Однако, когда мой посланец въезжал в большие ворота Холируда, Марию было уже не остановить.
      Она провозгласила его "королем Генрихом".
      На следующий день они обвенчались.
      Глава 15
      Скорби Марии-девы
      Одна, и две, и три...
      Быстро жениться - долго каяться, сказал древний мудрец. Теперь Мария на своей шкуре убедилась в истине, высказанной Сесилом давным-давно, на свадьбе Робина: nuptiae carnalis a laetitia incupiunt et in luctu terminant - телесные браки начинаются с радостей, кончаются горем.
      Однако если в Мариином браке и были радости, их хватило, не как у Робина, на годы или месяцы - от силы на несколько недель, а иные говорят, на несколько дней. Верный Рандольф писал мне почти каждый день, но еще до того, как он шепотом сообщил мне то, что шепотом сообщили ему фрейлины королева беременна, - весь мир уже знал: майская невеста спит врозь с молодым супругом.
      Она обнаружила, что "самый желанный красавчик во всей Англии" одержим самыми порочными желаниями, самыми гнусными страстями, какие только можно вообразить.
      ***
      Последний конюх постыдился бы вести себя как этот новоявленный принц. Вернувшийся из Шотландии Трокмортон стоял передо мной, не находя от возмущения слов, лицо его выражало целую бурю чувств.
      - Скажите мне правду, сэр, - настаивала я. - Сейчас не время смущаться - говорите же!
      - Мадам, король - горький пьяница! - выпалил Трокмортон, дергая себя за рыжую бороду. - Похоже, в Англии мать-графиня держала его в ежовых рукавицах, воспитывала образцового придворного - заставляла ездить верхом, фехтовать, танцевать, учить итальянский и французский. Теперь он словно с узды сорвался - пьет без просыпу, к завтраку напивается до положения риз и потом пьянствует весь день напролет!
      Господи Всемогущий! Какое скотство!
      - И?..
      - И с пьяных глаз поносит королеву черными словами за то, что она не добьется от парламента признания его царствующим королем - сама она в этом не властна, а лэрды перечат ей во всем...
      Царствующим королем - помнится, сестрица Мария из-за этого же воевала со своим парламентом. Филиппу мало было титула короля-супруга, он когтями и зубами бился за признание своего верховенства над женой.
      Поглядите же, что сталось с обеими Мариями на ярмарке мужей!
      И меня еще убеждают выйти замуж?
      Остальное я угадала без труда:
      - Он пьет, оскорбляет ее - и за это она не допускает его до себя?
      Трокмортон кивнул:
      - И посему он считает себя вправе искать развлечений на стороне...
      - Он ударился в разгул?
      Трокмортон слегка порозовел, но он был человек закаленный.
      - Король путается с последними городскими потаскушками, с Грассмаркета и с Каугейта - за то, что он принес во дворец нечто такое, что не из дворца вынес, королева отлучила его от своей постели и своего общества.
      Я только что не рассмеялась. Значит, этот дурачок подцепил французскую болезнь! Человек, который спал с королевой, променял ее на грязных уличных девок! Какой мерзостью обернулись мальчишеские мечты о троне и королевины грезы о любви! Каменное сердце и то сострадало бы ей!
      За окном деревья роняли последние листья; те, что еще держались, жалобно трепетали на ветках, напоминая: лето умирает, неотвратимо наступает зима.
      А к Новому году? Я собрала мужество для следующего вопроса.
      - Что слышно о ребенке? Ведь это только слухи? Не мог же такой короткий и неудачный брак принести плоды?
      Трокмортон явно предпочел бы ответить иначе.
      - Простите, мадам, но мне сказали об этом четыре фрейлины, которые служат Ее Величеству с пяти лет, - она беременна!
      О, Господи, за что Ты меня караешь?
      Мария беременна?
      В голове лихорадочно проносилось: законный, католический наследник мужского пола, из рода Тюдоров...
      Никакой надежды объявить его ублюдком, незаконнорожденным, как сына этой дурочки Екатерины Грей, - а у меня по-прежнему ни мужа, ни ребенка!
