Эд подал что-то вроде сигнала невысокому худому мужчине, сидевшему возле скамьи судьи.
      Тот встал и прокричал неожиданно зычным для такого небольшого человека голосом:
      – Слушайте, слушайте, слушайте! Все присутствующие в этом зале! – Потом, приложив руки ко рту, быстро забормотал что-то неразборчивое: – Высокий суд, округ Лос-Анджелес, штат Калифорния, здесь, в Соединенных Штатах, под председательством судьи Блейна, начинает заседание. Прошу всех встать!
      Я зажмурился и едва не застонал. Может быть, Тони был предупрежден. Но у меня вся комната суда была набита актерами. Я готов был представить себе, во что все это действие может превратиться: все они помнили отрывки из сотен голливудских судебных сцен, наполненных на одну половину угрозами и неимоверным шумом, а на другую – хаосом. Люди могли вскакивать со своих мест, драться за то, чтобы захватить место для свидетеля. Я чувствовал, что проваливаюсь, меня охватила дрожь и страшное нервное возбуждение. По телу пошли мурашки, и я понял, что попал в серьезную неприятность.
      Но я сам напросился на нее. И теперь должен через нее пройти. Когда я открыл глаза, то увидел, что дверь в комнату судьи открыта и в ней показался Моррисон Блейн. Восьмидесятилетний трясущийся старик, жующий жвачку, облаченный в мантию и напудренный парик. Черт знает, кто и когда снимал тот самый фильм "Дело Элизабет Дуган"? Но это не тревожило меня. Я просто не мог допустить этого. Никак не мог.
      Лупоглазый удивленно сказал:
      – Какая-то чертовщина! Что все это значит?
      – Ты что, не слышал, как объявили его имя? Это же судья Блейн. Тот самый судья, который вешает, – угрожающе добавил я.
      – Он выглядит словно дьявол, – недоверчиво заметил пленник.
      – А он и есть дьявол. Ну, у тебя еще есть шанс...
      – А где мой адвокат? Могу я получить адвоката?
      – У тебя есть адвокат, – заявил я.
      – Где он?
      Лупоглазый посмотрел вокруг.
      – Здесь. – И я указал на себя.
      – Вы? – Его глаза стали похожи на два блюдца с молоком. – Чепуха. Не может быть. Как это может быть? Я никогда не слышал... А, бросьте. Вы не мой адвокат.
      – А что, ты видишь здесь другого? – с усмешкой проговорил я.
      Он снова осмотрел комнату суда.
      – Будь я проклят, если вижу. Но... ведь это вы били меня! – воскликнул он. – Вы захватили меня, и вы хотите...
      – Держу пари, что я хочу.
      Гарелла шумно дышал открытым ртом. Наконец со стуком захлопнул его.
      – Происходит какая-то чертовщина... – сказал он.
      Банг! Это судья стукнул своим молотком:
      – Тишина в зале!
      Судя по его виду, я ожидал услышать высокий дребезжащий голосок, но он оказался вполне нормальным. Правда, немного надтреснутым, но громким и достаточно солидным.
      – Дело "Народ против Джозефа Гареллы"... – начал он, читая по клочку бумаги, на котором, как я полагал, Эд Хауэлл наспех набросал для него нужную информацию. Слишком наспех... – Известного всем и каждому под именем Лупоглазый Гарелла. Обвиняется в... м-м-м-м-м... нападении со смертоносным оружием.
      Судья Блейн осмотрел зал и был готов, как мне показалось, разразиться речью о справедливости, правде, преступлении и материнстве. Мне показалось, что без сценария будет нелегко удержать этих людей.
      Но судья Блейн вовремя опомнился и приказал:
      – Введите свидетеля.
      А потом уставился на пустое свидетельское место. Смотрел на него долго, долго. А потом как бы встряхнулся и устремил взор в зал. Взглядом отыскал меня и расплылся в самодовольной улыбке. Теперь настало время для его реплики.
      – Свидетель... м-м-м-м... есть защитник, который представляет обвиняемого?
      Я посмотрел на Лупоглазого. Он опять широко раскрыл рот и вытаращил глаза. Нижняя губа его немного дрожала. Я решил, что бандит уже дозрел. Если он согласится с этим, то согласится и со всем остальным.
      Я поднялся на ноги:
      – Да, ваша честь. Я представляю обвиняемого.
      – Он не представляет! – прохрипел Лупоглазый.
      Банг! Это грохнул молоток судьи.
