался еще один шаг. Вот он занес ногу, сейчас ступит на землю. И тут он словно натолкнулся грудью на свинцовую струю. Остановился. И снова прошлась по нему пулеметная очередь.
      Потом, после боя, мы бережно передавали из рук в руки пробитый пулей прямо в самом центре его партийный билет. Он до конца выполнил свой долг солдата, коммуниста.
      Но это будет потом. Тогда же судьбу боя решали мгновения. И я, перескочив через тело упавшего товарища, оказался в непростреливаемом пулеметами врага пространстве, под обрывом. Оглянулся: рядом Лапик и еще человек десять. Остальные - не прошли.
      Через второй мостик Гаврилову с разведчиками тоже удалось проскочить. Залегли бойцы в низкорослом кустарнике перед береговым обрывом Днепра. Противник сверху ружейно-пулеметным огнем достать не может, но и сидеть спокойно - глупо. Высказываю свои соображения Гаврилову:
      - Федор, сейчас они попытаются нас отсюда выкурить. Минометы пустят в ход, атаковать начнут.
      - Ясно, что начнут. Надо на гребень вырываться. Только давай обмозгуем, Миша. Кстати, где Кравчук?
      - У мостка... Уже с этой стороны. Насмерть.
      - Жалко танкиста, - вздохнул Гаврилов. - Да и кто из нас застрахован.
      - Кравчук танкистом был?
      - А ты не знал? Хорош командир... Машину его подбили, так он в ожидании новой повоевать в пехоте попросился. Да и застрял здесь. Ладно, что горевать. Лучшей памятью о нем наш успех будет.
      - Предлагаю, Федор, вот что. - Я никак не мог отдышаться. - По рации попросим огня артиллерии и пулеметов Кузовникова. Мы рассредоточенно и скрытно продвигаемся вверх. Останется метров тридцать - сорок до гребня, попросим перенести огонь дальше. А мы вслед за броском гранат атакуем. Кузовников же с бойцами успеет переправиться через мостки, даже если мы не добьемся успеха. Внимание врага отвлечем.
      - Это на худший случай, а надеяться надо на лучший.
      - Тогда давай готовить людей к атаке.
      Через полчаса этот план был приведен в действие. Сбылся, увы, худший вариант. Забросали бойцы траншею врага гранатами, но и в ответ полетели гранаты. Только наши далеко не все попали в окопы, а фашисты находили цели на открытом месте. И пулеметчики с острова, боясь поразить своих, не могли нам помочь. Но все же мы добились главного: отвлекли внимание врага на себя, и майор Кузовников, а с ним еще человек сорок были уже на правом берегу.
      Спустя еще часа полтора поднял комбат бойцов в решающую атаку. Сыграл свою роль совет бойцам действовать попарно во время атаки и при бое в траншее - один ведет огонь из автомата, другой бросает гранаты. Конечно, для этого требовалось особое самообладание, четкость, умение быстро ориентироваться.
      Мы с Лапиком спарились, парторг роты Воронов с сержантом Савенковым, ветеран роты Панферов с Ляховым.
      На этот раз мы все же ворвались в первую траншею врага. Уже метров на четыреста растянулся наш батальон, когда начали фашисты контратаку. И хотя нам удалось ее отбить, расширение плацдарма приостановилось. Через два часа гитлеровцы снова сунулись и снова откатились назад. Но было ясно, что нас в покое они не оставят, давление будет нарастать.
      Как мы обрадовались, когда с левого берега заговорила артиллерия, окаймляя занятый нами участок огнем! Стало веселей и от того, что перспектива обзора расширилась. Шутка ли: столько дней перед глазами был только крутой, огрызающийся огнем склон берега! И дождь, так долго ливший без перерыва, прекратился. "Фланги, укрепляйте фланги", - предостерегал по рации командир полка.
      Но А. П. Кузовников уже успел поставить на левом фланге автоматчиков, на правом - разведчиков, в центре - стрелков.
      День за днем, метр за метром расширяли мы плацдарм. На шестой день боев гитлеровцы подбросили моторизованную пехоту. Сделано было это демонстративно, на глазах наших бойцов, но все же вне досягаемости ружейно-пулеметного огня. Дружно выгружались фашисты из грузовых машин и бронетранспортеров. В бинокль были хорошо видны их холеные морды, ладно пригнанные черные мундиры с эсэсовскими знаками на петлицах.
