Поцелуи.

Когда я был маленьким, я очень не любил поцелуи.

Помню, как к нам в гости пришли мои дядя с тетей. Зная их обычай целовать, я вышел к ним навстречу весь в бинтах. Как мумия. Один глаз только торчал.

– Что с тобой?! – испугались они.

– Это от поцелуев, – сказал я.

Тут они испугались ещё больше. Они подумали, что меня кто-то перецеловал.

Но мама им объяснила:

– Это он забинтовался не от тех поцелуев, которые были, а от тех, которые будут.

– Значит, тебе не нравятся наши поцелуи? – удивилась тётя.

– Да, – сказал я. – Ходите только с поцелуями. Лучше с чем-нибудь вкусным пришли.

Тогда я ещё не знал, что самое вкусное для взрослых – есть поцелуи.

Я хотел стать солдатом и считал, что тело мужчины должно быть покрыто не поцелуями, а шрамами.

Тут мама отвела меня в другую комнату и сказала, что если я сейчас же не исправлюсь, она меня отлупит.

– А! – сказал я. – Подлизываешься ко мне!

Я знал, что мама не умела лупить. И мама знала, что я это знал. Поэтому она сказала:

– Я попрошу дядю, чтобы он снял ремень и тебя отлупил!

– Но если дядя снимет ремень, – сказал я, – то как же он меня догонит?! У него же штаны свалятся!

Тогда мама решилась на самую жестокую меру. Она сказала, что теперь будет называть меня при всех словами, которые я ненавидел ещё больше, чем поцелуи: кисонька, лапонька и пупсик.

И тогда я сдался. Я вышел к дяде с тетей и, сорвав с себя бинты, крикнул:

– Целуйте, палачи!

Искусство математики.

Лучше всех знают математику пожарные. Когда они играют в домино, а играют они всегда, если нет пожара, или есть, но ещё не очень сильный, они, эти пожарные, перемешав костяшки, берут их в руки и сразу говорят: «Рыба», – или: «У вас – двадцать пять. У нас – пятнадцать», – и снова тщательно перемешивают.

Совершенно иное отношение к математике у женщин. Особенно – когда поднимается вопрос об их возрасте. Какой-то знаменитый математик даже сказал: «Возраст женщины – величина постоянная».

Обучение математике начинается с детства, но родители – не самые лучшие учителя. Родители вообще довольно странно представляют себе процесс обучения.

Помню, как наш учитель, проверив домашнее задание, сказал одному мальчику: «Мне кажется, ты решал задачу не один, а с двумя неизвестными».

Отца другого мальчика вызвали в школу. Вернувшись, отец ему сказал: «Я поговорил с твоим учителем. Больше он тебе двойки ставить не будет».

Некоторые родители, не зная, как объяснить ребёнку, что такое «прямой угол», просто его в этот угол ставят.

Отсюда можно вывести закон: родители ставят ребёнка в угол, когда он ставит их в тупик.

Многие родители огорчаются, что их дети не умеют считать даже до десяти. Но это не страшно. Страшно, когда дети умеют считать до тысячи.

Когда я научился считать до тысячи, для моих родителей настали кошмарные дни. Только я начинал считать – они сразу затыкали себе уши. Или мне – рот. Как правило – яблоком или конфетой. Возможно, именно потому я и научился хорошо считать.

Кто-то посоветовал моим родителям использовать меня как средство от бессонницы. Но я считал так громко, что просыпались даже соседи.

Когда у нас был кто-нибудь в гостях, родители просили меня посчитать что-нибудь и для гостя. Но обычно – в том случае, если его было по-другому не выгнать.

Я начинал считать, и улыбка сползала с лица гостя. Он молча вставал, одевался и, не прощаясь, уходил. А я шел за ним, продолжая считать ему в спину. При этом интонация моего счета походила на лай собаки.

Иногда я предлагал кому-нибудь поспорить со мной, что сосчитаю до тысячи за пять секунд.

Человек спорил, и я считал:

– Сто, двести, триста, четыреста, пятьсот, шестьсот, семьсот, восемьсот, девятьсот, тыща!

Правда, соседи думали, что я считаю деньги, и даже заявили на нас в милицию.

Но деньги я стал считать намного позже. Когда пошел в школу.

