Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Вороново Крыло

ModernLib.Net / Фэнтези / Марченко Андрей Михайлович / Вороново Крыло - Чтение (стр. 3)
Автор: Марченко Андрей Михайлович
Жанр: Фэнтези

 

 


– Какое нелепое самоубийство… – бросил комендант, – я выиграл двадцать крон… От смешного до печального один шаг… Я закончил цитату за него:

– И этот шаг до смешного печален…


Скорого выступления не получилось – на Тебро налетели дожди. Небеса разверзлись будто намеривались утопить нас в воде и грязи. Река стала полноводной, вымыв наконец из города помои и нечистоты. Когда начались ливни, из пелены дождя в город то и дело приходили части и останавливались переждать непогоду. Дождь продолжался и очень скоро казармы оказались переполненными, а цены на квартиры поднялись до небывалых высот. Ночью гремел гром, он будил собак, которые от испуга начинали лаять. От шума я часто просыпался и лежал в темноте с открытыми глазами, пытаясь вспомнить, что мне снилось. Но вскоре поток прибывающих сошел на нет – где-то за дождем в других городах замерли батальоны, не рискуя выступать в ненастье. И только гонцы неслись по раскисшим дорогам, загоняя лошадей и теряя подковы. Утром я одевал плащ и шел в форт – к моему удивлению во рве появилась вода, а ристалище превратилось в огромную лужу и не было никакой охоты драться. Потом я шел в комендатуру за свежими новостями – но их не было. Мир замер, завязнув в грязи и гонцы зря гнали своих лошадей Замерли даже фронты. Казалось, что уже пришла старуха осень – предвестница тяжкой зимы. Но через неделю ветер разметал облака. Конечно, так тепло как до дождей уже не было – утром было просто холодно.


– Ну что, кто сегодня? Я сделал несколько взмахов саблей – хотелось драться… Но на ристалище никто не вышел.

– Смелей. Давайте вдвоем, – я прислушался к себе и поправился, – можно втроем.

– Управься хоть с одним, – услышал я за спиной. Я не узнал голос – неприятный и скрипящий как несмазанный ворот. Обернувшись, я увидел Мастера Мечей. Мне было невозможно было узнать его голос

– ведь я с ним никогда не разговаривал. Отказаться от боя было немыслимо – в ожидании зрелища вокруг арены столпились солдаты. Я отсалютовал слепому:

– Окажите мне такую честь… Сначала мы не атакуя кружили по арене. Я пытался обойти со стороны, сделал несколько ложных выпадов, пытаясь вывести его из равновесия. Но все было напрасно – он смотрел в никуда. Сабля дрожала в его руке, будто живая, готовая вырваться и начать свою пляску. Наконец он ударил – я легко ушел, хотя он, кажется, и не старался меня достать. Он открылся – и теперь атаковал я – слепой поставил блок и улыбнулся. Улыбка как и голос была у него мерзкая. Мы опять разошлись. Я шагнул вперед и вправо – он повторил мое движение. Я пошел в атаку, но сделав пару ударов, остановился – такая тактика уже погубила рыцаря. К моему удивлению, слепой сделал еще один полушаг назад. Но самым странным было то, что он выглядел удивленным. Ритм, – подумал я. Он подстраивается под ритм противника или навязывает ему свой. Я шаркнул правой ногой, топнул левой и закрутил перед собой мельницу

– противник сделал еще полушаг назад, перейдя в оборонительную стойку. Драться стало сложней – надо было следить за ногами – верней отдельно за правой и левой ногой, за саблей. Но трудней драться стало не только мне – Мастер Мечей ушел в защиту.

