Общее мнение местных жителей было единодушным: капи тан Хоксуорт поступил благородно, поскольку все, кто хоть не много знал Вальпараисо и Новую Англию, понимали, что такая девушка, как Илики, вряд ли стала бы счастливой в тех местах. И хотя все прекрасно понимали, что и английский капитан пе ред тем, как ему настанет время возвращаться домой, передаст
      Илики другому капитану, все же оставалась надежда, что он, возможно, привыкнет к девушке и не захочет с ней расставаться. Вся Лахайна пришла к выводу, что подарок в пятьдесят фунтов был достаточно щедрым, и что капитан Хоксуорт повел себя благородно уже во второй раз, когда предусмотрительно оставил девушке пять фунтов из общей суммы. Внезапно на беспечного Пупали стали смотреть как на разбогатевшего счастливчика.
      Однако эту сделку тут же осудил преподобный Хейл, который, едва услышав о случившемся, поспешил в магазин " Дж. и У.", чтобы удостовериться в подлинности письма. Затем он выследил Пупали и, приблизившись к нему, заявил на гавайском:
      Ты не должен оставлять себе эти деньги. Позорно тебе, как отцу, получать выгоду от продажи своей собственной дочери.
      А разве это большое капу? - удивился толстый гаваец, а вместе с ним и жена, и все остальные дочери.
      Это такое страшное капу, что для него даже нет слова, - подтвердил Эбнер.
      Но вы только что назвали какое-то слово, - напомнил Пупали.
      Я использовал сразу несколько слов, - огрызнулся Эб нер. - Я просто хотел сказать, что в цивилизованном языке не нужно иметь такого слова, потому что подобные поступ ки... - Он запнулся, смутился и закончил коротко: - Это ужасный поступок, Пупали. И поэтому ты не можешь оста вить себе эти деньги.
      Так куда же мне их девать? - снова удивился гаваец.
      Я полагаю, - начал Эбнер после некоторого раздумья, - что лучше всего передать их церкви и искупить тот грех, час тью которого ты сейчас являешься.
      Пупали достал деньги и принялся внимательно рассматривать их, но потом отрицательно замотал головой:
      -Нет, - резонно заметил он, - если эти деньги являются капу, как вы объяснили, то пусть лучше они принесут неприят ности мне одному, а не вашей замечательной церкви.
      Эбнер прокашлялся и продолжил объяснения:
      Всю историю человечества церковь занималась тем, что исправляла ошибки людей в любом обществе. И если ты от дашь деньги на доброе дело, то это капу будет снято.
      С другой стороны, - возразил Пупали, - ваша церковь уже несколько раз была разрушена, потому что духам было неугодно, что вы построили ее именно так.
      Это происходило из-за огня и ветра, - поправил гавай ца Эбнер.
      А теперь, если вы этими деньгами рассердите своего Бо га, она опять обязательно сгорит, - победно заключил Пупа- ли. - Поэтому я не могу допустить, чтобы вы так серьезно ри сковали, Макуа Хейл. Я оставлю деньги себе.
      В общем, сделка, касающаяся Илики, оказалась такой выгодной для лентяя Пупали, что теперь он начал предлагать трех оставшихся дочерей всем капитанам китобойных судов. Но к тому времени девушки успели растолстеть и отличались легкомыслием, поэтому желающих не находилось.