Дело в том, что учился я очень плохо. И отец однажды сказал, что будет платить мне за каждую пятерку пять рублей, за четверку – четыре и т. д.

На следующий день я тянул руку на всех уроках и получил шесть единиц.

Отец долго отсчитывал шесть рублей, а потом сказал, что впредь будет мне платить только за пятерки.

На следующий день я притащил шесть пятерок.

Через месяц, когда я уже заработал больше, чем получал отец, он сказал:

– Пять рублей за каждую пятерку – не много ли это, сынок?

– Нет, – сказал я ему. – Я ведь ещё делюсь с учителями.

Единственный, кто не имел с меня ни копейки, был учитель математики, хотя именно он больше других нуждался в деньгах. Он мечтал совершить какое-нибудь научное открытие и был ужасно расстроен, когда его после института направили в школу. Одно время он пытался совершить научное открытие прямо на уроке, но ученики стали делать ему замечания, что он занимается на уроках не тем, чем надо. И даже грозились вызвать в школу его родителей.

Учитель понял, что с наукой все кончено, и решил переключиться на деньги. Он дал в газету объявление, что решает любые математические задачи.

По этому объявлению к нему пришёл только один человек: кассир, у которого не сходился кассовый отчет.

Учитель вмиг решил ему эту задачу: сказав, что надо взять из кассы оставшиеся деньги и сматываться.

Кассир так и сделал, а учителя в знак благодарности устроил на своё место. Даже не устроил, а просто подсказал ему адрес магазина, в котором работал.

Учитель пришёл в магазин и спросил, правда ли, что они ищут нового кассира. «Правда, – ответили ему. – И старого – тоже».

Его приняли, заставили оплатить недостачу за старого кассира и тут же уволили.

Но учитель не отчаялся. Он научил считать свою собаку и стал выступать с ней в цирке.

Говорят, там была одна хитрость. Собака в действительности считать не умела. Просто учитель, громко задав вопрос, проходил затем мимо собаки и шепотом ей подсказывал: «Четыре».

Хотя другие утверждают, что собака всегда лаяла четыре раза, а учитель только менял вопросы: «Сколько будет – дважды два?.. Сколько будет – три плюс один?.. Сколько будет – десять минус шесть?..»

Но и с собакой учитель проработал недолго. Или он решил, что сможет зарабатывать вдвое больше без собаки, или собака решила, что сможет зарабатывать вдвое больше без учителя, а только они расстались.

Причем перед этим долго лаялись во время дележки денег.

Говорят ещё, что кто-то из них сказочно разбогател на игре «Три наперстка». Там надо отгадать: под каким наперстком лежит камешек. А сделать это без высшего математического образования довольно трудно, поскольку камешка нет ни под одним наперстком.

Последнее обстоятельство, вероятно, и привело учителя в тюрьму, где у него, наконец, появились все условия для занятий высшей математикой: одиночество и масса свободного времени.

Я же для себя сделал вывод: математика – это наука, а умение ею пользоваться – искусство.

Наяда.

Среди многочисленных жильцов нашей квартиры была такая Аська. Дед называл её ренуаровской женщиной, местами переходящей в рубенсовскую.

А жильцы называли по-разному: когда ругали толстухой, а когда хвалили – толстушкой.

Но Аська почему-то на эти прозвища обижалась. И говорила:

– Я вам не толстуха, и не толстушка!

– А кто же тогда? – не понимали жильцы.

– Я – женщина, склонная к полноте.

А это уже не понимал я. Кто склонял Аську к полноте? Жених? «Давай, дескать, Аська, ты будешь полной»? А она что отвечала? «Что мне за это будет?» А – он? «Женюсь на тебе»? Не понятно.

Дед мой реагировал на это выражение обычно так:

– Склонные к полноте должны по склонам лазить!

Иногда мой дед советовал Аське меньше есть, но как правило, тогда, когда много выпьет.

Однажды Аська мылась в ванной, и я решил за ней подсмотреть через замочную скважину.

Тут меня и застукал дед:

– Ты что там делаешь?

– За Аськой смотрю, – сказал я. – Чьим полотенцем она будет вытираться.

– Ну-ка отойди! – строго сказал дед. – Посмотрю, может, – моим!