– Как насчет ничьи? – прошептал я одними губами. Даже я не слышал своих слов, но Мастер Мечей отрицательно покачал головой. Но в его движениях уже не было уверенности. Теперь сабля дрожала в руках слепого, будто его знобило, он сжимал рукоять обоими ладонями. Я уже мог строить планы на победу. Завершить бой уколом было невозможно – я мог опасно поранить слепого. Мне надо было или выбить саблю из его рук, или сбить с ног…

– Господин лейтенант, – вдруг услышал я. командир требует вас к себе. Это срочно. Я оглянулся – среди солдат появился фельдфебель, одетый в регийскую форму. Мне показалось, что он прибыл давно, но не спешил прерывать бой. Мастер Мечей отступил назад, отвесив мне салют:

– Спасибо за игру. Зажав саблю подмышкой, он пошел прочь, стягивая перчатки.


В казарме я застал коменданта. Он о чем-то разговаривал с Дель Трондом, но когда я вошел, они прервали разговор и повернулись в мою сторону. Я выбросил руку в салюте.

– И тебе здравствуй, – ответил комендант, – Говорят, ты сегодня чуть не победил Мастера Мечей.

– Вы уже знаете?… – я не мог представить, как эта новость могла меня обогнать.

– Дурные вести не стоят на месте.

– А почему дурные?.

– Для гарнизона форта полезно знать, что среди них есть человек, который ни разу не был побежден. А если его побьет какой-то малол… молодой лейтенант, который, вдобавок, в городе проездом… От былого духа ничего не останется. К моему удивлению мне на помощь пришел майор Тронд:

– Предположим, не какой-то, а лейтенант Второй Регийской хоругви… Это обязывает… Комендант хотел что-то сказать, но Тронд прервал его:

– Господин комендант пришел пригласить нас на концерт… В честь уже не помню какого праздника местное население своими силами организовала маленький концерт, для солдат частей, находящихся в городе. Хотя было довольно трогательно, особого энтузиазма среди солдат это не вызвало. Но комендант взял сбор в свои руки и теперь обходил части лично:

– Мы должны быть благодарны гражданским, – сказал он: Благодарны за их терпение, за помощь, за невредительство наконец. Они не в силах нам противостоять, но вполне могут сделать нашу жизнь несносной. И если они намерены дать концерт, то, думаю, это от чистого сердца. И я заставлю вас если не уважать их, то хоть сделать вид… Комендант добавил, что сбор – дело добровольное, но тем, кто не пришлет своих представителей он урежет фуражирование на четверть. И за незадолго до заката майор, Шеель, я и два фельдфебеля мы появились возле входа в муниципальный зал. На площади перед муниципалитетом собрались, пожалуй все офицеры, квартировавшие в городе, но в зал заходить не спешили, надеясь, что чем позже они перешагнут порог, тем больше шансов, что им не хватит места. Я подумал, что сейчас отличный момент, чтобы обезглавить одним ударом все части в городе и в округе, и я только собирался поделиться своими соображениями с другими, но их внимание было занято приближающимися рыцарями. Их было трое, они были одеты в парадные латы, которые, как известно, должны не столько защищать, сколько блистать. Но было уже темно и в броне только тускло отражались свет факелов и магических огней.

– А скрипят-то, хоть бы петли смазали, – бросил Шеель…

– Я тебя умоляю, не надо их задирать. Только драки нам не хватало… – прошептал майор.

– Да какая драка! Это будет избиение… Так оно и вышло. Недалеко от нас стоял капитан кирасир, которого, очевидно, рыцари знали по предыдущим кампаниям. Они заговорили с ним и начали обсуждать какое-то сражение, которое, как объяснил мне кто-то позже, наши войска с треском проиграли. Один из рыцаре достаточно громко сказал:

– Мы были лучшими…

– Зачем так орать! —встрял в разговор Шеель, Просто скажи, что остальные были еще хуже… Тогда, может, поверю…

– Нахал, как ты смеешь так выражаться!

– Закрой забрало, вша панцирная. Сквозит… Рыцарь не стерпел и замахнулся мечом. Если это была дуэль, то самая короткая, из тех, что мне приходилось видеть. Рыцарь крутанул свой тяжелый двуручный меч и ударил с правого плеча. Такие удары невозможно выдержать или увернуться от него. Но Шеель не стал делать ни то ни другое: саблей он чуть изменил направленье удара, и когда тяжелый двуручный меч потянул рыцаря за собой, всадил ему саблю меж броневых плит…

– Готово! Выковыривайте его из жестянок!.. – крикнул он оруженосцам. Потом осмотрел окровавленный клинок и задумчиво добавил: Ну что я говорил? Раздался лязг извлекаемых из ножен мечей, я тоже выхватил саблю.

