 |
|
Популярные авторы:: Борхес Хорхе Луис :: Чехов Антон Павлович :: Толстой Лев Николаевич :: Азимов Айзек :: Горький Максим :: Раззаков Федор :: Сименон Жорж :: Лондон Джек :: Твен Марк :: Андреев Леонид Николаевич Популярные книги:: Память, говори (пер. С. Ильин) :: Справочник по реестру Windows XP :: Сверхвозможности человека :: True Names :: Бурый волк :: Отречение :: Выбор Наместницы :: Тень стройной женщины :: 64 килобайта о Фидо :: 1-е МАРТА 1917 года |
Секреты обманчивых чудес. Беседы о литературеModernLib.Net / Языкознание / Меир Шалев / Секреты обманчивых чудес. Беседы о литературе - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 5)
Ведь, в сущности, и Адам, этот Первый человек в Библии, тоже прошел аналогичный процесс приручения, началом которого была его жизнь на лоне природы, продолжением стала сексуальная связь с женщиной, а завершением – полная тягостного труда жизнь в рамках семьи и общества. Правда, метаморфоза Адама не так трогательна, как у Энкиду, но зато она представляется более поучительной и изощренной, потому что за ней стоят интересы религии. Я не будут сейчас вдаваться в проблематику двух историй творения, изложенных в главе первой и главе второй Книги Бытие. Между этими двумя главами есть ряд технических и семантических различий, которыми уже занимались многие ученые. Для нужд нашего рассказа достаточно напомнить, что в первой главе Господь сразу создал двух людей, мужчину и женщину, и наказал им плодиться, размножаться и владеть миром и всеми населяющими его существами, тогда как во второй главе человек был создан в единственном экземпляре и поселен в раю: И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою. И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке; и поместил там человека, которого создал. И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла. … И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его[40]. Иным образом, исходная человеческая ситуация такова: нет жены, нет семьи, нет человеческого общества и нет власти в том смысле, как мы их знаем. Нет также труда, если не считать не совсем понятной роли Адама в раю – «возделывать его и хранить его». Но даже жизнь в раю оказывается несовершенной. Выясняется, что Адам, в отличие от Энкиду, не так уж привязан к природе и обществу диких животных. Наши мудрецы, обратившие внимание на это обстоятельство, пошли еще дальше и заявили, что Адам в раю сношался с животными «и не охладился его пыл, пока пришел к Еве»[41]. Но, даже не обладая столь безудержным воображением, как у наших мудрецов, нетрудно понять, что Адам нуждался в напарнице: И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному, сотворим ему помощника противу его[42]. Кстати, обратите внимание, что в первой главе Книги Бытие каждый день творения кончается словами: «И увидел Бог, что это хорошо», – и на таком фоне особенно резко выделяется это «не хорошо», сказанное самим Богом и как раз в рассказе о Его же рае. Это «не хорошо» звучит как свидетельство Божественного пекаря о своем тесте: сам Создатель говорит, что в Его акте творения есть некий дефект – и дефект этот состоит в одиночестве Первого человека. Женщину Бог создал из ребра Адама, и Адам отметил это: «Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей»[43]. Автор библейского текста добавляет к этому: «Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть»[44]. Поначалу между Адом и женщиной существовала естественная сексуальность. В сущности, не ясно даже, действительно ли у них возникала потребность друг в друге, но даже если возникала, то их сексуальная связь была невинной, как у всех животных, то есть лишенной чувства греха и стыда. «И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились»[45]. И только после истории с древом познания к этой невинной сексуальности добавились запрет, стыд и сознание греха, превратив ее в ту человеческую сексуальность, какой мы ее знаем сегодня. Если позволите мне на минутку отойти от нашей темы: стоит обратить внимание на тот факт, что исходное положение человека в раю характеризуется не только одиночеством и невинностью, но также бездельем. Я уже отметил чуть раньше, что порученные ему там занятия («возделывать его и хранить его») не особенно понятны, но несомненно, что