      * * *
      Несмотря на большое число неудач, эти годы, в общем, были для Эбнера и Иеруши счастливыми. Сейчас у них было уже четверо детей: двое мальчиков и две девочки. При этом каждый ребенок обладал незаурядными способностями и от личался удивительным умом. Правда, Эбнер часто расстраи вался по поводу того, что его малыши не имели возможности поиграть с детьми Уипплов или Джандерсов, потому что и Луэлла, и Аманда упорно продолжали не только разрешать своим отпрыскам общаться с гавайцами, но и поощряли де тей, когда те пытались говорить на этом отвратительном язы ке. Дети Хейлов всегда оставались одни за высокими стенами своего сада. Каждое воскресенье они, умытые и причесан ные, появлялись в церкви, а по вечерам в выходные дни Эб нер водил их к порту, где они с удовольствием рассматривали дальние острова, которые окружали Лахайну. Развитые не по годам дети играли в изобретенную ими же игру "Кто пер вый заметит кита". В определенное время года они пытались первыми увидеть кита-маму с детенышем, и это доставляло им большую радость. Вся семья наслаждалась таким отды хом в конце недели, а дети научились по-настоящему ценить красоту, наблюдая закаты и созерцая окружающие Мауи ост рова. В декабре солнце садилось за Ланаи, и казалось, что ог ромный огненный шар ложится спать прямо в жерло потух шего вулкана, а в июне гигантское сияющее солнце заходило за берега Молокаи, расцвечивая при этом все море оранжевы ми и багровыми полосами. Когда темнота опускалась на ост ров, дети внимательно прислушивались к перекликающимся
      совам и нежному шепоту ветерка в листьях кокосовых пальм. Сколько поэзии и романтики таили в себе такие вечера!
      Но больше всего детям нравилось, когда отец указывал в сторону гниющего корпуса "Фетиды" и говорил:
      -Я помню то время, когда мы с мамой плыли сюда из Бо стона вон на том бриге.
      После этого он убедительно доказывал своим отпрыскам, что они принадлежат к трем драгоценным братствам:
      -Вы являетесь детьми Господа Бога. Все люди на Земле - ваши братья. И вы произошли от самой отчаянной группы смельчаков, которые когда-либо приплывали на Гавайи, то есть от миссионеров, добравшихся сюда на борту "Фетиды".
      Как-то вечером Михей прошептал своей матери:
      -Отец говорит, что все люди - братья, но только те, кто приплыл на "Фетиде", все равно немножко лучше остальных. Разве это правда?
      И к удивлению мальчика, мать ответила ему:
      -Твой отец абсолютно прав. На земле нет людей лучше, чем те, кто приплыл на борту "Фетиды".
      Правда, Михей впоследствии стал замечать, что с каждым годом в отцовских рассказах о путешествии на бриге волны в морях становились все выше, а условия на корабле все более стесненными.
      Иеруша в те дни пребывала в радости, потому что девять лет на Лахайне научили ее, как можно наслаждаться жизнью и в маленькой травяной хижине. Двумя ее основными бедами оставались клопы и тараканы, хотя тщательная уборка дома помогала справиться с первыми, а привычка Иеруши внимательно следить за едой и все съестное вовремя упаковывать и прятать, наконец, надоела тараканам, и они перебрались в другой дом, к более беспечной хозяйке. Но даже после этого травяные стены, покрытые циновками из пандануса, продолжали оставаться прекрасным убежищем для разного рода насекомых. Нередко среди ночи кто-нибудь, ворочаясь на своем жалком ложе, вдруг давил очередного паразита, и при этом раздавался характерный хруст хитиновой оболочки. Конечно, трудно было бороться и с пылью, поскольку земляной пол был покрыт всего лишь морской галькой. И все же жизнь была возможна и в таких условиях, а иногда даже и приятна.
      Аманда Уиппл и Луэлла Джандерс между собой не раз гово рили о том, что их терпеливая сестра Иеруша просто убивает
      себя в этой сырой травяной хижине, и вместе они посылали петицию в комитет по делам миссионеров в Гонолулу, прося выделить для строительства нового дома немного древесины. "Наши мужья согласились бесплатно выстроить жилище этой многострадальной христианке, если бы только вы обеспечили нас стройматериалами", - писали женщины. Но так как одной из просительниц выступала Аманда Уиппл, которая, по слухам, одобряла решение мужа выйти из числа миссионеров, а также учитывая и то, что Джон Уиппл дважды получал порицания от комитета, в том числе и за помощь в заключении браков между американскими моряками и гавайскими девушками, эта петиция не возымела эффекта, и Иеруша продолжала жить и работать в своей темной и сырой лачуге.