– Стра-а-а-жа! – истошно завопил кто-то. Патруль возник будто из-под земли. Три жандарма понимали, что их силы невелики и с оружием в руках замерли чуть в стороне.

– Спрятать оружие, – заорал Дель Тронд. Мы послушно спрятали сабли. Майор повернулся к жандармам:

– Вас это тоже касается… Оруженосцы уже хлопотали возле своего хозяина. Рана был не смертельна, но довольно неприятной. Майор приказал патрулю помочь доставить раненого в лазарет, сказав, что с виновными разберется сам. Но когда раненого убрали, он прошипел нам:

– Так… Вы, двое, исчезните с моих глаз. Не хватало, чтобы вас комендант увидел… Мы послушно ушли в темноту… Когда закрылись двери зала, Шеель спросил:

– Пошли, выпьем?

– Пошли… В одной корчме мы купили бутылку вина. Но выпить его там же не удалось: в тот вечер ту забегаловку облюбовали местные поэты. Они пили, декламировали свои вирши, которые были слишком банальны и слишком пресны.

– Общество мертворожденных поэтов, – бросил Шеель, – пошли отсюда. Мы пили под огромным каштаном возле муниципального зала.

– Скажи мне, – спросил Шеель, когда мы располагались на траве, почему в маленьких городах так много посредственных поэтов и почти нет хороших писателей?.. Он откупорил бутылку, сделал глоток и передал ее мне. Вино было молодым, еще недобродившее и газ иголками колол язык. Пока я пил, он ответил на свой вопрос сам:

– Потому что хорошую прозу написать гораздо сложней, чем плохонькие стихи…

– Почему?

– Проза подразумевает наличие сюжета, но любой, раздобывший словарь рифм может написать уйму строк о ни о чем. О вечной любви, о солнце, о осени…

– Но бывают и хорошие стихи…

– То-то и оно… Я все никак не пойму, чем отличаются хорошие стихи от плохих.

– Смыслом? Шеель отрицательно покачал головой:

– Пишут же об одних и тех же вещах…Это не имеет значения.

– А что имеет значение? Слова? Они тем паче одни для всех…

– Слова точно значения не имеют. Преподобный Клойд Ше Нонн писал примерно следующее… Сейчас вспомню… Шеель сделал изрядный глоток, закинул голову, прикрыл глаза и действительно вспомнил: «Говорить – называть слова Мы знаем слова – но всегда ли мы понимаем, что скрыто за ними. Мы верим словам – мы верим в слова. Но всякое ли слово значит то, что мы вкладываем в него. Всякому ли предмету есть название и всякая ли вещь хочет быть названной. Всякому ли названию сопоставлен предмет, во всяком ли имени мы чувствуем вещь?. Когда мы говорим – „мы, свободные умы“, не значит ли это, что ум этот не занят ничем, что он свободен от идей? Идея есть стержень человечества, равно как скелет – стержень человеческого. Но где слова, чтобы выразить эту идею? Их нет, как нет и самой идеи. Мы должны быть внимательны в выборе слов…» Он запнулся, набрался воздуха, наверное собираясь продолжать. Но я засмеялся и захлопал в ладоши:

– Здорово! Но зачем все это заучивать?

– Я не могу возить с собой библиотеку… Но ведь до чего здорово было написано – словами, которые мы знаем сказана новая идея… Ко всему прочему, оказалось, что оберлейтенант неплохо знал классическую философию и отлично знал ту часть, что считалась неклассической…

– Никакой разницы, – объяснял мне Шеель, после того как сбегал за второй бутылкой. Всякая хорошая фифо… философия начиналась как неклассическая. Потом она свергает ортодоксальную и становится классической сама… Et cetera, et cetera… Он рассказал мне, что хорошо писал Ницка, но после его смерти появилось столько апокрифов, что нельзя разобрать, где он… Некоторые его ученики были неплохи, но Ницка отвергал саму идею своего учительства – вот в чем дело… Наконец действие в зале закончилось и из него начали выходить офицеры. Появился майор Тронд. Пока мы сидели – все было легко и хорошо, но, поднявшись на ноги, оказалось, что мы изрядно перебрали. Мы подошли к командиру.

