Как только воротится!
      О, Господи, сама эта мысль пьянила, сердце заходилось от радости - как только он воротится, я покажу всему свету, что верю в его невиновность!
      На следующий день я послала за главой Геральдической палаты. Его ответы наполнили меня торжеством - я могу это сделать, я, Елизавета! Могу и сделаю!
      - Да, Ваше Величество вправе, - подтвердил герольдмейстер.
      Но?..
      Я совершенно явственно расслышала это "но".
      Впрочем, он ведь вовсе не возражал, он ударился в воспоминания о "добром короле Гарри".
      - Ваш батюшка возвеличил многих, мадам, но прежде всего одного...
      - Лорда-протектора, графа Сомерсета, дядю моего брата?
      - Да, ваш батюшка осыпал его многими милостями, - кивнул герольдмейстер, - сделал графом Гертфордом (и этот титул поныне сохраняется за его сыном), герцогом Сомерсетом, и не только. Но величайшим из фаворитов вашего отца был первый...
      - Первый?
      - Его первый министр, кардинал Вулси. Да, я вижу. Ваше Величество знает про этого человека - величайшего человека своего времени, разъезжавшего из дворца во дворец в золоте и пурпуре похлеще королевских, как говорили его недруги. - Он замолк, ожидая моего ответа. - Ваш батюшка сделал его.., дайте-ка вспомнить. - Он задумался, потом принялся перечислять, педантично загибая старческие пальцы:
      - Деканом Йоркским, настоятелем собора Святого Павла, епископом Линкольнским, епископом Батским и Веллским, Даремским и Вестминстерским, Сент-Олбанским и Вустерским.
      Я сглотнула, потом ехидно осведомилась:
      - И все?
      - О нет, Ваше Величество, - с жаром заверил герольдмейстер. - После он стал архиепископом Йоркским, кардиналом Римским, папским легатом в Англии, величайшим и богатейшим из князей церкви!
      - Неплохой улов! - пробормотала я.
      К чему этот разговор? - Воистину, мой отец был щедр к своим слугам!
      - Царственно щедр - как и Ваше Величество! - Он поклонился, и я отпустила его не задумываясь.
      Однако в ту ночь - уж не знаю с чего - меня потревожил дух красного кардинала. То была не первая и не последняя моя бессонная ночь - Кэт и Парри отпущены, леди Джейн Сеймур и дочь моей кузины Ноллис, маленькая Леттис, спят на низенькой койке в изножье моей парадной постели. Бледный серпик ущербной осенней луны плыл по черному и пустому, как адские воды, небу. Я снова сидела в оконной нише, уронив голову на руки, вперив очи в затянутый унылою дымкой месяц, думала о нем, грезила о нем, мечтала о его возвращении, о том, как ошеломлю его своей любовью, новыми почестями, которые ему готовила...
      И вдруг незванно возник другой, предстал моим мысленным взорам столь явственно, что я почти видела его перед собой.
      Вулси!
      Человек, начавший жизнь сыном ипсвичского мясника! Из бедного причетника, в чьи обязанности входило перебирать четки и бормотать молитвы за упокой августейших душ, мой отец своими руками сделал первого вельможу страны.
      Почему?
      Потому что верил ему, нуждался в нем, любил его - как я Робина...
      Неужели я делаю Робина новым Вулси?
      Нет же, нет! Робин - не Вулси! Я не приближаю к себе мясниковых детей! Мои друзья - люди с родословной, пусть и запятнанной, как у Робина.
      А правитель показует свое величие, возвеличивая других, ибо великому князю приличествует княжеская щедрость...
      "Это отец-то был щедр? - глумились мои ночные демоны. - Как не расщедриться к тем, кто снимает с твоих плеч бремя и оставляет тебя свободным?" Я смотрела в пустоту и видела голую правду. Мои действия истолкуют как одобрение и похвалу Робину за то, что он, убрав Эми, снял с моих плеч бремя, сделал меня и себя - нас - свободными.
