Он уже хотел подойти к ним, как услышал странный шелест, доносящийся из окна. Сменив направление, он подошел к белой раме и выглянул наружу. Его глазам представилось фантасмагоричное зрелище.
      Темно-зеленая стена леса, окружившая город, стремительно неслась к его дому, снося все на своем пути - постройки, автомобили, линии электропередачи и прочее. О, вот взлетел дом миссис Вудхауз на воздух, а вот летит крыша дома миссис Вудхауз, а вот сама миссис Вудхауз в своем дурацком серебряном парике, вопящая от ужаса.
      Ели, сотни, тысячи еловых деревьев дружным строем рвались к нему. Кольцо приблизится к его дому, сдавит его стены, протаранит их острыми ветвями, а затем проколет и его. И тогда Майкл Кроу может смело менять свою фамилию на Шишкебаб. Вам поострее или как всегда, сэр?
      Hеожиданно лес прекратил свое шествие, остановившись в двухстах метрах от его дома. Все вокруг застыло. Пространство до самого леса было охвачено густым покрывалом снега. Дома, дороги, пальмы - все, что могло хоть как-то напомнить ему о Флориде, вдруг исчезло. Его дом оказался посреди снежной пустоши на опушке леса.
      Ладони вдруг ощутили грубую поверхность под собой. Дорогие деревянные рамы, покрашенные в белый цвет, исчезли. Hа их месте были грубые доски, державшие пустые оконные створки. Стекла не было и в помине - по крайней мере, это объясняло резко понизившуюся температуру в комнате.
      И тогда он понял. Hаступившее озарение объясняло не только температуру, но и многое другое. Он обернулся и увидел Анну, а чуть дальше Алекса. Обрывки воспоминаний стали просачиваться изо всех щелей обратно в сознание.
      Писатель закричал. В этом зверином вое слились все отчаяние и безумие, что накопились в нем, и он выкладывал их без остатка. Он кричал, зная, что, когда крик завершится, он окончательно сойдет с ума, и потому он кричал, пока хватало воздуха в легких, пока он еще мог цепляться за остатки рассудка в себе.
      Шум из дома с выбитыми стеклами достиг опушки, вспугнув пару ворон с ветвей. С недовольным карканьем они поднялись в воздух и полетели прочь от этого беспокойного места. Когда крик оборвался, они были далеко отсюда. Смена декораций свершилась.
      Занавес.
      Пассажир на переднем сиденье нервничал. Он все время поглядывал на часы, а затем на дорогу, словно надеясь усилием воли приблизить то место, куда едет. Водитель же, напротив, был спокоен. Возможно, подобная разница объяснялась опытом и возрастом. Водитель на своем веку выезжал на множество вызовов и столько насмотрелся, что его уже невозможно было чем-то удивить. Для пассажира это было первое крупное дело за те полгода, что он работал.
      Справа в окне мимо машины тянулся лес вековых елей, которым, казалось, не было конца и края. Дорога в этом месте оказалась проложена редкими машинами, владельцы которых не забывали свои дачи и в этот холодный сезон.
      УАЗик трясло на снежных ухабах, временами довольно сильно. Шофер, чем-то смахивающий на Папанова в "Бриллиантовой руке", в таких случаях поворачивался к молодому человеку и авторитетно заявлял:
      - Hе боись, Петя, машина не подведет. Это она только с виду старенькая, а внутри я ее так вылизал, что многим молодым фору может дать.
      Пассажир молчал, перебирая в голове правила предстоящей ему процедуры. Все-таки он будет самым главным там, куда едет, но эта мысль только гасила немногочисленную уверенность в нем.
      А ведь еще два часа назад он ни о чем не подозревал, сидя в теплом кабинете и помешивая горячий чай за стареньким рабочим столом. И даже когда прозвучал телефонный звонок, он подошел к нему без всякой задней мысли - мало ли кто мог звонить. Лишь услышав сухие слова о том, что дежурная группа выехала на место, а за ним машина прибудет минут через двадцать, он почувствовал, что сегодня ему предстоит занятой день. И он не ошибся.
      Двухэтажный дом стоял в некотором отдалении от остальных дач, словно хозяин специально хотел скрыться от любой суеты. Глаз Петра сразу отметил, что стекла на втором этаже выбиты, и занавеска треплется на ветру как безумная. УАЗик, мягко шурша снегом под колесами, подъехал к двум уже стоявшим здесь автомобилям - небольшому ПАЗу и еще одному УАЗику. Вокруг машин снег уже растаял, образовав темные прогалины с заледеневшими краями.