      Новая жизнь - ив тоже время смерть - смерть моему спокойствию, смерть надеждам на Робинова сына от этого брака, сына, который стал бы моим наследником, крестником, моим!
      ***
      Судьба словно нарочно решила меня добить.
      На следующий день, когда я стояла у себя в комнате, а мои женщины суетились вокруг - мы обсуждали новые парадные туалеты к открытию парламента и зимним празднествам в Уайтхолле, - Кэт, разбиравшая очередной тюк с тканями, вдруг застыла. "Вот, дайте Ее Величеству эту кисею, серебряную, - обратилась она к Марии Радклифф. Потом схватилась за бок, под грудью. - И отложите черный бархат, - сказала она Кэт Кэри, - после решите с мистрис Парри". Она оперлась о стол, словно легонько задохлась, потом вернулась к делам. А на следующий день умерла.
      Моя Кэт, моя учительница, утешительница, нянька, мать - как мне тебя не хватало - и как недостает по сей день!
      Рождение и смерть - как они сталкиваются постоянно, словно ледяные горы, о которых болтают моряки! В ту же неделю, когда мы прощались с Кэт, я гуляла одна посреди горестно умирающих Гемптонских садов, как вдруг рядом возник Сесил и с ним комендант Тауэра, сэр Эдвард Уорнер. Вопреки обыкновению мой спокойный "Дух" был почти не в себе. "Говорите же, выкладывайте! - рявкнул он. - И не вздумайте оправдываться, скажите Ее Величеству то, что сказали мне!"
      Комендант Тауэра был бледен как смерть.
      Неужели он пришел сообщить о смерти?
      Грех ли это, Господи, что мысли мои сразу обратились к Екатерине Грей и ее сыну, - вот хорошо бы, если б скоротечная, тюремная лихорадка унесла обоих...
      Однако мрачное лицо Сесила говорило:
      "Тщетная надежда!", а его сердитый вид: "Хуже и быть не может!"
      Так что же стряслось? Я чувствовала, что тьма сгущается.
      - Ваша кузина, леди Екатерина Гертфорд...
      - Грей! - взвыла я. - Она - леди Грей, не графиня Гертфорд, Высший церковный суд объявил их брак недействительным!
      - Леди Грей... - торопливо поправился он, сбился и замолчал.
      - Выкладывайте! - мстительно потребовал Сесил.
      - Разрешилась вторым ребенком.
      Мой голос прозвучал совершенно безжизненно. Можно было и не спрашивать, и так все ясно.
      - Сыном? Живым и здоровым, как и его брат?
      Как же новые наследники подступают к самому моему трону! Никакой пощады Екатерине и ее сообщнику! Подкупили они тюремщиков или комендант сжалился над "молодыми супругами, которые так любят друг друга", мне безразлично. Но этим голубкам уже не миловаться.
      Я изрекла свою волю, и все свершилось: Гертфорда отправили в изгнание, племенную кобылу Екатерину - в деревенскую глушь, под самый строгий надзор.
      Да, конечно, я помнила свою жизнь в Вудстокском заточении. Вудсток... При одном слове замирает сердце! Но ведь я ничем не заслужила тогдашних бед! А Екатерина... Ах, поберегите свою жалость для тех, кто ее заслуживает!
      ***
      Исключите и мою безмозглую кузину, Марию Шотландскую, ведомую, подобно Екатерине, лишь женской сутью, не разумом - лишь тем, что свербит у нее под юбками, а не сохраняется под париком. Лэрды возмутились против пьянчужки-"короля", нашли тысячу способов его унизить, что толкнуло его в еще больший разгул и буйство, уместное в притоне разврата, но никак не при королевском дворе.
      "За какую-то выдуманную обиду он ударил по лицу престарелого шотландского герцога и разбил ему щеку в кровь, - писал Рандольф. - Он требует королевских почестей даже от лиц королевской крови".