      Если бы Эбнер узнал о поступке Аманды, он был бы просто взбешен, поскольку упорно придерживался своего первоначального убеждения: "Нас прислали сюда в качестве слуг Господа. И через подарки от миссии он обеспечит нас всем тем, чем сочтет необходимым". Иеруше, конечно, хотелось видеть своих детей не только в обносках, которые передавали миссионерам благотворительные общества, и поэтому, не жалея собственного здоровья, она распарывала старую одежду, перекраивала ее и шила своим ребятишкам новые наряды. Правда, в одном она тоже оставалась непреклонной: "Нам очень нужны книги для Михея. Если ты не напишешь об этом в Комитет, то мне придется обратиться к ним самостоятельно". Она не стеснялась останавливать на улице капитанов китобойных судов и выпрашивать у них те книги, которые те сами уже прочитали, но которые могли бы очень пригодиться ее способному мальчику. "Я хочу, чтобы он научился всему, что потребуется потом для поступления в Йель, - поясняла Иеруша. - Но дело в том, что он читает очень быстро и прекрасно все понимает". Так или иначе, но она доставала книги для сына.
      Каждый год Иеруша испытывала момент полного материнского счастья. Он наступал тогда, когда перед Рождеством ей приходила посылка с подарками от родителей из Уилпола, штат Нью-Гемпшир. Эти посылки, как правило, ей доставляли в ноябре, но Иеруша никогда точно не знала, когда же ей в дверь постучит матрос и громко объявит:
      - Мэм, вам посылка!
      Как волнительно и приятно было услышать такое сообще ние! Но, конечно, куда более восхитительной была минута,
      когда все семейство вставало полукругом, а Эбнер торжественно распаковывал коробку и открывал ее. Внутри, как всегда, лежали сушеные яблоки, груши и вяленая говядина. "Вот эти штанишки подойдут Михею, определяла Иеруша, бережно рассматривая каждую вещь. - А это платьице как раз для Люси. Дэвиду будет очень хорошо в этом, а Эстер - вот в том". По крайней мере, в ближайшее воскресенье Иеруша могла уже ни о чем не беспокоиться, а только поглядывать на своих разодетых малышей и гордиться ими. Она всегда оставляла коробку из-под подарков в доме после того, как в ней ничего не оставалось. Миссис Хейл было приятно изредка посматривать на нее и вспоминать холодные зимние вечера в Нью-Гемпшире, пахнущие домашним сидром.
      Главной же причиной, по которой Эбнер никак не мог позволить себе принять помощь от Уипплов, была следующей: одна фраза Джона никак не выходила из головы Эбнера и постепенно стала символом измены, которую совершил его бывший сосед по комнате в Йеле. Иногда в самый неподходящий момент она снова и снова звучала в ушах преподобного Хейла: "Я не думаю, что это алии посылает ветер, или что это Бог потопил корабли". И чем больше Эбнер задумывался над этими словами, тем более противными и даже омерзительными они становились для него.
      -Говоря простыми словами, - рассуждал Эбнер, - он сравнил языческих идолов алии с самим Господом Богом. Как это ужасно!
      И он старался меньше встречаться с Джоном Уиппл ом. Даже если ни один из бывших приятелей этого не сознавал, вместе с финансовыми успехами Джона Эбнер Хейл все больше полагался на Бога. Так как в Лахайне (как, впрочем, и во всех остальных местах) эти линии развития не параллельны, а расходятся, потому и получилось так, что расстояние между Хейлом и Уиппл ом тоже увеличивалось. В конце концов, мужчины просто перестали понимать друг друга.
      Тем не менее, Уиппл продолжал интересоваться делами Эбнера, и как-то раз с удивлением и облегчением услышал от одного салемского капитана, приплывшего недавно из Бостона, следующую историю. Дело в том, что прямо в порту этого города происходило нечто странное.