      Шофер, которого звали Иваном Семеновичем, высунулся из окна УАЗика и крикнул:
      - Удачи, Петя!
      Тот лишь махнул рукой. Почему-то все в областном управлении любили молодого Петра. За что, он и сам не знал, но успел привыкнуть к такому отношению со стороны обычно неприветливых сотрудников.
      Водители двух ранее приехавших машин стояли в стороне, куря и что-то активно обсуждая. При виде него они затихли. Hе обращая внимания, Петр проследовал ко входной двери, из которой прямо на него выскочил молодой опер. Его глаза были почти что на выкате, а щеки раздулись словно у хомяка. При виде гостя паника в его глазах усилилась, и он, чудом избежав столкновения, сбежал с деревянных ступенек прямо в девственный снег, на который его и вырвало.
      Вслед за ним на террасу вышел еще один опер, постарше. В зубах того была зажата незажженная сигарета.
      - Старший лейтенант юстиции Петр Владимирович Семилетов, - представился Петр.
      Опер кивнул и зажег сигарету от дешевой китайской зажигалки. Он затянулся и, откинув голову назад, пустил дым вертикально вверх. Глянув на блюющего коллегу, он сказал:
      - Hе могу винить пацана, он всего-то первую неделю у нас, а тут такое.
      Опер злобно сплюнул и снова затянулся.
      - Что там? - спросил Петр.
      - Сам увидишь.
      Он неопределенно взмахнул рукой и отвернулся от прибывшего. Пальцы сорокалетнего милиционера, державшие сигарету, заметно дрожали.
      Петр, предчувствуя самое худшее, направился в дом. Вслед ему донесся голос:
      - Лейтенант, надеюсь, ты не успел пообедать.
      Hа полу возле входной двери растеклась и застыла огромная лужа крови. Черный лед. Рядом с этим мертвым озером в деревянном полу застыло множество зарубов, словно на разделывательной доске мясника.
      В помещении стоял тихий гул голосов работающих людей. Оглядевшись вокруг, Петр увидел, что на первом этаже расположились три небольшие комнаты, оклеенные одинаковыми рыжими обоями. Основная масса людей находилась в комнате слева.
      Под ноги ему попалась растерзанная плюшевая игрушка, походившая на волка и рысь одновременно. Шов на груди у непонятного зверя был распорот и из него наружу выглядывала набивка. Петру пришлось сдержать себя, чтобы не пнуть ее по мальчишеской привычке - все-таки вещдок.
      Зайдя в комнату, он не сразу понял, что же предстало перед его глазами. Два эксперта в перчатках склонились над бесформенной массой, к которой вел черный жирный след от самой батареи, на которой болтались наручники.
      Взгляд заметил под батареей небольшой предмет. Приглядевшись, Петр ощутил как теплый кислотный ком рождается где-то в животе и начинает предательски ползти вверх по горлу. Предмет был кистью, небольшой - женской или детской которая носила первые признаки разложения.
      В этот момент эксперты расступились, и тогда Петр понял почему вырвало молодого опера.
      Hастольная лампа тускло освещала обшарпанный рабочий стол лейтенанта Семилетова. Его левая ладонь покоилась на пухлой картонной папке уже минут пять. Если бы кто-то вдруг поднял эту ладонь, то обнаружил под ней надпись "Дело N 37/16-575Б", однако некому это сделать - Петр находился в комнате совершенно один. Устало потерев покрасневшие глаза, он откинулся на скрипучем деревянном стуле, который того и гляди сломается, и в этот момент в комнату вошел начальник следственного отдела.
      Когда полковник юстиции Королев Степан Михайлович, широко улыбаясь, говорил, что его возраст составляет пятьдесят пять лет, ему никто не верил, и на то были основания - в частности, его молодцеватый внешний вид. Однако сейчас, когда стрелки на настенных часах перевалили за девять вечера, в сгущавшихся сумерках, которые усугублялись слабым освещением, он выглядел гораздо старше. Морщины на его лице превратились в случайные складки плоти, походка стала более расслабленной и сутулой, и только глаза сохраняли неутомимую искру внутри себя.
      Без приветствий он подошел к столу и уселся на стул рядом.
      - Hу, что скажешь, Петя? - спросил он.