      Мариин сводный брат Морей, ублюдок, но королевской крови, поднял мятеж. Мария подавила восстание, и, хотя он был ее ближайшим другом и сподвижником, объявила Морея с сообщниками вне закона.
      Письмо, в котором это сообщалось, дышало отчаянием - все вынужденные бежать с Мореем были друзья Англии, на которых можно было полагаться насколько вообще можно полагаться на скользких, своекорыстных шотландцев!
      А оставшись со своим пьяницей-мужем, без лучших лэрдов и советников, Мария стала все больше полагаться на некоего Риччьо - об этом сообщил мне Трокмортон при следующей встрече с глазу на глаз.
      - Риччьо? Кто это?
      - Давид Риччьо - ее новый секретарь, она рассорилась с Мэтлендом Летингтоном, своей правой рукой, который был для нее тем же, что Сесил для Вашего Величества.
      - Значит, этот Риччьо человек выдающийся?
      Судейский или ученый?
      - Мадам, это ее музыкант - скрипач, но отнюдь не Нерон, просто безродный пиликальщик!
      ***
      О, мое пророческое сердце! Едва Трокмортон произнес "ее музыкант", мне вспомнилась мать и несчастный Марк Смитон - то, как ее обвинили в супружеской неверности и несчастный юноша поплатился жизнью.
      Я играла сама у себя в комнатах - да, играла на вирджиналах - или слушала фрейлин, мальчиков, поющих дискантом, ибо такая близость дает пишу для пересудов, для скабрезных мыслей.
      Разумеется, такие мысли зародились и в пьяном умишке Дарнли. Презираемый двором, отвергнутый женой, ревнующий к жизни, которая уже шевелилась в ее утробе, он замыслил вернуть себе власть. Мария сама дрожащей рукой - изложила мне скорбную повесть:
      "Мы вечеряли в моих покоях Холлирудского дворца, когда к нам ворвались мой супруг-король с шайкой негодяев, которые выволокли моего слугу Риччьо из-за стола и предали жестокой смерти, - потом на его теле насчитали более шестидесяти нанесенных кинжалами ран.
      Мне тоже угрожали, приставили меч к горлу и пистолет к животу, так что я перепугалась за ребенка..."
      Напрасно пугалась. После первых наперстянок, но еще до летних маргариток, в июньский день, столь жаркий, что даже в Шотландии рожать было нестерпимой мукой, она разрешилась от бремени...
      Надо ли спрашивать?
      И так ясно.
      Гневался ли на меня Господь? Испытывал? Предупреждал?
      Она родила мальчика, красивого, крепкого, толстого, вполне жизнеспособного, и назвала Яковом в честь своих отца и деда, Шотландских королей.
      Я рыдала в объятиях у Робина.
      - Королева Шотландская произвела на свет прелестного сына, а я безбрачна и бездетна!
      - Не плачьте, не плачьте, - утешал он меня, но возразить тут было нечего.
      ***
      Наконец-то принц из рода Тюдоров. Полноценный и такой смышленый, что все клялись: он на этом свете не впервые.
      Но он родился не по ту сторону границы, не в той вере, не от той женщины - все не так. Не будь он папистом, сумей мы оградить его от ее пагубного влияния, будь наследником он, а не она - слишком много "если". А меня и так замучили "но".
      - Не вздумайте объявлять его наследником! - предупреждали мои непримиримые парламентарии. - Мы не потерпим на английском троне католика, тем более - шотландца! Самые лондонские камни восстанут против него!
      Ладно. Зато я буду крестной, об этом попросила Мария - поздненько она спохватилась и начала ко мне подлаживаться. Я послала своим представителем герцога Бедфорда, и с ним - купель чистого золота, в два стоуна весом, в подарок крестнику вместе с моими искренними молитвами о мире.
      Мир в Шотландии?
      Скорее уж тишина в аду.
      - Шотландия - это сточная яма. Ваше Величество, трясина! - ругался Бедфорд по возвращении.
      Теперь, с рождением Якова, престолонаследие в Шотландии утвердилось, и ненавистный "король" Дарнли оказался никому не нужен.