      -Ну, на сегодняшний день все уже закончено, - пояснил капитан, рассказывая свою историю. - Руководил всем один
      господин из Нью-Гемпшира по имени Чарльз Бромли. Он строил двухэтажный дом прямо в доке, рядом с морем. Правда, в доме не хватало подвала, но все остальное было на месте, даже оконные рамы. Как только дом был выстроен, по нему прошлись плотники с кистями и краской и пометили каждую деревяшку цифрой. Чертежники сделали необходимые зарисовки и планы, также с указанием номеров каждой детали этого домика. И что же случилось потом, как вы полагаете? - Капитан выдержал паузу и закончил: - Черт бы меня побрал, если они не разобрали дом по доскам и не погрузили его на борт огромного корабля.
      Какого корабля? - заинтересовался Уиппл.
      "Карфагенянина", - пояснил рассказчик. - Там капи таном некий Хоксуорт из Бедфорда.
      Я был бы вам глубоко признателен, капитан, если бы вы больше никому об этом не рассказывали и оставили свою ис торию в тайне, - попросил Уиппл.
      Кроме всего прочего, - добавил тот, - дом направляется к вашим островам. Не исключено, что в Гонолулу. Я был на столько потрясен происходящим, что разговорился с тем госпо дином, Чарльзом Бромли. Поначалу он не был расположен бе седовать, но потом признался, что сама идея исходила именно от капитана Хоксуорта. Капитан наведался к нему в дом и рас сказал о том, что одна миссионерская семья из Гонолулу... ну, в общем, они живут, как свиньи. Вы же понимаете: травяная хижина, клопы, тараканы. Но почему Бромли решил выстро ить дом и переправить его сюда, я, признаться, так и не понял.
      Так вы обещаете мне выполнить то, о чем я вас попро сил? - взмолился Джон.
      Конечно, - легко согласился капитан.
      -Уверяю вас, - заверил Уиппл, - вы защитите одну весьма достойную женщину от ненужной встряски и осужде ния, если умолчите о том, о чем вы мне только что рассказали. Я, в свою очередь, тоже сохраню тайну.
      * * *
      Однако заботы доктора Уиппла о такой мелочи, как новый дом, скоро были вытеснены событиями куда более важными. Эбнер внезапно осознал, что в Лахайне начали происходить ка кие-то таинственные события, в которых он сам никак не мог
      разобраться. А так как преподобный Хейл считал себя главным экспертом во всем, что творилось в городе и за его пределами, он стал раздражаться. Ему казалось, что гавайцы нарочно задумали что-то недозволенное, и делается это все за его спиной. В своем отчете в Гонолулу Эбнер записал: "Впервые я обратил внимание на странное поведение гавайцев четыре дня назад, когда возвращался после исследования сгоревшей хижины, в которой хозяин курил табак. Сделав замечание и осудив за эту пагубную привычку, я случайно заглянул на территорию дворца Маламы, где заметил нескольких знакомых мне кахун. Они наблюдали за строительством большого нового травяного дома.
      Что вы здесь возводите? - поинтересовался я.
      Небольшой домик, - уклончиво ответил один из них.
      Для чего? - не отступал я.
      В остальных домах завелась плесень, - солгали они.
      В каких других домах? - попросил уточнить я.
      Ну, вон в тех, - ответил один из кахун и махнул рукой в неопределенном направлении.
      В каких конкретно? - настаивал я.
      На этот вопрос они не смогли мне ответить, поэтому я позволил себе пройти на территорию строительства и лично осмотреть дом. Он оказался достаточно просторным, с вполне добротными дверьми, окнами и даже двумя китайскими зеркалами в рост человека.
      Это очень даже приличный дом, - заметил я, но кахуны, все как один, лишь пожали плечами, а кто-то даже заявил:
      Обычный маленький домик.
      В конце концов, мне пришлось отстать от этих лживых негодяев. Я стал исследовать дома, расположенные поблизости, один за другим, но запаха плесени нигде не почувствовал. Поэтому я вернулся к кахунам и снова начал допытываться:
      Скажите мне, что вы здесь строите.
