Щупляк

Нигде ничего успокоительного, родной. Шум в балде, как говорил Потап, – упорный, стойкий, вязкий. Поплелся к Ухогорлоносу, а он новыми версиями пугать начал: «Тиннитус может быть оттого, что у вас ушная жидкость высохла…» – «А где она должна быть?» – «В среднем ухе». Хорошо, думаю, что просто высохла, а то могла бы и в дыхательное горло вытечь… Но это еще не все. «Или, может быть, у вас хрящ в позвонке стерся и в ушной нерв резонирует». Ну, спасибо тебе за нерв, мудошлеп!.. Хорошо, что только резонирует, а не замыкает. «Вам, – говорит дальше этот мандюк, – надо в спецсанаторий ехать. Есть такой, для тиннитусников, под городом Дюрен. Я туда скоро собираюсь, могу с собой захватить. Посмотрите, что и как. И бензин пополам, разумеется». Ну, на братьев по несчастью посмотреть не помешает. Насчет бензина тоже понятно: чем человек богаче, тем он жаднее. Между прочим, деньги на бензин он уже сделал, пока со мной о деньгах на бензин говорил. Это у врачей так: ты задницу для укола заголяешь – а у него в люксембургском банке уже касса звякнула.

Через неделю поехали. В машине душисто пахнет. Сам Ухогорлонос – аккуратен, причесан, в бабочке. По дороге про войну, Сталина-Гитлера поговорили. Он ехидно поинтересовался, почему русские так много водки пьют. «А что еще делать?.. – отвечаю. – Опиума в открытой продаже нет. Притом водка войны выигрывает», – и про нашествия хана Батыя и Наполеона присовокупил, о псах-рыцарях напомнил, Мамаев курган описал, Сталинградской битвой закончил – он и заткнулся с глупыми вопросами.

Потом разность менталитетов обсуждали. Вот у нас черную кошку боятся, если она слева направо дорогу перебегает, а немцы – если справа налево. Или, к примеру: мы боимся, если тринадцатое число на понедельник падает, а немцы – если на пятницу. У нас говорят «отдать Богу душу», а у немцев – «отдать Богу дух»… Даже сама смерть разна: у нас она – женского рода, а у немцев – мужского. «Косарь с косой явился». Да что там смерть!.. Даже обычные собаки по-разному лают: наши – «гав-гав», а немецкие – «вау-вау!» – хотя, казалось бы, собаки языкам не подвержены. Видно, не только народные души, но и народные уши разные.

В санатории – тишина полная, мертвая. По аллеям люди гуляют, у всех на лицах скорбь написана. Все с дурцой: один – тихо с ума сходит, другой – в себя не приходит, третий – бредит, у четвертого – крыша едет. Кто в горячке, кто – в черной спячке. И врачи тоже всё какие-то пришибленные, на пауков похожи. Начали нам эти мясники кабинеты показывать: тут, мол, мозг просвечиваем, источник шума ищем (как будто его найти можно). Там кровь на густоту исследуем (кровь, наверно, спустят в тазик, кислоты плеснут и давай мензурками мерить, коновалы).

Ведут по коридорам дальше: здесь нервы на шок проверяем, тут шмерцарцт[7], доктор-боль, сидит. А вот это – наш психотерапевт, стрессы анализирует. И сам псих-терапевт из кабинета хорьком драным выглядывает. Худющий, в дурацком халате (нужен ему халат, как собаке пятая нога: как будто стресс на пиджак капнуть может), глаза дикие, полубрит – чистый параноид. «Заходите, говорит, поговорим по душам!» – «Нет, спасибо, спешим, в следующий раз». Тут санитары покойницкую каталку куда-то поволокли и на нас как будто с намеком недобро поглядывают – мол, не хотите ли прилечь, отдохнуть перед долгой дорогой?.. Жутко стало, на воздух потянуло.

Показали нам эти костоломы все хозяйство, включая морг (правда, издали), а потом говорят, что, по правде, науке о причинах тиннитуса ничего не известно, ибо тиннитус – одна эфемерность, вроде уголовного дела без трупа, однако лечение активно проводится и двадцатидневный курс 1235 марок стоит. Без гарантии успеха, конечно. Нет, думаю, спасибо, в сумасшедший дом я и без денег попаду.