      И никто из вознесшихся так высоко не падал так низко, как Вулси, хоть тот и пытался откупиться от моего отца жирным куском, своими несравненными замками - Уайтхоллом и Гемптоном. Однако отец проглотил их и даже не поморщился, а после проглотил и самого Вулси, сожрал живьем со всеми потрохами...
      "Не возвышай, - говорили мои демоны почти дружески, ибо видели, что победа - за ними, - не возвышай, и тебе не придется низвергать по колено в крови. Потому что, хоть Генрих (добрый король Гарри, честный король Хел, и прочая, и прочая, и прочая) всегда любил кровавые потехи, особенно если кровь человечья, женская натура Вашего Величества куда нежнее, и вы еще как поморщитесь, подписывая приказ уничтожить создание ваших рук, графа Лестера..."
      - Ваше Величество!
      Было следующее утро, и глава Геральдической палаты стоял передо мной, протягивая затребованный вчера документ. Черная вязь плясала у меня перед глазами: "Грамота лорду Дадли, жалующая его графом Лестером и Эшбиде-ла-Зуш, Мелтон Маубрей и Уолтон-на-взгорье".
      Серебряный нож на столе блеснул мне в глаза. Я схватила его и изрезала пергамент, ленты, печати, обертку на сотни тысяч кусочков.
      Глава 10
      Si en quelque segour, soil en bois ou en pree,
      Soit I'aube du jour, ou soil sur la vespee,
      Sans cesse mon coeur sent
      Le regret d'un absent...
      Где бы я ни была, в лесах ли, в полях, на утренней заре иль на склоне дня, беспрестанно сердце мое болит о том, кого со мной нет...
      Вернулся Робин на следующий день и по тому, каким скованным он был в Присутственном покое, как, впрочем, и в тот памятный вечер, - я с первого взгляда поняла: он знает про изрезанную жалованную грамоту и свое несостоявшееся графство. Теперь мне ближе и понятнее стали душещипательные стихи, написанные Марией Шотландской на смерть своего мужа и господина. Вот и мой лорд и господин со мною и не со мной, и никогда ему не быть моим.
      Сто раз я была права, устояв перед искушением увенчать его запятнанное имя громкими титулами и решив встретиться с ним на людях. Пусть видят: между нами ничего нет, и если кто-то убил Эми, расчищая нам путь, то бедняжка, упокой, Господи, ее душу, погибла напрасно.
      Ибо между нами ничего не осталось.
      Ничего. Внезапный прилив любви, нахлынувший при вести, что он оправдан, испарился без следа.
      Мало кто верил в его непричастность; в моих ушах стоял злой смех всей Европы. Это было невыносимо, и с каждым днем моя любовь к нему выгорала в трескучем пламени скандала и жгучего стыда, точно так, как любовь к моему второму лорду, моему лорду Сеймуру...
      Ничего...
      - Ваше Величество?
      Он опустился на колено перед моим помостом, в черном с головы до пят, со следами пережитых страданий на челе, припал к моей руке, поднял глаза... И что же я почувствовала?..
      ...Ничего...
      ***
      Пришла зима, мягкий, сиротский, как говорят в народе, декабрь; стояла немыслимая теплынь, и вспышка не свойственных зиме болезней осиротила многих. Год заканчивался на редкость неудачно; мало было мне бедняжки Эми, теперь и другой призрак преследовал меня по ночам и заполнял дневные мысли, тревожил моих лордов и вызывал злые, испуганные пересуды.
      Ибо на устах у каждого было: "Какие вести из Франции?" А за этим скрывался другой вопрос:
      "Какие вести о королеве?"
      - Без сомнения. Ее Величество ждет далеко не радушный прием, обнадеживал Сесил. - С пяти лет она не бывала на родине, не знает ни слова по-английски и по-шотландски, а шотландские лорды сейчас на коне и Римская Церковь низвергнута.
      Однако я была слишком наслышана об ее умении побеждать, чтобы тешиться подобными надеждами. И я знала, что Божья битва еще не закончена. "Любой поворот событий не сулит Англии ничего хорошего! - яростно возражала я. Если ее встретят мирно, если народ примет ее саму и ее римскую веру, мы получим форпост Ватикана на наших северных границах! А если шотландцы восстанут против ее французских повадок и папизма, мы получим мятеж и войну у самых своих рубежей!"