речь не шла о настоящем земледелии и, уж конечно, не о торговле, ремесле, строительстве, производстве и прочих известных нам видах труда. Труд стал содержанием всей нашей жизни только после изгнания из рая, и с этой точки зрения иудаизм видит в нем наказание и уж ни в коем случае не цель: За то, что ты послушал голоса жены твоей, – огласил Господь свой приговор Адаму, – и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: «не ешь от него», проклята земля за тебя [в оригинале: «проклята земля для тебя»]; со скорбию будешь питаться от нее… […] В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю[46]. В этом решении есть немало насмешки и много мудрости, особенно если вспомнить разные кибуцные песни вроде «В труде наша радость», а также грубовато-прямолинейные протестантские прописи, согласно которым труд – это идеал жизни, а экономические достижения – свидетельство Божьего благоволения. Как бы то ни было, с момента создания женщины уже было рукой подать до поедания плода с запретного древа познания, а отсюда – к потере простодушия и невинности, к Божьему проклятию и изгнанию из рая. Первый человек впрягся в лямку каждодневного труда, домашней, семейной и общественной жизни. Так и он, в свою очередь, претерпел метаморфозу и, подобно шумерскому Энкиду, достиг второй, совершенно иной фазы своей жизни. Но, в отличие от шумерской блудницы, соблазнившей Энкиду, наша Ева сделала еще одно великое дело: соблазнившись, согрешив сама и введя в грех мужчину, она внесла в их интимную связь с Богом чувство вины. Первородный грех человека надломил его отношения с Богом, и в раскрывшуюся из-за этого трещину внедрилась религия, пустила в ней корни и расцвела. Так что похоже, что религиозные круги всякого рода, которые обычно не славятся уважительным отношением к женщинам, на самом деле должны быть по гроб жизни благодарны нашей праматери Еве. Тоскливая зависть, которую мы порой испытываем к этим простодушным Адаму, Дафне, Энкиду, к их альтернативному (по отношению к нам) образу жизни, вот уже многие столетия питает литературное творчество многих писателей и прорывается в нем в разные времена и в разных формах. Мы ощущаем ее и в «Книге джунглей», и в «Зеленых поместьях» Уильяма Хадсона, и у Тарзана, и у Робинзона Крузо и во многих других книгах. Но я не могу закончить эту нашу беседу, не упомянув также о двух нимфоподобных юношах, о двух «лолитах» мужского рода в творчестве Томаса Манна. Они не охотники, они не живут на лоне природы, и в действительности вся их «нимфичность» выражается лишь в еще не созревшей сексуальности, в той наивности, о которой иногда не знаешь, наивность это или наивничанье, и в красоте, которая содержит изрядную долю женственности и инфантильности и благодаря этому особенно сильно воздействует на всех окружающих. Один из них – светловолосый и светлокожий, другой смуглый. Но они сходны внешне, они одинаково очаровательны, и они в равной мере пробуждают желание. Это Иосиф из «Иосифа и его братьев» и Тадзио из «Смерти в Венеции». Я недостаточно знаком с творчеством Томаса Манна, но из того, что читал в ивритском переводе, понял, что даже там, где он рассказывает о красивых, пленительных женщинах, они не вызывают той степени волнения и возбуждения, с которой он описывает этих двух своих молодых героев. Нам еще предстоит говорить о них в другой беседе, предметом которой будет красота, поэтому сейчас ограничимся теми словами, которыми Томас Манн описывает Иосифа: Нет ничего необычного в том, что семнадцатилетний юноша являет восхищенным взорам такие стройные ноги и узкие бедра, такую ладную грудь, такую золотисто-смуглую кожу; что он оказывается не долговязым и не приземистым, а как раз приятного роста, что у него полубожественная осанка и поступь и его сложенье обаятельно сочетает в себе силу и нежность[47]. А Тадзио он описывает глазами его жертвы. Густава фон Ашенбаха, который видит, как юноша купается в море: Он бежал с закинутой назад головой, вспенивая ногами сопротивлявшуюся воду, и видеть, как это живое создание в своей строгой предмужественной прелести, со спутанными мокрыми кудрями, внезапно появившееся из глубин моря и неба, выходит из водной стихии, бежит от нее, значило проникнуться мифическими представлениями[48]. И, как