Когда Люська отогрелась, мы отправились домой, помаленьку оживляясь. Женька, идя почти боком, что-то рассказывал Мирке, и та посмеивалась. Марийка, я и ребята из контрдвора заспорили о секретах киносъемок: как делают крушения, пожары, падения с лошадей. Только Борька с Люськой брели молчаливо. Расставаясь, я напомнил Марийке о репетиции и шепнул, что в пять часов буду ждать ее у третьих ворот. Везучие ворота - тут и дерутся, и листовки развешивают, и вот свидание назначают.
      Во дворе Мирка похвасталась мне:
      - А меня-то Женька пригласил в волейбол играть!
      - Но?.. А как же Славка? - вдруг спросил я.
      - Что Славка? - насупилась Мирка.
      - Ну, это... - я растерялся.
      - Дурак ты, комиссар, и не лечишься! - бухнула она, дергая головой, и убежала.
      Славка, оказывается, отстал, и никто этого не заметил. Вообще, в теперешней нашей суматошной жизни медлительный и молчаливый Славка как-то потерялся. Я подождал его, и мы пошли рядом. Что сказать ему насчет Мирки? Нечего... И мы бросаем, и нас бросают!..
      Ключ лежал в трещине. Родители не любили сидеть в этом семейном склепе, как говорила мама, и чуть чего - уходили в гости. Я съел кусок колбасы с хлебом, завел будильник на без пятнадцати пять и прилег на постель, потревожив Вуфа. Он судорожно, точно умирая, потянулся и потом лишь открыл глаза. Борька прямо наколдовал - Вуф так и прилипло к котенку. Выступают Вов и Вуф!.. Таскать шахматные фигуры я его, конечно, не научу, а вот под гитару он у меня замяукает, пусть только окрепнет чуть-чуть!.. Но чем бы я ни занимал себя - Марийкой, колбасой, Вуфом, - я все равно видел пляж, видел, как я выскакиваю на берег и кричу "тонет" вместо того, чтобы самому кинуться и спасти Люську. Хоть бы поколебался, а то даже и мысли не было. Утешало немного то, что и никто из наших не кинулся. А кто кинется, если комиссар стоит и орет?.. Красивая получается картинка: я уговорил Славку стянуть камеру, я подзадорил Борьку с Люськой уплыть на глубину, а как беда - меня тю-тю. Хорош Гусь!.. От раздумий заболела голова, и я уснул.
      А проснулся раньше будильника, от боязни опоздать.
      Умылся, еще раз пожевал колбасы и не спеша двинулся на свидание, которое было уже не совсем деловым. Я решил, что не сразу поведу Марийку к Нинке, а прогуляюсь с ней по палисадникам, покажу, в каких кустах надежнее прятаться, покажу, где играем в ножичек, где росла ветка-мостик, и саму засохшую ветку покажу...
      И вдруг голос...
      - Ваш правый!
      Я был против крыльца Бобкиных. На нижней ступеньке сидел Юрка, с синяком под левым глазом, который заплыл и налился краснотой. Юрка выжидательно-робко смотрел на меня, уверенный, что я пройду мимо. И я бы прошел мимо, если бы не увиденная сцена под грибком, которая задела меня и которую хотелось выяснить. К тому же непонятной была эта неожиданная выходка Юрки: избегал-избегал нас и вот тебе - сам лезет в пасть.
      Юрка чуть выждал - не уйду ли я все-таки, - подошел и, со сдержанным удовольствием запустил руку в мой правый карман, вытащил расческу. Ухмыльнувшись, он провел ногтем по ее зубцам, продул их и глянул на меня. Подтек был ужасным, у меня аж слезы навернулись.
      - Ладно, - сказал Юрка, - прощаю для начала, - и спустил расческу обратно.
      - Для какого начала? - не понял я.
      - Ну, вообще... Мы же давно не проверяли... Лезь!
      И он подставил мне свой правый. Я сунулся и извлек зажигалку и девять копеек, ровно столько, сколько можно брать. Надавил зажигалку загорелась. Чудеса! Юрка, не клавший в карман и пуговицы, так оплошал! Ведь и крикнул первым, мог бы переложить!.. Все ясно - нарочно.