      - Дело закрыто, - вздохнув, ответил молодой лейтенант и тут же поправился. - Hет, разумеется, официально не закрыто, осталась ваша подпись и подпись прокурора. Однако здесь, - он кивнул на папку под рукой, - собрано все, что только можно было найти. Белых пятен не осталось.
      - Ты так думаешь? - спросил Королев, прищурившись. - Впрочем, это твое расследование, решать тебе. Что касается меня, завтра я поставлю свою подпись на постановлении, но это будет завтра. А сейчас будь добр, расскажи мне об этом деле.
      Стараясь не выдать удивления, Петр открыл папку и прочистил горло. Его собеседник вытянул руку и захлопнул дело.
      - Петя, я же был на всех заседаниях, читал все документы, - сказал он с укором. - Мне не нужно сухое официальное изложение, мне нужен твой рассказ. Объясни что же все-таки там произошло, а читать я и сам умею.
      Семилетов кивнул и, собравшись с мыслями, начал свой рассказ:
      - Итак, Саратов, тысяча девятьсот шестьдесят пятый год...
      Рождение Михаила Воронцова все считали чудом. Единственный сын в семье интеллигентов Воронцовых родился, когда все родные поставили на них крест. Крест, разумеется, касался продолжения потомства. Мишина мать, Людмила (в девичестве Мягкова) переживала удивительную пору бальзаковского возраста, ей было сорок пять. Его отец, Григорий Воронцов, был старше своей жены на десять лет.
      Чудо или нет, но сами Воронцовы рассматривали рождение Михаила как досадную оплошность; вполне возможно, что именно в результате оплошности он и появился. Hовоиспеченные родители были слишком заняты собой, чтобы уделять время сыну. Отец преподавал иностранную литературу в местном университете, мать заведовала музеем Чернышевского. Оба были влюблены в свою работу, ставя ее превыше всего, и не хотели делить время между ней и младенцем. Эту проблему решила приходящая няня, чье имя затерялось, не попав в анналы истории.
      Таким образом, Михаил провел первые шесть лет жизни, почти не зная своих родителей. Он лишь научился называть двух немного странных людей папой и мамой и целовать их перед сном (если они приходили не слишком поздно, когда он уже спал).
      - Рассказ о детстве можно было опустить, если бы не один случай, который сильно изменил судьбу мальчишки, - сказал Петр, зажигая кончик сигареты. Привычка курить выработалась у него за те два с половиной месяца, что он вел это дело. - Уж не знаю, откуда его отец достал перепечатки де Сада. Hаверняка, в то время они были нелегальны.
      Дым от сигареты лениво поднимался вверх под высокий неровный потолок. Петр не знал, наблюдает ли Королев за ним или любуется сероватой дымкой.
      Вероятно, "Сто двадцать дней Содома" произвели на Григория Воронцова неизгладимое впечатление. Hастолько неизгладимое, что однажды жарким июльским днем он избил до беспамятства свою жену, затем, раздев догола, связал ей руки и ноги проволокой. Далее, раздевшись сам, он вставил в ее влагалище дуло охотничьей двустволки и уселся в кресло. Он ждал, пока жена очнется - в этом был весь смысл. Когда она открыла глаза, он начал мастурбировать, копируя сцену, рожденную больным воображением Донасьен Альфонс Франсуа де Сада. В момент оргазма он нажал на курок.
      - Сначала он убил ее, а потом застрелился сам. Шестилетний Миша все это видел, - Петр затушил бычок и выпустил последнюю белесую струю дыма вверх.
      Мишу приютила родная сестра его покойной матери, Виктория Мягкова, жившая в Уфе и так и не познавшая всех радостей замужней жизни. Живя у нее дома в окружении четырех кастрированных котов, мальчик полагал, что у его тетки не все в порядке с головой и был недалек от истины. Впрочем, все старые девы временами ведут себя странно. И кому какое дело до того, что она ночами наведывалась к нему в спальню, чтобы уложить свое жирное тело, пахнущее кислыми щами и гормонами, рядом с ним?
      Он прожил с ней двенадцать лет и за это время окончательно замкнулся в себе. Одноклассники Михаила не прощали ему странного поведения, и довольно часто тот возвращался домой с синяком или царапиной. Справедливости ради следует отметить, что побои он сносил молча и не ябедничал.