      Всю жизнь Мария была мне как кость в горле, но даже я не пожелала бы ей приема, ждавшего ее на родине!
      - Вот ведь паскудный народ - шотландцы! - взорвался, прознав о визите, старый лорд Парр, маркиз Нордгемптон, брат покойной дамы Екатерины.
      Она высадилась в Эдинбурге, а там громогласный Нокс уже вовсю поносил ее на улицах - ликовал по поводу ее утрат, смерти мужа и свекра, - кричал, что "Господь десницею Своею поразил смрадный род, с которым она спозналась, одного в око, другого в ухо!"
      Однажды в Холлирудском дворце она потребовала музыки: кашляющие деревянные духовые, визжащие скрипки и воющие ребеки вызвали у ее французской свиты отчаянный хохот.
      Она попыталась создать совет лордов. Я-то считала, что мне очень не повезло с полудюжиной тайных католиков среди моих двадцати советников, но у нее из двенадцати лордов двенадцать оказались несгибаемыми протестантами и все, как один, ополчились против нее. В первый же вечер на родной земле, когда она заказала приватную мессу, чтобы возблагодарить Бога за счастливое завершение дальнего плавания, чернь на улитках взбунтовалась.
      Однако вот ведь женское сердце! Спустя несколько дней после высадки в Шотландии донесли нам Сесиловы "глаза" (иные из них видели ее письма в то самое время, когда она - или они - их писали), она уже искала нового мужа по всему свету.
      - Она хочет выйти за?.. - выдохнула я, в ужасе пренебрегая грамматикой, ошеломленная немыслимостью сообщения Сесила. - За дона Карлоса? За этого испанского инфанта, нет, за это чудовище, Филиппова наследника?
      "И моего отвергнутого жениха", - подумала я не без злого удовлетворения, ведь меня за него сватали еще в Мариино царствование. Теперь мой несостоявшийся жених уже не дитя, а юноша, физический и умственный урод, причем еще неизвестно, что хуже.
      Известно ли это Марии? И важно ли?
      А Филиппу?
      Он взял себе жену-француженку, получит ли он еще и Шотландию в приданое за невесткой, чтобы вновь окружить меня со всех сторон, как некогда пыталась Франция?
      Как терзали меня эти страхи! Как одиноко мне было без Робина, без всякой поддержки!
      А Мария заигрывала не только со всем миром, ей приходилось лебезить и передо мной. Кто, как вы думаете, прискакал ко мне в Уайтхолл, проделав весь путь из Шотландии до моих дверей на крепкой гнедой лошадке, как не ее собственный чрезвычайный посол.
      - Зачем пожаловали, сэр?
      Мэтленд Летингтон был одарен недюжинным красноречием, и весьма кстати! "Моя госпожа приветствует la plus belle reine d'Angleterre ("Прекраснейшую королеву Англии, - гневно отметила я про себя, - а она-то, без сомнения, la plus belle остального мира") и молит вас подумать о встрече - если не в Лондоне и не в Эдинбурге, то где-то на полпути между вашими королевствами.
      В Йорке!
      Встретиться с Ней в Йорке?
      Почему бы нет?
      Это позволит избежать опасности, неизбежной, если принимать ее в Лондоне, даст случай вы сказать ей в лицо, что я никогда не назову ее наследницей, дабы не напророчить самой себе смерть! - а заодно и удовлетворить свое любопытство, взглянуть на эту девочку-королеву, очаровательную девятнадцатилетнюю вдовушку, об очаровании которой только и говорят.
      И я успею кое-что сделать загодя.
      ***
      - Где моя кузина, леди Екатерина Грей?
      Сегодня я еду охотиться - она едет со мной.