      Сесиловы глаза и уши видели, слышали и доносили, как шотландские лэрды затевают изжить неприятное напоминание об остывшей королевиной страсти.
      "Верховодит у них наследственный лорд-адмирал, граф Босуэлл, - писал Трокмортон, - но за этими титулами скрывается опасный дебошир, тщеславный, опрометчивый и горячий юнец".
      Я прочла письмо и порвала пергамент в клочки - судя по всему, второй Дарнли! Очарует ли он Марию, как очаровал первый?
      - Никакого развода! - предупреждала Мария - развязаться с мужем значило поставить под сомнение будущность сына; раз нет брака, значит, и ребенок - незаконный. Лэрды переглянулись понимающе - если не развод, то какой остается способ избавиться, от мужа?
      Только один.
      А мрачный косец смеялся и потирал костлявые руки.
      ***
      Каждый вечер я ложилась с мыслями о Шотландии, каждое утро просыпалась, чтоб узнать о новых тревогах. Франция настойчиво требовала ответа на сватовство короля, юный Карл слал из Версаля надушенные фиалками письма: "Вы пишете, мадам, что Вас смущает моя молодость.
      Ах, если б мой возраст восхищал Вас так, как меня восхищает Ваш!"
      Сесил почти ежедневно находил способ напомнить мне о другом Карле, эрцгерцоге Габсбурге, - он по-прежнему надеялся, что этот брак даст нам защиту от Испании. А в защите мы нуждались: герцог Альба, первый вельможа и военачальник Филиппа, перебрался из Испании в Брюссель. Уолсингем сообщал из Парижа тревожные вести;
      "Герцог постепенно стягивает в Нидерланды всю военную мощь Испании. Он сосредоточил здесь десять, пятнадцать, пятьдесят тысяч солдат - немцев, валлийцев, итальянцев, первоклассных ландскнехтов; подобных воинов эти края не видели с тех пор, как Юлий Цезарь привел из Рима свои легионы. И все эти войска готовы вторгнуться в Англию!
      - Как остановить Испанию, задержать ее войска, умерить ее амбиции, выпустить ей ветер из парусов? - стонала я в совете и за его стенами - это было мое утреннее приветствие и вечерняя молитва.
      Робин смеялся:
      - Что, если предложить Вашему Величеству прожект с участием Хоукинса? Похоже, лорды и купцы, вложившие в него свои средства, изрядно обогатились.
      - Ox, прожектеры...
      Передо мной в Присутственном покое и дальше в прихожей толпились просители - разношерстная публика со свитками пергамента наготове, и среди них, разумеется, множество бредящих золотом прожектеров - все они в мечтах чеканили золото, спали на золоте, ели золото, даже испражнялись золотом. Но этот Хоукинс...
      - Из Плимута? Мореход?
      Робин кивнул.
      - Дайте ему денег, миледи, отправьте его в Америку, откуда испанцы везут свое золото, - вы и сами обогатитесь, и королю Испанскому насолите, убеждал он. - Только одно: дайте, кроме денег, пушки. Ему надо вооружиться до зубов, чтобы на английских скорлупочках проскочить мимо испанских галионов и утереть нос вашему бывшему зятю!
      Я любила его за эту непочтительность - за эту дерзость! Хоукинс был мне известен, его советы пошли на пользу нашему флоту. Но деньги, деньги, деньги...
      - Сколько, Робин? - спрашивала я недовольно. - И чтобы все было тайно, пусть никто не знает о нашем участии...
      Он сверкнул белозубой улыбкой - это уж, мол, само собой.
      - Доверьтесь мне, сладчайшая миледи, доверьтесь мне!
      ***
      Однако Шотландия постоянно была рядом, постоянно тянула за ноги, пока не затащила нас всех в свое первобытное болото. Ни Софокл, рыдала я при полуночных свечах, ни другой древний сочинитель не придумал бы истории трагичнее; боги обратили нас в актеров, зло суфлировало, страсти раскрутили сюжет. И с самого начала, с первой нити Судеб, в центре драмы была Мария.