будто опасаясь, что какой-нибудь читатель не уловит ассоциацию и не свяжет вид Тадзио и напрашивающийся портрет Афродиты, Томас Манн завершает: Словно то была поэтическая весть об изначальных временах, о возникновении формы, о рождении богов. «Он был красивейшим из детей человеческих», – говорит Томас Манн об Иосифе, и у той волнующей картины, когда Иосиф сидит на краю колодца и любуется собой, есть картина-сестра в «Смерти в Венеции», когда Тадзио смотрит на Густава фон Ашенбаха и на его лице появляется улыбка: Это была улыбка Нарцисса, склоненного над прозрачной гладью воды, та от глубины души идущая зачарованная, трепетная улыбка, с какой он протягивает руки к отображению собственной красоты, – чуть-чуть горькая из-за безнадежности желания поцеловать манящие губы своей тени, кокетливая, любопытная, немножко вымученная, завороженная и завораживающая. Над этой водой витает смерть. В греческой мифологии Нарцисс умирает, глядя на себя. В «Иосифе и его братьях» Иаков, видя Иосифа, склонившегося над бездной, страшится его смерти. В «Смерти в Венеции» Густав фон Ашенбах умирает на морском берегу, глядя на красивого юношу. А сам Тадзио, который был Афродитой, воплощением любви, и Нарциссом, воплощением красоты, в конце новеллы превращается в Танатоса – воплощение смерти. Вам, возможно, будет небезынтересно узнать, что наш старый добрый друг Аксель Мунте, описывая (в «Легенде о Сан-Микеле») свою собственную смерть, тоже говорит о таком нимфоподобном юноше: Он стоял рядом со мной, задумчивый и прекрасный, как Гений Любви, с венком на кудрях. Мунте не узнал юношу. Он спросил, не Гипнос ли он, ангел сна, и юноша ответил: Я его брат, рожденный той ж Матерью Ночью. Мое имя Танатос. Я ангел Смерти. «Я был мертв и не знал этого», – пишет Аксель Мунте. Ибо невозможно до конца осознать эти метаморфозы: от жизни к смерти, от движения к неподвижности, от теплой гладкой кожи нимфы к шершавой холодной коре дерева. И вместе с тем – насколько понятны и проникновенны эти слова даже сегодня, через столько лет после их написания. Заглядывая в бездны души и колодцы прошлого, мы видим не только Аталанту, и Иосифа, и Нарцисса, и Энкиду, но также отражение нашего собственного мира. Вот оно – смотрит на нас из нашей бездны, из нашей памяти, из всех этих колодцев нашего прошлого, что иногда наполнены живящей водой воспоминаний, а иногда – точно пропасти забвения и глубины преисподней. Беседа третья Несовершенство красоты «Признаться по чести, – писал Томас Манн в "Иосифе и его братьях", – о красоте мы говорим без всякой охоты. Разве от этого слова и этого понятия не веет скукой? Разве красота – это не идея величественной бесцветности». Мой ответ – со всем уважением к Томасу Манну – будет: «Нет!» Красота отнюдь не тождественна величавой бесцветности, и от нее не веет скукой. Достаточно прочесть самого Томаса Манна, чтобы в этом убедиться. Вся «Смерть в Венеции» и обширные куски «Иосифа и его братьев» посвящены этой «идее бесцветности», и ни от них, ни от нее ни на одно мгновенье не веет скукой. Как бы то ни было, поскольку мы говорим в основном о любви, то теперь, после того, как мы поговорили о женственных нимфоподобных юношах, о мужественных девушках-нимфах и о совсем юных нимфетках, о Лолите, Аталанте, Тадзио, Иосифе и Нарциссе, теперь самое время поговорить о предмете реальном – о красивой женщине. О красивой, зрелой женщине, красоту которой мы все признаем, высматриваем и жаждем увидеть. А если так, то лучше, быть может, предварительно сделать несколько оговорок касательно красоты и только потом всецело ей отдаться. В «Лолите» есть место, где Гумберт Гумберт, который, как известно, самой своей природой защищен от подобной зрелой красоты, насмешливо описывает этот объект нашего влечения, в данном случае – Шарлотту Гейз, мамашу Лолиты: Она как бы старшая сестра Лолиты – если только мне не представлялись чересчур реально ее тяжелые бедра, округлые колени, роскошная грудь, грубоватая розовая кожа шеи («грубоватая» по сравнению с шелком и медом) и все остальные черты того плачевного и скучного, именуемого: «красивая женщина». (В скобках я хотел бы снова подчеркнуть, что эти слова принадлежат набоковскому рассказчику, и из них никоим образом нельзя выводить, что так думает