      Стояло прекрасное лето - чудная охотничья пора. Однако моей мишенью в тот день был не вепрь и не олень. Если я приближу к себе Екатерину, осыплю милостями, даже выдам замуж или по крайней мере притворюсь, будто подумываю об этом, Мария и весь мир увидят, что, коли дело дойдет до наследования, у нас в Англии есть свои кровные наследники Тюдоров, которых я могу, если потребуется, возвеличить собственной рукой, и нечего всяким Стюартам совать свои ведъминские сопливые носы в наши дела.
      - Ваше Величество, госпоже Екатерине сегодня неможется, - доложила леди Джейн Сеймур.
      - Неможется? Отчего?
      - Вчера она переела абрикосов, у нее к ним слабость.
      - В середине лета? Они же еще зеленые!
      - Зеленые, мадам, вот сегодня с утра ее и выворачивало наизнанку, но она клянется завтра быть к вашим услугам.
      - Хммм.
      За кого бы выдать Екатерину? При дворе есть молодые лорды: Рэтленд, Девере и скучный граф Гертфорд. Однако, если я выдам ее замуж и она родит пресловутого сына, этого призрачного принца из Тюдоров...
      Брату Эдуарду в октябре исполнилось бы двадцать пять - вот уже целое поколение, как у Тюдоров не рождаются принцы...
      И новый родится у Екатерины?
      Типун мне на язык!
      Это было странное лето, в воздухе пахло свадьбами. Верный Эрик совсем распалился от моей уклончивости и, дабы ускорить сватовство, прислал из Швеции своего канцлера. Вот в кого влюбилась бы и слепая, хотя Екатерина, бледная, жмущаяся у моего трона, похоже, этого не замечала.
      - Скажите, милорд, - спросила я, когда он прикладывался к руке, - все ли мужчины в ваших краях столь же длинноноги, пригожи и рыжеволосы?
      Он поклонился, коснувшись шляпою пола, но не сводя с меня голубых, как бирюза, глаз.
      - Мадам, мой государь - красивейший мужчина Европы и ждет одного вашего слова.
      Я взглянула на Робина. Он словно и не слышал.
      А с красавцем ландграфом прибыли восемнадцать пегих скакунов, подобранных в масть, мышино-белых, с длинными шелковистыми щетками цвета слоновой кости, расчесанными, словно у девицы к первому причастию. Мне пришлись по сердцу Эриковы кони, а еще больше - два корабля с полными сундуками золота, алмазов с перепелиное яйцо, изумрудов, жемчуга. Любование ими отчасти исцелило мои сердечные раны.
      А другие тем временем шли к венцу. Мой двоюродный дед Говард выдал свою дочь леди Дуглас за графа Шеффилда. Привез он ко двору и своего сына, юного Чарлза, робкого, но зоркого и смышленого. К свадьбе моя чулочница сотворила чудо - чулки из лучшего шелка, какой только видел свет. И хотя свет их не увидел, все ж это было еще одно мимолетное утешение.
      А в утешении я нуждалась. Семнадцать весен исполнилось юной Дуглас, не так уж мало для невесты, когда двенадцатилетние идут к алтарю, - на десять лет меньше моего, да куда там - ведь мне к тридцати пошло! - и уже зубы побаливают, будто мало другой боли...
      На свадьбе Екатерина честно держалась рядом со мной, но я никак не могла взять в толк, что ее тревожит.
      - Ну, душенька, - сказала я шутливо, потому что хотела, чтоб к ее бледным щекам прилило хоть немного доброй тюдоровской крови, - что вы скажете, если теперь мы подыщем муженька вам?
      Она через силу изобразила улыбку и слабым голосом ответила:
      - Я не хочу выходить замуж. Я счастлива оставаться девицей и служить Вашему Величеству.
      Что на нее нашло? Куда подевались прежние заносчивость и похвальба?
      - А, чепуха, - отрубила я. - Не говорите так. Мы найдем вам мужа, не бойтесь! Вот, отведайте пирога с дичью, выпейте доброго вина, это вас подкрепит.
      И все равно ее затравленный, нездоровый взгляд провожал каждый мой шаг.
      ***
      Мне было не до Екатерининых капризов. Может, просто девичья дурь напала от жары - и жара эта действовала не на нее одну.