      О, она прикидывалась невинной, словно десятилетняя девственница, этакое дитя, только что из пеленок. Но судите сами по ее поступкам. Она сыграла на руку всем, кто говорит, что власть женщины, мол, противна законам Божеским и человеческим, подтвердила все, что говорилось против "чудовищного правления женщин", отбросила нас на сто, нет, на пятьсот лет назад! Женщина, похвалявшаяся своей властью над мужчинами, не сумела совладать с одним!
      "Король", как по-прежнему называли несчастного Дарнли, стал чужаком жене и ребенку.
      - Он не соизволил появиться даже на крестинах собственного сына! возмущался герцог Бедфорд.
      - Грязный забулдыга! - назвала его Мария перед всем двором, и только вмешательство графа Босуэлла помешало Дарнли ее ударить.
      А затем на празднестве гражданских чиновников в степенном городе Эдинбурге он вышел, как все полагали, справить нужду.
      Нужду! Да, свою собственную грязную нужду; сбежавшиеся на женский крик люди обнаружили его в прихожей, где он насиловал королевину фрейлину. Мария поклялась, что он ей больше не муж. А вскорости обострилась его болезнь, он испражнялся и мочился кровью, его лихорадило, по телу пошла красная сыпь, и все поняли, что Господь покарал его за похоть.
      И вдруг Рандольф сообщает, что Мария простила беспутного супруга, примирилась с ним, уговорила переехать в ее дом в Кирк-Филд, да еще и пообещала, как только сойдут язвы, допустить на свое ложе. И, уложив его в постель, в комнате над своей, она вдруг решила, что не может спать здесь и должна вернуться в Холлируд.
      Дальнейшее вам известно: горестная повесть, как и история убийства Эми, трижды облетела мир.
      Перед самым закатом сильнейший взрыв разнес дом в щепки. Дом - но не его обитателя.
      Тело Дарнли нашли ночью в полях, он был голый, задушенный, рядом с ним лежали шуба и длинная веревка. Бедный глупец, он увидел или услышал, что идут враги, с помощью слуги вылез в окно, попытался бежать, был пойман и убит.
      Мария приготовила для меня целую повесть о якобы проведенном расследовании, отправила ее в Англию с самым быстрым гонцом: коронер возложил всю вину на призрачного негодяя Nemo, господина Никто.
      Но глаза и уши Сесила и мои собственные гонцы оказались честнее и проворнее. "Убийцами были люди Босуэлла, и все знают, что королева с ним в связи", - сообщал торопливый шифр; так что мои упреки достигли Эдинбурга раньше, чем Мариину ложь довезли до Лондона.
      "Мадам, - с ледяной холодностью писала я, не "дорогая сестра, Ма Chere Soeur", как обычно, настолько я была зла, - я лишилась бы права называться вашей верной сестрой и другом, если бы не побуждала вас защитить свою честь и без всякого лицеприятия покарать тех, кто оказал вам эту услугу!"
      Однако я писала и знала: она не последует моему примеру, когда после гибели Эми я отослала моего лорда и начала тщательное, долгое расследование. И она сделала как раз наоборот! Отец Дарнли возбудил иск против графа Босуэлла, обвинил его в смерти сына. Однако в день слушания путь в суд ему преградили четыре тысячи Босуэлловых земляков - с горскими саблями и кинжалами наголо, с ножами в зубах, они орали и глумились над стариком. А вскоре стало ясно, как далека Мария от того, чтобы выбраться из обступившего ее кромешного мрака.
      Падение ее все ускорялось. Однажды во время верховой прогулки ее подстерег - "похитил", как позже уверяла она, - все тот же Босуэлл.
      Она отправилась с ним в замок, и здесь он взял ее - силой, на этом она впоследствии строила свою защиту, - и они стали любовниками. Через две недели она вышла за него замуж, и вся Шотландия под предводительством Морея, Марииного единокровного брата, взялась за оружие.