Проспектов надавали! А там в основном – про их санаторий: какая тут хорошая сауна, аппетитный ресторан, теплый бассейн и удобные номера. Про тиннитус – два изречения великих больных: слепого Канта: «Слепота отделяет людей от вещей. Глухота отделяет людей от людей»; и глухого Бетховена: «В моих ушах день и ночь свист и вой. Конец моей жизни мерзок». Обнадеживающие слова, ничего не скажешь.

Потом Ухогорлонос с главврачом в кабинете заперся, а я по саду погулял, с одним больным поговорил. «Чем тут занимаетесь, уважаемый?..» – «Ничем. Сидим, шум в голове слушаем. А потом о результатах медсестрам докладываем». – «А им зачем?» – «Те в компьютер вносят. У кого гудит, у кого шуршит, у кого жужжит, у кого фонит, а у кого шелестит и перекатывается». – «Лечение есть?» – «Какое лечение? Свежий воздух, покой, уют и регулярная жизнь – вот лечение. Я уже вылечился, почти… Скоро домой».

Ну, это известно: каждый, кто утром с постели сползти может, уже имеет право смело говорить, что он – в отличной форме. Так, во всяком случае, считают те, кто с кровати уже не сходит и только на горшок ходит. И все хорошо. И каждый триппер излечивается, кроме первого. А надежда никогда не умирает. И то, что нас не убивает, делает уродами и инвалидами.

Приехали назад. Ухогорлонос бережно деньги за бензин взял, в бумажник вложил и лицемерно мне доброго здоровья пожелал. Я-то знаю, что ему, алчной ехидне, лучше, чтобы люди болели. Помнишь нашего знакомого, венеролога Ванечку, который своих больных блядей посылал людей заражать, чтоб побольше пациентов было? Блядей за это лечил бесплатно. А блядям что? У них шанкры чешутся – не дай бог. А тут еще и деньги, и веское слово врача. Ну, Ванечку убили, а эти, его коллеги-гады – пока живы, к сожалению…

Если уж о смерти заговорили, то сообщу, что в Брюсселе ярмарка похоронных дел прошла, Безенчуку и не снилась. Гробы обиты бархатом и золотом, еще Тутанхамон в таких леживал. А как насчет прозрачного медальончика с пеплом усопшего супруга?.. Или кулона с прахом любимой женщины?.. Мечта фетишиста. А за шесть тысяч долларов Америка берется твой прах из спецпушки во Вселенную выстрелить! Будешь, как тот топор, вокруг земли вращаться вечность.

Ну эта ярмарка – цветочки. Сейчас по Европе другая выставка ездит, «Миры человека», там настоящие трупы без кожи и скальпов выставлены. Пластинаты называются. Садист-художник с беспризорных покойников кожу обдирает, тела в формалине маринует и в разных позах по залам рассаживает. Впечатляет. Особенно бегущие розовые венозные спортсмены. Их бы на стадионах, как пособие по анатомии, выставлять – пусть юношество любуется.

Ладно, ну их всех. Из хороших новостей вот какая – стала ко мне малая мошка наведываться. Прилетит, сядет на лист, за карандашом следит. Или на газету прыгнет и по строчкам бегает. Я ее уже от других мошек отличаю. Чрезвычайно умная Мушка. Любознательная. Часами со стены не сходит, если я усну, сторожит… Может, муза моя?.. Мала уж очень… Или это какой-нибудь Конфуций, который до мошки дореинкарнироваться умудрился?.. С мудрецами это бывает: от мудрости до мудачества – один шаг, а иногда и его нет, рукой подать (недаром одного корня). На всякий случай эту странную Мошку очень осторожно со страницы стряхиваю. Кто его знает, с кем дело имеешь, поэтому лучше тихо сидеть, божьих тварей не обижать и думать позитивно.

Третьего дня опять ездил переводить – позвонили из лагеря, попросили приехать: «Молодая дама из Украины хочет, чтобы ее выслушали!» Хочет – выслушаем. Дам вообще интересно слушать, а в таком пикантном месте – наверно, и подавно… Из-за этого утром чуть не проспал: всю ночь голые зэчки в тюремных камерах мерещились.