      – Неуважение к суду! Пятьдесят долларов.
      Я посмотрел на Лупоглазого:
      – Я же говорил тебе, какой он. Теперь ты настроил его против себя. А разбирательство еще даже не началось...
      Лупоглазый тяжело вздохнул.
      – Отлично, – изрек судья. – Отлично и превосходно. А обвиня... м-м-м-м... обвинитель на месте?
      Эд Хауэлл медленно встал:
      – Я буду обвинять его.
      Поначалу его манера просто шокировала меня – он следовал давно сложившемуся голливудскому стереотипу негра. Выпученные придурковатые глаза, манерное произношение, как у слуг-подхалимов. Я нигде в мире не видел такого, кроме как на голливудском экране. Это было неприятно не только мне, но и всем другим. Я слышал сдержанные вздохи тех, кто работал с ним и хорошо знал его.
      Мое неудовольствие быстро улетучилось. Потому что, когда Эд вошел в свою роль, все приобрело какую-то гармонию, заиграло. И я начал понимать, почему там, в коридоре, у Эда было такое оживленное выражение лица.
      Больше того, лицо Лупоглазого убедило меня в том, что Эд взял правильный тон. Потому что рот Лупоглазого широко открылся, и он, не закрывая его, все время сглатывал, и его адамово яблоко дергалось вверх и вниз.
      – Я буду обвинять его, – с пафосом продолжал Эд. – В нападении с применением смертоносного оружия и автомобиля, в нанесении увечья, в том, что он предавал, как Каин, и убивал людей, как куклусклановец...
      Из горла Лупоглазого вырвался какой-то еле слышный хрип.
      Между тем двое из присутствующих выразили свое согласие криками "Да!", и я услышал, как один из них зааплодировал. И во всем этом чувствовался некий ритм, который задавал Эд. И невольно хотелось прищелкнуть пальцами или включиться в него. Первые тихие возгласы одобрения послышались со стороны двух негров, сидевших в правой половине зала. И тут же с полдюжины слушателей подхватили их настроение, подняли головы и принялись бить в ладони. К моему удовольствию, среди них была Вивиан. Для некоторых белых людей требуется больше времени, чтобы ухватить ритм, но большинство все-таки делают это вовремя.
      Пока Эд держал речь, он стоял неподвижно. Но теперь стал прохаживаться вокруг стола, пританцовывая и поводя плечами вперед и назад.
      – Так вот, он виновен, и в этом нет сомнений, – повторил он.
      Обвинитель прекратил пританцовывать, оглядел присутствовавших, наклонился вперед и очень четко произнес:
      – Ну как? Есть ли сомнения?
      Наверное, у него ничего бы не получилось, если бы Эд проделывал все это не перед людьми, которых хорошо знал. Его окружали соратники – актеры. И он внушил им идею, очень умелую посылку, и это сработало.
      После короткой паузы все сидевшие в зале в один голос закричали: "Нет!" – а кто-то даже сказал: "Нет сомнений!"
      Кричали все, кроме пятерых.
      Эд говорил мне, что "четыре или пять" человек остались в зале после заседания, которое вел судья Кроффер в этом же зале. Точное их число – пять. Потому что именно пять лиц выглядели – вы можете себе представить как.
      А Эд уже снова пританцовывал, двигался крадущейся походкой, довольно улыбался, испытывал явное наслаждение. Мне показалось, что он переигрывает гораздо больше, чем все остальные, вместе взятые. Глядя на Лупоглазого, Эд постепенно продвигался все ближе к нему.
      Я почувствовал, что кто-то тянет меня за рукав. Это был Лупоглазый.
      – Скажите же что-нибудь, – попросил он. – Делайте же что-то.
      – Но еще не подошла моя очередь, – ответил я.
      – А когда, когда она подойдет? – Он был полон нетерпения.
      – Я не могу взять слово. Это зависит...
      Лупоглазому мои слова явно не понравились.
      – От чего зависит?
      – От судьи. А ты его уже рассердил, – повторил я.
      – Так вот, – продолжал Эд, – я доказал его вину. А теперь, что с ним делать, зависит от суда. Я не очень забочусь о том, что с ним будет. Что бы ни определил суд, я буду согласен. Даже если это окажется максимальным наказанием, которое предусмотрено законом.
      Меня снова дернули за рукав. Лупоглазый прошипел:
      – Что это значит и что такое он доказал? Он не представил ни одного доказательства!