и сам писатель. Кажется, я уже предостерегал от этой распространенной ошибки, но повторю снова – автор, как правило, не использует своих героев, чтобы высказать свои мнения, и отнюдь не разделяет каждую их мысль или утверждение. Такая ситуация возможна, но не обязательна. Сам Набоков не раз жаловался, что ему приписывают педофилию Гумберта Гумберта, а это не соответствует действительности.) Еще одно неодобрительное замечание насчет красоты – замечание, которое, к большому нашему сожалению, лишено набоковской тонкости и проницательности, – мы находим в «Книге Притчей Соломоновых»: «Миловидность обманчива и красота суетна; но жена, боящаяся Господа, достойна хвалы»[49]. При всем надлежащем уважении, этот стих отличается особенной глупостью, и меня не удивляет, что он появляется в «Притчах», а не в «Екклезиасте». Екклезиаст, даже если разочаруется в красоте, не скажет об этом с той лицемерно-нравоучительной интонацией, которая характерна для автора «Притч», и если действительно обе книги написаны царем Соломоном, то я позволю себе предположить, что «Притчи» он писал в самый унылый и скудоумный период своей жизни. В «Иосифе и его братьях» Томас Манн добавляет тонкую и умную оговорку – а возможно, разъяснение – касательно той красоты, которую он называет «совершенной». По его мнению, красота нуждается в определенном несовершенстве, чтобы ощущаться красотой: «Красота, – говорит он, – никогда не бывает совершенна… тайна ее, собственно, и состоит в притягательности несовершенства». А переходя к праматери Рахили, добавляет: «Отсюда и унылость совершенной красоты, при которой нечего прощать». Иными словами, чтобы описать и подчеркнуть красоту, нужен какой-нибудь крохотный изъян – нарушение симметрии, небольшой шрам, маленькая родинка. И то же самое Томас Манн говорит о Иосифе: «Лицо… молодого мечтателя было приятно даже своими неправильностями». Впрочем, о сходстве праматери Рахили и ее сына Иосифа мы еще поговорим. Грек Зорба у Казандзакиса тоже говорит об изъяне в красоте. Родинки у женщины, провозглашает он, сводят его с ума. «Кожа такая гладкая-гладкая и вдруг – на тебе: вот такое черное пятнышко», – говорит он с волнением. И вот ведь: именно это пятнышко, которое есть не что иное, как несовершенство кожи, называется на иврите «некудат хен», то есть «прелестная точечка». А в рассказе Уильяма Сарояна «Тигр Томаса Трейси» есть место, где красивая девушка отмежевывается от собственной красоты. Когда Томас Трейси говорит ей: «Вы… самая прекрасная девушка на свете», – она отвечает: «Вот уж нет… Это так самонадеянно – быть прекрасной. Это просто дурной вкус. И это вызывает жалость». Эта последняя фраза уже в какой-то мере приближается к самому парадоксальному литературному взгляду на красоту, а именно – к того рода произведениям, которые утверждают, что красота вообще вещь плохая и вредная, потому что она опасна, чревата бедой и подобна радиоактивному излучению, не только из-за своего сияния, но также из-за своего влияния. В литературе такого рода красивая женщина – это почти всегда бомба замедленного действия, и почти всегда она будет сеять вокруг себя смерть и беду. Но об этом мы тоже поговорим в дальнейшем. В любом случае ни остроумные и отточенные насмешки Гумберта Гумберта, какими бы выразительными и забавными они ни были, ни угрюмые нравоучения «Притчей», ни глубокомысленные замечания Томаса Манна не могут принизить женскую красоту. Даже если красота действует на разных людей no-разному в зависимости от их воспитания, жизненного опыта и врожденных склонностей, она тем не менее оказывает свое действие на всех. Примечания 1 Ешива (букв. «сидение») – религиозное учебное заведение, где изучают Талмуд и готовятся к экзамену на звание раввина. Ешива «Мерказ а-Рав» была создана в Иерусалиме в 1924 году основателем сионистского течения в современном иудаизме раввином Авраамом Куком. (Здесь и далее – примеч. переводчиков.) 2 Здесь и далее цитаты из «Метаморфоз» Овидия даны в переводе С. Шервинского. 3 Хаим-Нахман Бялик (1873-1934) – выдающийся еврейский поэт. 4 Здесь и далее цитаты из «Самосея» Бялика даны в переводе А. Фурман. 5 Иов. 38, 19; 38, 29. 6 Здесь и далее цитаты из «Легенды о Сан-Микеле» Акселя Мунте даны в переводе Т. Аксаковой. 