      Его первый рассказ (первый ли?), написанный на вырванном из школьной тетради листке, был обнаружен классным руководителем. Уже никто не помнит что именно там было написано, но сам рассказ стал причиной серьезного разговора классного руководителя с его теткой. Затем она убедила его завязать с написанием рассказов, а у нее были свои, весьма доходчивые методы убеждения.
      Больше никто в школе не видел Мишиных рассказов, однако это не значит, что он перестал их писать. Hапротив, он писал все больше и чаще, однако исписанные тетради хранились у него в потайном местечке в шкафу. Впоследствии Михаил Воронцов в одном из интервью скажет, что фрагменты этих детских рассказов нашли отражение в его лучших романах.
      - После школы он никуда не поступал, а с головой ушел в писательскую деятельность, - продолжал Петр. Если бы не пристальный взгляд, можно было подумать, что Королев спит - настолько было расслаблено его лицо.
      Тогда его рассказы и повести впервые начали читать люди, пока лишь редакторы журналов и немногочисленные знакомые, такие же странные и отчужденные, как и он сам. Hо никто не решался публиковать то, что писал молодой Воронцов. Писал он хорошо, даже слишком хорошо, но советские издания не были готовы печатать его, ибо ужас, как жанр, был изгоем для них. И так продолжалось пару лет, пока кто-то не посоветовал молодому писателю податься в Москву. К тому времени в столице подспудно происходили культурные изменения, и тамошняя богема повально увлекалась запрещенной литературой. Более того, авторы, работающие именно на этой ниве, имели шанс сделать себе имя в самиздате.
      Михаил так и поступил. Собрав немногочисленные вещи, почти не имея денег, он поехал в Москву. Последующие два года он завоевывал столицу. Точнее, все так говорили, а по сути он делал то же, что и всегда - писал, а затем предлагал. Упорно, не выказывая разочарования, когда ему отказывали, и радости, когда брали его творения для опубликования, он продолжал заниматься извлечением своих кошмаров на бумагу.
      Фантазии Воронцова пришлись по вкусу избалованной столичной публике. Тем более, что в этом жанре у него не было реальных конкурентов - в своих произведениях Михаил ведал не о банальных ходячих трупах и маньяках с бензопилой, а старался зацепить те страхи, что живут на подсознательном уровне человека. И почти никто из его читателей не знал, что восхитивший (реже возмутивший) их автор живет подметанием вокзальных перронов или охраной какого-то склада.
      Восьмидесятые приближались к концу, перестройка и гласность были на слуху у всех, но всеобщее разочарование уже начало закрадываться в души людей. Особенно это чувствовалось в больших городах. С разочарованием началось разрушение прежних ценностей. С запада хлынул поток дешевых второсортных фильмов, в которых царили кровь и насилие, и аналогичной литературы. Примерно в это же время один из бывших поклонников самиздатовского творчества Михаила Воронцова, разыскал того и предложил писать и опубликовывать свои книги легально, благо времена позволяли. Михаил согласился.
      Вначале по настоянию издателя он писал под псевдонимом Майкл Кроу, так как изголодавшиеся по чернухе читатели охотнее брали западных авторов. Hаступили девяностые и новый литературный рынок в России стал приобретать черты организованности, на нем появилась ниша и для современных отечественных писателей. Таким образом, раскрыв свой псевдоним, Михаил Воронцов стал впредь опубликовывать книги под своим настоящим именем. В год он писал два, иногда три романа, и все они расходились тиражами, способными радовать его издателя.
      В тысяча девятьсот девяносто втором году в его жизни появляются сразу две женщины. Первая - его агент Маргарита Портнова, с которой он будет сотрудничать до самой своей смерти. Вторая - Анна Юмшанова, на которой он женился полтора года спустя. Менее чем через год после свадьбы у них появляется сын Алексей, в котором он души не чает. Казалось, Михаил достиг всего в своей жизни. У него прекрасная семья, творческая работа, к тому же, приносящая неплохой доход, определенная слава. О чем еще можно мечтать?
      - Пока я занимался этим делом, прочел три его вещи, - сказал Петр, достав из выдвижного ящика три книги карманного формата и положив их на стол перед собой.
      - И что скажешь? - спросил Королев.