С тех пор мы заключили с дедом тайный союз: один из нас подсматривал за Аськой, а другой стоял на стреме.

Понятно, что на стреме всегда стоял я.

Дед сказал, что мне ещё рано – смотреть такие картины.

– А тебе – уже поздно, – сказал я. – Ты бы лучше за бабкой смотрел.

– Три «ха-ха»! – сказал дед. – Мы ж с тобой не на войне, где и бабушка – божий дар!

В этом месте надо сделать небольшое военное отступление.

Дед мой был участником войны, дошел до Берлина или, как он сам говорил, «прошел славный путь от рядового до генерала и обратно».

А солдат о чем мечтает? О бане да о бабе. Что, в принципе, одно и то же, говорил дед. Баба – как баня: прежде, чем раздеваться, надо её хорошенько растопить.

Наверно, с войны он и привез свою любимую присказку: «Хорошо после бани! Особенно – первые три месяца»!

Но вернемся к нашей ванной. Однажды я не выдержал и сказал:

– Дед, у тебя ж зрение плохое! Давай я буду смотреть за Аськой и рассказывать тебе, что я вижу.

– Спасибо за заботу! – сказал дед. – Но я плохо вижу только мелкие детали. А у Аськи все крупные.

И дед снова стал смотреть за Аськой. А я – за дедом. Что оказалось не менее интересно.

Дед приседал. Вертел задом, словно пес хвостом. И так сильно потел, что Аська как-то выйдя из ванной, сказала ему:

– С легким паром!

Один раз, когда мы заступили на очередное дежурство и дед прильнул к замочной скважине, как к перископу, у него схватило поясницу. Причем – так, что он не мог не только разогнуться, но даже отойти от двери.

– Может, принести шахматный столик? – сказал я. – Как будто мы в шахматы играем.

– Около ванной?! – прошипел дед. – Может, ещё в туалете разложимся?!

– Вы чего там шепчетесь? – вдруг спросила из-за двери Аська.

– А ты не подслушивай! – прикрикнул на нее дед.

В другой раз я от нечего делать уснул на своём посту, и нас засекла соседка. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если б не Аська. Она прервала своё купание и, высунувшись из ванной, стала орать на соседку:

– Что вы на старого человека орете?! У него даже телевизора нет!

Интересно, что сам дед, когда мылся в ванной, наказывал мне стоять у двери и следить, чтобы за ним никто не подсматривал.

Нет нужды говорить и о том, что дед был влюблен в Аську. Но странною любовью. Помню, как он выговаривал её жениху за то, что тот на ней не женится.

– Чего ты резинку-то тянешь? – говорил дед. – Хорошая же баба!

– А вы откуда знаете? – вдруг насторожился жених.

– Да мужики говорят, – замялся дед.

– И чем же она хорошая? – мрачнея, спросил жених.

– Чистая, – сказал дед. – По пять часов моется. Пока все мыло не смылит. И своё, и чужое.

Когда Аська наконец-таки выскочила замуж и уехала к мужу, дед стал всем хвастать, что она выскочила благодаря ему. Правда, потом выяснилось, что Аська выскочила не совсем за того жениха, с которым дед вел агитационную работу. Тот после дедовской агитации наоборот смылся.

Но дед все равно настаивал на признании своих заслуг.

– Может, она и матерью стала благодаря тебе? – спрашивали деда.

– Сомневаюсь, – говорил дед. – Благодаря мне она только стала женщиной. Это ж театр одного актера был. И одного зрителя. Думаете, она не видела, что за ней подсматривают? Она ж лепила себя под моим художническим оком! Это ж водная феерия была! Купальщица! Наяда!

Драма с собачкой

У моей тети была собака. Фокстерьер – по национальности.

Однажды, когда тётя была в магазине, у нее эту собаку украли. Она даже видела сквозь витрину, как вор отвязывал собаку от водосточной трубы, но не в силах была покинуть очередь за костями для собаки.

На другой день после кражи мы с мамой пошли к тете, чтобы поддержать её в трудную минуту, а заодно и пообедать.

Я надеялся, что обед будет хороший, поскольку собаки теперь нет и тёте не на кого сваливать вину, что котлеты без мяса.