– Ну как концерт? – спросил Шеель.

– Хороший концерт… А вы уже набрались? Хм… Команда «Ураган». Позор на мои седины!

– Mon general, вы не седы.

– С вами быстро поседеешь… – Он повернулся к Шеелю: ну ладно, ты дурак, но парня, зачем было напаивать? Шеель лучезарно улыбнулся и пожал плечами. Майор повернулся ко мне:

– Хоть домой дойдешь? Я кивнул.

– Тогда иди!


Но домой я не попал. Меня понесло на кладбище. Я помню не все. Я помню, как купил пинтовую кружку пива в какой-то забегаловке. Пиво я пил уже по дороге, в конце расколотив кружку о чью-то ограду. Наверняка я пил где-то еще что-то, но что именно вспомнить не могу. Наверное, тогда я выглядел устрашающе – помню я шел по городу с обнаженным клинком. Я наскочил на двух пехотинцев, что пили на срубе колодца какую-то отраву. Они, верно, приняли меня за призрака и сразу исчезли, бросив стаканы и самогон. Я забрал бутылку и шел, прихлебывая из нее. На улице было темно, но я сотворил себе кошачьи глаза. Мне стоило бы тогда остановиться и одуматься – заклятие удалось лишь с пятого раза. Сейчас мне кажется, что с трудом ворочая языком, я сотворил еще какое-то заклинание, форму которого мне уже не вспомнить… Странно, но тогда я начал трезветь. Жидкость обжигала глотку, но мир становился устойчивей. Для пущего результата я плеснул себе на руку самогон и растер кожу за воротом – спирт быстро испарился, окутав меня холодом. Я знал, зачем иду. Я хотел посмотреть в глаза своему страху. Пройдя под аркой, я оказался на кладбище. Где-то закричала птица. Я передразнил ее – она замолчала. Почему-то мне показалось это жутко смешным – я засмеялся, но от хохота у меня прошел мороз по коже. Пройдя где-то два кладбищенских квартала, я присел на цоколь могилы. На ней возвышалась фигура ангела, но в темноте ангел стал черным. На нем дрожали тени, делая памятник будто живым и страшным как химера. В небе с безумной скоростью неслись звезды – я невольно засмотрелся на их танец. Я услышал шаги за спиной.

– Стой, кто идет! – бросил я в темноту. А в ответ услышал:

– Время… Я обернулся – теперь за моей спиной было две фигуры. Два ангела или две химеры. Мы молча сидели втроем: я обелиск, я и тот, кто был за моей спиной. Это была не женщина – и, стало быть не смерть. Ибо было сказано в мемуарах самоубийцы, что у смерти женское лицо. Кто-то в нем видит мать, кто-то видит жену, а кто-то – взгляд, что гасит свет звезд. Но с чего смерти заходить на кладбище – ей здесь нечего делать. Все и так умерли. Но говорится – иногда ищут смерти как спасенья, а самые страшные вещи приходят в мужском облике. На соседней аллее вдруг появился туман – сперва он был легким и полз над землей, потом начал подыматься, клубиться, складываясь в фигуры – их было много. Туман пел – тихо и высоко. Казалось звук шел от земли, от каждой могильной плиты. Может, так поет трава, когда не боится, что ее подслушает человек.

– Что там происходит?

– Сегодня такая ночь, когда покойники хоронят своих мертвецов. Это хорошая ночь…

– Для чего хорошая?

– Сегодня никто не отбрасывает тень и мертвые сравняются с живыми… Даже четыре всадника спешиваются и пьют с теми, кто завтра будет их пищей. Могилы выплевывают своих покойников и они летят по воздуху как птицы. Но тебе-то все равно – птицы никогда не отбрасывают тени.