      - Ладно, - сказал я. - Прощаю.
      - Никаких прощаю!.. Прошлепал - все! Закон!
      - Тогда расческу возьми.
      - Кого мне, бабку Перминову чесать? Я же лысый.
      - А зачем мне зажигалка, я же не курю. А ты что, начал потягивать?
      - Иногда. Заставляют, - ответил он и пощупал синяк.
      И тут я спросил:
      - За что тебя Блин?
      - Видел?.. Подлюга! Я ему еще устрою! - стянув губы кисетом, пригрозил он. - А ветку не я спилил, не думай! Что я, дурак - свои ветки пилить. Без меня они. Я даже поцапался, когда узнал. И Генку ударил не я Блин.
      Я удивился:
      - А вы что, Генку били?
      - Да не били... Просто он бежал куда-то, мы его подозвали. Блин и спрашивает: ты что, мол, тоже в "Союз чести" вступил? А он - вступил, говорит. А ну, говорит, доставай билет и рви, Блин это. Он всегда так чтобы человек сам себе вредил... А Генка - нет, говорит, не порву. Порвешь, говорит, и по носу его - раз! Кровь! Ну, мы и драть...
      - Ах, вон это когда! А Генка сказал, что запнулся... Ну, и гады же вы!
      - Вовк, я с ними кончил! - торопливо заговорил Юрка. - Намертво завязал! Вот чтоб мне!..
      Я перебил его:
      - Постой, а вы что, и про "Союз Чести" знали?
      - Знали, - почти радостно признался Юрка.
      - Откуда?
      - Да вот я нашел, - Юрка быстро вынул из левого кармана бумажный прямоугольник и протянул мне.
      Я обалдел, узнав членский билет. Раскрыл - Томкин! Вот разиня, вот квашня - потеряла! Или выбросила?.. Потом разберемся! Я спрятал его в карман и опять уставился на Юрку - какую же подлость он мне еще выложит. Он как тюбик с подлостями - только нажимай!
      Но Юрка молчал, растирая скулу под синяком и глядя в землю. Он точно ждал наводящих вопросов, как троечник у доски, и я спросил:
      - А Анечкин огород?
      - Мы... Но тоже не я. Дыба с Кока-Колой. А мы с Блином рыбачили.
      - Все не ты!.. Там не ты, тут не ты. А ведь все ты! Ты рассказал, ты показал, ты намекнул. А дальше как Блин - чужими руками!
      - Ну, ты не очень-то! - огрызнулся, наконец, Юрка, кусуче зыркнув на меня здоровым глазом. - Я говорю - кончил с ними, и все!.. Чтоб вы знали, а не чтоб читали мораль! Мораль я сам себе прочитаю!
      - Ладно, - сказал я. - Ну, а Блин-то тебя за что сегодня?
      - Да тоже поцапался, с Дыбой... - Он поморщился, покосился на солнце, не сразу решаясь на полную откровенность, и вдруг сказал: - В общем-то, это Дыба камеру под Люськой порезал.
      - А-а! - задохнулся я, - как это мне сразу в голову не пришло?
      - Но тут я - пас! Вот чтоб мне!.. Я наоборот. Блин послал его, а я говорю: подождите, мол, другой сядет, а то Люська не умеет плавать. Ничего, говорит, там мелко. Там и правда было мелко, но пока Дыба шел, Борька утолкал камеру на глубь, видно. А Дыбе что, он бестолочь, он поднырнул и бритвой - чирк! Ну, и это самое... - Юрка глянул на меня и отпрыгнул, отчаянно крича: - Бить?.. Давай! Я не убегу, как тот раз!.. Я тебя уделаю так, что не захочешь!.. Думаешь, меня все могут бить, и наши и ваши?.. Шиш!
      На крик выскочили соседи, спрашивая, в чем дело.
      Я расслабился, отвернулся от скрюченного в защитной позе Юрки и молча направился к третьим воротам.