Но обед оказался хуже, чем я надеялся, и состоял из трех блюд: на первое – стакан чая, на второе – второй стакан, а на третье – полстакана.

Тётя сказала, что не смогла нам устроить котлеты, поскольку они ей напомнили бы Тобика. Тобик – это фамилия фокстерьера.

Помню, я спросил тетю, какой породы её фокстерьер – кобель или сука?

Тётя сказала:

– Когда он гуляет с другими собаками, это – кобель. Но когда он ворует котлеты…

Мы с мамой стали пить чай, а тётя стала рассказывать, какой замечательный у нее был Тобик. Она называла его: умница, золотой ребёнок и собачий Карл Маркс.

Вообще, когда тётя рассказывала о Тобике, казалось, что речь идёт не о фокстерьере, а о супермене. Он защищал тетю от некрасивых хулиганов, нырял с вышки и плавал всеми способами, включая кроль, брасс, баттерфляй и немного по-собачьи.

Хотя позже тётя проговорилась, что плавал он только на спине. Да и то – на тетиной.

– А как мы с Тобиком загорали на пляже! – говорила тётя.

– И Тобик загорал? – спрашивал я.

– Нет, – говорила тётя. – Тобик лежал без дела. Но всякий раз, когда я выходила из воды, он приносил мне полотенце. Правда, один раз он принес чужое. Но оно оказалось ещё лучше моего.

Я уже с отвращением допивал пятый стакан чая, когда мама вспомнила, что у нее есть один знакомый инспектор уголовного розыска.

– А он захочет искать моего Тобика? – спросила тётя.

– Это зависит от того, сумеешь ли ты его к себе расположить, – сказала мама.

И они стали обсуждать, как лучше расположить испектора.

– Лучше всего приготовить хороший стол, – сказала мама. – И бутылочку хорошего коньяку.

– Боюсь, что такой стол будет напоминать мне Тобика, – сказала тётя.

– Он что, пил коньяк? – спросил я.

– Нет, он был порядочной собакой, – сказала тётя. – Не пил, не курил.

Мы с мамой наседали на тетю с трех сторон: мама с одной и я – с двух. Потому что когда тётя от меня отворачивалась, я заходил с другой стороны.

– Нет! – говорила тётя. – Устраивать такое застолье, когда Тобик не известно, где!

– Наоборот, – говорила мама. – Посидим, выпьем, помянем Тобика.

В назначенный день мы пришли к тете. Тётя надела на себя все украшения, какие у нее были, кроме, кажется, медалей Тобика.

Инспектор уголовного розыска опоздал.

– Еле нашёл вашу квартиру, – сказал он и сел рядом с моей мамой.

– Потерпевшая – она, – указала мама на тетю вилкой.

Инспектор покосился на тетю, которая рядом с ним выглядела, как старший инспектор, и, вздохнув, пересел к ней.

– Ну, приступим! – сказал он.

И открыл бутылку коньяку.

Выпив рюмку, инспектор сказал:

– И где же ваш песик?

Тётя сказала, что песика сейчас нет, но он оставил после себя фотокарточку, которую, правда, бывший муж тети сжег из ревности.

Тогда инспектор спросил, нет ли у кого авторучки, потому что его авторучку украли в трамвае.

Я подал инспектору свой карандаш, мама подала ему свой блокнот, а тётя на всякий случай – свои очки.

Инспектор высморкался в свой платок и спросил, есть ли у собаки приметы.

– Приметы есть, – сказала тётя. – Но они украдены вместе с собакой.

Тогда инспектор попросил тетю описать вора. Но тётя стала описывать его такими словами, что инспектор покраснел и сказал:

– Ваше описание, конечно, яркое, но абсолютно непригодно для розыска.

Тем не менее он все это занес в блокнот и даже нарисовал морду вора, которая, правда, смахивала на лицо тети.

Результаты поисков превзошли все ожидания: каждый день инспектор приводил тёте свору собак. Причем тут были не только фокстерьеры, но и бульдоги, болонки, дворняжки и даже затесалась одна кошка.

– Вы бы ещё крысу привели! – сказала тётя.

Но закончилась эта история хорошо: тётя вышла за инспектора замуж. И судя по её разговорам с мамой, новый муж вполне заменил ей Тобика.