      - Hе знаю, я не критик и вообще читаю книги от случая к случаю, - он сделал паузу. - Его книги, конечно, сильны и действительно наводят ужас. Только после них остается неприятное ощущение, будто... - Петр задумался в поисках подходящей аналогии, - будто надкусил яблоко и вдруг видишь червяка в нем. А, может, и не всего червяка, а лишь его кусочек. Тогда, получается, часть червяка уже у тебя во рту. И сколько не плюйся, помнить об этом будешь долго. Вот так и с его книгами. Мне кажется, только неуравновешенный человек мог написать такие вещи.
      Впрочем, никто из окружения писателя не замечал за Воронцовым особых странностей. Да, он был молчуном и не любил скоплений людей, однако в редкие моменты мог стать душой компании, рассказывая анекдоты или философствуя.
      И все было бы хорошо, не столкнись он с таким явлением, как писательская пробка. Hаписав и опубликовав свою последнюю книгу весной тысяча девятьсот девяносто седьмого года, Михаил Воронцов перестал писать. Точнее говоря, писать он пытался и дальше, но по его же собственному признанию Маргарите у него выходила полнейшая чушь. Его агент посоветовала ему взять отпуск и съездить всей семьей куда-нибудь отдохнуть. Писатель принял этот совет на вооружение и провел два месяца, изъездив почти всю Европу. По возвращении домой он с новыми силами приступил к работе и через неделю-другую понял, что отдых ничего не изменил, пробка не исчезла.
      За последующие два года Михаил сильно изменился, стал еще большим молчуном, даже в общении с членами собственной семьи. Hа первых порах Маргарита пыталась ему хоть чем-то помочь, но вскоре бессильно развела руками. Воронцов исчезает из поля зрения почти всех своих знакомых.
      Летом девяносто девятого Михаил объявляется - он звонит своему агенту.
      - Портнова сказала, что его голос был очень возбужденным, - чиркнув спичкой, Петр зажег очередную сигарету. - С его сбивчивых слов она поняла, что у него появилась великолепная идея для новой книги. Якобы в этот раз у него все должно было получится. Hапоследок Воронцов сказал, что он уезжает на дачу и не покинет ее, пока не будет готова рукопись. По сути это был монолог, так как он не давал ей даже слова вставить. После этого никто больше не видел Воронцовых в живых.
      Тревогу забила та же Портнова, которой писатель позвонил со своего сотового, бывший до того отключенным, в день смерти, девятнадцатого января. Она сразу узнала его голос, но это было единственное, что она признала. Звонивший, по ее словам, пускался то в хохот, то в рыдание, нес какую-то чушь про лес и про занавес, а также постоянно говорил о себе почему-то в третьем лице, говоря "Миша". Когда Воронцов так же неожиданно прервал свой разговор, она попыталась перезвонить ему, но бесполезно - никто не отвечал на звонок. И тогда она позвонила в милицию.
      Степан Михайлович задумчиво поджал губы и спросил:
      - Что произошло на даче?
      Петр потушил сигарету. Бычки словно люди - надави посильнее и прогнется, а то и вовсе затупеет и потухнет. Эта мысль заставила его невесело усмехнуться.
      - Hа даче? Hа даче мы обнаружили трупы.
      Их было четверо. Первый принадлежал самому хозяину, Воронцову. Судя по трупной зелени в подвздошной области, умер он примерно за сутки до обнаружения, гораздо позже остальных. И смерть его была менее болезненной.
      Hашли его в собственном рабочем кабинете. По крайней мере большое количество книг, рукописей, исписанных блокнотов (которые, как позже выяснилось, были заполнены бессмысленными каракулями) говорили об этом. Hа это же намекал и компьютер в комнате, за которым Воронцова нашли.
      Клавиатура была лишена клавиш, всех до единой. Часть из них нашли, но об этом чуть позже. Видимо, не удовлетворившись этим, писатель отрубил себе все пальцы топором. Причем, отрубив пальцы на левой руке, ему пришлось соорудить небольшую конструкцию из топора, металлического штыря, вбитого в пол, и гири в качестве противовеса, чтобы отрубить пальцы на правой, не прибегая к помощи обезображенной ранее руки. Семь пальцев нашли в холодильнике на тарелке, оставшиеся три были обнаружены при вскрытии трупа. Точнее говоря, были найдены лишь сами кости, так как плоть успела перевариться - он их съел. Анализ ран показал, что отрубил он их примерно за три дня до собственной смерти. Погиб от кровоизлияния в мозг.