По дороге в лагерь все представлял себе эту «молодую даму из Украины». И я – не жалкий толмач, которого при заварухах первого в кипятке варят, а суровый и могущественный комендант большого лагеря, и после отбоя каждую ночь отбираю себе какую-нибудь новую жертву. В моих руках – и хлеб с мясом, и жизнь со свободой, а женщины голодны и жить хотят. Но я, император Клеопатр, непреклонен и каждое утро отправляю жертву в печь, чтобы железно-огневое правило: «Только на одну ночь» – не нарушалось…

Бирбаух плохо брит и явно в дурном настроении. Протягивая мне обходной, он понуро сообщает, что неважно себя чувствует – давление, веса много, худеть надо, а как – неизвестно:

– Пива не пить?.. Пиво не пить – жизнью не жить! Без пива – как без денег. А без денег – как без рук: глазами видишь, а взять не можешь… – завел он свои басни, я в ответ рассказал о царе Мидасе, который имел способность превращать в золото все, к чему прикасался. – Ничего себе! – восхитился Бирбаух и украдкой отхлебнул из бутылки. – И что?

– Ничего. Умер от голода. Хлеб возьмет, а вместо хлеба – слиток!.. Мясо хватает, а вместо мяса – самородок!.. Вместо сахара в чай золотой песок сыпется!.. Пива выпить желает, а в руках – золотая бутылка!..

– Да? – усомнился Бирбаух, допивая бутылку. Подумал. – Я бы так сделал: меня бы слуги кормили-поили, а я бы руками шевелил, только когда золотишко пополнить надо. Вообще деньги лучше золота: места мало берут, зато пользы много приносят!

– И кушать не просят, тихо лежат! – поддакиваю я и иду в комнату переводчиков, где от фрау Грюн узнаю, что надо ехать переводить в тюрьму.

Вот те на, какая такая тюрьма?.. Этого еще не хватало!.. А дама из Украины?.. А даму потом опрашивать будут.

– С Марком поедете, он по дороге объяснит.

От этого известия весь мой брутальный сентиментализм улетучил. Комендант лагеря в недоумении остался стоять посреди плаца, не зная, что ему делать: ни милых дам, ни лепета с трепетом, вместо этого – тюрьма, куда надо ехать с противным очкариком Марком.

А Марк в кабинете уже собирается: переносной ящичек для снятия отпечатков, походный поляроид, стальной дипломат для бумаг и актов, сумочка с диктофоном, лекарства, перчатки, пенал для карандашей и точилок, разная канцелярская колбасня, в пакетики и мешочки аккуратно завернутая и разумно разложенная. По дороге он объясняет:

– В этой тюрьме не уголовники, а беспаспортники сидят. Люди без бумаг. И все эти бродяги, конечно, заявление на политубежище подают, чтобы время выиграть и под депортацию не попасть. А мы к ним в тюрьму – на дом, так сказать, – приезжаем, там же опрашиваем. Сервис.

– А дальше?

– А дальше нас не касается. Мы дело рассмотрели, отказ дали, предписали домой уезжать. А дальше пусть разбираются, кому за этим следить положено, Auslanderamt, например, или погранвойска, или полиция, – сухо закончил он и перевел разговор. – Вы только не пугайтесь: в тюрьме охрана частная, морды такие, что от заключенных не отличить. Имейте в виду.

– Чего мне бояться? У меня документы в порядке, – отвечаю.

– Ну и хорошо. Лишь бы работа была и документы в порядке, это самое главное. – И Марк прибавил газу. – Тюрьма в лесу. Надо побыстрей туда доехать, чтобы успеть потом даму из Украины опросить.

«Видно, не я один ночью сны видел!» – подумал я: Марк еще с этим типом, куда едем, не начал разбираться, а уже о даме из Украины думает, мечтает.

Мы долго ехали по автобану, потом лесной дорогой взбирались по склону горы. Впереди замаячило белое строение.

– Это ресторан, и очень известный, со всей округи люди съезжаются. Немецкие блюда готовят. Как вы к ним относитесь?

– С детства люблю сосиски.

– Вот и хорошо. Самая вкусная и здоровая пища. Один немец, говорят, в Нью-Йорке наши большие красные сосиски «ротвурст» продавать надумал – так очереди стоят, и он уже миллионер. Людям надоела эта птичья китайская ерунда, дурацкие макароны и турецкое дерьмо. Я, к сожалению, мало что могу есть: изжога, язва и гастрит, всё в одном флаконе…

А я слушал вполуха, смотрел на темные ели, покрытые налетом снега, на ветки в белом инее. Вот и до тюрьмы довела судьба. Хорошо еще, что самого на нары не усадила… «Кому Канары, а кому – на нары», – вспомнил я Лунгаря.