– Отбрасывают… Ее просто никто не видит. – ответил я. Мы замолчали. Наконец я спросил:

– Скажи мне одну вещь…

– Да, мой друг…

– Кто оплачет последнего покойника? Он ответил не задумываясь:

– Последний бог…

– А если умрут все боги?

– Бог Времени не умрет, пока будет время.

– Время для чего?

– Время вообще. Ибо в начале было время и нет места без времени… Ты не можешь вдохнуть аромат цветка до того, как он распустился.

– Но я могу идти еще до того, как появится дорога…

– Слушай, иди-ка ты спать… Я так заболтался с тобой… До встречи. Что-то зашумело за спиной и меня на мгновение накрыла тень. Когда я обернулся, химера была одна. И я пошел домой. По дороге мой путь пересекся с сотканным из тумана кортежем – я не стал переходить им дорогу и они прошли мимо даже не обратив на меня внимания.


Утром первым делом я постарался убедить себя, что все это приснилось. Но удавалось это с трудом – мысли путались, сталкивались друг с другом. Заклятия к рассвету развеялись, но свет резал глаза – зрачки сходились медленно. Голова не болела, но было довольно плохо. На вино я смотреть не мог, хозяйка предложила кваса, но я попросил кислого молока с черным хлебом. Где-то к полудню я выбрался в город. Главной новостью было то, что рано утром город покинули рыцари. Они снялись тихо, и ушли, оставив в лазарете своего брата по оружию. Потом я пошел в казарму. Там я застал только майора – Шеель ушел опохмеляться в неизвестном направлении. От одного из солдат я узнал, что комендант за вчерашнюю резню приговорил Шееля к двум неделям гауптвахты, с отсрочкой исполнения приговора до окончания войны. Дель Тронд сидел за столом, разложив перед собой карты. Когда я вошел, он взглянул на меня, коротко кивнул и вернулся к своему занятию. Я взял стул и присел рядом.

– Рыцари ушли… – сказал я. Тронд кивнул, вымеряя циркулем расстояние от Сиенны до перевалов.

– А мы когда выступаем? Дороги подсохли, можно…

– Можно… – согласился майор, – но не время… Но время начищать сапоги… Я посмотрел на свои сапоги. Под каблуком прилип небольшой кусок желтой глины – все-таки сегодня ночью я был на кладбище.

– Дже, выдыхай в сторону, – бросил майор, – разит… Мне не оставалось ничего, кроме как встать и уйти. Когда я был в дверях, майор отложил приборы и откинулся на спинку стула:

– Завтра к утру будь готов… День прошел бестолково. Я собрал вещи, вернул книги. Расплатился с хозяйкой, отдал ей остатки вина, оставив себе лишь бутылку. Потом была ночь —я спал плохо, забывшись глубоко за полночь. И входящее солнце разбудило меня. Хотелось полежать еще, может увидеть еще один сон. Но я подумал – спать не время. Пора! К казарме я прибыл к восьми. Но плац был пуст, я подумал, что опоздал, но увидел майора у умывальников. Я спешился и подошел к нему. Он только намылил лицо и собирался бриться. Увидев меня в зеркале, кивнул.

– А где солдаты? – спросил я.

– Спят еще… Я удивился: в фортах играли побудку в четверть седьмого.

– Спят?!?

– А что тут такого? Некоторые люди обладают такой способностью. Я просто подумал, что мы до следующего привала будем в пути полтора дня, и есть смысл ребятам отдохнуть. За два часа, я бы пожалуй, выспался. Я подумал об этом и зевнул. Майор добавил, будто успокаивая меня:

– Часам к десяти тронемся. К тому времени потеплеет – сейчас не май месяц все-таки… Я кивнул и отошел от командира. Дело было к осеннему солнцестоянию – на открытых местах от осеннего ветра было зябко. Но плац был защищен от ветра коробками казарм, и я присел на солнце под стенку, подставив лицо солнце. Свет ласкал меня мягкими теплыми волнами и я, кажется, задремал. Когда я открыл глаза, приготовления были в самом разгаре. И ровно в десять мы тронулись