Он, по словам тети, так же приносил ей тапки, рычал на нее, когда она не пускала его гулять, таскал с кухни котлеты и бегал за каждой юбкой.

В общем, был настоящий кобель!

Примерный дед

На все случаи жизни у моего деда были примеры.

Когда я не хотел есть, дед говорил:

– Что значит – «не хочу»? Нет такого слова – «не хочу»! Есть слово «надо». Вот, например, командир тебе говорит: «Костик, надо выполнить задание. Съесть тарелку каши». И все. Удавись – но съешь! А тебя, понимаешь ли, упрашивают: «Ну, ложечку за маму… Ложечку за папу…» А вот я в армии, знаешь, как ел? ещё до того, как обед протрубят! И за себя съем. И за товарища. И за командира.

Когда я не хотел спать, дед рассказывал другую поучительную историю: как он заснул на посту.

– Просыпаюсь, а кругом – уже враг. Ну, я опять заснул. А если б я не спал как убитый, враг подумал бы, что я живой. И не было б у тебя деда!

Как-то я разбил себе губу, упав со шкафа, и стал орать благим матом.

– Тоже мне – ранение! – сказал дед. – Вот у нас один солдат подорвался на мине. Так он даже не ойкнул!

Иногда дед меня хвалил:

– Знаешь, почему я старше тебя выгляжу? Потому что я курю, а ты – нет.

Эта похвала так крепко во мне засела, что когда меня потом спрашивали, что я умею делать, я отвечал: «Умею не курить».

– И ещё ты в чем молодчага, – говорил дед, – что ты – не наркоман.

– Это уж да, – говорил я. – Этого у меня не отнять. Только объясни, кто такой – наркоман. Народный командир, что ли?

– Зачем – командир? – говорил дед и подробно объяснял, кто такой наркоман, что такое наркотики, как их сеют, как собирают, как готовят и с чем едят.

– Или, допустим, ты опрокинул рюмку портвейна, – говорил дед. – Но неудачно. Промахнулся – и попал на штаны. Как поступит хороший мальчик? Хороший мальчик тут же возьмет свои штаны в руки, снимет их, пойдет в ванную и там замочит. В том же портвейне. И пятно не будет заметно. Единственное – могут заметить: куда делся портвейн!

Однажды наша учительница пригласила моего деда в школу – рассказать о своём славном прошлом.

Войдя в класс, дед сразу сказал:

– Пенсионер – всем ребятам пример!

И начал рассказывать, как он воевал.

– Значит, сплю я. И вдруг вваливаются в хату три немца. «Малшик, – говорят, – млеко есть?» «Нэма, – говорю, – товарищи немцы!» Смело так им в глаза говорю. «Но есть, – говорю, – самогонка». Ну, они назюзюкались до самых бобиков – и под стол. Так я трех немцев уложил! Причем – одной бутылкой с горючей смесью.

Дед расстегнул ворот рубахи и обратился к нашей учительнице:

– У вас выпить ничего нет?

– К сожалению, только – вода, – пролепетала учительница.

– С паршивой овцы – хоть файв о'клок! – сказал дед. – Волоки.

Учительница побежала за водой, а дед сказал:

– Пока училка за водой бегает, я вам расскажу, как я с одной итальяночкой познакомился.

– С итальяночкой?! – ахнула учительница, застыв в дверях. – Это что ж за война такая была?

– Первая мирная война, – сказал дед.

– Может, мировая? – уточнила учительница.

– Точно, мировая! – хлопнул её по лбу дед. – Эх, мировая была война!

– А можно – что-нибудь не про войну? – сказала учительница.

– Можно – и не про войну, – сказал дед. – Значит, попала в наш самолет ракета…

– А как же вы жив остались?! – удивилась учительница.

– А я тогда в отпуске был, – сказал дед.

Когда прозвенел звонок, учительница радостно вскочила и сказала деду:

– Большое спасибо, что вы к нам пришли! И большое спасибо, что вы от нас уходите!

– Никто никуда не уходит, – сказал дед. – Успокойтесь!..

Из школы мы с дедом шли через парк. Дед молчал, опустив голову, а я говорил:

– Зачем же ты врешь, дед?! Какой ты пример детям показываешь? И меня на всю школу обосрамил!