      Я с грустным видом покачал головой:
      – Это решает судья.
      Эд обратился к судье, как бы подводя итог своей последней реплике:
      – Ваша честь, я почтительно предлагаю одновременно вынести приговор по двум делам об убийстве. И как можно скорее.
      Судья Блейн спросил:
      – Если я правильно понял представителя обвинения, вы требуете двойного смертельного приговора?
      – Именно так, ваша честь.
      – Что ж, это разумно, – сказал Блейн, поднимая молоток.
      – Что это за чертовщина... – начал Лупоглазый.
      Банг!
      – Оскорбление суда! Сто долларов.
      Я посмотрел на Лупоглазого и покачал головой. И тут произошло невероятное. Фарс, если только пленник и на самом деле принимал все происходившее до него, вдруг перестал быть фарсом. Фарс, мошенничество, ложное обвинение, всеобщее помешательство – теперь уже все равно, Лупоглазый всему поверил. Его охватил панический страх.
      Представьте себе. Вам приходилось когда-нибудь случайно проводить ночь в тюрьме? Если приходилось, то, может быть, в тот момент к вам приходили такие же мысли, как; и к нарушителям закона, которых затолкали в каталажку на ночь. Как только дверь с лязгом захлопывалась, вы сердились на что-то, а может быть, это только развлекало вас. Но что было совершенно неизбежно – это ощущение вашей полной беспомощности. Вы не можете прорваться сквозь эти стены. Они полностью владеют вами, и вы совершенно ничего не можете с этим поделать. Они могут сделать с вами все, что хотят. Могут и отпустить – о'кей, вы не виновны и свободны.
      Нечто подобное происходило в черепной коробке охваченного ужасом Лупоглазого. Может быть, все происходившее было неправдой, сумасшествием, невозможным делом, но это было на самом деле. Они его прихватили. Если он не получит адвоката – кроме меня, – не сможет позвонить, сообщить Алю, сделать хоть что-то, то с ним сделают все, что захотят.
      Бандит снова дернул меня за рукав. Его обычно красное лицо приобрело нездоровый, мучнисто-белый оттенок.
      – Скотт, – сказал он громким хриплым шепотом и облизал губы, – я думаю, что мне все-таки лучше признаться в менее серьезном преступлении. Да, думаю, что так и сделаю.
      Я посмотрел на Эда Хауэлла, который стоял достаточно близко для того, чтобы слышать слова Лупоглазого, и подмигнул ему. А потом сказал Лупоглазому:
      – Боюсь, что уже слишком поздно.
      Он шумно вздохнул, звук был такой, будто из водопроводного крана выпустили воздух.
      – Но... но... вы же мой адвокат. Вы должны что-то сделать...
      Я осторожно сообщил:
      – Лупоглазый, я не сказал тебе еще кое-что. Я друг окружного прокурора. И хочу, чтобы он выиграл это дело.
      Лупоглазый выпучил глаза. Он посмотрел на Эда Хауэлла:
      – Он?
      Я кивнул.
      Наступило молчание, потом он тупо начал твердить:
      – Почему, ты, белоголовый сукин сын, ты, здоровый...
      – Это обойдется тебе в лишний десяток лет, – предупредил я.
      – ...белоголовый сукин сын. Ты, здоровый...
      – Ваша честь, – сказал Эд, подавляя улыбку, – у обвинения больше ничего нет.
      – О'кей, – изрек судья. – Прежде чем суд вынесет приговор обвиняемому, не изволит ли представитель защиты ответить на те обвинения, которые выставила нападающая сторона?
      Я встал.
      – Ваша честь, – обратился я. – Леди и джентльмены. Римляне. Соотечественники.
      Эд хлопнул себя по бедру. Его губы беззвучно произнесли слово "переигрываешь".
      Я бросил на него сердитый взгляд и начал свою речь:
      – Мы собрались здесь, чтобы покончить с Лупоглазым, а не затем, чтобы расхваливать его. Как адвокат этого отъявленного бандита, я должен заявить, что улики против моего подзащитного являются такими...
      Я сделал паузу и посмотрел на своего клиента. В нем зарождалась надежда. Зарождалась и снова умирала.
      – Такими тяжелыми, что я просто не смог подготовить надлежащую защиту. На самом деле мне не удалось вообще выработать тактику защиты. Поэтому я предпочел бы снять с себя эту обязанность.
      И замолчал.
      Я сознавал, что этот тип не сможет понять меня, если я вообще откажусь хоть как-то помочь ему.