      Как ни старалась я глядеть в другую сторону, я знала, что глаза всего двора устремлены на Робина. Он теперь - вдовец. Женится ли он снова?
      Или заведет пассию?
      Чего ради я за ним слежу?
      И какое мне дело?
      Он все время находился рядом в присутствии и в моих покоях. Мило беседовал, был приятен и предупредителен в обхождении, порой даже шутил. Но я видела перед собой другого Робина, не того, которого я знала. Если я охотилась, он охотился со мной, но всегда держался позади.
      Если я заговаривала, тут же отвечал, если я танцевала, танцевал тоже.
      Но он больше не искал встречи со мной.
      А пока я изводилась этим и боролась с собой, наш и без того печальный двор посетила новая печаль - умерла бедняжка Джейн Сеймур.
      Как и Эми, она умерла совсем молодой.
      В один день, даже можно сказать, в одночасье - от оспы. Я рыдала о ней, двести плакальщиков по моему приказу присутствовали на отпевании в Вестминстере, все мои дамы и кавалеры провожали ее в последний путь.
      Я не знаю, чем была в то время моя собственная жизнь - живым умиранием или умирающей жизнью. Одно знаю точно - я не жила. Лето шло своим чередом, мы сбежали от жары в Гринвич, но и это не принесло облегчения. День за днем в небе, словно огромный гнойник, вызревала гроза.
      И вот однажды в полдень наступила тьма.
      Черные тучи расплылись по небу, как пролитые чернила. Из нашего высокого замка виднелся утонувший во тьме Сити. Только под вечер долгожданная гроза расколола чашу небес яростными ведьминскими языками молний.
      - Мадам, умоляем, идемте.
      Кэри, Анна Рассел и Мария Сидни с жаром уговорили меня подняться на самую высокую башню Гринвича.
      - Посмотрите, Ваше Величество, какой фейерверк!
      Небеса разверзлись, и стало видно, как молнии яростно бьют в купол собора Святого Павла. Из хлябей небесных на Лондон обрушились огненные шары - на деревья, на дымовые трубы, словно освещая последний день земли жутким, мерцающим светом, молниеносной яростью небес.
      - Господь гневается! - причитала рядом со мной зеленая от страха Екатерина, цепляясь за Леттис Ноллис. - Он видит наши прегрешения!
      Он карает нас!
      Впрочем, она не дождалась сострадания от Леттис, которая выросла, превратилась в смелую, дерзкую девушку и явно не испугалась грозы.
      Собор Святого Павла горел, пламя уже объяло колокольню. Жар был так силен, что плавились сами колокола, жидкая бронза выжигала тонзуры на головах тех, кто тщетно пытался их спасти.
      - Господи, помилуй! - пролепетала полумертвая от ужаса Екатерина.
      - Помилует он, как же! - рассмеялась Леттис, встряхивая рыжими кудрями. Откуда такая уверенность?
      То была страшная ночь. Я не спала, но под утро, когда начало проясниваться, вдруг задремала. Тем страшнее прозвучал на самой заре стук в дверь. Никто и никогда не посещал меня так рано. Почему стража его не задержала? В полутьме я услышала испуганный голос Кэт:
      - Кто это? Кто там?
      - Умоляю, передайте мадам, мне надо с ней поговорить.
      Голос.., голос, который я знала лучше своего собственного.
      - Мое сине-зеленое домашнее платье. Кэт!
      И впустите милорда.
      Господи, как я его любила! До боли в глазах.
      Лицо его - такое бледное, такое прекрасное, взор устремлен на меня... Добро пожаловать назад, милорд.., перед вами женщина, которая утратила себя, потому что утратила вас...
      А как же все то, что я выстрадала по его вине?
      Да, как же это?
      Мой голос был совершенно спокоен.
      - Лорд Роберт?
      Он шагнул ко мне. Похоже, он одевался без помощи слуги - наряд небрежен, камзол кое-как наброшен на плечи. Щеки небриты, синева под глазами говорит о бессонной ночи.