– Я как лучше хотел, – оправдывался дед. – Народ повеселить. А пример я показываю, как не надо себя вести.

Позже я узнал, что инвалидом дед стал не на войне, а ещё в детстве. Никаких трагических событий в его автобиографии не было, кроме разве потери ноги да женитьбы. Только одно ему оставалось – фантазия.

И вообще, как скучно было бы жить, если бы все говорили только правду!

Сорока – воровка

Моя тётя работала в ресторане. Иногда она звонила нам по телефону и сообщала, что у нее есть язык, печень, почки, вымя и свинячьи ножки.

Иногда она говорила, что у нее будет селедка под шубой.

После таких разговоров я представлял себе, как тётя на своих свинячьих ножках выносит под шубой селедку.

Кроме того, тётя откладывала яйца. Причем нам – самые крупные.

Иногда я слышал фразу: «Сосиски в тесте». И тогда представлял себе тестя, который съел все сосиски.

Когда дома никого не было, тётя просила меня передать родителям информацию. Запомнить все точно я не мог и передавал примерно следующее: «Судак, пойманный в заливе. Военно-морской окунь. Спинка минта».

Когда меня спрашивали: «Где водятся кильки?» – я отвечал: «В томате». А на вопрос: «Каких животных ты любишь?» – говорил: «Баранину».

Иногда тётя жаловалась, какая невыносимая у нее работа.

– Как же – невыносимая, – говорил я, – если вы с нее столько выносите?

– Я-то выношу, – говорила тётя, – а директор вывозит.

– А кто ж тогда ворует? – спрашивал я.

Но вопрос повисал в воздухе, как летающая тарелка.

Я был ещё маленьким и не знал, что в России вором считается только тот, кто ворует не со своей работы.

Во время войны мой отец уцелел потому, что был на фронте. Мать уцелела потому, что работала в ленинградском военном госпитале. А почему уцелела тётя, я не знал. С одной стороны, она была толстой, но с другой – ведь крупной мишенью.

Все остальные мои родственники, которые жили в блокадном Ленинграде, умерли от голода. Неудивительно, что после войны мама все ещё хотела есть.

Удивительно, что есть хотела и тётя. Все-таки она была довольно толстой и вдобавок после войны устроилась в ресторан. Вероятно – с испугу. Прошла славный путь от посудомойки до калькулятора. И обратно.

Как-то я спросил маму:

– Толстые много едят, потому что у них большой желудок, или у них большой желудок, потому что они много едят?

– Хорошо, что тётя нас не слышит! – сказала мама. – Толстые не любят, когда их называют толстыми. Они любят, когда их называют полными.

Когда тётя в очередной раз пришла к нам на обед, я ей сказал:

– Вы – совсем не толстая. И не жирная. И не полужирная. И не на три процента жирная. А вы – полная. До краев.

Тётя, наверно, подумала, что я так сказал для того, чтобы она поменьше ела. Это было для нее тем более неприятно, что на обед она к нам приходила всегда со своей едой.

Раз в месяц тётя ходила на танцевальные вечера под названием «Аэробика». От обычных танцев аэробика отличалась тем, что там надо было танцевать не с партнером, а с ленточкой на лбу.

Женщины в нашей стране всегда были заняты двумя проблемами: как достать еду и как похудеть.

С едой хорошо тем, кто работает в ресторане или гастрономе. А каково тому, кто работает, к примеру, на мясокомбинате? Там охрана – как на военном заводе.

Вот, пожалуйста, на одном мясокомбинате работал не то таджик, не то туркмен. Так он решил колбасу в штанах вынести. Вдруг охранница его в проходной останавливает и – хвать за колбасу!

А это – не колбаса.

Охранница дико извинилась. А об этом таджикском туркмене легенды стали слагать. Дескать – мясной гигант.

А он уже совсем распоясался. По несколько штук стал навешивать. Но охранницы и это ему с рук спускали. Все-таки, думают, восточный человек. Может, у него несколько жен?