Утром следующего дня мы должны были форсировали реку. Тракт упирался в большой мост, который был разрушен почти до основания. Но грунтовая дорога, сбегая со склона, вела нас к другому, понтонному мосту, наведенному чуть ниже по течению. Ко всем прочим недостаткам он был узким, и движение по нему шло только в одну сторону. И мы ждали, пока придет наша очередь переправляться. Мост был наведен саперами, и, следовательно, принадлежал войскам. Номинально по нему должна была переправляться только армия, но с той стороны толпились повозки беженцев – они ждали ночи, когда поток частей спадет и за мзду можно будет переправиться на берег, который еще не достала война. Одна семья пыталась переправиться вплавь, обвязав повозку бочками, но один мул утонул, а второго едва удалось спасти. Говорят, они рыдали над утонувшим будто над близким родственником, но к тому времени как мы прибыли, они его разделали, жарили и продавали. В те времена армия еще снабжалась и солдаты даже не смотрели на мясо, воняющее ослом, но среди беженцев еда расходилась споро. Очередь на переправу была длинной, но двигалась быстро, и, наконец, нам дали сигнал переправляться. Рассвело уже давно, но низкое солнце только начинало карабкаться из-за дюн. И за поволокой то ли пыли то ли пепла оно казалось серым.

– Оловянное солнце, – задумчиво прошептал майор, направляя коня к мосту,

– а мы оловянные солдатики.

– Оловянные, стеклянные, деревянные, – ответил я, – а какая разница? От воды тянуло холодом и сыростью. На взгляд вода была вязкой и тяжелой. Она шипела змеей под понтонами. Лаги скрипели, гнулись и чтобы не рисковать, Тронд приказал спешиваться.

– Знаешь, – продолжил он. – недавно слышал историю про генерала, которому в детстве напророчили, что он начнет последнюю войну этого мира.

– И что мир, погибнет в этой войне. – встрял в разговор Шеель. Тронд отрицательно покачал головой.

– Почти. Когда он стал генералом ему открыли вторую часть пророчества: эта война будет вечной.

– И что генерал?

– Генерал убил себя. Шеель рассмеялся:

– И имя того генерала —Рейтер.

– Рейтер жив. Никто не видел его трупа. Он не такой дурак чтобы умирать.

– Но никто не видел его живым. Говориться же: он пришел из ниоткуда, значит ушел в никуда.

– Ты путаешь «в никуда» и «в ничто»… Но так или иначе он уже не с нами. А жаль… Вообще, наша беда в том, что у нас нет по-настоящему одиозного командира, за которым пойдут военные и, что важней – штатские. Человека, что был бы популярен как всякое зло. Такого, каким был Рейтер… Я молчал и Тронд, пояснил мне:

– Был такой генерал лет пятнадцать назад. Ты его не можешь помнить… А дальше мост закончился. Мы запрыгнули в седла, и кавалерия понеслась…