      НУ, ХИТРЕЦЫ
      Концерт был назначен на сегодня.
      На всех домах уже висели афиши, с театральной маской вверху, одна половина которой смеялась, другая плакала, - Борька постарался. Но Нинка сказала, что афиши афишами, а еще нужны пригласительные билеты в каждую квартиру - вот тогда будет публика!
      Нинка впрягла всех с самого утра, освободила только меня и Борьку. Борька сел за пригласительные, а я - за частушки. Кроме тех трех куплетов, ничего не было. А это разве борьба? Надо всех пробрать и в первую очередь Лазорского, который хоть бы палец о палец для нас стукнул!.. Сейчас я ему врежу! Как там кончается куплет?.. "Вот бы сделать спортплощадку там, где зреют огурцы..."
      Ага... А дальше так... "Мы бы сделали и сами, если б дали огород..." Какую бы рифму к "сами"?.. "Огурцами" уже были, усов ни у кого нет...
      И только я приблизился к цели, как влетел Борька.
      - Гусь, давай стихи на пригласительный!
      - Некогда, себе сочиняю.
      - А пригласительные мне, что ли?.. Давай, а то Нинке скажу, она заставит.
      - Ну, на-на!.. Что там тебе надо? Уважаемый сосед?.. Пожалуйста, - и я застрочил на бумажке. - "Уважаемый сосед!.. Приглашаем на концерт!" На и отвяжись!
      - Мало! - сказал Борька. - Куда приглашаем? Что смотреть?
      - О, нашел Пушкина!.. Хотя... где наша не пропадала. Дай-ка! - Я взял листок и приписал: - "Торопись под третью крышу!.. Что смотреть?.. Смотри афишу!.." На, Кощей Бессмертный!
      - Во жарит! Во комиссарище! - воскликнул Борька и убежал.
      Едва я снова задумался, заскочил Генка.
      - Нинка коврик какой-то просит... Говорит, ты обещал.
      - А, черт!
      Я достал "Богатырей", отдал Генке и сел. На пригласительных стихах я набрал такую скорость, а тут тормозят!.. Значит, мы бы сделали и сами, если б дали огород... Сами - с усами... Как бы Лазорскому усы приляпать?.. Ха! Сам с усами! Это же не обязательно усы иметь!.. И я живо докончил куплет, и еще какой! Степан Ерофеевич только крякнет!..
      Не успел я переписать его начисто - опять примчался запыхавшийся Генка и сказал, что Нинка меня требует немедленно, потому что есть идея, с которой без меня не справиться. Я любил быть там, где без меня не справляются, и мы понеслись к Куликовым. Оказалось, что Нинка решила крыльцо превратить в настоящую сцену, а для этого его нужно чем-то закрыть сверху.
      - Тогда и темней будет, и уютнее, и вообще! - сказала Нинка. Подумай, по-мальчишески!
      - А частушки?
      - Хватит сколько есть. Все равно ты еще на руках ходишь. Сцена важнее... Бери Славку и думайте.
      Мы со Славкой задрали головы, переводя взгляды с одних сеней на другие. Метра три с гаком... Можно просто: две жерди и доски, но где их взять?.. К Лазорскому сходить. Не насовсем же, вернем после концерта. Я сказал Славке, и мы пошли к управдому.
      Лазорский, раздетый по пояс, сидел на крыльце и хрумкал огурцом. Мы ему выложили просьбу. Он подумал, доел огурец и повел нас в свой огород.
      - Вот такие сгодятся? - спросил он, указывая в подсолнухи, за морковную грядку, где вдоль забора лежал штабелек длинных брусков пять на пять.
      - У! - гуднул я. - Самый раз.
      - Берите пару.
      - А можно три, чтоб не провисало?
      - Берите три, но не сломайте. Сцена - это хорошо, а мне забор надо перегораживать.
      Бруски были новенькие - белые и пахли смолой. Мы отделили три штуки и понесли. Лазорский развалисто шел впереди.
      - А вы читали программу концерта? - спросил я.
      - Читал. Существенная программа.