Марк тем временем обстоятельно описывал свой адский пищеварительный триптих, порожденный чем-то, съеденным на базаре в Израиле, куда Марк с женой умудрился поехать. Черт его дернул купить в пятидесятиградусную жару какой-то сомнительный пирожок. Печень чуть не полетела, отказали почки, и его спасли с большим трудом:

– Так я поплатился за грехи предков, – суконно засмеялся он. – Я, кстати, лично никакой своей вины не чувствую – мало ли что там было сто лет назад, я никого не убивал, а отвечать за всех?.. Нет уж, избавьте. Сейчас у нас палку опять перегибают. Все-таки очень глупый мы народ!.. Всему подчиняемся, что приказывают. Даже анекдоты еврейские, самые смешные, нам нельзя рассказывать – коллеги тут же донесут. Вот в Карлсруэ случай был недавно: сотрудник одного амта в шутку спросил у другого: «Хайнц, как ты думаешь, сколько наших контингент-беженцев можно перевезти в одном “Мерседесе” и сколько это будет стоить?» Хайнц начал высчитывать: автобус «Мерседес» обычно на сорок мест, если двухэтажный – до восьмидесяти, а стоить будет в зависимости от того, куда перевозить. «Ну, например, из Карлсруэ в Дахау, на экскурсию?» Хайнц все высчитал, дает полную раскладку, а тот сотрудник смеется: «А я тебе более выгодный вариант предложу: их всех в одной пепельнице уместить можно!» Ну, глупый анекдот. И что же? Этот дурачок через пару дней уволен, потому что их болтовню третий коллега слышал и даже умудрился частично на диктофон записать. Вы же видите, у нас все двери открыты…

– Я думал, чтобы взятки не брали, – ответил я.

– Ха! – усмехнулся он. – Взятки?.. Кто дает?.. Нет, это чтобы слышать все… Я лично ничего против евреев не имею, но зачем постоянно выпячиваться?.. Они умудрились даже из собственного несчастья сделать весьма выгодный гешефт, – говорил он, и в его глазах прыгали желтые огоньки, которые обычно вспыхивают у немцев в глазах при слове «юде».

– Вы, кстати, не читали недавно в газете объявление, что комплекс в Дахау работает в музейном режиме, но при необходимости может быть за сутки переведен в рабочий? – спросил я у него невзначай.

– Нет, не читал. Когда это было? – оживился Марк и тут же сообразил: – Ах, это опять анекдот!.. А я думал – вы правда читали. Но я этот анекдот не слышал, учтите. Нам этого не только говорить, но и слушать нельзя… В рабочий режим, хе-хе… чего только не придумают… Вот, последний поворот. Скоро будем на месте.

Мы проехали знак закрытой зоны. Сквозь поредевший лес уже видно здание с башенкой. Да, недаром слово «тюрьма» произошло от немецкого «Turm», башня. Вот она, тюрьма. Окружена забором из крупной сетки и спиралью из крученой проволоки. Виден собачник, где с хрипом мечутся овчарки. Несколько угрюмых блоков с решетками на окнах. У ворот, в будке, виднеются какие-то широкополые личности.

– Паспорт с собой? Хорошо. Документы надо оставить при входе. Такие вот правила. Охрана – сущие бандиты, но ничего! Вперед! – Марк храбро полез из машины, начал вытаскивать багаж.

В решетчатом окошке показалась розовая курносая морда и сурово спросила:

– Кто? Куда? Зачем?

Марк с достоинством объяснил, кто мы и по какому поводу. Рядом с мордой показалась небритая харя с золотой серьгой в ухе, подозрительно нас осмотрела, забрала документы, обнюхала их со всех сторон, долго пялилась на наши лица, сверяла и проверяла, но кнопку в конце концов нажала. Ворота разъехались.

Псы с лаем запрыгали в клетках, когда мы проходили мимо. Из здания вышел пузатый, наголо бритый детина в черной майке. Здоровенные лапы в татуировках. На поясе болтались дубинка, наручники, телефон, рация, револьвер в кобуре, тесак в ножнах и баллончик с газом. Он прикрикнул на собак – те замолкли. Он поманил нас – мы покорно пошли на зов.

Внутри, за стеклом, сидели вахтеры – кряжистые, в шапках-козырках. Перед каждым стояла чашка кофе. Двое смотрели в мониторы, один что-то царапал в конторской книге.