      Мы уже начали готовиться к вражеской атаке, но раньше налетела фашистская авиация. Земля заходила ходуном, уши заложило от взрывов. Казалось, что крутой склон берега сейчас обрушится в реку. Честно сказать, одна лишь мысль теплилась в мозгу: "Скорей бы этот кошмар кончился!" А когда уханье бомб прекратилось, я никак не мог в это поверить. Взглянул на часы: прошло всего десять минут с того момента, как с леденящим душу воем посыпались на плацдарм бомбы. А казалось, что минула целая вечность. К счастью, только несколько бомб упали на берег, остальные... глушили рыбу.
      А потом пошла в контратаку вражеская мотопехота. Впервые я видел такую пьяно орущую свору. Уткнув автоматы в живот, вражеские солдаты поливали, не целясь, все впереди свинцом. Расстреляет фашист один рожок, достает из-за голенища второй. На что гитлеровцы рассчитывали, невозможно было понять. Но обстрелянных наших бойцов этим не пронять, уже видели эти "психички".
      Правда, было несколько бойцов, у которых нервы не выдержали: кое-кто начал преждевременную и бесприцельную стрельбу. Но их тут же остановили более опытные солдаты. В конце концов, лишь подпустив врага поближе, мы открыли дружный огонь. И тут же, среди цепей фашистов, забушевали разрывы наших снарядов. Они разметали и подожгли бронетранспортеры. Ударили в упор наши пулеметы. Вражеская лавина споткнулась, сломалась, эсэсовцы затоптались на месте, потом залегли.
      И тогда Кузовников поднял бойцов в атаку. Пошли стеной на стену. Признаться, я был убежден, что вновь не миновать нам рукопашной схватки. Но не приняли ее гитлеровцы, стали отходить, а затем и побежали, заметались на берегу протоки, лежавшей на пути их отхода. Прикрывая их отступление, ударили по нам вражеские минометы. Уставы на такие случаи предписывали: попав под минометный или артиллерийский обстрел, надо стремительным броском выйти из поражаемого участка и продолжать наступление. Мы с Лапиком, вырвавшись вперед, не заметили, что остальные бойцы отсечены от нас огнем противника. Отходить назад - значит попасть под мины и снаряды. Впереди протока, за которую по шатким мосткам уходили последние гитлеровцы. Вот так положеньице!
      - Товарищ лейтенант, - сказал, подползая ко мне, Лапик, - давайте по мостику на ту сторону. Другого выхода нет.
      Дерзким и решительным, наверное, всегда в бою везет. Была не была! Бежим мы с Лапиком, бьем из автоматов вслед гитлеровцам. Мосток под нами ходуном ходит, но, на наше счастье, вокруг почти ничего не видно - все затянуло дымом и пылью. И вдруг впереди, прямо перед глазами, сверкнуло пламя. Какая-то неведомая сила подняла меня и швырнула в воду. Инстинктивно выбросил вверх руку с автоматом, кажется, даже мушкой за доску задел. Цепляюсь руками за доски, а они вроде бы ускользают. Подскочил Лапик, помог мне выбраться из воды.
      - Под наши снаряды попали, товарищ лейтенант. Уходить быстрее надо!
      Выскочили мы на противоположный берег. Но час от часу не легче: два немецких миномета впереди, метрах в пятидесяти, ведут огонь. Никто из гитлеровцев на нас даже внимания не обратил. Только "Фойер! Фойер!". Конечно, они и подумать не могли, что мы появимся на их огневых позициях. Ведь только что свои по мостику бежали.
      Не сговариваясь, мы с Лапиком бросили по две гранаты на вражеских минометчиков. Алексей потом успел еще и в блиндаж заскочить, проверил, не укрылся ли кто-нибудь там, а заодно и пакет с галетами захватил. В возбуждении стал совать их мне. Смотрел я на него и не знал: улыбнуться ли старому другу или его отругать. В такую переделку попали, неизвестно еще, чем она закончится, а он с дурацкими галетами лезет...
      Пока мы выбирались из мышеловки, наши, изменив направление удара, вели упорный бой за хутор Власенко. Пять раз атаковали, и все безрезультатно. Потери были большие. Особенно среди офицеров. Гвардии подполковник Е. Н. Бзаров отправил во второй батальон комсорга полка гвардии старшего лейтенанта Комиссарова.