      - А придете?
      - Не знаю. Разве что оградные частушки послушать.
      - Конечно. Там даже один куплет про вас есть.
      Лазорский остановился и, обернувшись, спросил:
      - Про меня?.. Это какой же?
      - А вот приходите - услышите.
      - А все-таки?
      - Не можем - концертная тайна! - гордо заявил я.
      - Ишь ты. А если что нехорошее?
      - Все равно тайна.
      - А ну-ка опустите пока бруски. А то, я смотрю, вам тяжело держать их вместе с тайной-то, - добродушно, но твердо сказал вдруг управдом.
      - Да что вы, Степан Ерофеевич, ничего плохого про вас! - воскликнул я.
      - Опустите-опустите... Вот так... Так что там про меня?
      - Да то, что...
      - Стихами-стихами, - перебил Лазорский. - А то не выпущу.
      - Пожалуйста! - небрежно сказал я. Черт меня дернул выболтнуть! Не отказываться же теперь от брусков! И я прочитал:
      Нам приходится несладко,
      Дяди, тети и отцы!
      Вот бы сделать спортплощадку
      Там, где спеют огурцы!
      Мы бы сделали и сами,
      Если б дали огород.
      Но Лазорский, сам с усами,
      Огорода не дает!
      Лазорский шоркнул пальцем под своим носом, точно проверяя, нет ли в самом деле усов, и воскликнул:
      - Ах, вон куда прицел!.. Так-так. Сейчас я кое-что начинаю понимать. Значит, в лоб не удалось, решили сбоку ударить!
      - В какой лоб? - спросил я.
      - Анечкин огород - это что, не лоб?
      - Это не мы. Вы сами разбирались.
      - Вас разберешь! На то вы и ребятня, что - хвать! - и концы в воду!.. А на меня частушки зря сочинили. Народ хозяин над огородами, а я тут ноль без палочки. Так что, Кудыкин, вычеркивай свои куплеты к чертовой матери! Прославите ни за что на весь город. Мучитель детей, скажут. Вычеркивай.
      - Ну, тогда сами вместо частушек выступите и потребуйте, чтобы нам дали место! - заявил я.
      Растопырив толстые пальцы, Лазорский прижал к груди ладонь и умоляюще протянул:
      - Ребятки, ну какой дурак, извините, отдаст вам свой огород под футбол? Вы подумайте!
      Славка не выдержал и сказал:
      - А разве дядя Федя дурак?.. Он нам отдал весь свой огород. Пять метров!
      Лазорский нахмурился.
      - Это какой дядя Федя? Федор Иванович?.. Ну, милые, не знаю. Если уж вы меня лично берете за горло, то пожалуйста - метр от моего огорода режьте! А чтобы весь - вы хоть на вокзальной площади пойте про меня - не дам.
      - Метр - что? Один да пять - шесть, - грустно подвел я. - На шести метрах только семечки щелкать.
      - Не знаю, - повторил управдом. - Говорите с народом сами, а меня ни в частушки, никуда не втягивайте. Обещаете - берите бруски, а нет... - он расстроенно махнул рукой.
      Жаль было сдаваться, но Степан Ерофеевич так серьезно расстроился, и так нам требовались бруски, что я сказал:
      - Обещаем, - и вздохнул.
      - Ну и молодцы.
      - Только нам бы еще три-четыре доски метра по два.
      - Глянем в сарайке.
      Все нам дал Степан Ерофеевич, даже гвозди и молоток, буркнув, что у Куликовых, наверно, и этого нет. Мы сложили бруски носилками, погрузили доски и пошли. Щедро уплатил управдом за куплеты, за нашу борьбу. А писать другие, безуправдомные, стихи уже было некогда. Что же делать? Неужели концерт вхолостую выстрелит?.. Горько пережевывая весь разговор с Лазорским, я вдруг в последних его фразах уловил какой-то пульс. Странный я комиссар - сам почти ничего не выдумываю, а все подхватываю да улавливаю... Пульс этот так растокался, что я замедлил шаги. Стой-стой, да это же гениальная мысль! Я выронил бруски, так что загремели доски, быстро повернулся к Славке и, протянув к нему руки, крикнул:
      - Славка, ура-а!.. Сегодня будет революция!.. Сегодня мы получим землю, как крестьяне в семнадцатом году! Вот от этого столба, - я хозяйски зашагал вдоль забора. - И вот до этого!.. Пять огородов! Хватит?