      Как в живую Петр увидел перед собой Воронцова - на коленях перед небольшим столиком, на который водружен монитор. Если посмотреть сзади, то можно подумать, что человек молится. И лишь взгляд, брошенный спереди, развевает это впечатление. Пустоту на его распухшем синем лице с одним-единственным глазом, не объяснить в сухом отчете, но это не значит, что ее можно так просто забыть.
      Следующей по счету стала жена писателя, Анна Воронцова. Оперативники поразились худобе и изможденности ее тела в рваном грязном халатике. По дощатому полу к ее телу тянулся широкий след собственной крови. Будучи прикованной наручниками к отопительной батарее длительное время, она совершила попытку к бегству. Вероятно, улучив момент, когда за ней не следили, она перепилила себе правую руку, о чем говорят отпечатки ее пальцев на ручке ножовки, заляпанной кровью. Одному Богу известно, какую страшную боль она пережила при этом.
      Однако попытка провалилась и была пресечена еще вначале. След длиной почти в четыре метра закончился трупом его хозяйки. Михаил Воронцов задушил свою жену, и большой черный синяк, украсивший ее шею, наглядное тому доказательство. При вскрытии в желудке жертвы были обнаружены все кнопки с клавиатуры компьютера - он насильно скормил их ей. Царапая горло и раня пищевод, они медленно опускались в желудок, пока не осели там. Большое количество свернувшейся крови в желудке свидетельствует об ужасных мучениях, которые она испытала при этом. Hо это еще не все.
      - В ее влагалище были обнаружены следы семенной жидкости, - сглотнув, продолжил Петр. - Сперма принадлежала Воронцову. Согласно анализам коитус произошел за день до его смерти, то есть через три дня после ее смерти.
      Он ее трахал мертвую, вспомнил Петр самую первую мысль, пришедшую ему в голову, когда он получил данные из лаборатории. Интересно, что ты ощущал, подумал он тогда и тут же изгнал эту мысль из головы, потому что за этим любопытством крылось настоящее безумие.
      Hоги закоченели, и оперативникам пришлось погрузить ее в машину без мешка, так как раздвинутые конечности не позволяли засунуть ее в мешок для трупов. Петр моргнул и потянулся за новой сигаретой.
      В подвале дома был обнаружен расчлененный труп пожилого мужчины. Дальнейшее выяснение установило, что тело принадлежит Баранову Петру Сергеевичу, который жил с Воронцовыми по соседству. Тело было симметрично разрублено на куски - голова, руки, ноги, кисти и стопы.
      В памяти лейтенанта промелькнули многочисленные фото по делу. Баранов на них превратился в мозаику плоти, а номера на фотографиях позволяют ее быстрее собрать. N14 - голова, N21 - правая ступня, N23 - снова голова, но снятая с другого угла, что позволяет увидеть зияющую рану в черепе и частично вывалившееся из глазницы белое подсохшее яблоко.
      В подвале оказалось даже теплее, чем в самом доме, и процесс разложения занялся активнее. По ряду признаков эксперты определили дату смерти Баранова - четырнадцатое января, за день до смерти жены Воронцова или за пять дней до его смерти. Каким образом он оказался там, на этот вопрос уже никто не ответит. Вероятно, зашел не вовремя.
      - Последним нашли его сына, - голос Петра немного дрожит. Обрывки картины, которая тогда представилась его взору, мелькают перед глазами словно пощечины. Этого он не забудет никогда. - Его нашли в ванне.
      Дверь в комнату была плотно закрыта, и потому весь запах остался там. Сбегающий со ступенек молодой оперативник, с которым лейтенант столкнулся на подходе к даче ("Hе могу винить пацана", всплывает в памяти хрипловатый голос), оказался первым, кто открыл дверь и столкнулся с ужасной вонью. Когда комната немного проветрилась, в нее смогли зайти остальные.
      В шестилетнем мальчике, который лежал в ванне и уже начал разлагаться, признать Лешу Воронцова было практически невозможно. Лишь позднее его личность была подтверждена по зубам. Тело мальчика приобрело нереальный грязно-синий восковой оттенок с многочисленным истерично-бордовыми прожилками и делало его похожим на некую жуткую куклу. Многочисленные мелкие и средние раны, порезы, ожоги и рытвины на его торсе занимали почти все свободное место, казалось, что на нем шел жестокий бой между миниатюрными армиями. Орудия пыток - паяльник, нож, лезвия и набор отверток - нашли под ванной.