      – Ну ладно, – сказал я. – Согласны вы на то, чтобы отложить дело? Вы согласны, верно? Ну, скажем, на год или что-нибудь в этом роде. Так долго, потому что...
      Банг! Снова грохнул молоток.
      – Нет! Отсрочка отвергается!
      – Тогда, – продолжал я, – не нужно. От имени моего клиента мы признаем вину и отдаемся на милость...
      – Нет! Не на милость... – не сдержался Лупоглазый.
      Банг! Еще один удар.
      – Двести долларов.
      – Нет! Вы...
      – Пятьсот долларов.
      Вот теперь я был уверен, что он окончательно дозрел. Я наклонился к его уху.
      – Лупоглазый, дело плохо, – прошептал я.
      – Плохо...
      Бандит был в состоянии какого-то транса и очень медленно возвращался к действительности.
      – Это ужасно.
      – Тебе могут вынести сразу два смертных приговора, ты понимаешь?
      – Ну да. А что это означает?
      – Означает, что ты будешь казнен дважды, чтобы можно было окончательно убедиться, что ты мертв. Сначала в газовой камере, а потом на электрическом стуле. Вот что означает "последовательно". И ты готов.
      – Я понял. Это значит, что они хотят убить меня.
      – Ну вот. Наконец-то понял.
      – Я сознаюсь. И отдам себя на волю суда, – решительно сказал он.
      – Это твой единственный шанс, Лупоглазый, – одобрил я. – Если ты займешь место свидетеля и выложишь все начистоту...
      – Я все расскажу, – повторил он.
      – Выкладывай все, что знаешь про Пайка, Уэверли, Наташу Антуанетт, про все...
      Лупоглазый кивнул:
      – О'кей, посмотрю, что смогу сделать.
      Я снова встал:
      – Ваша честь, могу я подойти к вам?
      – Не вижу, почему нет.
      Я подошел к судье, на ходу заглядывая в бумажник. Там осталась одна-единственная стодолларовая бумажка, я достал ее и передал ему.
      – Прекрасная работа, – шепнул я. – То, что надо.
      Он расцвел.
      – Я собираюсь вытащить этого негодяя на место для дачи показаний, – сообщил я. – Поэтому не приговаривайте его к казни, пока я не подам знак. Но если он станет хитрить, неплохо было бы его немного попугать.
      Блейн кивнул:
      – Я был хорош, да?
      – Очень хорош. Так и продолжайте, – одобрил его действия я.
      Я вернулся к Лупоглазому:
      – Ты можешь дать показания. Но только говори всю правду. Может, это поможет тебе, а может быть, и нет. От тебя зависит.
      Он сделал глотательное движение.
      – А что вы там делали? Я видел, вы ему что-то передали, – с подозрением спросил он.
      – Это был стодолларовый банкнот. Я подкупил судью.
      – Подумать только... – У него зародилась надежда и тут же исчезла. – За сотенную бумажку?
      – Это чтобы дать тебе возможность выступить с показаниями. Иди туда и выкладывай все. О'кей? Занимай место свидетеля, а я устрою тебе перекрестный допрос.
      Он кивнул и встал.
      Я сказал ему:
      – Но только без шуточек, Лупоглазый. Если уж начал, то говори правду, чистую правду и ничего, кроме правды.
      – Ну да, о'кей.
      Но чтобы быть совсем уверенным, я добавил:
      – Но ты должен заложить Аля Джанта.
      Он взглянул на меня:
      – Я все про него выложу.
      И он направился к месту для свидетеля.

      – Лупоглазый, – сказал я, – ты клянешься говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
      – Я постараюсь.
      Он уселся на скамью для свидетелей, а я встал рядом с ним. Позади и справа от него находился судья Блейн, а слева от меня – зрители.
      – Приступим, – начал я. – Где вы были вечером двое суток назад, прямо после девяти часов? Вы были за рулем черного седана "империал" и подъехали к дому Финли Пайка?
      – Там я и был, – ответил Лупоглазый. – Где вы сказали. Подвел этот драндулет к месту, где жил Финли.
      – Вы, и кто еще?
      – Я за рулем, рядом со мной Джи-Би, Хут и Том-Том сзади.
      – Джи-Би – это Кестер, а кто это такие – Хут и Том-Том? – спросил я. – Я имею в виду, как их фамилии?
      – Будь я проклят, если знаю! – воскликнул бандит. – Просто Том-Том и Хут. Как говорят...