      - Ты должен воодушевить людей, - сказал ему Бзаров. - Это тебе партийное поручение. Сегодня же взять хутор!
      Комиссаров уже больше года был в полку. Не раз он отличался в боях, за что был награжден орденом Красного Знамени, медалями "За боевые заслуги" и "За отвагу". Бойцы любили старшего лейтенанта за личную храбрость, веселый и отзывчивый характер, всегда приглашали в свои подразделения.
      Прибыв на плацдарм, комсорг пришел во второй батальон и за два часа обошел все роты. Он поговорил с людьми, рассказал о боевой задаче, проинформировал гвардейцев о подвигах солдат, сержантов и офицеров, призвал их брать пример с героев, которые так же мужественно и смело выполняют свой солдатский долг, как и они должны выполнить сегодня свою боевую задачу.
      Когда подошло время атаки, Комиссаров первым поднялся в бой. На этот раз гвардейцы хутор захватили, нанеся врагу большой урон. Комсорг был ранен, но с передовой он не ушел.
      После этих боев в нашей роте осталось всего... восемь человек. Нас вывели во второй эшелон. Дали пополнение, а вскоре - снова в бой.
      Так и получилось, что рота в полку стала самой полнокровной единицей. В батальонах личного состава почти нет, а деревню Михалкове приказано взять.
      Фронтовики знают, что значит наспех произведенное пополнение. Людей не знаешь, друг к другу они не притерлись, да и ко мне не привыкли, что очень важно для управления боем. В общем, количество решает еще не все. И мы, что называется, застряли перед этой деревней. Командир полка злится: "Манакин, вперед!" Я уже и не рад, что роту принял. Шесть раз поднимались в атаку. Дойдем до проволочных заграждений, резанут фашисты из пулеметов в упор, и мы отходим к опушке леса.
      И как будто поняв мое состояние, к нам пришел капитан Е. И. Генералов. Я приготовился к нагоняю, а он вдруг:
      - Брось, Михаил, переживать. Ты забыл даже, что сегодня 12 ноября твой день рождения. Может, отметим?
      Он, конечно, просто хотел поднять моё настроение, а насчет "отмечания" шутил. Не до этого было. А вот беседа с ним во многом мне помогла. Посоветовал он собрать коммунистов, поговорить с парторгом, какие кому поручения дать. Одним словом, подсказал, что парторганизацию надо сколачивать. А она свое дело сделает, вокруг себя бойцов сплотит. Таким образом, я усвоил еще один командирский урок.
      В роте приподнятое настроение. Выдали теплое обмундирование, полушубки. Вокруг царит оживление. Даже подумалось, как немного надо людям, чтобы забыть неудачу стольких атак. Но я ошибался" Думали и в роте, как вышибить фашистов из деревни.
      - Пусть оставят нам шинелки, товарищ лейтенант, - обратился ко мне с необычной просьбой рядовой Панферов.
      Я удивился, полушубки-то удобнее, теплее! А ветеран-автоматчик пояснил:
      - Ведь что получается у нас в атаке: доберемся до ихней проволоки и запутаемся в ней, запал пропадет. А так мы - шинелки на проволоку, и на ту сторону.
      - Огоньку бы артиллерийского минут на пять, пока мы до заграждений добежим, - добавил сержант Савенков.
      Командир полка удовлетворил обе эти просьбы. В тот же день на коротком партийном собрании приняли, как всегда, лаконичное решение: "Деревню Михалково взять во чтобы то ни стало!" Рота автоматчиков шла в седьмую атаку. Под прикрытием огня артиллерии мы быстро достигли проволочных заграждений, преодолели их, ворвались в деревню, с ходу вышли на противоположную ее окраину, потеряв лишь двух человек. Противник отступил к высоте в полукилометре за деревней.
      Мог ли я предполагать, что для меня затаила эта высота? Я только знал, что ее надо попытаться взять, иначе в деревне не удержаться. И лучше сейчас, не мешкая.
      - Вперед, герои, за Родину! - рискуя сорвать голос, крикнул я.
      Но в это мгновение передо мной разорвался снаряд. Тупой удар бросил меня на землю. В горячке хочу вскочить на ноги. Кажется, удалось. Но откуда такая резкая боль в бедре?! Пытаюсь удержаться на ногах, но все плывет вокруг, уходит сознание.
      Расплывались очертания "фердинандов", что стреляли из мелколесья, чуть слышен был крик: "Командира ранило!"