7 Это сравнение есть только в английском оригинале Набокова; в русском оригинале она «упала, звездообразно раскинув руки и ноги». 8 Здесь и далее цитаты из «Заколдованного города» И. Бар-Йосефа даны в переводе А. Фурман. 9 В синодальном переводе здесь использовано другое значение слова «сир» – котел, в результате чего получилась бессмыслица: «Вижу поддуваемый ветром кипящий котел, и лице его (?) со стороны севера». 10 Здесь и далее цитаты из романа Т. Харди «Вдали от обезумевшей толпы» даны в переводе М. Богословской и Н. Высоцкой. 11 Здесь и далее цитаты из «Моей Антонии» У. Кэсер даны в переводе И. Разумовской и С. Самостреловой. 12 Перевод А. Фурман. 13 В оригинале здесь выражение из Библии: «Анашим ахим анахну» (дословно: «Люди братья мы»), слова, сказанные Авраамом племяннику Лоту (Быт. 13, 8), поэтому автор и называет этот иврит «красивым». В синодальном переводе это передается как «Мы родственники». В современном иврите выражение «Анашим ахим анахну» употребляется и по отношению к близким друзьям. 14 Эйн-Харод – кибуц в Изреэльской долине, основан в 1921 году. 15 Дгания – первый кибуц, основан в 1910 году расположен на южном берегу озера Киннерет. 16 Ишув – совокупное название для всех еврейских поселений в Палестине до образования Государства Израиль. 17 Хамсин – характерные для израильского климата периоды сильной жары; иерусалимский муфтий – титул главы мусульманской общины Иерусалима, в 1930-1940-е годы этот муфтий был злейшим врагом сионизма, а позднее стал союзником нацистов и бежал от британских властей в Германию; компартия Израиля в те же годы – главный идеологический противник сионизма; капнодис – один из видов сельскохозяйственных вредителей, иногда называется также «черная златка». 18 Вторая алия – наиболее сионистская волна еврейской репатриации в Палестину в начале XX века. 19 Иис. Н. 5,13. 20 «Бог воинств» (на иврите «цваот») – одно из древнееврейских титулований Господа, подчеркивающее Его силу: в синодальном переводе передается в искаженном виде «Саваоф». 21 Биг-Сур – популярный туристический район, славящийся своей живописностью и уединенностью; название происходит из испанского «большая южная страна». 22 Здесь и далее цитаты из «Обещания на рассвете» Р. Гари даны в переводе Е. Погожевой. 23 Иер. 6, 7. 24 Прит. 4, 23. 25 Кинтия – еще одно имя Дианы. 26 Быт. 2, 24. 27 Здесь и далее цитаты из «Золотого руна» Р. Грейвза даны в переводе Т. Усовой и Г. Усовой. 28 Песн. П. 1, 3. 29 Песн. П.2, 8. 30 Песн. П. 1, 5. 31 В синодальном переводе – «добродетельная жена» (Прит. 30,10). 32 Прит. 30, 11. 33 Руфь-моавитянка – героиня Книги Руфь; Авигея из Кармиэля упоминается в 1-й Книге Царств, 25, 3; Фамарь, жена Ира – в Книге Бытие, 38, 6. 34 Хасиды – одна из крупнейших групп в современном ортодоксальном иудаизме, отличается повышенным мистицизмом; Цфат – город на севере Израиля, важный центр становления еврейского мистицизма и каббалы. 35 Миква – бассейн для ритуального очищения, предписанного еврейским религиозным законом. 36 «Девять мер» (в смысле «очень много») – распространенное ивритское выражение (см., например, песню Изгара Коэна «Девять мер радости», насмешливое определение болтовни как «девяти мер разговоров» – и т. п.); восходит к словам Талмуда: «Десять мер благости было дано миру, из них девять досталось Иерусалиму». 37 Перевод Р. Бобровой. 38 Перевод А. Фурман. 39 Здесь и далее цитаты из «Эпоса о Гильгамеше» даны в переводе И. Дьяконова. 40 Быт. 2, 7-2, 15. 41 Вавилонский Талмуд, мидраш Берешит Раба (158, 163-164) 42 Быт. 2, 18. В русском синодальном переводе многозначительное ивритское «противу него» заменено прямолинейным «соответственного ему». 43 Быт. 2, 23. В оригинале опять многозначительное отличие: «На этот раз кость от кости моей и плоть от плоти моей», – что дало мудрецам Талмуда основание думать, что Бог создавал для Адама и других женщин, еще до Евы, но не из кости Адама, а из другого материала; так возникла легенда о Лилит, якобы созданной из того же праха, что сам Адам. 44 Быт. 2, 24. 45 Быт. 2, 25. 46 Быт. 3, 17, 19. 47 Здесь и далее цитаты из «Иосифа и его братьев» Т. Манна даны в переводе С. Апта. 48 Здесь и далее цитаты из «Смерти в Венеции» Т. Манна даны в переводе Н. Ман. 49 Прит. 31, 30. 1, 2, 3, 4, 5 |
|||||||