      – Ладно, оставим это. Почему вы так спешили попасть к дому Финли Пайка?
      – А мы вовсе не спешили. Мы просто... Нам так сказал Аль.
      – Под именем Аль вы имеете в виду Альдо Джианетти, известного как Аль Джант. Он ваш наниматель? – продолжил я допрос.
      – Это он.
      – Хорошо. Аль и Финли были знакомы, знали друг друга и вели общее дело. Верно?
      – Верно.
      – А что это за дело?
      – Шантаж.
      Так как я был целиком поглощен диалогом с Лупоглазым, я почти забыл о зрителях в комнате суда, а их было тридцать восемь, считая Эда Хауэлла и Моррисона Блейна. Все они активно участвовали в жизни кино и телевидения, были хорошо знакомы с журналом "Инсайд" и знали самого Финли Пайка. По крайней мере, с момента его смерти, когда выяснилось, что он и был той самой Амандой Дюбонне.
      И в аудитории послышался вздох, такой сильный, каким может быть вздох тридцати восьми глоток. Все эти дни мои мысли были заняты этим шантажом, и я забыл, что все эти люди ничего не знали о темных операциях Аманды-Пайка. Это еще не попало в газеты.
      Я продолжил, отметив, что пальцы Рона Смита умело бегают по клавишам стенографической машинки.
      – Расскажите нам своими словами об этом бизнесе на шантаже. Как они действовали и какие отношения были между Алем Джантом и Пайком.
      – С самого начала? – спросил Лупоглазый.
      Я кивнул.
      – Ну, Аль знал Финли довольно давно, четыре или пять лет. Подкидывал ему кое-что время от времени, считая, что тот со временем ему пригодится. Так и вышло. Пару лет назад Алю взбрело в голову начать издавать журнал или газету, и он отвалил целую кучу наличных на это дело.
      – И этот журнал сейчас называется "Инсайд"? – уточнил я.
      Лупоглазый подтвердил.
      – Это Аль выбрал Гордона Уэверли как человека, который будет редактировать журнал?
      – Я об этом ничего не знаю.
      Верно, была масса вещей, о которых Лупоглазый ничего не мог знать. Но я поставил себе задачу выведать у него все, что только можно.
      И я спросил:
      – Это Аль дал деньги Уэверли?
      – Да нет. Насколько я знаю, он передал деньги этой старой потрепанной дуре Уиллоу. Он что-то знал о ней, поэтому она делала все, что он скажет. Он хотел, чтобы она устроила Финли в этот журнал.
      – Так, значит, это Аль Джант настоял, чтобы Финли Пайк работал в "Инсайде", и использовал бывшую актрису Уиллоу, чтобы добиться этого?
      Лупоглазый поморгал большими белесыми глазами, а потом сказал:
      – Да, так он и сделал. Она продала его этому самому Уэверли.
      – А настаивал ли Аль, чтобы Пайк вел эту рубрику "Строчки для страждущих"?
      – Ну, это случилось позже, – немного подумав, ответил бандит. – Аль запланировал все с самого начала, но он хотел дать Пайку немного поработать, чтобы потом он вроде бы придумал это сам. Была единая идея – дать ему работу в журнале, а потом поручить эту рубрику.
      – А почему так важно было, чтобы именно он вел рубрику?
      – В этом все дело. Аль хотел, чтобы его человек был в журнале на главном месте. Он говорил, что в Голливуде столько грязи, что ее можно выгребать лопатой. Вот газета и была его лопатой – он собирал все слухи. Об актерах, актрисах, звездах, о тех, кто работает в кино, – богатых людях. И, кроме этого, – и он понимал, что это самое важное во всем деле, – всякие сплетницы и хорошенькие женщины, попавшие в беду, писали в эту рубрику страждущих. Многие из них были в большой беде, такой большой, что Аль мог их хорошенько выпотрошить.
      По залу пробежал легкий ропот, но в основном люди теперь слушали молча.
      – И это срабатывало? – спросил я. – Использовал ли Аль Джант компрометирующие материалы, которые собирали сотрудники журнала "Инсайд", плюс письма, которые писали читатели так называемой Аманде Дюбонне, для получения информации об обитателях Голливуда и его окрестностей, с целью их последующего шантажа?
      – Повторите еще раз все это, – попросил Лупоглазый.