      "Они не затем убивали Дарнли, чтобы получить графа Босуэлла в качестве лэрда и короля, - писал в своей депеше Рандольф. - Но королева клянется, что не отречется от него, даже если ей придется отказаться от своего королевства, Англии, Франции, всего мира и бежать за ним в нижней юбке на край света".
      Заслуживает ли этого хоть один мужчина?
      Мария и Босуэлл выехали во главе войска. Он бежал, она была разбита и доставлена назад в цепях, в грязи, с позором, а народ высыпал на улицу и орал: "На костер шлюху!" Ее заставили отречься от трона, отказаться от сына и заключили в мрачную островную крепость Лохлевен - пусть кается в грехах; а тем временем Морей и его совет объявили, что будут править от имени малютки короля Якова.
      Я в Англии вздохнула с облегчением, что не мешало мне посылать горькие упреки свергнувшим законную королеву лэрдам.
      "Я намерена отметить за оскорбление, нанесенное моей сестре и кузине!" - писала я в притворном гневе и сама собой любовалась в эти минуты.
      Усилия мои не пропали зря. Чтоб умилостивить меня. Морей предложил на выбор любые из Марииных драгоценностей меньше чем за треть цены. Я сдалась на уговоры Робина - "жемчуга для девственниц, мадам, лунные камни для вас, царицы наших небес" - и приобрела шесть ниток черного жемчуга, нанизанного в виде четок, несравненной красоты, каждая жемчужина большая и блестящая, словно виноградина.
      Почти таким же приятным - нет, даже приятнее - было обещание Морея воспитать маленького Якова в протестантизме. Морей писал, что теперь мальчик сможет вступить в истинное общение с английской крестной, то есть со мной.
      "И моим народом?" - был мой невысказанный вопрос.
      Однако, даже начав истреблять все следы Марииного пребывания на троне, лэрды понимали: от нее самой так просто не отделаешься. Что с ней будет? Не только Шотландия, но и вся Европа чесала в затылке. Что-то надо делать - со временем, разумеется, все прояснится.
      Однако Мария слишком высоко себя ценила, чтобы покорно дожидаться исхода. Она засыпала меня гневно-патетическими письмами, требовала сочувствия к ее жизни в заточении - "ежедневном распятии", как писала она, скуке, смерти душевной и умственной. Она умоляла ее вызволить. "Сжальтесь, о, сжальтесь, - молила она, - над своей дорогой сестрой и кузиной".
      Однако, даже сочиняя эти трогательные слова, она готовилась выкинуть очередную свою подлую штуку.
      Моя величайшая, моя неизбывная мука началась с той минуты, когда ранним майским утром меня разыскал в Виндзорском лесу запыхавшийся гонец:
      - Королева Шотландская бежала из своей страны в чем мать родила, укрылась в вашем королевстве. Губернатор Карлайля взял ее под стражу и просит спешно распорядиться, что с ней делать...
      Глава 16
      Что с ней делать?
      Так впервые был задан вопрос, отравивший двадцать лет, которые иначе были бы счастливейшими в моей жизни.
      Все оказалось не совсем так, как представлялось вначале. "Прибежала в чем мать родила" не следует понимать буквально. Но правда, что она прибыла в одном платье, без гроша в кармане. И без волос, обритая, словно из бедлама. Хотя и без роскошной каштановой шевелюры, всякий опознал бы в ней королеву по высокому росту - во всем остальном она была грязна и оборванна, как старая шлюха.
      Знай я тогда, предвидь, как будут развиваться события, не согласилась ли я бы тогда на скорое решение: быстродействующий яд, поданный преступным аптекарем, подушка в ночи, загадочное падение с высочайшей башни в крепости, где она тогда содержалась?
      Не спрашивайте!
      ***
      Сердце под шнуровкой бешено колотилось: я сразу поняла, что случилось ужасное.
      - Дура, дура, трижды дура! - рыдала я в ярости. - Зачем она бежала в Англию? Почему не осталась сражаться за свое королевство?