Как ни странно, но Рейтера я помнил. Это было одним из самых ярких впечатлений моего детства. Первое, что я помню в своей жизни, это пожар в усадьбе наших соседей. Мне тогда не было трех лет, но я и сейчас могу вспомнить, как сестра гуляла со мной, тот поздний вечер, дым, что стелился над водой озера, пляску языков огня, что лизали небо. Я помню, что отец тогда был в отъезде, а мама испекла торт. Мы его ели при свете свечей – он был пресным и невкусным, и я капризничал, прося дать мне простого хлеба. А вот следующее воспоминание как раз включало Рейтера. Помнил я его лучше, нежели пожар, ведь я стал к тому времени старше. Было бесконечное лето, закончилась какая-то война и город встречал победителей. В том солнечном дне я помню свою мать – такую молодую и красивую, помню себя – меня вымыли в душистой воде и переодели в честь праздника. Крахмальный воротничок натер шею, а улицы были украшены цветами и заполнены возбужденно шумящей толпой И, наконец, в город вошли войска. Я еще не понимал, что происходило – это мне объяснили позже, но мне тоже было радостно. Рейтер въехал в город на рыжем коне, за ним шла конная дивизия. Лошади, начищенные до блеска в сверкающе сбруе шли в ногу, ступая важно, будто они понимали всю торжественность событий. В их гривы и хвосты были вплетены цветы. Они иногда выпадали и гибли под копытами. За Рейтером, перед первой шеренгой ехал мой отец – тогда он носил на плечах вязь гауптмана. Я помню, как Рейтер принимал парад, которым сам и командовал. Это кажется невозможным, но Рейтер был таким человеком – сам себе причина и следствие. Парад завораживал. За кавалерий, тяжелой поступью шли закованные в броню ландскнехты, за ними, одетые в зеленую форму двигались лучники… Все это проносилось будто в калейдоскопе. Затем был пир. Гулял весь город – столы выносили прямо на улицах и ставили один к другому, будто это был больше не город, а огромная обеденная зала. И действительно – если у одного края стола сидел генерал Рейтер, то за многие сотни саженей, за другим краем стола, мог пировать кто угодно. Играла музыка – старый муниципальный оркестр, ему вторили военные музыканты, извлекая чопорную строгую музыку из своих инструментов. Женщины плакали, солдаты смеялись, успокаивая их. Тогда я не понимал, что женщины радуются не столько победе, сколько возвращению своих мужей. Они целовались, кружились в танцах, уходили куда-то (тогда я не знал, куда и зачем) и возвращались раскрасневшиеся и веселые. Потом я уснул, устав от новых впечатлений. Я не видел, как Рейтер покинул наш город. Говорят, произошло это на рассвете, когда пир еще только заканчивался а пары не успели долюбить друг друга. Он уехал один и конь теперь под ним был вороной… И будто бы мера была в его руке…


До фронта было уже недалеко. Мы уже ехали дорогами войны – нас обгоняли гонцы, мы обгоняли ровные прямоугольники пехоты. Мы обошли рыцарей, с которыми встречались в Тебро. Они медленно пылили по дороге чуть не на милю растянув колонну. Дель Тронд приказал пустить хоругвь галопом и мы обогнали их, утопив рыцарей в пыли. Навстречу двигались телеги с раненым и тянулись рваные колоны беженцев. Еще вчера их было немного, но сегодня они шли сплошным потоком.

– Эй, Дже, – спросил меня Шеель, – а ты так смог бы?

– Смог что?

– Бежать как они, – он показал на движущихся нам навстречу беженцев, и сам ответил на свой вопрос, – а, по-моему, это дико. Вот так просто бросить все и превратиться в обездоленного. Не лучше ли стать на пороге дома с топором и сказать: «Сюда никто не войдет»

– И умереть со стрелой в горле… Мы ведь тоже отступаем.

– Мы солдаты… И нам приказывают. Но они-то вольны!

– Вольны умереть? Они слишком слабы против регулярных войск. А партизанщина подразумевает мобильность…

– А по-моему только так можно остановить войну – защищать пядь своей земли.

– Тогда всех перебьют по одиночке. Шеель поморщился:

– Ты не понял: если все будут только защищать, наступать будет некому. А так – воевали наши отцы, мы воевали и так во веки веков…

– Твой отец тоже воевал? Он кивнул:

– В том-то все и дело. Мой отец был военным переводчиком, попал в плен и пробыл там пять лет. А детей у него было трое. И чтобы всех вывести в люди, к матери пришла гениальная идея – а пусть за образование хоть одного заплатит государство. Я был старшим сыном и пожертвовали мной. Полное довольствие, койка в казарме и та весна, что стала войной… А у меня, между прочим, тоже сын… Я ничего не сказал. Шеель тоже замолчал, о чем-то задумавшись, потом спросил:

– Твой отец тоже военный?