      Дом, - просто ответили они мне на этот раз, и я снова ушел от этих конспираторов. Тем не менее, мне кажется, что они задумали что-то подозрительное. Правда, что именно, я пока что не знаю сам".
      Эбнер как раз рассуждал об этих таинственных событиях, как вдруг в дверном проеме заметил цепочку из семи гавай цев, возвращающихся с гор и несущих с собой ветки маиле и большие букеты цветущего имбиря. Оставив перевод Библии, Эбнер поспешил к дороге и потребовал объяснений.
      Мы ничего не знаем, - ответили островитяне.
      Кто посылал вас в горы? - настойчиво продолжал Ма ку а Хейл.
      Мы не знаем.
      Куда вы несете эти цветы?
      Мы ничего не знаем.
      Все вы знаете! - раздраженно воскликнул Эбнер. - Да же смешно утверждать, будто вы понятия не имеете, куда сей час направляетесь! - И он похромал вслед за ними до самого порта, где гавайцы неожиданно разбрелись в разные стороны и отправились каждый по своим делам.
      Взбешенный священник некоторое время молча стоял на жаре, пытаясь собрать воедино все улики, чтобы прийти к какому-нибудь логическому выводу. Затем, засунув руки в карманы пиджака, он отправился в магазин "Дж. и У.". Там, едва завидев Уиппла, он бесцеремонно начал:
      Джон, что происходит в Лахайне?
      А что ты имеешь в виду?
      Я только что встретил семерых гавайцев. Они несли с гор цветы маиле и имбиря. Зачем это им понадобилось?
      Почему ты не спросил у них самих? - удивился Джон.
      Я спрашивал, но они не хотят отвечать.
      Наверное, это нужно для какой-нибудь церемонии, - высказал свое предположение доктор Уиппл.
      Эбнер презирал это слово и одновременно боялся его. В его воображении сразу возникали всевозможные языческие ритуалы и сексуальные оргии, поэтому он осторожно поинтересовался:
      -Ты хочешь сказать, что они готовят какую-то языче скую церемонию?
      И тут Уиппл что-то припомнил:
      Только теперь, когда ты заговорил об этом, я тоже могу рассказать тебе кое-что интересное. Два дня назад кто-то из капитанов китобойных судов попросил меня продать ему большое количество тапы. Обычно я могу достать сотню яр дов, лишь щелкнув для этого пальцами. На этот раз мне при шлось обойти с дюжину домов, и хотя там продолжали делать тапу, у них не нашлось и кусочка на продажу.
      Что же они делают с таким количеством тапы? - надав ливал Эбнер.
      Все отвечали одно и то же: "Это для Келоло".
      Услышав это, Эбнер рассказал доктору и об остальных своих наблюдениях. Вдвоем они попытались тщательно сопоставить все факты и сложить их в единую картину, но у них снова ничего не получилось.
      Джон, что происходит у нас под носом? - чуть не пла кал Эбнер.
      Понятия не имею, - искренне признался доктор. - Ска жи мне, Келоло и его дети давно были в церкви последний раз?
      Все как всегда. Они ходят в церковь и продолжают оста ваться такими же набожными, как и прежде.
      Я бы на твоем месте внимательнее присмотрелся к Кело ло, - засмеялся Уиппл. - Это же старая коварная акула!
      И весь остаток дня Эбнер провел в раздумьях. Теперь он был уверен в том, что на острове готовится какое-то серьезное событие, которое, однако, тщательно скрывается от него. Но отчаяние, овладевшее священником, было ничем по сравнению с тем состоянием, которое он испытал тем же вечером, когда откуда-то из долины до его ушей донесся приглушенный звук языческой барабанной дроби. Эбнер напряг слух, но тут все стихло. Затем барабаны застучали вновь, и Эбнер в ужасе выкрикнул:
      -Так это же хула!