      - Хватит, - невесело сказал Славка.
      Он не верил. Я рассмеялся, подхватил бруски и у крыльца Куликовых шумнул:
      - Эй, люди!
      Я хотел им объявить о сегодняшней революции, но вместе с нашими девчонками выскочила и Марийка, прибежавшая без нас. Я обрадовался, но осекся - Марийка была еще не нашей. Но девчонки и так возликовали, увидев столько строительного материала и решив, наверное, что для этого я их и звал. Эх, курицы близорукие!
      С перекрытием мы со Славкой провозились недолго. Затащили все на крышу дома, сколотили там прямо против крыльца раму, обтянули ее тремя старенькими одеялами и, спустив на сени, подвинули вплотную к стене. Рама легла точно на оконные наличники. На кухне, конечно, сразу потемнело, и девчонки довольно загудели.
      Потные и усталые, мы сунулись было напиться, но артистки завизжали, и тетя Маша, помогавшая им подгонять костюмы, вытолкала нас.
      - Вова, подожди! - крикнула Томка и вынесла мою белую, с нашитыми на грудь красными полосами, царскую рубаху, сделанную из отцовской. - Давай примерь еще раз... Пошли вон к тете Маше.
      - Мы же вчера кончили.
      - Значит, нет, раз говорю! - Тут уж была ее власть - она портняжничала.
      Мы оказались в тихой тети Машиной квартире.
      Томкин билет "Союза Чести" все еще лежал в моем кармане. При всех я решил не стыдить ее - что с нее возьмешь? - а наедине оставаться с ней избегал, чуя в этом какую-то неприятность для себя.
      - Ты как будто боишься меня, - обиженно упрекнула Томка.
      - Чего это мне тебя бояться?
      - Уж не знаю... Надевай.
      Я скинул свою выпачканную ржавчиной рубаху, вытер о подол пальцы и осторожно натянул царскую рубаху. Томка велела поднять руки и заходила вокруг, что-то поддергивая и просматривая.
      - Ты вот скажи, где твой членский билет? - спросил я, заранее усмехаясь над тем, как она будет выкручиваться.
      Томка испуганно замерла передо мной, сложила ладони лодочкой и прошептала:
      - Потеряла... Ругай, Вов, не ругай - потеряла!
      Признание как-то смутило меня, и вместо того, чтобы дать ей нагоняй, я просто вынул билет и протянул ей, сказав только:
      - На, растеряха.
      - Нашел?.. Ой, Вовка! - Она схватила мою руку вместе с билетом. Надо же, ни кто-нибудь, а ты нашел!.. Примета! - протянула она загадочно-слащаво.
      - Не примета, а Юрка нашел, - сказал я, опять поднимая руки.
      - Бобкин?.. Вот паразит, везде успеет!.. А ты никому не говорил?
      - Нет.
      - Ну и молодец!
      - Да уж молчала бы! - Я поморщился, второй раз зарабатывая сегодня этого "молодца", и все за то, за что надо бить по шее.
      - Вов, ну что ты все дуешься на меня? - капризно спросила Томка, близко уставясь в мои глаза. - Ведь все равно... - она замялась.
      - Что? - не понял я и нахмурился.
      - Помнишь мой секрет?.. Ты все равно влюблен в меня! И лучше не дуйся!
      - Влюблен? - крикнул я, сдергивая с себя царскую рубаху так, что она затрещала. - Да я скорей в бабку Перминову влюблюсь, чем в тебя! - и вылетел вон.
      Ведь живу спокойно, ничем не трогаю человека, даже наоборот, оберегаю от лишних шишек, так нет, надо лезть со своей влюбленностью!