      А если бежать, почему не во Францию, где у нее земли, деньги, друзья-католики?
      Никто из собравшихся за столом не мог ответить, все словно онемели. Сесил сидел рядом со мной, серый, осунувшийся после бессонной ночи - он читал все депеши по мере их поступления. Напротив него Бедфорд и Сассекс требовали немедленно, без всяких переговоров, начинать войну.
      Сесил возражал:
      - Начать войну, чтобы восстановить на троне королеву-католичку у самых наших границ!
      - Если не мы, это сделают французы! - орал красный от злости Сассекс. - Шотландия снова станет французским оплотом, французы снова введут туда войска под предлогом возвращения законной королевы.
      - А для Англии лучше, чтоб она сидела в своем королевстве, - вставил кузен Ноллис, - чем она будет находиться здесь, в Карлайле, в самом сердце нашего католического севера, обольщать наших людей, плести свои новые интриги и ковать измены.
      Обольщать наших людей.
      Не мелькнуло ли что-то в застывшем лице Норфолка при этих словах? Не знаю. Я думала тогда о другом; мое сердце замерло при последнем слове "измены".
      С тех пор я лишилась сна.
      Вот какой подарок привезла мне в Англию "дражайшая сестра и кузина".
      А ее считают святой, католической мученицей?
      Она была дрянь, настоящая дрянь. Из всех женщин она более других оправдывала грубое словцо, которым в народе называют весь наш пол. Она была, в полном, смысле этого емкого слова, - позвольте мне из скромности перейти на французский, употребить три их буквы вместо наших пяти - con.
      Sauf qu'elle n'avait ni la beaute ni le profondeur, за тем исключением, что в ней не было ни красоты, ни глубины, как говорят французы.
      ***
      Май, цветущие зеленые изгороди, казалось бы, звали радоваться вместе с природой.
      Май - и тьма вокруг меня сгущалась по мере того, как окружающие осознавали последствия Марииного бегства. Впрочем, Робин бодро убеждал меня покопаться в остатках скорбного пиршества - может, сыщется какое-нибудь утешение.
      - Хорошо уже то, что маленький Яков вырастет в истинной вере! говорил мой епископ. - Лэрды и дядя Морей воспитают его в протестантизме.
      Мой архиепископ Паркер соглашался.
      - Раз маленький принц, то есть уже король, в руках у лэрдов, - говорил он, - позволю себе уверить вашу милость, он станет самым ярым ковенантером, хоть ему нет и года! Его первыми словами будут глаголы непреложной истины, ибо, благодарение Богу, он по малолетству не мог запомнить паскудного католического бормотания.
      Да, это и впрямь утешало. Если молодого принца, единственного наследника Тюдоров, удастся воспитать в протестантизме, уберечь от материнского влияния - что ж, тогда и посмотрим.
      - Своими ошибками и безумствами она сыграла как раз на руку Вашему Величеству, - заметил мой старый казначей Полет, чьи резкий язык и острый ум отнюдь не притупились с годами. - Она настаивает, чтобы вы посадили ее обратно на трон, если потребуется - силой, шотландцы так же яро клянутся, что умрут, но не пустят ее обратно. Королеву, которая не справилась со своим королевством, можно на вполне законном основании вычеркнуть из списка наследников! Тогда уж никто не будет считать ее претенденткой на престол, разве что ее фанатичные единоверцы!
      Все собравшиеся согласно закивали. Может быть, кучка лордов вокруг Норфолка кивала менее рьяно, с меньшим жаром? Я не заметила.
      - Однако она - королева, - возразила я. - Мне следует принять ее, утешить, поддержать!
      Сесил сказал, как отрезал:
      - Но если причина ее скорбей - в жестоком преступлении, вы не сможете ей помочь; вам придется отомстить за смерть своего кузена Дарнли!