      - Миледи, тому, что я собираюсь сказать, нет прощения.
      У меня все внутри похолодело. Что еще стряслось?
      - Миледи, ваша стража доложит, что сегодня ночью в мою спальню приходила девушка.
      Значит, он пришел повиниться, покуда быстрая молва не достигла моих ушей и не погубила его безвозвратно.
      Рубаха у него на шее была не застегнута, и я видела мягкую ямочку меж ключиц.
      - Девушка?
      Он колебался.
      - Не служанка, нет, это была знатная дама.
      - Одна из моих?
      Кивок.
      - Одна из моих фрейлин?
      Он уронил голову.
      - Да.
      Я почернела от гнева, потом затряслась.
      - Говорите.
      - Миледи, все знают, как дорожите вы честью своих девиц. Но это правда, и я не думаю отпираться.
      Я должна знать.
      - Она приходила затем.., зачем девушка приходит в спальню к мужчине?
      - Она.., она попросила меня.., хотела улестить.., добиться моего расположения.
      - И вы?..
      Зачем я спрашиваю? Неужели я заслуживаю этой муки?
      Он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза.
      - Она предложила мне свое тело, предложила сделать с ней все, что я пожелаю...
      - И вы были с ней наедине в спальне...
      Он покраснел.
      - Сказать по правде, более часа.
      Я отбросила притворное самообладание.
      - Больше часа? Достаточно времени, милорд, чтобы...
      Он медленно и спокойно перебил:
      - Совсем недостаточно, учитывая то, что она хотела мне сказать и что молила передать вам. Эта девушка - вернее, бывшая девушка - ваша кузина и ближайшая родственника, леди Екатерина Грей. Она беременна.
      Глава 11
      Екатерина беременна.
      Я глядела в его глаза и читала в них правду, всегдашнюю его искренность.
      Я онемела. Он опустился рядом со мной на колено, разделяя бесконечное мгновение, он тоже не дышал. Наконец я обрела голос.
      - Кто отец?
      - Она говорит, граф Гертфорд.
      Гертфорд! Этот тупоголовый юноша, которого Екатерина обхаживала, когда я думала, что она любезничает с моим лордом! Тупица или нет, но по отцу, покойному лорду-протектору, он кузен моего брата, кузен нашего бывшего короля! И все считают его родственником королей, а вместе с Екатериниными притязаниями это делает будущего ребенка самым что ни на есть законным наследником - особенно если родится мальчик...
      Однако, будучи незаконнорожденным, никакого наследства он не получит.
      Но ведь и меня всю жизнь считали незаконнорожденной.., а мои католические враги, коли не сумеют посадить на трон Марию, несомненно предпочтут мне этого ублюдка и его безмозглую мамашу-марионетку..
      Ко мне вернулось самообладание и способность принимать решения.
      - Стража!
      В комнату ввалились дежурившие у дверей часовые, их капитан и два или три телохранителя.
      - Арестуйте леди Екатерину и немедленно доставьте ее в Тауэр! И графа Гертфорда! Но посадите их врозь, слышите, под самый строгий арест, и никакой переписки, разговоров или свиданий.
      Онемев от неожиданности, с выпученными от изумления глазами они поспешили исполнять приказ.
      - И еще! Хорошенько стерегите мою дверь!
      Если леди пошлет ко мне, я не желаю видеть гонца, не желаю слышать от нее ни слова, ни полслова!
      Они удалились, звеня оружием. Робин поднял глаза, лицо его омрачилось.
      - Вы не выслушаете свою кузину, мадам?
      Я взорвалась:
      - А что ей сказать в свое оправдание? Она не хуже моего знает, что отец и парламент запретили Тюдорам вступать в брак без согласия монарха, Тайного совета и обеих палат! То, что она сделала, - измена! Будь жив отец, даже моя сестра, Екатерина отправилась бы вслед за сестрицей, оставив позади голову!
      Он понизил голос:
      - Но ведь Ваше Величество не казнит ее?
      - Не спрашивайте! - истерически рассмеялась я. - Пока не знаю, что могу с ней сделать!