      - Что? - спросил стоявший у крыльца и разгибавший проволоку Славка, когда я уперся в него невидящими глазами. - Давай занавес делать.
      - Давай... Только я пробегусь маленько, - сказал я и, как главный скороход какого-то тридевятого царства, вдарил по двору.
      К шести часам все было готово: костюмы, декорации и занавес. Отличный занавес из четырех простыней. Хватило бы и трех, но тогда он был бы плоским, как экран, а тут собрались настоящие складки. Подвешенный на шторные зажимы, он легко скользил по проволоке, натянутой под самым бруском перекрытия. Дунешь - откроется. Моя и Славкина работа!
      "Богатырей" Нинка приказала повесить между окон, чтобы вся сказка шла на этом фоне. А Борька сдурел - целый день ухлопал на пригласительные. Но зато вышли они - хоть в оперный иди: снаружи - маска, как на афише, внутри слева - музыкальный ключ соль, набрызганный акварелью, справа - мои стихи, написанные зеленой тушью.
      Но мне до семи тридцати оставалось еще два дела: написать задуманное обращение к народу и постричься. Обращение получилось длинным. И только в семь я побежал стричься. Я пересек двор и торопливо, не поднимая головы, взбежал на крыльцо тети Шуры-парикмахерши. Нашего брата она не стригла, она делала женские прически. Но я решил попробовать. Тете Шуре я не досаждал давно, старые обиды не в счет, а что я крикнул про мыльную воду, так тети Шуры не было дома.
      Я вошел.
      Посреди комнаты сидела на стуле женщина. Голова ее была часто утыкана какими-то прищепками, от которых вверх, к электрическому патрону, тянулись провода - прямо пытка готовилась. Тетя Шура, в темно-сером не платье, а вроде мешка, безжалостно проверяла провода, а с печки за ней одобрительно наблюдала белая кошка - все как у ведьмы. А тут еще кошка сиганула с плиты - да ко мне и давай, вздернув хвост и мурлыча, крутить восьмерки вокруг моих ног - Околдовывать меня.
      Не знай я тетю Шуру четыре года, я бы испугался, а тут я понял: это, наверно, завивка, после которой женщины обычно сидят на крыльце и сушат кудри, склонив голову набок, как Аленушка у пруда.
      - Здрасьте, - сказал я. - Вот вам, тетя Шура, пригласительный на наш концерт.
      Точно не слыша меня, тетя Шура еще раз потихоньку подергала все провода разом и щелкнула выключателем на стене. Я поднял плечи, ожидая, что женщина сейчас вскрикнет, или задергается, или загудит, как стиральная машина. Но она и ухом не повела.
      Тетя Шура подошла, взяла билет и разглядела его.
      - Хорошо сделали.
      - Это Борька. Он и афишу написал!
      - Читала... Что это у тебя там за "Гимнастический этюд"? - сурово спросила она.
      - Это не этюд, это вверх ногами буду ходить.
      - Я так и подумала. Уж знаю твои этюды.
      - Но я еще в пьесе играю, Ивана-царевича, - ввернул я.
      - Ого!.. Хорош царевич! - тяжело усмехнулась тетя Шура.
      - Мне бы чуть подстричься, тогда бы... - сказал я.
      - Садись! - вдруг коротко бросила она и указала на табуретку, указала глазами, а как будто пятерней схватила и усадила.
      Достав из сумки на столе черную электрическую машинку, тетя Шура включила ее в розетку, повернула меня затылком к свету и так жадно врубилась в мою гриву, что пролысина от шеи до лба появилась скорее, чем я заикнулся о чубе.
      - Нафорсишься еще! - сказала парикмахерша, угадав мой порыв. Сколько лет? Тринадцать? Нафорсишься!.. Летом стригись наголо. Волос будет лучше.
      - Дергает! - крякнул я.
      - Волосы мокрые... Ну, отрастил!
      - Ой, тетя Шура!
      - А что я сделаю?.. Не можешь терпеть - иди посиди на крыльце, проветрись, а я тетю обслужу.