      Лишь потом мне рассказывали, что этот возглас перекрыл зычный клич Алексея Лапика: "Вперед, товарищи, бей гадов!" - и что ко мне подбежал санинструктор Гончар, взвалил меня на спину, донес к блиндажу.
      Пришел в себя в полковом медицинском пункте. Словно в тумане, виделось миловидное лицо фельдшера Лели:
      - Что, калужанин, плохо тебе? Держись, миленький, держись...
      Боль по всему телу нестерпимая, острая.
      - Дай стакан водки. Сегодня день моего рожде...
      И опять меня покинуло сознание.
      Плацдарм наша дивизия удержала, а затем расширила его. Лишь тогда в бой были введены свежие силы, а 12-ю гвардейскую отвели в тыл.
      За форсирование Днепра звание. Героя Советского Союза было присвоено 57 воинам дивизии. Среди солдат, сержантов и офицеров нашего полка такой высокой чести удостоились 22 человека. Это командир полка гвардии подполковник Е. Н. Бзаров, командиры батальонов гвардии майоры Е. И. Генералов и А. П. Кузовников, командир батареи 76-мм пушек гвардии старший лейтенант В. И. Акимов, командир роты автоматчиков гвардии капитан А. М. Денисов, командир саперного взвода гвардии лейтенант Г. П. Загайнов, автоматчики А. И. Воронов, А. В. Лапик, разведчик В. Д. Черноморец...
      Многие - посмертно. И среди этих многих большинство коммунистов. Да это и понятно. Они всегда поднимались навстречу вражескому огню первыми. Поднимались во имя правого дела, вели за собой остальных на смертный бой с врагом. Они навсегда вписали славную страницу в героическую летопись ленинской партии.
      Все для победы
      Очнулся я от пронзительной боли. Повозка, в которую нас положили, чтобы везти до эшелона, специально прибывшего на фронт за ранеными, накренилась, и все мы съехали на ее правую сторону.
      - Очнулся, милай. Потерпи немного, - говорил усатый ездовой, перекладывая меня, совсем беспомощного, на прежнее место. - Тут командир полка приходил. Очень хотел сказать тебе что-то важное. Мне наказал передать, когда очнешься, чтобы выздоравливал и быстрей возвращался.
      Усач полез в карман, долго там копался. Потом вытащил оттуда кисет и протянул мне:
      - Это тебе велено вручить. Шефы прислали...
      На красном батисте мне удалось прочитать слова: "Дорогому защитнику Родины от калужан".
      Повозка тронулась. Низкие дождевые тучи нехотя поползли по небу. Стало холодно и сыро. Нестерпимо резало левое бедро, и коченели пальцы ног. Стараясь отогнать мысли о боли и холоде, я вспоминал свой последний бой, и все казалось, что вижу медленно поворачивавшуюся в мою сторону пушку "фердинанд", яркую вспышку выстрела. Да, нелепо все получилось. Мог же броситься на дно траншеи или упасть в этот момент... Что теперь будет со мной? Сохранят ли врачи ногу? Долго ли болтаться по госпиталям?..
      Неожиданно на лицо упало несколько крупных капель дождя. "Ну вот, - с горечью подумалось, - даже от дождя спрятаться не могу". К душевной тревоге, вызванной неизвестностью, подмешивалось сознание собственной беспомощности. Трудно было примириться с тем, что всего лишь несколько часов назад я чувствовал под ногами землю - ходил, бежал в цепи атакующих, прыгал через траншею... Каждая мышца молодого и сильного тела была мне послушна. А вот теперь я беспомощен. Моя судьба, моя жизнь зависят от случайностей, от других людей. А я ничего не могу изменить, не могу вмешаться в обстоятельства...
      - Этот дождь слепой, - взглянув на меня, протянул возница, - скоро кончится.
      Тучи почти полностью заволокли небо, оставив лишь узкую ярко-голубую полоску на востоке. Кромка туч, соприкасаясь с нею, светилась золотой бахромою. И мне внезапно подумалось, что тучи - это фашистские полчища, навалившиеся на нашу Родину. А там, где искрится золотая бахрома, передовая. Там кипит бой, суровый и жестокий. Там мои товарищи, побратимы, дерутся не на жизнь, а на смерть. Тучи конечно же будут побеждены, небо очистится, и солнце, мирное, согревающее, засияет над страной. От этой мысли боль на мгновение притупилась. Но на очередном ухабе повозку сильно тряхнуло, из груди моей вырвался стон, ярко-голубая полоска неба раскрошилась на кроваво-красные куски. На мое сознание накатывалась обжигающая волна темноты. Я вновь впал в забытье.