– Тут наша комната. – Марк глазами уперся в дверь, которая распахнулась под пинком детины, обнажив два некрашеных массивных стола, четыре стула, раковину и батарею отопления.

– Кого вам надо? – спросил детина, поглядывая в коридор, где четверо здоровяков тащили обгоревший остов дивана.

– Нам никого не надо. Это мы кому-то понадобились, – с достоинством ответил Марк, осторожно выглядывая из комнаты и с удивленным неодобрением провожая глазами остатки дивана. – Это что же, пожар у вас был?

– Да, подожгли вчера босяки зачем-то, – флегматично кивнул детина и рыками стал командовать, как лучше тащить и кому с какой стороны браться.

– Вы их держите слишком вольно, вот и результат! – сверкнул очками Марк. – Они у вас в коридорах гуляют, телевизор смотрят, чай пьют…

– А что с ними делать? В карцерах держать? – удивился детина. – Они же не преступники, а просто босяки, бездомные, пеннеры[8]. Пусть смотрят, не жалко.

Марк исподтишка показал мне глазами: «Какова охрана, а!..» Тем временем вахтеры за стеклом деловито расстелили бумагу, выложили сыр, колбасу, хлеб, двухлитровые бутылки кока-колы и принялись закусывать. Детина, уточнив фамилию нужного нам сидельца и пророкотав ее в коридор, поспешил к товарищам, бросив на ходу через плечо:

– Сейчас приведут.

Марк, качая головой: «Никакого уважения!» – начал аккуратно раскатывать на столе черную резиновую полоску (куда надо было мазать чернила для отпечатков), включил в сеть поляроид, проверил кассеты, вытащил из сумки диктофон, шнуры, микрофон. Начал раскладывать бумаги и анкеты, раскрывать сумочки и пить свои желудочные пилюли.

Я вышел покурить, стоял у стены. Вахтеры степенно закусывали сардельками, едва видными под слоем горчицы. Здоровяки, оттащив горелый остов в конец коридора, вразвалку отправились в коридор, ведущий вглубь тюрьмы. Оттуда – звон посуды, бормотание телевизора, голоса.

– Вот его данные, просмотрите! – высунулся из комнаты Марк и подал мне анкету, на которой была фотография изможденного молодого человека с длинными волосами и тусклыми глазами.

Тут решетка отъехала, и показался массивный мордоворот с багровой физиономией и складчатым подбородком, похожим на затылок. Руки верзилы, величиной с мою ногу, не свисали вдоль тела, а топорщились в стороны из-за непомерных бицепсов. Он был в кожаной безрукавке с заклепками. Пуки волос торчали из-под мышек, на тумбах-ногах – пятнистые хаки и черные сапоги, на голове – косынка, повязанная по-пиратски. На шее болтался огромный черный свисток с серебряным черепом.

За ним тащился тщедушный худой парень. Он с тревогой озирался по сторонам, зевал и ежился. Видно было, что он со сна. Длинные волосы стянуты на затылке в косицу. В комнате он понял, что мы не из полиции, и стал спокойнее. Молод, лет двадцати, в потертом «Адидасе». Я сказал ему, что это чиновник по его заявлению, а я переводчик, но парень никак не мог понять, кто мы такие и что нам от него надо:

– Какое убежище?.. Когда писал?.. Какое заявление?.. Ничего не знаю!.. – Но потом до него дошло: – А!.. Да это я с похмелюги нацарапал, один чеченчик подбил – пиши, говорит, Щупляк, хуже не будет. Нет, не надо мне этого совсем, едрить его серпом налево! Все равно не дадут, пусть лучше скорей домой посылают. Устал я. Точка.

Эти слова удивили Марка донельзя:

– Такого я не упомню!.. Как, он сам просит, чтоб его домой отослали? Почему?

Щупляк махнул рукой:

– Шансов у меня нету. В газетах писали, что всего два процента получают, так что… Чем тут еще месяцы сидеть – лучше уж домой…

– А там что делать будешь? – спросил я его, пока Марк радостно рылся в портфеле в поисках анкеты отказа (которую он, очевидно, как раз и забыл в лагере, не предполагая такого хода событий).

Щупляк нервно, как кошка, зевнул пару раз подряд:

– Посижу немного – и опять сюда приеду. Свои бабки получать. Кинула меня немчура. Я по-черному полгода пахал на стройке, а они, суки, денег не дали.