Колбаса в России всегда считалась символом благосостояния. Колбасой можно было награждать: вешать её на грудь, надевать через плечо, возлагать на голову, делать из нее нимб. И это в то время, как сама колбаса оставляла жевать лучшего. Закусочная колбаса – это колбаса, после которой надо сразу закусывать. Столичная колбаса – это колбаса, которую надо сразу запивать «столичной». Докторская колбаса – это колбаса, после которой надо сразу вызывать доктора. Любительская колбаса – это колбаса, на которую трудно найти любителя. Молодежная колбаса – это колбаса, которая по зубам только молодежи. Отдельная колбаса – это колбаса, съев которую, чувствуешь, как в тебе что-то отделяется. Останкинская колбаса

– это колбаса, сделанная из останков. Охотничья колбаса – это колбаса, сделанная из охотничьей собаки. И уж страшно подумать – из кого сделана крестьянская колбаса!

Когда я спросил тетю, как пишется – КОЛбаса или КАЛбаса? – тётя ответила:

– Смотря – из чего она сделана.

Воруют у нас, конечно, не только еду и колбасу. Но и вообще – все, что можно. И что нельзя. И тем не менее воровство у нас имеет границы. Это – границы нашей родины. И может быть, воруя так друг у друга, мы постепенно станем богатыми.

Тундра

Сверху тундра похожа на десантника: пятнистая и цвета хаки. Хаки – это трава. Пятна – это лужи. Дороги – только для самолетов и вертолетов. В тундре видишь себя богатырем. Деревья выше лба не растут. Если береза

– то обязательно карликовая. Багульник – обязательно приземистый. Зато ягода – с яблоко. Глазное, конечно. Из растений ещё почему-то врезалась в память пушица влагалищная. Из животных врезались туда же полевка-экономка, рогатый жаворонок и углозуб.

Гор в тундре нет. Суслик, когда скачет по тундре, встаёт на задние лапки: посмотреть, туда ли он скачет. И что интересно – видит!

Самая твердая валюта в тундре – водка. Батон колбасы – бутылка. Шкурка песца – полбутылки. Литр спирта – две бутылки.

Там же за бутылку я узнал, как отучить мужика от пьянства.

Берешь водку, тарелку и идешь в лес. Кладешь тарелку на муравейник и наливаешь в нее водки. Тех муравьев, которые её пьют, не бери. А бери тех, которые бегут от нее. Вот этих-то трезвенников засуши и незаметно подсыпь в стакан своёму мужику.

Одна баба так и сделала. Не знаю, бросил ли тот мужик пить, но бабу свою бросил. А лицо у нее разнесло, как будто она головой на муравейнике спала.

Эту историю мне один тундрюк рассказал. Толстый такой старик. Правда, потом выяснилось, что толстая у него только физиономия. Физиономия его тоже похожа на тундру. Растительность слабая. Жалуется:

– У моей старухи на роже волос больше!

Завидует ей.

Как-то сказал:

– Я – снайпер! Белку в глаз попадаю. Хотя не с первого раза. Иногда весь шкурка продырявишь, пока метко в глаз попадешь.

Однажды спросил у меня:

– Грибы кушать будешь?

– Не откажусь, – говорю.

– Тогда, – говорит, – в лес идти надо.

Дал мне ведро. А себе кулечек из газеты свернул. Пошли в лес. А лес по колено. Старик вперёди идёт, а я сзади. Вдруг остановился. Задрал вверх подбородок. Понюхал небо.

– Снег будет с дождем.

– А как вы определили?

– Радио сказала.

Идем дальше. Я чуть отстал. Вдруг ручей вперёди. Старик разбежался и прыгнул. Но не долетел. На том же берегу оказался. Второй раз прыгнул – и прямо в воду приземлился! Вылез, отряхивает с себя ручей:

– Эх, молодой был – орел был! А старый стал – дерьмо стал!

Потом, видя, что я не слышу, тихо добавил:

– Да и молодой был – дерьмо был!

Вернувшись из леса, развели костер около дома. Старик нанизывал грибы, не чистя, на прут.

– А чего не пожарить? – спросил я.

– Масла жрут много, – объяснил старик.

Я достал водку. Тут же возникла седая женщина.

– От стерва! – беззлобно сказал старик. – Учуяла. Не даст нам теперь нормально выпить. Тоже сейчас захочет. Пьянь!

– Жена? – спросил я.

– Хуже, – ответил он. – Дочь.