      Не помню, как меня перенесли в грузовик. Минуя медсанбат, меня доставили в Добрянку, где сделали несколько операций по извлечению осколков снаряда из левого бедра.
      Потом был чистенький и уютный военно-санитарный поезд. Я лежал и смотрел в окно на проплывающие мимо израненные войной леса, поля и селения. Фактически станций и деревень, как таковых, и не было. Высились лишь почерневшие от пожаров трубы и угадывались бесконечные землянки там, где когда-то стояли дома. Горестно было смотреть на эту унылую картину.
      Но еще чаще мимо нашего санитарного поезда проносились воинские эшелоны. Они тянулись к фронту бесконечной вереницей. Сердце наполнялось радостью и гордостью при виде застывших на платформах танков, САУ, артиллерийских орудий, которые шли на запад, чтобы громить врага.
      Недолгим был мой путь в поезде. Я уже сказал, что он был чистеньким и уютным. И это действительно было так - после передовой. Нам казалось, что мы попали в другой мир, хотя, конечно, очень далеко было до комфорта современного скорого поезда. Просто матрац, застиранная простыня да подушка для солдата-фронтовика были верхом представлений об уюте. А на самом деле в видавшем виды плацкартном вагоне было тесновато. Даже внизу, в проходах между полками, стояли носилки с ранеными. Было душно, но, мне кажется, на это мы не обращали внимания. Каждый старался поглядеть в окно, гадали, куда нас везут, где мы остановились... А ехали медленно, стояли часто. Мне казалось, что в движении боль от ран не так ощущается. А когда поезд не двигался, я, чтобы хоть как-то отвлечься, не потерять сознание, старался прислушиваться к голосам моих попутчиков.
      Среди нас были украинцы, и они хорошо знали эти места. Вспоминали, какими были до войны села и города, от которых остались одни развалины. Мы ехали по Киевской, а потом по Черниговской областям. Ехали, не зная, что это был партизанский край, где всего лишь два-три месяца назад народные мстители вели жестокие бои с захватчиками. Уже потом, через несколько лет, я узнаю имена прославленных партизанских командиров, их мемуары мне напомнят забытые названия населенных пунктов, где довелось проходить и подразделениям нашего полка.
      Развалины, кругом развалины... Следы бомбежек и артобстрелов. Разруху и горе оставила после себя война на некогда цветущей белорусской земле. Но, странное дело, мои товарищи-фронтовики, провожая взглядами пепелища, чаще всего выражали одно, общее чувство: не покорилась врагу наша земля, вынесла неслыханные горе и страдания, чтобы победить коричневую нечисть! А каждый воинский эшелон, идущий на запад, они провожали восторженными восклицаниями, и сердца наши наполнялись гордостью: до чего же велика и сильна Страна Советов! Действительно, только родина Октября могла выдержать коварный фашистский удар из-за угла, оправиться от него, перестроить всю экономику на военный лад, подчинив ее закону: все для фронта, все для победы.
      Помню, раненые долго и взволнованно обсуждали один случай. На одном из полустанков к нашему вагону подошла худая и изможденная женщина. Она принесла раненым хлеб и молоко. Когда наша сестра приняла каравай и бидон, женщина повернулась, чтобы уйти, но неожиданно пошатнулась и упала. Как потом выяснилось, она потеряла сознание от постоянного недоедания. Каждый день она приходила к санитарному поезду и приносила последнюю еду, какая у нее была. В записке, которую она постоянно отдавала врачам, была просьба: "Не знаете ли вы о моем сыне младшем лейтенанте Петре Кондрашове? Его эвакуировали вашим поездом. Сообщите, что с ним? Не бойтесь, я сильная. Все стерплю..."
      Медсестра рассказала, что месяц назад мать узнала: ее сын-танкист в санитарном поезде. Но ей не было известно, что позже он скончался от ожогов. Не в нашем, в другом санитарном поезде. Все военные медики знали об этом, однако никто не решался сообщить матери о смерти сына. Сейчас я понимаю, что это не совсем правильно, но тогда мы одобряли медиков, которые постоянно утешали женщину, берегли ждущее, верящее в счастливый исход материнское сердце.