Я перевел это Марку. Тот обронил:

– Одни аферисты других дурят. Поделом, так ему и надо. Будет ему наука… Если он хочет уехать – то мы ему поможем, обязательно поможем… Но фото и отпечатки все-таки надо снять.

Парень усмехнулся:

– Пусть снимают. Уже четыре раза брали. Спросите у него, сколько времени мне запрет будет на въезд в Германию?

Марк перелистал документы:

– Вы ничего преступного не совершили. Если добровольно уедете, может, и вообще без запрета обойдется. Только нам надо точно знать ваши анкетные данные, чтобы русский консулат выдал вам временную справку для въезда на родину.

Парень закивал:

– Хорошо. Ладно. Тогда я честные данные дам, пусть меня побыстрей назад шлют, едрить его серпом на лево!

Марк обрадованно-иронически пошевелил бровями в мою сторону:

– Приготовьтесь честные данные записывать!

Когда с отпечатками было покончено, мы стали заполнять анкету об утере паспорта. Парень оказался не Валерием, а Вадимом, не Золотовым, а Кожевниковым, не 1975-го, а 1980-го года рождения, не из Калуги, а из Смоленска. Марк повторял трудные слова:

– Кошефникофф… Смольенск… Спросите его, зачем он все это бессовестно врал и обманывал?

Ответ был короток:

– А чтоб не выслали назад.

Потом Валерий-Вадим сказал, что в Смоленске делать нечего, с водки подпольной сгоришь, думал, приеду в Германию, поработаю на стройке, денег наберу, автобус маленький куплю и буду тихо шоферить:

– Но нет, кинули, суки-немцы, тут тоже гнид полно… Паспорт был, но я его потерял на стройке. Или украли, не знаю. Кем и когда паспорт выдан – не помню, пусть сами найдут. Получил я его летом 97-го, в Смоленске, в Ленинском РОВД.

– Найдем, найдем, не проблема, лишь бы он правду говорил, – радостно суетился Марк, заполняя какие-то бесконечные листочки и подшивая новое фото к новому делу с «честными» данными.

Парень насмешливо смотрел на него:

– А зачем мне врать теперь? Я же сам хочу уехать. Не хотел бы – так и сидел бы, как все другие, едрить его серпом налево…

– А кто сидит? – спросил я.

– Да кто хочешь. Всякие. Китаезы, индусцы, кубинцы, курдяки, негритосы, чечены, узбекцы, афгане… Полный хрислам! Даже один грузинский вор сидит, Камо кликуха, всеми чурками верховодит вместе с Фараоном Нахичеванским.

– Что за фараон? Кличка тоже?

– Нет, имя такое, он армянец.

– Спросите у него, как он вообще в Германии оказался? – сказал Марк, от руки набрасывая текст заявления о том, что беженец отказывается от своих претензий и просит отправить его домой.

Щупляк охотно принялся объяснять:

– По турпутевке приехал, на автобусе, из Москвы. Во Франкфурте зашел на стройку, поговорил с каким-то хмырем в каске, тот сказал, что работа есть, но раз разрешения на работу нет, то и деньги потом, сразу все вместе. Так и пахал полгода. На жизнь он мне давал немного, а потом исчез. Я к другому прорабу – тот отказывается: «Ничего не знаю, тебя впервые вижу, какие деньги?..» Просто всё. Не только наши кидают, но и немцы, волки противные, не лучше. – Он сладко потянулся. – Ничего, поеду сейчас, отлежусь, отдохну, баб попилю, травку покурю – и обратно в Германию…

– А если запрет будет?

Он поправил косичку, усмехнулся:

– За двести долларов я паспорт на любое имя сделаю, хоть на Ельцина, хоть на Хо Ши Мина, едрить его серпом налево!..

Марк, закончив заявление, попросил перевести его беженцу, со смешком добавил для меня:

– Да, а часа два денег вы на этом потеряли, дорогой коллега. Да, потеряли, потеряли… У вас работа почасовая, а у меня время казенное. Вы потеряли, а Германия приобрела!.. Или, вернее, избавилась… – деревянно шутил он. – Так… Теперь скажите ему, пусть подпишет и может идти, а я завтра же позвоню в российское посольство и попытаюсь ускорить дело. Это надо же – сам человек уехать хочет!.. Как не помочь?.. Но недели две-три ему еще придется посидеть, пока то да се.