      Я вышел, сел на нижнюю ступеньку, чтобы не видели со стороны, и пощупал голову. Над ушами торчали вихры, а посредине было чисто, как бульдозер прошел. Вдруг на меня налетела, прямо упала Томка, выскочив из-за угла.
      - Ты что ослепла совсем? - буркнул я.
      - Ой, извини... А что это у тебя?..
      Я прикрыл плешину ладонью.
      - А ты не смотри! Это тетя Шура... Я остываю... А ты почему не на сцене? Сейчас начало. Не выступаешь, так хоть помогай!
      - Мне надоело... Я вообще не пойду на концерт, - и Томка брезгливо дернула губами.
      Я убрал с лысину руку и выпалил:
      - Ну и катись колбаской!
      - Фу! - фыркнула она. - Я думала, ты лучше всех мальчишек, а ты... И она скрылась в сенях.
      Тетя Шура благополучно достригла меня, и я помчался к Куликовым, крыльцо которых зрители охватили уже большим полукругом. Я увидел тут и ребят из соседнего двора, и отца с мамой, и Лазорского, и всех-всех. Малыши запрудили подступы, и я едва пробрался на сцену, гордо вслушиваясь в одобрительное разноголосье зала.
      - Наконец-то! - воскликнула Нинка. - Где тебя носит? Пора начинать!.. А-а, ты как подстригся? Почему наголо?
      - Чтоб волосы лучше росли.
      - О, господи! - Нинка закатила глаза. - Тебе теперь только Кощея играть!.. Вот твой костюм, иди к тете Маше, горе луковое. Там ваша раздевалка.
      До ужаса размалеванный Кощей Бессмертный, в купальной шапочке на голове, которая означала лысину, расхаживал из угла в угол тети Машиной кухни, подметая пол длинным халатом, с наклеенными ребрами, Славка в медвежьей маске стоял перед зеркалом еще без шубы и время от времени рычал. Генка с усиками, мой сказочный брат, приноравливался, как он будет стрелять из лука. Бедный Король Морг бродил между этими полузнакомыми фигурами, принюхивался и не знал, где присесть.
      - Ха-ха! - крикнул я и начал переодеваться.
      - На-чи-най! - требовал зритель.
      Влетела Нинка.
      - Готовы?
      - Да, - сказал я. - Где лук и стрела?.. Вон. Все.
      - Мирк, давай.
      Мы столпились за занавесом. В улыбающейся, разрумяненной кукле, на которой были цветная длинная юбка и широкая кофта, я едва узнал Марийку. Она играла купеческую дочь, невесту Генки.
      Мирка отмахнула сперва одну половину занавеса, потом вторую, вышла на середину и сказала, что наш второй концерт начинается, что вообще-то во дворе много бывает концертов, но такой - второй.
      - Вон мой папа, - шепнул я Марийке углом рта. - Вон возле того смешного дядьки в очках.
      - Вижу. Красивый. И на тебя похож. А дядька в очках - мой папа.
      - Но?.. Тоже ничего, но смешной. И на Женьку похож.
      - Все папы на детей похожи.
      Мирка представила нас, назвала все роли и задернула занавес.
      - Братья, марш! - прохрипела Нинка.
      Мы с Генкой выскочили и сразу давай жаловаться друг другу, что вот скоро умрет царь-батюшка, разделим мы его владения поровну, а вот как, горемычные, будем жить в одиночестве?.. Сперва у меня была сухость в горле, слова протаскивал еле-еле, как санки по земле, а потом разговорился и - эх, братуха, говорю, давай, говорю, женимся, и пусть вот эти стрелы каленые укажут нам суженых, то есть, говорю, невест. Генка захлопал глазами, потому что этих слов в роли не было, но смело ответил, что давай. Натянули мы луки кленовые, оглядел я просторы зеленые, вижу - на дубе-дровянике сидит-лежит Соловей-разбойник - Юрка Бобкин. Я не целясь хрясть! Улетела стрела в сырой огород, и наша сказка началась...