      Даже не предупредив Иерушу о том, куда и зачем он уходит, Эбнер отправился на поиски злосчастного места, откуда неслись звуки давно запрещенной хулы. Миссионер пытался по эху определить, где же скрываются эти невидимые барабаны, и долго бродил от одного дома к другому, пока, наконец, не определил точно ту саму хижину, откуда и доносилась проклятая барабанная дробь. Торопливо продвигаясь по извилистой тропинке, Эбнер был полон решимости немедленно схватить похотливых любителей пирушек и веселья, чтобы сразу же и наказать их, как вдруг из-за высокого дерева вышел гаваец и, между прочим, встал на пути у миссионера, небрежно осведомившись:
      Куда вы так спешите Макуа Хейл?
      В том доме, как мне кажется, играют запрещенную ху лу! - зловеще прошипел Эбнер. Но, наверное, этот островитя нин выполнял роль часового, потому что как только Эбнер во рвался в дом, он обнаружил внутри него только нескольких женщин, распевающих гимны. Барабанов нигде не было видно.
      Куда вы их попрятали? - взревел Эбнер.
      Кого попрятали, Макуа Хейл?
      Барабаны.
      У нас нет никаких барабанов, - с обезоруживающей простотой объяснили собравшиеся. - Мы пели гимны, гото вясь к воскресной службе.
      Но когда он в следующий раз незаметно подкрался к тому же дому, то снова услышал бой барабанов. Тогда он поделился с Иерушей своими опасениями:
      -В этом городе происходит что-то странное. И меня сводит с ума, что я никак не могу определить, что же это такое! - Он даже не стал ужинать, а когда в небе появилась луна, сурово произнес: - Я не буду спать, пока не выясню, что за зло гото вится за моей спиной.
      Несмотря на протесты Иеруши, он вырядился в белую рубашку, свой лучший галстук, фрак и касторовую шляпу. Затем, вооружившись на всякий случай массивной тростью, он вышел в теплую тропическую ночь и для начала несколько минут просто постоял молча под звездами и шелестящими пальмами, отчаянно пытаясь догадаться, что же происходит в его приходе. Однако на этот раз никаких подозрительных звуков он не уловил.
      Поначалу миссионер даже подумал о том, уж не вздумал ли Мэрфи возобновить хулу в своей винной лавке, но когда он тихо подкрался к питейному заведению, то выяснил, что там царил полный порядок. Затем Эбнер направился к пирсу, подозревая в сговоре капитанов китобойных судов и Келоло, которые вместе могли устроить какой-нибудь развратный праздник. Но на кораблях, залитых призрачным лунным светом, царила тишина.
      Затем, пока он так и стоял у дальнего конца пирса и наблюдал за кораблями, священник внезапно заметил краем глаза мерцающий огонек к югу от берега. Поначалу он не стал обращать на него внимания, подумав лишь: "Какой-нибудь ночной рыбак вышел на ловлю с факелом". Однако огонек не перемещался, как если бы находился в лодке, и встревоженный Эбнер пробормотал:
      -Да это не один факел! Там их несколько.
      Тут Эбнеру сарзу же припомнился новый травяной дом на территории, принадлежавшей когда-то Маламе, собравшиеся там кахуны, и, подобно рыбе, привлеченной светом факела, он захромал от пирса к краю кораллового рифа, мимо форта,
      больших домов алии, направляясь к дворцу. Когда он бесшумно шагал по песку, свет факелов становился все ярче, и тогда Эбнер догадался, что здесь идет какая-то торжественная церемония, на которую его не пригласили. Поэтому он проявил крайнюю осторожность, перемещаясь от ствола одной кокосовой пальмы к другой, пока, наконец, не достиг такого места, откуда мог скрытно следить за всем тем, что происходило на территории дворца. Первое, что открылось его взгляду - огромное скопление охранников у ворот, выходящих на главную дорогу. "Этих стражей выставили специально, чтобы они не пропустили сюда меня, - с удовлетворением подумал Эбнер, но тут же опять заволновался: - Так какое же зло задумал мой народ?"