      Я повторил вопрос, разбив его на три или четыре части. И бандит ответил:
      – Вы сами знаете. Слушайте, даже Аль удивился, когда увидел так много грязи. То, что добывали работники, чаще всего шло в журнал. Но самая ценная информация заключалась в письмах к Финли.
      – Вы имеете в виду письма к Аманде Дюбонне, под этим псевдонимом работал Финли Пайк, – уточнил я.
      – Так и есть. Он и был этой самой Амандой. Некоторые из тех, кто писал письма, попадались на удочку. Были письма от проворовавшихся людей, от жен и мужей, которые изменяли, и даже от мужей, которые изменяли друг с другом. Как один актер, который снимался в...
      – Постойте, – прервал я его. – Не будем называть имена людей, которые подверглись шантажу. Не будем столь любопытными. В конце концов, мы же не... – И я замялся. – Итак, большая часть информации, которую использовал Аль Джант для шантажа, получалась из писем к Аманде, но не прямо? Эта информация работала не против лица, которое писало письмо. А против того, кто упоминался в нем. Верно?
      – О да, конечно. Таких было сколько хочешь, – подтвердил мой пленник. – Вот как, например, красотка пишет, что ее кто-то изнасиловал, и называет имя этого человека. И Аль забрасывает крючок на этого парня, понимаете? Не на эту красотку, а...
      – Я понимаю.
      – А бывает половина на половину. Аль все мог использовать. И тех, кто писал письма, и тех, кто в них упоминался. А иногда имена даже не упоминались, но Аль всегда умел докопаться до сути.
      Я повернулся и прошел к зрителям, потом снова к месту свидетеля. И так я ходил туда и сюда, продолжая допрос.
      – Так, значит, вы свидетельствуете о том, что все письма, которые приходили к Аманде Дюбонне, в основном были от людей, которые попали в беду. От больных, подавленных, отчаявшихся людей. Некоторые из них совершили проступки, противоречащие закону или морали, а поэтому мучаются от сознания вины, угрызений совести и становятся больными или душевно подавленными. И они пишут, словно дурачки, в надежде получить помощь или как-то облегчить свою вину. Или хотят получить совет. Так вот, Аль Джант, вы и все ваши люди пользовались этим, верно? Вы запускали в них свои когти и потрошили этих бедняг.
      Лупоглазый растерянно заморгал:
      – Ну и что? – И после недолгого молчания добавил: – Ведь это и есть шантаж.
      "Да, – подумал я. – Это и есть шантаж".
      Озадаченный, Лупоглазый промямлил:
      – Может, им от этого становилось полегче...
      Все еще расхаживая взад и вперед, я сказал:
      – Давайте разберем для примера операцию Аля Джанта. Может быть, тогда будет понятнее суду.
      Я посмотрел на судью. Он был весь внимание.
      – Одна из женщин, писавших к Аманде, по имени... ну ладно, не будем называть фамилии. Она обращалась за помощью и к психиатру.
      В этот момент я шел по направлению к зрителям и видел сидевшую передо мной Вивиан Вирджин.
      – Очень известному в Беверли-Хиллз практикующему врачу, – продолжал я. – Во время лечения нередко происходит изменение душевного состояния пациента. Бывает, что пациент попадает в зависимость от врача, становится преданным ему, а иногда даже влюбляется в него. А в этом особом случае ситуация может сложиться совершенно необычная. Например, девчонка забеременела, психолог дал ей тысячу долларов на аборт, но она его не сделала. Родила ребенка, но не сказала отцу, психиатру. Но, на свою беду, сказала об этом Финли Пайку. То есть написала страдальческое письмо Аманде Дюбонне.
      Я увидел, как рот Вивиан Вирджин открылся, и из него вырвался неслышный возглас.
      Я прошел назад, облокотился на барьер, отделяющий места для свидетелей, и сказал:
      – Девушка не была так уж важна для Аля Джанта, но вот врач-психиатр – совсем другое дело. И вот почему. Среди его пациентов было много богатых людей и известных голливудских актеров.
      И я снова услышал вздох. Это была не Вирджин, а кто именно – я не мог видеть.
      – Так вот, Аль Джант, хотя он уже глубоко запустил когти в другую жертву, начал шантажировать психиатра. Он требовал у врача не деньги, а информацию о его пациентах. Записи, истории болезни, магнитофонные ленты... Золотое дно для шантажиста – наспех написанное письмо от девушки, попавшей в беду. Она написала Аманде. А письмо попало к Финли Пайку. И в конце концов – к Альдо Джианетти.