      Грому было - после каждого выхода. Особенно досталось Кощею и его дочери Кощеевне, которую играла Люська. Смуглая, в черном платье до пят, с глухим воротом под самую челюсть, с тупыми, словно обрубленными, косами, Люська поразила всех. А Нинка подсвечивала сбоку синей медицинской лампой, и Кощеево царство выглядело омертвелым.
      Сказка заняла много времени, и мы решили второе отделение сократить. Оставили четыре лучших номера. Мирка с Марийкой спели песню про геологов, потом вышел Славка, раздетый по пояс, а мы втроем едва вынесли за ним двухпудовую гирю. Славка проделал с гирей разные упражнения двумя руками и даже, лопаясь от напряжения, выжал ее одной и удалился под аплодисменты, оставив гирю на краю крыльца. Тут из-за кулис вылетел Борька и пнул эту гирю в зрителей. Она упала на колени тете Зине Ширминой, которая секунду тупо смотрела на нее, потом вскинула голову и по-девчачьи завизжала. Дядя Федя, стоявший за ней, поднял гирю и гулко забарабанил по ней кулаком, показывая, что она картонная. Зал так и покатился со смеху.
      Король Морг провыл "Песенку Герцога" очень серьезно, даже печально, как бы намекая, что поет последний раз, и аплодировали ему тоже серьезно.
      Наконец Мирка объявила мои частушки.
      Генка потянулся к баяну, но я остановил его и один вышел на сцену. Какой-то момент я молча оглядывал публику, сгибая и разгибая пальцы левой руки, как проволоку, которую надо переломить. Марийкин отец что-то шепнул моему, и мой кивнул. Лазорский притулился с краю, внимательно и хмуро скособочив голову.
      - Мы извиняемся, но по техническим причинам частушек не будет, сказал я, напряженно улыбаясь, весь дрожа внутри и боясь, что дрожь эту видят все. - Мы и так много навеселились, больше, чем хочется, потому живется нам, уважаемые дяди, тети и отцы, не очень сладко. Вот вы сейчас разойдетесь по своим домам, а у нас во дворе нет даже собственного угла, кроме подкрылечника и крыши. А угол этот нам нужен вот так!.. Мы тут поговорили с дядей Федей и со Степаном Ерофеичем. Они нас поняли. Дядя Федя отдал нам огород целиком, а Степан Ерофеич отделил от своего метр. Но этого мало. И вот мы обращаемся к остальным: отрежьте каждый по метру от огорода - и нам хватит! Всего по метру!.. Мы даже список составили. - Я вынул из кармана вчетверо сложенный лист, расправил его и спустился на нижнюю ступеньку. - Вот тут все квартиры. Кто согласен, пусть распишется, чтобы потом не обмануть... А осенью мы сами передвинем заборы...
      Малыши поразевали рты, а на взрослых как будто ветерок дохнул загомонили, зашептали, задвигались.
      - А когда это мы вас обманывали, не припомню что-то? - спросила тетя Надя, Миркина мать, с одним из Миркиных братцев на руках.
      - Не знаю... - замялся я.
      - А чего ж с росписями торопитесь? Если уж согласимся, то согласимся, а нет, так нет... У меня берите метр, шут с ним, одной грядкой больше, одной меньше.
      - Надо, надо, товарищи! - вдруг зычно призвал управдом. - Хорошие, чуткие ребята, надо помочь!
      - Да по метру каждый даст, чего тут обсуждать!
      - Резвость, она для детей все. А тут еще вон подрастают. Сегодня в песке возятся, а завтра мяч давай!
      - Возьмите, возьмите!
      - Режьте, бог с вами, а за концерт спасибо.
      - Ну, хитрецы, обошли на повороте!
      Все рассмеялись, встали и захлопали.
      Я скомкал список, бросил его и хотел подняться к друзьям, но они сами спустились ко мне, глядя на меня с осторожным восхищением. Небось, все позабыли с концертом и то, что я комиссар. Но я не забыл и не забуду. Я задорно подмигнул им, и мы тоже ударили в ладоши, удивленно понимая, что в этих аплодисментах рождается новый большой союз.