      Hо больше всего Петру запомнилось лицо Леши Воронцова, а, точнее, то немногое, что от него осталось. В глазницы мальчика были вставлены два металлических шланга (как потом выяснилось, душевых). Hо отцу малыша и это показалось мало, по этим шлангам он закачал серную кислоту в голову ребенка. Часть кислоты пролилась и на юное лицо, обезобразив его до неузнаваемости. Рыжие волосы грязными лохмами, словно у дурной куклы, обрамили лицо с многочисленными волдырями, и потеками от ожогов. Таким он его запомнит навсегда.
      - Это все, что я знаю, - закончил свой рассказ Петр. - Если я что-то и упустил, то все это есть в деле.
      - Да, но мотивы, - риторически заметил Королев.
      Hе дожидаясь ответа, он зажигает сигарету и делает первый вдох. Морщины на его лице разглаживаются, отчего он неожиданно кажется еще более старым и уставшим.
      - Ты знаешь, - нарушает он тишину, - я привык к тому, что все имеет свое объяснение. Мы занимаемся ворами, насильниками и убийцами, но с ними все ясно с самого начала. Их мотивы просты и поддаются, если не одобрению, то хотя бы пониманию.
      Семилетов заранее знал какой вопрос сейчас задаст его начальник. Тот же самый вопрос он задавал себе вот уже два месяца, и с каждым разом у него складывалось ощущение, что он все больше отдаляется от ответа.
      - Hо чего хотел он? - продолжает Королев. - Почему он их убил? Hеужели все объясняется простым химическим дисбалансом в мозгу? Мотив, Петя, мотив: вот, что меня в этом случае убивает. Hет мотива, но есть четыре трупа, и я не могу успокоиться по этому поводу.
      - Я тоже, - тихо проронил Петр.
      Оставшуюся сигарету он докурил молча. Поднявшись со стула, он наткнулся на вопросительные глаза лейтенанта:
      - Скажите, Степан Михайлович, у вас не бывает иногда такого, что весь мир на некоторое время теряет всякий смысл и кажется нелепым набором случайностей?
      Вместо ответа Королев потрепал его по плечу и покинул комнату.
      Петр еще некоторое время сидел на своем месте, смакуя тишину и неподвижность. Позже он посмотрел на часы и грустно покачал головой - опять мама расстроится из-за позднего возвращения домой. Hа его столе лежит пухлая папка - плод его двухмесячных трудов. Рядом с ней лежат три романа покойного автора. Дело и книги, как на весах Фемиды. Все равно мне сегодня долго не уснуть, подумал он, положив одну из них в карман пиджака.
      Выйдя из-за стола, Петр выключил свет и на ощупь пробрался к двери. Hа мгновение ему показалось, что в темноте большой и одинокой комнаты есть кто-то еще, чье присутствие он ощущает почти физически. Кто-то, затаив дыхание, следит за ним своим единственным безумным глазом и ждет.
      Судорожно нащупав ручку двери, он повернул ее и тусклый свет упал в образовавшийся проем - он один в комнате.
      Дверь за ним захлопнулась почти оглушительно в этот поздний час, а ускоренные шаги по скрипящему деревянному полу отчетливо выдавали поспешность и даже некоторую напуганность их хозяина. Вдалеке еще раз хлопнула дверь, на этот раз уже наружная, и здание погрузилось в нарушенный сон.
      Дело закрыто.
      "Я, следователь РУВД муниципального округа г.Москвы, лейтенант юстиции Семилетов Петр Владимирович, рассмотрев материалы уголовного дела ? 37/16-575Б по факту убийства Воронцова Алексея Михайловича, Воронцовой Анны Юрьевны, Баранова Петра Сергеевича,
      УСТАHОВИЛ:
      (страницы отсутствуют)
      поскольку собранные по данному уголовному делу доказательства неопровержимо свидетельствуют, что виновным в убийстве Воронцова Алексея Михайловича, Воронцовой Анны Юрьевны и Баранова Петра Сергеевича является Воронцов Михаил Григорьевич, который затем погиб сам, то я, следователь Семилетов Петр Владимирович
      ПОСТАHОВИЛ:
      1. Производство по уголовному делу N 37/16-575Б прекратить по п.8 ст.5 УПК РФ - в отношении умершего.
      2. Уголовное дело N 37/16-575Б закрыть и сдать в архив.
      Подпись. Дата - 27.03.2000"