      И не в последнюю очередь за ее внимание к вам, милорд...
      Я вскочила, забегала по комнате, зябко кутаясь в ночное платье, силясь укрыться в тяжелых складках, спрятать лицо в пышном меховом вороте. Я горела от гнева, а еще больше - от странного стыда. Как она до такого докатилась?
      - Вы сказали, она пришла к вам.., и предложила...
      Он не дрогнул.
      - Вчера вечером она пришла ко мне в спальню. Сперва она попыталась.., чтобы склонить меня на свою сторону...
      Попыталась предложить ему свое тщедушное, неразвитое тело - скорее кукольное, чем женское, если забыть про кривые ноги! - тело, распоряжаться которым она уже не вольна, поскольку Господь сотворил из него сосуд для новой жизни...
      - А вы с таким благородством ее отвергли? - Я изобразила улыбку.
      Он не попался на крючок.
      - Да, мадам, отверг, - ответил он тихо. - Можете допросить моего слугу и его помощника, они все слышали - и никакие пытки не заставят их опровергнуть мои слова. - Он устало улыбнулся:
      - И причина тому вовсе не в моей неотразимости, мадам. Она была не в себе и не понимала, что творит.
      Я гневно отмахнулась.
      - А дальше?..
      - И тогда она взмолилась о помощи. Она на седьмом месяце и не знает, как долее скрывать.
      Во вчерашней грозе она увидела перст Божий, обличающий ее грех...
      - Вот самомнение! Она что - единственная грешница на земле? С чего бы Богу обращаться к ней? И еще, милорд, - повернулась я к нему, - скажите мне одну вещь: почему она пришла к вам?
      Почему, если она хотела сознаться, не прийти к старшей фрейлине Кэт, к другой почтенной даме?
      Почему к Робину? Может быть, когда я заподозрила, между ними действительно что-то было? Почему теперь она прибегла к его помощи?
      Он словно прочел мои мысли. Легкая улыбка тронула его губы.
      - Потому что, по ее словам, из всех придворных ей легче всего рассказать мне - якобы она знает меня лучше других и...
      Он осекся.
      - Продолжайте!
      - ..и больше всех любит.., во мне ее единственная надежда.
      Я отвернулась, в глазах помутилось от слез.
      "Лучше всех знает его - и больше всех любит", - сказала Екатерина?
      Все верно.
      Как я люблю - и верю ему.
      ***
      За оконным переплетом призрачный туман таял под лучами солнца, как пережитое горе.
      Сердце мое колотилось в груди, слова застряли во рту. Не поворачиваясь к Робину, я хрипло сказала:
      - Ладно, сэр, сегодня вы сослужили добрую службу...
      ...и мне, и себе, о возлюбленный лорд...
      - ..моей опрометчивой кузине и этому прижитому злополучному ребенку.
      Я услышала, что у него захватило дух.
      - Прижитому, мадам? Разве я не сказал вам?
      Леди Екатерина замужем!
      ***
      Domine, quid multiplicati... Господи, сколь умножились враги мои. Многие восстают на мя <Господи, сколь умножились... (Пс.З, 2)>.
      Но Сесил и лорд-хранитель печати Бэкон, за которыми спешно послали, подтвердили, что больше ничего поделать нельзя.
      - Согласно закону, - сказал Бэкон, созерцая мой нетронутый завтрак сыр, холодное мясо, крынки с молоком и элем, - Вашему Величеству разумнее всего держать этих двоих в Тауэре и ждать.
      Ждать принца - или ждать, пока она разродится еще одной нежеланной девочкой Тюдор?
      - А тем временем, - заметил Сесил, бесстрастно уставясь в лепной потолок, - у нас будет время вникнуть в обстоятельства их бракосочетания.
      Я знала этот его тон и взглянула пристальнее.
      Неужели мой "Дух", как по-прежнему звала его про себя, что-то затевает? Однако его длинное бледное лицо было невинно, словно у школьника, напихавшего полную сумку яблок. Я посмотрела на него, кивнула:
      - Ладно, господа, раз так, подождем и посмотрим.