– И дед тоже… Шеель кивнул, будто уяснил для себя что-то важное:

– Тогда ты меня не поймешь. Он был не прав. Оглядываясь назад, я должен сказать, что Шеель было одним из тех, кого я действительно понимал. Жаль, что он погиб.


Через пять миль шла война. Всего пять миль – целых пять миль. Все коммуникации заканчивались здесь – дальше дорог не было. Здесь был второй эшелон – потрепанные в боях части отдыхали и переформировывались. Вокруг стоял кромешный ад – фронт все время передвигался, круша все на своем пути. Мы прибыли туда ближе к вечеру. За холмами горели заросли камыша, отражаясь в небе красным заревом, а серый пепел падал хлопьями будто снег. Если здесь когда-то были дома, то их сравняли с землей вместе с фундаментом. Трава тут не росла – не успевала: ее вытаптывали, выщипывали голодные лошади. Лес выгорел дотла и теперь черные пни целились в серое небо в котором кружили черные птицы. Единственным новым строением была висельница и, судя по всему, она не простаивала. Так из пяти мест на ней только одно было свободным. Первую ночь нам пришлось провести под открытым небом. Я думал, что уже началась фронтовая жизнь, но уже на следующий день Шеель показал, что он первоклассный квартирмейстер. Ему удалось найти три барака – палатки на восемьдесят мест каждая. Было тесно, но терпимо. Утром Дель Тронд отправился в штаб и вернулся в сумерках. Потом мы пили холодный настой и заедали его сухарями.

– О наступлении сейчас никто даже не думает, – наконец сказал майор: Сначала они обрадовались, что прибыла свежая часть и сразу хотели бросить нас туда, где горячо. Тогда я объяснил, что у нас свой приказ…

– И что?

– И ничего. Зачем готовить почву для наступления, если его не будет? Но я не могу расходовать людей в лобовых атаках, посему предложил удар по коммуникациям противника. Штаб одобрил неглубокий рейд по тылам и разведку боем. Послезавтра будет драка за высоту 17–25. Тогда то мы и уйдем… Майор повернулся ко мне и добавил:

– Готовьтесь, лейтенант. Скоро вы поймете, что такое – «Кано»…


Иногда мне кажется, что та война все еще идет. Армии привидений маршируют дорогами заметая свои следы полами истлевших шинелей. Их дороги уже заросли травой, но они не хотят этого замечать. Иногда случаются битвы приведения-кавалеристы срываются с места, налетают на призраки пехотинцев, бьют их палашами и саблями, сотканными из тумана – но души не в силах причинить друг другу вред. И они разбредаются уставшие и обиженные. Порой духи-шпионы сжигают иллюзию конюшни и кони-призраки беснуются в холодном огне. А ближе к ночи в какую-нибудь деревню врывается конница. Их никто не видит и не слышит, и солдаты, чтобы скрыть свою растерянность, делают страшные лица, махают саблями и жутко ругаются. Потом успокаиваются, садятся в темный угол, пьют горький отвар и слушают разговоры хозяев. Они тихонько плачут о прошедших временах, роняя в чашку слезу за слезой. Приходит ночь, в темноте мир становится шире, стены исчезают и солдаты, не дождавшись рассвета, уходят в рождающийся туман. Ведь к утру призраки превращаются в сон…


В ту ночь мне снился пепел – я бредил им. Он был то холодным, то горячим или даже горящим. Невысокие языки пламени пробивались сквозь него и лизали что-то черное. Огонь не рассеивал тьму, а лишь обозначал ее бесконечность. Воздух обжигал, душил, я метался в кольце. В кольце концов я искал конец кольца. Время стало крошевом и мелькало передо мной: я смотрел на крупицы, пытаясь сложить всю картину. Я понимал – что-то не так. Что-то не на своем месте. Это мучило меня – головоломку эту надо было решать во чтобы то ни стало. Это был кошмар. И тут меня разбудили, чтобы ввергнуть в другой кошмар. В кошмар, от которого невозможно проснуться. На улице стояла тьма – почти как в моем сне. Посреди палатки стоял майор Тронд с саблей в руке. Я слышал, как он кричал:


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13