      ***
      На том и порешили. Слишком поздно Мария поняла, как опрометчиво вверила себя, беззащитную, в сильные руки моих лордов. Они не кричали прилюдно: "Повесить ее! Сжечь! Утопить шлюху!", как ее собственные любящие подданные. Но они решительно потребовали судить ее за соучастие в убийстве Дарнли - так решительно, что я, поломавшись немного из родственных чувств, вынуждена была возбудить против нее расследование.
      ***
      Однако кто знает, кто будет смеяться последним?
      В отличие от Марии, я сохранила свое королевство, свободу и моего лорда, Робина, владыку моего сердца, мою любовь, мою жизнь. Но мой возлюбленный лорд и шталмейстер доставлял мне теперь не радость, а горе по крайней мере, поровну радости и горя. Любовь наша летела на всех парусах, я несла ее на всех мачтах своей души и знала: его грот-мачта тоже стонет от любви.
      Однако между нами пролегла тень - тень уходящего времени и неудовлетворенной любви.
      Мы часто ссорились, и плакали, и мирились - до следующего раза. И все, кому, как Норфолку, не нравилась наша любовь, ждали случая нанести удар.
      Ибо Норфолку ударила в голову дурная кровь, гордая кровь деда и отца, моей первой любви, моего покойного лорда Серрея, и, подобно отцу, он не терпел nouveau sang, nouveau rlche, новую кровь, новое богатство, как говорят французы. И он готов был с ними бороться, даже в игре его кровь бурлила, его голубая кровь, а я знала, знала по каждому из тысячи поцелуев, что у Робина кровь красная, красная, красная...
      Как-то в Гемптоне я устроила для своих лордов теннисный матч наблюдая за королевской игрой, я надеялась по-королевски отдохнуть от бесчисленных забот. Мне казалось, что я вижу отца, как он скачет по корту с ракеткой в руке, - он всегда любил эту игру. Я подала сигнал начинать. День был жаркий, в ложе, где я сидела с дамами, было тесно и от зрителей, и от воспоминаний.
      В такой же июньский день, в этом же месте, Робин играл и проиграл потерял и награду, и свое сердце...
      Я одернула себя.
      Прочь, призрак Эми!
      Кто это там выкрикивает победителя на королевском турнире? Я удивленно взглянула на галерею. Раскрасневшаяся, смеющаяся, Леттис Ноллис - вернее, Херефорд, она же вышла за виконта Уолтера Девере - перегнулась через парапет, так что казалось, ее пышные груди вот-вот вывалятся из корсажа, и азартно трясла рыжими кудрями. Рядом с ней стояла моя новая фрейлина, Елена Снакенборг, улыбающаяся, искренняя, но, в отличие от Леттис, совершенно спокойная.
      Я нахмурилась. Леттис отодвинулась от парапета, сделала книксен, но, похоже, ничуть не смутилась.
      Я подняла руку.
      - Парри, мой веер - и салфетку, смоченную розовой водой, пожалуйста. А потом поговорите с виконтессой Херефорд! - приказала я. - Скажите, что мне не нравится такое мальчишество, особенно со стороны молодой замужней дамы!
      - Ваше Величество!
      Словно большой галион под всеми парусами, Парри понеслась прочь. Освежая лоб душистым платком, я взглянула на корт. Кого там подбадривала Леттис?
      С голой дощатой арены выходили Хаттон и Хенидж, входили Робин и Норфолк.
      Хаттон, Кит Хаттон - он вошел во дворец танцуючи, как дразнил его Робин, - он так лихо отплясывал галиарду на празднике корпорации барристеров, что я велела ему со следующего же дня присоединиться к моей свите.
      Хенидж, юный Том - протеже Сесила, выпускник Кембриджа, очень толковый молодой человек.
      Хммм...
      Господи, есть же в нас, англичанах, порода!
      Хаттон - смуглый, Хенидж - кровь с молоком, Хаттон - высокий и стройный, Хенидж - крепко сбитый, но оба запросто вскружат голову любой женщине. Хенидж, впрочем, женат - а развеселая мадам Леттис, кстати, замужем! Когда Парри закончит делать ей выговор, надо будет добавить несколько слов от себя!