      Долго священнику ждать не пришлось, так как от группы людей, сидевших в кружок и поедавших жареную свинину, отделился один - им оказался Келоло и выступил вперед, одетый в великолепные наряды желтого цвета. За ним последовали шестеро кахун в накидках из перьев. Внезапно Келоло подал какой-то знак рукой, и со стороны пляжа послышался звук барабанного боя. Его подхватил еще один барабан, и вскоре воздух заполнила частая дробь, поддерживающая определенный ритм, похожий на учащенное сердцебиение. Так же внезапно из толпы собравшихся вышли шесть женщин, тех самых, которых Эбнер видел накануне распевающими церковные гимны. Тела их были обнажены до пояса, волосы украшали ярко-красные цветы, на плечи красавицы набросили ожерелья из блестящих черных орехов, а на ноги надели браслеты из акульих зубов, которые сразу же защелкали, как только началась древняя, но не забытая хула.
      Эбнер, часто ругавший этот танец и выступавший за его за прещение, сам никогда не видел, как он исполняется. И теперь, когда раскачивающиеся юбки из листьев дерева ти начали пере мещаться в полутенях двора, Эбнер впервые обратил внимание на то, какой торжественностью и грацией отличался этот танец. Женщины казались ему бесплотными духами, трепещущими в ритме с ночным ветерком: сначала в движение приходила голо ва и плечи, затем словно бы волна пробегала по полным рукам и плавно заканчивалась у бедер. Это единое движение напомина ло какую-то симфонию гармонии и красоты. Эбнер в растерян ности забормотал: "А я-то всегда думал, что обнаженные муж чины и женщины..." Но его мимолетное впечатление отступило
      перед событием, произошедшим в следующую минуту. Миссионер стоял, потрясенный увиденным, а вперед вышел чтец заклинаний и, заслонив собой танцовщиц, начал горестно напевать какую-то молитву. Правда, вскоре в его голосе стали чувствоваться и нотки ликования:
      О великий Кейн, стражник небес!
      О великий Кейн, стражник ночи!
      Король всех богов, правитель людей,
      Кейн, Кейн, Кейн!
      Приди к нам, благослови нас
      И участвуй в нашей церемонии.
      Эбнер смотрел на все происходящее и не верил своим глазам. В этот момент из только что отстроенного травяного дома вышел Келоло. В руках он бережно и почтительно нес древний камень, символизирующий Кейна. Эбнер был уверен, что этот камень уже давно уничтожен, но он каким-то образом продолжал существовать. Видимо, причиной тому была любовь Келоло. И вот теперь вождь поставил его на небольшой каменный алтарь возле самого берега, после чего выкрикнул:
      - О великий Кейн! Твой народ приветствует твое возвращение домой!
      Над толпой повисла полная тишина, и гавайцы, один за другим, подходили к алтарю и клали на него цветы. Когда этот ритуал был завершен, кахуны начали нараспев читать всевозможные заклинания. Затем, по приказу Келоло, барабаны заиграли новый ритм, более быстрый и неистовый. Танцовщицы стали раскачиваться с еще большей энергией, а жители Лахайны приветствовали возвращение своего древнего и любимого божества.
      Невзирая на сотню проповедей Эбнера и две сотни гимнов, посвященных уничтожению идолов, все же этот камень был первым, который воочию лицезрел сейчас священник. И он уставился на него, не в силах отвести взгляда, потому что бы ла в нем какая-то нечестивая привлекательность и тайное оба яние. И то, что идол смог внушить своим почитателям удиви тельную смесь экстаза и благоговения, только подчеркивало его силу и уникальность. Именно этот камень помог миссио неру понять о гавайцах то, что ранее было недоступно ему и казалось непостижимым: постоянные религиозные привязан
      ности, особую любовь к историческим событиям и прошлому, а также стремление к таинственности. Сейчас Эбнеру очень хотелось выбраться из своего укрытия, подбежать к камню и сбросить с алтаря этого идола, который поддерживал в его прихожанах совсем не христианские настроения.