      Может ли это как-то обернуться к лучшему?
      О, мой лорд, мой лорд?
      Неужели ты снова мой?
      Решусь ли я спросить?
      Даже помыслить?
      ***
      Единственное, что утешало в Екатеринином безумии, это мысль о переполохе, который новость вызовет при шотландском дворе. Теперь-то Мария почувствует, что корона - а та уже видела ее на своей голове - ускользает к чисто английскому, законному протестантскому наследнику. И покуда наши послы ездили взад-вперед, подготавливая встречу в Йорке, я, как могла, утешалась этими соображениями.
      Однако у Марии были свои планы и свои заботы, а события в ее бывшем королевстве заставляли нас жечь свечи допоздна. Прежняя Мариина свекровь, Екатерина Медичи, с помощью одной лишь женской хитрости боролась за власть своего сына-короля с могущественными силами. Гроза, расколовшая Англию при моем отце, перекинулась на Францию. Самую католическую страну мира сотрясали протестантские ветры из Англии и Женевы - и вот они разыгрались настолько, что сорвали тонкий покров французской веротерпимости и обнажили лежавшую под ним бездну.
      Сейчас передо мной стоял доверенный человек Трокмортона, молодой Уолсингем, недавний выпускник Кембриджа. По дороге из Парижа он загнал двадцать лошадей и сейчас едва не падал от усталости. Его темные глаза пылали гневом.
      - Мерзостные католики поднялись, двенадцать сотен убитых гугенотов лежат на улицах, Франция на грани гражданской войны...
      Я взглянула на Сесила, и мы подумали об одном и том же: "Время вернуть Кале? Напасть на Францию, истощенную войной? Поразить ослабевшего зверя, поверженного внутренней борьбой?.."
      Вернуть Кале - о, какая манящая надежда! В ту ночь наши свечи сгорели дотла.
      - Это будет лучшая защита от короля Испанского, - размышлял Сесил, иначе он загонит нас в ловушку между Францией и Шотландией; французская королева-регентша - его теща, королева Шотландская вот-вот станет его невесткой, и католические страны объединятся в мощный союз - и не забывайте, мадам, что к западу от нас лежит Ирландия!
      - Ирландия!
      Ирландия! Кровавый погост надежд и амбиций!
      Ведь и мой последний лорд, мой Эссекс, и его отец... - довольно об Ирландии, в свое время мы еще услышим, эту скорбную волынку...
      Весь разговор остался между мной и Сесилом.
      Так же тайно, как помогал шотландским лордам против католической королевы и французов, мой серый кардинал вновь принялся за работу. Мы пообещали французским гугенотам поддержку, послали им деньги - о. Господи, деньги! Деньги! Новые бессонные ночи!
      Нужны деньги!
      Нужны деньги и люди!
      Вечный припев. Но мы нашли их (я продала принадлежавшие короне земли, прелестный монастырек в Бикон-боттом и поместье в Страмшоу-фен, хотя их пришлось с кровью отрывать от сердца).
      И села ждать.
      ***
      Ожидание.
      Похоже, мы оба, и я и Робин, ждали день за днем, только не знаю чего. Когда я выезжала, он по-прежнему ехал сзади, но уже ближе. Когда я заседала в присутствии, он всегда был рядом и не спускал с меня глаз. А когда из Тауэра явился гонец, сам комендант, именно к нему я обернулась, именно к Робину обратилась, еще не зная даже, что скажу.
      - Милорд? Нет, нет, сэр Эдвард, пожалуйста, подождите. Вы здесь, милорд?
      Ребенок Екатерины. Комендант пришел сказать, что моя несносная кузина родила. Девочку, дай Бог, девочку?
      Присутственный покой в Гринвиче был низкий и прохладный, сюда задувал свежий ветерок с реки, совсем недавно дворец освежили, от пола пахло зеленым тростником и розмарином; мы были не в огромном многооконном атриуме Гемптона, не в толстых стенах Вестминстера.
      Почему же мне вдруг стало душно и жарко?