      Но вскоре внимание Эбнера переметнулось с идола на фигуру какого-то человека, который вышел из нового травяного дома. Им оказался Кеоки Канакоа. Сейчас он находился в каком-то непонятном трансе, и движения его показались священнику неестественными и, скорее, машинальными. Было вполне очевидно, что юноша находится в состоянии глубокого гипноза. Он был обнажен до пояса, и его тело лоснилось от масел. На юноше была надета набедренная повязка из коричневой тапы, а через левую руку переброшена накидка из перьев. Голову Кеоки украшал шлем, выполненный в старинном стиле, с поднятым вертикально гребнем, проходящим от основания шеи до лба. Кроме того, на шее Кеоки Эбнер увидел ожерелье из человеческих волос, с которого свисал огромный китовый зуб, обработанный в форме крюка.
      Когда Кеоки приблизился к статуе Кейна, жрец произнес нараспев:
      -Вот он вышел к нам, этот совершенный, идеальный мужчина. Волосы его черные, с красноватым отливом. Он имеет фигуру вождя, треугольную от плеч и вниз, до узких бе дер. Спина его пряма, у него нет ни малейшего изъяна, ни единого недостатка. Его голова имеет квадратную форму, что было сделано еще во время его младенчества. Выпуклые нозд ри его раздуваются. Шея его коротка и мускулиста, а глаза притягивают к себе, как дерево, манящее рыбу в прудах. Он идеальный мужчина и он пришел сюда, чтобы выразить по чтение Кейну!
      Продолжая пребывать в трансе, молодой алии двинулся к алтарю, поклонился идолу и выкрикнул:
      -О великий Кейн! Прости своего сына. Прими меня снова к себе.
      Стоя в тени пальмы, Эбнер принялся молиться:
      -Прости его, Господи Всемогущий! Он находится во влас ти злых людей и не ведает, что творит.
      Но Эбнеру еще предстояло перенести куда более сильное потрясение. Из травяного дома вышла Ноелани, одетая в зо лотистую тапу, со знаменитым ожерельем с китовым зубом,
      ранее принадлежавшим Маламе. Волосы ее были украшены цветами. Девушка торжественно прошествовала к алтарю, и пока она приближалась к идолу, жрец громко объявлял:
      -Вот выходит идеальная, совершенная женщина. Ее ко жа безупречна, она мягка и нежна, как волны океана, блестя ща и гладка, как цветок банана. Она прекрасней лепестка ле- хуа, милей раскрывающегося бутона хлебного дерева. Ноздри ее выпуклы и раздуваются, а нос прямой. Лоб ее чист и низок. Губы ее полны, а спина пряма. Ягодицы ее округлы, а щеки похожи на две луны и крепки, как само основание Мауи. Это идеальная женщина, и она пришла сюда, чтобы выразить свое почтение Кейну.
      Эбнер, сраженный двойной изменой, начал бормотать:
      -Они не могут вернуться к Кейну! Они же знают катехи зис. Кеоки обучался в Йеле. Они входят в конгрегационную церковь! Они члены моей церкви, а я запретил подобные цере монии!
      Но и это отступничество, каким бы окончательным оно ни было, все же являлось лишь прелюдией к событию куда большего значения. От группы кахун, которые сегодня праздновали свою победу, отделился один высокий жрец в черной тапе, которой Эбнер раньше никогда еще не видел, и прочитал страстную молитву Кейну. Потом он неторопливо развернул свою тапу в ночном воздухе, и когда она полностью разгладилась от складок, накрыл этим полотном плечи брата и сестры, закричав: "С этого момента вы всегда будете делить одну тапу!" - и увел молодую пару в направлении нового дома.
      Барабаны выбивали бешеную дробь. Танцовщицы исполняли такой яростный танец, который полностью стер в воспоминаниях прежнюю красоту хулы, а кахуны хором произнесли:
      -Отныне Кеоки и Ноелани - муж и жена.
      Такого Эбнер вынести не мог. Он вырвался из своего убежища, неистово размахивая увесистой тростью, и закричал: