Он запнулся, объяснил я и приврал, что сам недавно так треснулся носом, что крови с пол-литра вытекло, а тут пустяк - и капли. И рассевшись вокруг Генки, мы стали, успокаивая его, вспоминать, кто, где и как падал, ссаживал кусками кожу, насквозь пропарывал ноги ржавыми гвоздями и расшибал до мозга лбы. Оказалось, что даже и Томка запнулась однажды, только после падения у нее почему-то чирей вскочил на спине, на талии, уточнила она, хихикнув и спрятав лицо в ладони. В общем, получалось, что все мы перекалечены, а двор наш не двор, а свалка, где убиться раз плюнуть, а живы мы по счастливой случайности. И тут мы - уже серьезно - давай костерить двор - такой он да сякой.
      - А чего это мы расплакались? - воскликнула Мирка. - Давно бы взяли да прибрались! Дома вон каждый день метем да моем, а тут расстонались, бедненькие. Двор-то наш!
      - Двор наш? - спросил Борька.
      - А чей же, дядин?
      - Вот именно, дядин, тетин и бабушкин, - Борька кисло ухмыльнулся. А нас по нему только гоняют, прокалывают мячи да лупят поварешками по макушкам.
      И вдруг от этой стычки у меня мелькнула мысль, бьющая туда, в сторону намеченного мной освобождения, о котором с бухты-барахты мне пока не хотелось говорить.
      - Не спорьте! - вмешался я. - Вы оба правы: и двор не наш, и убраться в нем надо, нарочно прямо до блеска! Чтобы сказать: наш двор - и никаких гвоздей! Мы тут хозяева!
      Все уставились на меня, озадаченные таким поворотом мысли. Даже Генка приподнял голову и растерянно сказал:
      - Если из-за меня, то не надо, у меня уже все.
      - Лежи, лежи - из-за всех, унял я его. Так что, Союз, чистим двор?
      - Ты не советуйся, а приказывай, заметил Борь ка. - Ты же ферзь, а не пешка.
      - Еще не привык, я улыбнулся. Внимание! "Союзу Чести" приказываю провести операцию под названием...
      - "Метла и лопата", подсказал Славка.
      - ..."Метла и лопата", подхватил я. К выполнению приступить немедленно!
      Борька протестующе замахал рукой и воскликнул:
      - Да ты что, комиссар!.. А перекусить-то!
      - Ах, да! - спохватился я под общий смех.
      - Уважаемые союзнички, прошу сдать припасы! - распорядился Борька, скидывая с себя рубаху.
      Все оживились и полезли кто куда: в карманы, за пазуху, в рукава, и мигом на Борькиной рубахе выросла аппетитная пирамида, которую увенчивало Томкино яблоко, такое же большое и румяное, как подаренное мне. Я даже закусил губу - могла бы позеленее выбрать! Борька ловко разделил еду на семь частей и, гадая за Славкиной спиной, раздал их.
      Мне достался огурец и кусок хлеба с двумя конфетами, а Томке - огурец и бутерброд с салом. Она его тут же отдала мне, сказав, что жирное не ест, а я отдал ей обе конфеты, хотя съел бы их и сам.
      Мы расселись кто как и принялись жевать, припивая воздухом.
      - Пацаны, а что с Юркой-то? - спросила Мирка. - Чего молчите?
      - А чего о нем говорить - предатель, - сказал я. - Если очень хотите - пожалуйста.
      - Еще бы! - воскликнула Мирка. - То свой, свой был, то вдруг предатель!
      - Ну, слушайте.
      И я рассказал, как мы со Славкой услышали в гараже вскрик, как подкрались и застали там всю Юркину банду, как затаскивали камеры обратно и как дрались на следующий день.
      - У-у, - протянула Мирка. - Я думала - так себе, а тут вон что!.. Тогда, конечно...
      И больше - ни слова о Юрке.
      Рядом тихо шелестели вершины тополей, выше плыли облака, а еще выше пылало солнце, и нам, приподнятым метров на шесть над землей, до всего этого было не так уж далеко.
      Мы все уже съели, а продолжали сидеть, молча и расслабленно, точно убаюканные высотой, шепотом листьев и бегом облаков. Томка держалась за железное ребро конька, точно крыша могла качнуться и стряхнуть ее вниз. Люська, поджав ноги и заплетая свои безбантичные косы, смотрела далеко за мехмастерские и за железнодорожные пути, туда, где, скрытая маревом, протекала Обь. А Мирка, зажав губами фантик, пощелкивала по нему пальцем и задумчиво щурилась.
      - У кого есть лишняя метла? - внезапно спросила она. - И вообще, у кого что есть?
      И сразу все завозились, завздыхали, забубнили. Выяснилось, что метел у нас пять - как раз, два лома - тоже хватит, лопаты и грабли есть у всех, а вот носилок - ни одних. Мирка сказала, что добудем вещь получше носилок, и указала на Анечкину сараюшку, где пузцом вверх лежала тележка без колес, почему-то похожая на убитого гуся.
      Двор я разделил так: Славке, Борьке и себе - по дому, а два остальных дома - на троих девчонок.
      - А мне? - спросил Генка. Он сидел со скомканной рубахой в руках, съеженный и хмурый.
      - Ты, Генк, отдохни, - сказал я.
      - Или баян вынеси и давани маршик, - предложил Борька. - А мы под него метлами - шук-шук!
      - Нет уж - возразил Генка. - На баяне я вам и потом могу сыграть. Я хочу метлу. Соло на метле. Дайте мне тоже дом. Кровь из носа справлюсь!.. То есть нет, кровь больше не пойдет! - И он осторожно пощупал свой тонкий, как будто прищемленный дверью носик.
      - Ну, ладно. Девчонкам оставляем один. Кончите поможете нам. Все!
      И мы спустились.
      Генку я завел к себе Он хорошенько умылся, надел мою чуть большеватую рубашку, я взял в сенях метлу и мы отправились на свои рабочие места.
      Мой участок был психически трудным тут жил Юрка Бобкин. Не чистить бы тут, а навалить бы сюда еще больше хлама, и торчи он среди чистого двора, как бельмо в глазу, чтобы все поняли, каков есть Бобкин! Но в этом же доме жили Головачевы и еще четыре семьи, так что черт с ним, с Юркой!
      Справа от меня трудились девчонки, Мирка с Люськой, а Томки все не было - опять, наверно, со своей сумкой где-то промышляет. Чирей на талии!
      Метла моя была новенькая, проскребала землю до черноты. Я мел от крылечек к забору и к центру. Сперва неловко было чувствовать на себе удивленные взгляды из окон, потом ничего. Пусть смотрят и радуются, что и на этот раз "для нас" и "для всех", как говорила мама, совпало. Зато скоро не совпадет, когда за чистотой двора последует его освобождение! Как "Союз Чести" найдет и решит!
      Дойдя до Юркиного крыльца, я вдруг подумал, что хорошо было бы, если бы Юрка сейчас вышел и начал ехидничать над нашей уборкой: или вынес бы тряпку и предложил мне помыть их крыльцо, или бы сел на нижнюю ступеньку и давай бы пощелкивать семечки, выплевывая шелуху мне под метлу и приговаривая, мол, вот тут мети, вот тут и вот тут. Ох, и налетел бы я на него! Ох, и треснул бы его голиком по горбушке - похлеще Анечкиной поварешки!.. Но молчала квартира Бобкиных, и я аж вздохнул, жалея, что мой воинственный пыл пропадает попусту.
      И вдруг вижу - влетает во двор Пальма - и обрадовался, что хоть тут сейчас душу отведу, потому что за Пальмой примчится та боевая девчонка, и я один на один проверю ее боевитость. Только собака - через забор, девчонка - в ворота, с криком:
      - Пальма! Пальма!..
      Увидев меня и, наверно, сразу поняв, что предстоит расквитываться, она осеклась, но не повернула назад, как было бы проще, а медленно пошла к забору. Пошел к забору и я, заметивший, в каких подсолнухах укрылась Пальма. Приподнявшись на носки и закусив палец, девчонка принялась тревожно оглядывать огородную зелень, но зелень так разнесло, что попробуй различи там что-нибудь. Я уж хотел было спросить, ну как, мол, твое самочувствие, но позади хлопнула дверь, и мы враз обернулись. Это вышел пацаненок. А я внезапно подумал, что ведь девчонка стоит одна на виду у всего чужого двора и ждет беды в любой миг, а тут еще я, храбрец, выискался. Во мне что-то дрогнуло, и я торопливо проговорил:
      - Вон она, Пальма!.. Вон за подсолнухами!
      - Где? - радостно встрепенулась девчонка.
      - Пойдем покажу.
      Я откинул калитку, схватил вдруг девчонку за руку и потянул за собой по лабиринту межгрядных тропок прямо к овчарке. Девчонка не сопротивлялась и, только увидев Пальму в двух шагах, рывком остановила меня.
      - Я сама, а то еще цапнет.
      Чтобы не наступить на грядку, она обняла меня за пояс, обошла, чиркнув бантом по моему носу, и, ласково поругивая собаку, прицепила ее к поводку.
      Из огорода я выбрался первым и придержал калитку. Проходя, девчонка серьезно глянула на меня и сказала:
      - Спасибо. Тебя как звать?
      - Вовка.
      - А меня Марийка.
      Мы бы наверняка еще о чем-нибудь поговорили, но Пальма дернула и, как строгая мамаша, потянула Марийку за руку прочь от внезапного и, может быть, рискованного знакомства. Когда они скрылись за воротами, я сообразил, что на Марийке был сарафан с такими большими красно-белыми клетками, что хоть играй на нем в шахматы.
      Со мной что-то случилось. Я забылся и не сразу понял, чего шумят и куда бегут пацаны. А это махали руками и весело созывали на помощь работавшие справа девчонки.
      Через минуту мы обступили их, и Люська, показывая на здоровенный каменище, пояснила, что из земли торчало всего сантиметров пять, она начала копать и вот какую штуку выкопала. Вчетвером мы попробовали вытащить камень, но сил хватило только на то, чтобы поставить его на попа.
      - Генк, ты об него запнулся? - спросил я.
      - Когда?.. А-а, не помню. Может быть.
      - Уж сотня коленок здесь точно разбита, - сказал Борька.
      - И сотню еще разобьют. Надо убирать.
      Генка наклонился и проговорил:
      - А если углубить яму, и пусть себе лежит?
      - А что, мудро, - сказал я. - Ну и баянист! У тебя, Генк, голова не только музыкальная, но и техническая.
      Генка сиял.
      Мы быстро углубили яму, опрокинули камень, засыпали землей и утрамбовали пятками. Сто коленок спасены!
      - Отбой! - крикнул я. - Всем на отдых! В холодок.
      Мы собрали инструменты и забились в Борькин подкрылечник.
      - Что это за девчонка была? - шепотом спросила Мирка.
      - Какая?
      - С собакой.
      Я вспыхнул и ответил:
      - Марийка, из двора напротив.
      - Вы знакомы?
      - Только что познакомились.
      - А-а, - протянула она. - А Томки нет.
      Мне показалась тут подковырка, и я зло спросил:
      - Ну и что?
      - Как что?.. Ты комиссар или нет? - вспылила Мирка. - Наше первое дело, а ее нет!.. Наказать надо!
      - Накажем, - вздохнул я, вдруг почувствовав какое-то равнодушие к тому, что Томки нет, что ее нужно наказать и что она вообще существует на белом свете.
      А Томка - тут как тут, занырнула в дверь и, всплеснув ладонями, оправдалась:
      - Не ругайтесь, меня мама в магазин посылала!
      - Так и знал, - грустно проговорил я, глядя вниз.
      - Хоть бы совесть имела! - бросила Мирка.
      - Пожалуйста, я могу уйти, если я бессовестная, - заявила Томка, разводя руками.
      Тут я поднял взгляд, чуть подался вперед и, охваченный внезапным жаром, чуть не крикнул, чтобы она уматывала на все четыре стороны, но Славка опередил меня.
      - Поработай, - сказал он мягко, - потом уйдешь.
      Томка в колебании и раздумье, а может быть ожидая моего приглашения ха-ха! - постояла некоторое время, потом села на край доски рядом с Люськой.
      - Слушайте, союзнички, мы ведь отдыхать сели, - сказал Борька, - так давайте хоть в суд сыграем, что ли.
      - Давайте! - согласились все враз, и сразу стало проще.
      Борька принес бумаги, карандаш, нарвал семь одинаковых полосок, на четырех написал "вор", "сыщик", "судья", "палач", скатал их трубочками и, встряхнув в горсти, высыпал на табуретку. Мы расхватали писульки. Последнюю нерешительно взяла Томка. Судье и палачу хорошо, они в любом случае наказывают или вора, или сыщика, если он ошибется.
      - Я сыщик, - сказал Борька. - А вор... - Он повел подозрительным взглядом и едва дошел до Томки, она бросила бумажку и, засмеявшись, сунула лицо в ладони. - Томуся вор, - Борька развернул ее бумажку - "вор".
      - Я сужу, - сказал я.
      - А я палач, - сказала Мирка, потирая руки.
      Я глянул на Томку. Она все еще улыбалась сквозь навернувшиеся от смеха слезы, уверенная, что ничего страшного я ей не присужу. И остальные выжидательно улыбались. Улыбнулся и я и холодно изрек:
      - Пять горячих!
      Это было высшее наказание.
      Томка взвизгнула и хотела выскочить, но Борька поймал ее и усадил. Ойкая и прикрыв одной рукой глаза, она протянула вторую палачу. Мирка растерла ей запястье и честно врезала двумя пальцами пять горячих. Мотая кистью и пища, Томка под общий смех вылетела из подкрылечника.
      Отдых кончился.
      Через полчаса перед домами, точно какие-то земные нарывы, вздулись вороха мусора. Я подошел к девчонкам. Томка бродила вдоль забора с лопатой, Люська выколачивала решетку для ног, забитую грязью.
      - Мир, готовь тележку, - сказал я.
      - Пойдем вместе.
      - К Анечке-то? Ни за что! Мы с ней враги.
      - Враги!.. Ты комиссар, у тебя не должно быть врагов!
      - Ух ты какая! Да у меня, если хочешь знать, есть такие враги, которые до смерти!
      - Не Анечка же!
      - Нет, конечно.
      - Ну вот и пошли!
      Мирка потянула меня за руку. Руку я отвоевал, но пошел. Мы поднялись на крыльцо и, постучавшись, шагнули за порог. В комнате было душно и чадно. Топилась плита, на которой Анечка сразу на двух сковородах пекла блины.
      - Тетя Ань, нам надо тележку, - сказала Мирка. - Мусор вывезти. Мы двор подмели.
      - Да уж поняла зачем, - ответила Жемякина, опрокидывая сковородку с блином на стопку уже испеченных. - Видела - Чупрыгин метлой ширикает. Уф!.. Что это вас на мусор потянуло? - на миг замерев и глянув на меня, спросила она.
      Я растерялся и сказал:
      - А что, и это нельзя?
      - Ишь ты - отвечает! - коротко бросила Анечка и опять заметалась туда-сюда.
      Мирка дернула меня за штанину и сказала:
      - Мы ее на место затащим, тележку.
      - Я разве не дала? - спросила Жемякина, наливая в сковородку блинной жижи той самой, наверно, поварешкой, которой стукнула Юрку. - Возьмите, возьмите, ради бога! Вон он, ключ, на косяке. В сарайке колеса. А-а! крякнула она, как под душем, хватая вторую сковородку.
      Анечкина сараюшка, величиной с нашу дезкамеру, вминалась в огород. Неспешно и важно я открыл ту самую калитку, в которую недавно врывался с воровским испугом и стремительностью, и даже хозяйски огляделся, хотя оглядывать было нечего - огород так и пустовал, лишь на двух грядках кое-где торчала переросшая редиска. С тыла, где было пониже, я взобрался на сарайку, засвистел и замахал руками, созывая братву на подмогу. Жестяной кузов тележки оказался легким, и я один пододвинул ее к переднему краю. Там Славка с Борькой сперва поддержали ее досками, а потом приняли на руки. Девчонки тут же выкатили колеса, и через пять минут тележка была на ходу.
      Погрузив в нее лопаты и две метлы, мы с громом и криком покатили в наш край. Славка тут все с мохом повыскреб. В его куче было не столько мусора, сколько земли. Ах-ах - отзывался жестяной кузов! У крыльца тети Шуры-парикмахерши темнело длинное влажное пятно - ночами она всегда выплескивала остирки, иногда пенные лужи стояли до утра.
      - Клумбу поливайте своей мыльной водой, а не двор! - крикнул я в открытое окно, когда мы провозили мимо тележку, но мне никто не ответил.
      - На работе, - сказал Славка, впряженный в оглобли.
      - Борька, жми к Лазорскому, - сказал я. - Спроси, куда мусор сваливать.
      - А почему я? - недовольно дернулся Борька.
      - Потому что приказ.
      - А-а, забыл.
      - То-то. Не только приказывать забывают, но и подчиняться. Жми. А то, скажи, у крыльца высыпем.
      Потянулись из магазинов хозяйки с сумками и сетками. Они недоуменно останавливались, смотрели под ноги, озирались, словно не туда попали, и потом еще недоуменнее косились на нас. Бабка Перминова видела, как мы подметали, но когда стали собирать всю нечисть, подошла и заглянула в тележку, точно картофельные очистки, шлак и стекла могли превратиться в золото.
      Борька прибежал и сказал, что управдома нету, но жена его велела выгрузить мусор у последних, двухстворчатых, ворот, через которые к нам въезжали машины. Мы так и сделали. Ворох получился здоровый! С минуту мы постояли возле него в молчании, как будто кого похоронили.
      Но вот Борька подпрыгнул и переломился перед девчонками в вежливом поклоне, показывая на тележку и говоря:
      - Дамы, прошу в карету!
      Мирка с Люськой, смеясь, залезли в кузов и присели, держась за борта. Томка отказалась.
      - Зря, Томуся!.. Славк, в оглобли, ты у нас главная лошадь! Комиссар, впрягайся! Генк, а ты - жеребенок, скачи сбоку. Ну, союзнички, поехали!
      И мы с ветерком и свистом промчали наших дам по всему ставшему вроде шире и солнечней двору, точно для того мы его и чистили, чтобы день и ночь теперь катать по нему девчонок.
      Томка осталась позади.
      Все это время она была с нами, но я на нее - ноль внимания и лишь иногда с раздражением замечал, что вот она боится запачкаться, вот кинула мусор мимо кузова, вот не толкает тележку, а только держится за нее. И когда, вернув Анечке ключ, мы стали расходиться по домам до вечера, я убежал вперед Томки, сразу проскочил в спальню, достал из радиоприемника яблоко и съел его.
      СИЛЬНЕЕ ЗАБОРА
      Приехала, наконец, Нинка Куликова.
      Мы тут же затянули ее на крышу, рассказали о "Союзе Чести" и вручили билет. Нинка хотела ответить что-то, набрала воздуха, но вдруг у нее блеснули слезы, и она ткнулась в плечо сидевшего рядом Славки. Славка побледнел, а мы опешили. Но Нинка тут же вскинула голову и, вытирая глаза, твердо проговорила, что надо, надо немедленно ставить концерт, что с такой силой не концерт выйдет, а фейерверк и что почему мы сами не дошли до этой мысли.
      И весь "Союз" занялся подготовкой.
      Я решил, по давнему совету Томки, пройтись по сцене на руках и теперь до тошноты тренировался дома. Даже сейчас, после обеда, я встал на руки и, чувствуя, что вот-вот лопну, дошел до дезкамеры. Там отдышался, достал шахматы, с радостью - давно не играл - раскинул доску на своей кровати и открыл Шумовский задачник. Длинные и многофигурные задачи я не любил - это значило, наверно, что не быть мне шахматистом, но что бы это ни значило не любил и все. Я выбрал "Узника", такую же трехходовку, как и решенный "Меч Дамоклеса". Фигур тут было многовато, но стояли они интересно белые двумя клетками, а черные король с ферзем сидели в этих клетках, как в тюрьмах. И опять стихи. Черный король не то пел, не то кричал:
      Отворите мне темницу,
      Дайте мне сиянье дня,
      Черноглазую девицу,
      Черногривого коня,
      а белый конь перебивал его, намекая на ход решения:
      Ни коня вам, ни девицы;
      Право, нужны нам самим...
      А сиянье дня - извольте,
      Мы при нем вам мат дадим!
      Только я задумался - явился Борька, сроду не даст подумать. Прямо из кухни он кинул мне большущий огурец. Не поймай я его, он убил бы котенка, который лежал возле доски, полузасыпанный фигурами. Борька подошел, взял котенка за шиворот, приподнял и спросил:
      - Фамилия?
      - Осторожней. Я из него артиста делаю, а ты цапаешь, как живодер. Он еще без фамилии.
      - Хочешь - назову?
      - Давай.
      - Вуф!.. Это когда отец приходит с работы очень усталый, он садится за стол и говорит: вуф!.. Самое имя для артиста. У них всегда не имена, а фигли-мигли. Представляешь - объявляют: "Выступают Вов и Вуф!" Аплодисменты, конечно.
      Я качнул головой.
      - Не пойдет. Какая в нем усталость - он же еще котенок?.. Ему еще сто лет до усталости!
      - Жаль, но других имен нет. - Борька опустил котенка в одну из тюремных клеток на шахматах, и тюрьма рассыпалась. - Но есть другие идеи.
      Я понял, что он не зря пришел, сдвинул с доски все и, собирая фигуры, спросил:
      - Какие?
      - Ты видел, какие уже ранетки у тети Зины?
      - Видел. А ты видел новый высокий забор с колючей проволокой наверху?
      - Разве дело в заборе?
      - А в чем?
      - В приказе!
      - Да?.. Тогда приказываю тебе сегодня же нарвать ранеток, рядовой Чупрыгин!
      - Почему мне? "Союзу Четырех!.." Это будет наша военная операция! А то мымры исчезли, бить некого, так хоть на ранетках душу отведем.
      Борька был прав. Я тоже над этим думал. Мы слишком увлеклись общими делами. Правда, эти общие дела были и наши, но все же хотелось чего-то чисто своего, для чего и создавался наш "Союз Четырех".
      - Правильно, Боб, надо, - сказал я. - Прикажу! Только - молчок!.. Без двадцати три. Айда на сбор. Ты что к концерту готовишь? Сейчас ведь Нинка спросит.
      - Да мы со Славкой одну штучку придумали, не знаю только, успеем ли.
      - А то вызови кого-нибудь на сцену, например, тетю Шуру-парикмахершу, и нарисуй. Линейку возьми побольше - у тети Шуры физиономия шире Славкиной.
      Борька присвистнул:
      - Отстал ты. Я уже без линейки рисую.
      Нинка была на крыше. Она сидела на какой-то тряпке, подобрав ноги, с книгой и тетрадкой на коленях и нараспев говорила, записывая за собой:
      - Ну, хоть кто-нибудь протяните мне руку, лапу или крыло, и я того озолочу! Скорей, люди, звери, птицы! Спасите меня!.. Но куда вы уходите, улетаете, уползаете?.. Я же умираю, несчастные вы твари!.. А, мальчишки, привет! Сейчас... Так, я же умираю. Что он еще может сказать?..
      Я подсел к ней, заглянул в тетрадку и спросил:
      - Ты что делаешь?
      - Пьесу пишу.
      - То есть как, пьесу пишешь? - не понял я.
      - А то есть так: смотрю в книгу, читаю, где что делается, и пишу... Мы будем ставить "Кощея Бессмертного". В сказке мало разговора, а на сцене нужно все время говорить. Хочешь не хочешь, писать надо.
      Я вскинул брови, а Борька спросил:
      - Прозой пишешь?
      - Конечно. Для стихов надо особый талант, а у меня его нету, и вообще... - медленно проговорила Нинка, просматривая написанное.
      Борька подмигнул мне и сказал:
      - А такие стихи тебе не подойдут:
      Разлилась река
      Во все стороны,
      Зырят свысока
      Злые вороны.
      Нинка задумалась.
      - Могут подойти. В сцене со щукой, когда Иван-царевич подходит к реке.
      - Вставляй.
      - А чьи стихи?
      - Вовкины.
      Нинка быстро обернулась ко мне и сделала огромные глаза:
      - Правда, Вовк?
      - Правда.
      - Ужас, что делается! Тогда на, составляй пьесу! - И она хлопнула мне на колени и книгу, и тетрадь.
      - Да ты что! - испугался я. - У меня тройка по сочинению! Я в прозе ни бум-бум!
      - Пиши стихами.
      - Нет-нет, это я случайно.
      - Врет, у него много стихов, - ввернул Борька.
      - Где много? Десять строчек за месяц. Нет-нет! - я замотал головой и, сунув Нинке тетради и книгу, перемахнул от нее за конек.
      Нинка вздохнула:
      - Ну, ладно, давай тогда вместе писать, а то у меня ума не хватает. Вот, например, такое место. Кощей в сказке умирает обязательно, когда Иван-царевич отламывает у иголки конец, а я хочу, чтобы необязательно, а чтобы мог остаться живым, если кто-нибудь его пожалеет. Понимаешь?.. Но его никто не жалеет, и он умирает. Так будет, по-моему, драматичнее, а?.. Я уже прикинула, но чувствую - слабо, - и она закусила карандаш.
      Полуслыша и полупонимая, я смотрел против солнца на ее опушенное, как вербный бутон, лицо и удивлялся.
      - Значит, и "Царевну-лягушку" ты написала? - спросил Борька, растягиваясь у Нинкиных ног.
      - Я.
      - А ты говоришь - таланта нет. Талант!
      - Нет. Я это не люблю - писать, я люблю ставить. Так что, мальчишки, помогайте.
      Тут задрожала лестница, и через пять минут, спустившись ниже, к тополям, "Союз Чести" сидел передо мной в полном составе, даже Томка не опоздала.
      Я начал:
      - Мы собирались, чтобы наметить, как провести операцию "Концерт".
      - Почему операцию? - спросила Нинка. - Просто концерт.
      - У нас не принято "просто", - ответил я. - У нас только операции.
      - Ничего подобного! - упрямее возразила Нинка. - Проводите на здоровье свои операции "Огурцы", "Подсолнухи" и что угодно, а концерт это концерт, а не операция.
      - Ну, тогда сама командуй, - сказал я.
      - Итак, мое слово.
      Она объявила, что в первом отделении пойдет пьеса "Кощей Бессмертный", которая является расширенным вариантом "Царевны-лягушки", но в которой теперь будут участвовать все восемь человек, Томка ойкнула и заверещала, чтобы ее не трогали, что она застыдится, перепутает слова и все испортит и что она лучше займется нарядами. Вот дура! Нинка сердито уставилась на нее, потом что-то яростно вычеркнула в своей тетрадке, но тут же задумалась и, мотнув головой, крикнула, что нет, нельзя больше сокращать действующих лиц, что она и так уже сократила Юркино, а две роли одному - жирно будет, хватит, надо, в конце концов, сделать настоящий спектакль, так что Томке придется играть. Томка, глуша нытье, уткнулась в колени, а Нинка стала распределять героев. Мне она дала Ивана-царевича, но велела подстричься, а то, сказала, с такими космами не царевичей играть, а медведей, но медведь у нас уже есть - и показала на Славку. Мы грохнули. В общем, все получили роли и перешли ко второму отделению. Каждый нашел себе номер. Моя ходьба на руках превратилась в "гимнастический этюд", а Славка с Борькой взялись подготовить номер с двухпудовой гирей.
      Через полчаса программа была готова, и Нинка облегченно вздохнула:
      - Ну, слава Богу!.. М-м, какой будет концертище! Завтра никаких собраний - репетиция! Поняли, мальчишки?.. Вовк, а ты пойдем со мной, писать будем!
      - Ага, - ответил я. - Минут через десять приду.
      Мы проводили девчонок до лестничных рогулек, как до калитки, сказали, что у нас еще есть дельце и снова сбились в кружок под тополиным шатром.
      Я заглянул всем в глаза и произнес:
      - Совершенно секретно! Все тут свои? Покажите билеты! - Пацаны вытащили уже помятые и замаранные книжечки. - Хорошо. Объявляю приказ по "Союзу Четырех"!.. Сегодня вечером совершить налет на ранетки Ширминых!
      - Есть! - сказал Борька.
      - Есть! - мягко стукнул зубами Славка.
      А Генка отвесил челюсть.
      - Разве теперь можно? - спросил он.
      - Слушай, баянист, это в музыкальной школе ты будешь спрашивать, какими пальцами кнопки давить, а тут - приказ, понял? - жестко выговорил Борька.
      - А я ничего, я только думал, что у нас такого больше не будет, неуверенно оправдывался Генка.
      Я уж хотел выручать его, мол, не хочешь - не надо, но решил, что не стоит ослаблять гайки - это и "Союзу" на пользу, и самому Генке.
      Борька доложил, что обстановка очень сложная и старые способы не годятся: ни перелезть через забор, ни встать на него - высокий и шаткий.
      - Но мы должны быть сильнее забора! - заключил Борька. - Думайте!.. Думай, Генк, ты вон как просто с камнем придумал.
      - Сломать, - сказал баянист.
      - Нельзя, - отклонил я. - Такая простота не пойдет. Еще думай.
      А мне представились сразу ножницы с длинными палками и с желобом, по которому отстригаемые ранетки скатываются прямо в карман или в подол.
      Славка пошатал ногой бортик водостока и сказал:
      - Есть!
      - Ну-ка, - встрепенулись мы, зная, что Славка впустую не бросает слова.
      - С крыши! - сказал он. - Упремся вот так ногами и спустим на веревке.
      Какой-то момент мы сидели замерши, потом разом посмотрели вниз. Метров пять - косточек не соберешь. Но идея - будь здоров!
      - Да-а, Славк, - протянул я. - Ход конем!
      - А кого спустим? - спросил Генка.
      - Наверно, самого легкого, - ответил Славка, и мы давай ощупывать друг друга взглядами, но Славка сказал: - Встаньте-ка, - мы встали, он по очереди приподнял нас за локти и заключил: - Самый легкий Генка, потом Борька.
      - Я? - ужаснулся Генка.
      - Да.
      Не теряя времени я распорядился:
      - Значит, спускаем Генку, а Борька - дублер!
      - На случай, если Генка оборвется? - усмехнулся Борька.
      - На случай, если заболеет.
      - Я ему заболею!
      Ошеломленный Генка хлопал, хлопал глазами, потом встал на четвереньки, подполз к самому краю крыши и уставился в бездну, куда ему выпало низвергнуться. Не найдя там ничего утешительного, он отполз и вдруг оживленно сказал:
      - Я вам лучше яблок принесу, вот таких!.. Посылка опять пришла. И по горсти урюка вместо этой кислятины! - Но мы молчали. Глаза его потухли, он сник, уловив, что поблажки не будет, и, вздохнув глубоко, до пяток, произнес: - Конечно, я спущусь, но зачем?..
      Да, Генке трудно было понять нашу тягу к риску, а нам еще труднее объяснить, потому что мы сами не понимали ее, а чувствовали.
      Ранетки Ширминых были, и правда, кислые, хоть и крупные, и мы их не то, что рвали, а так... Смотришь, смотришь на садик - вот листики появились, вот стало белым-бело, вот усыпало ветки зелеными плодами, вот они покраснели, и вдруг до жути захочется попробовать, что же из этого всего получилось. Хапнешь горсть-другую, пожуешь-пожуешь, выплюнешь и забудешь до следующего лета. А там опять зазудит... А уж когда такие заборы ставят, то прямо так дразнят: не достанешь, не достанешь!.. Достанем!
      Подготовку я сделал один. Сложил вдвое веревку, сплел ее, распилил пополам биту из своего полурастерянного городочного набора и половинки удавкой закрепил по концам веревки. Потом смотал ее аккуратными кольцами, сунул в хлебную сумку и вместе с сумкой припрятал на крыше между трубой и чердачным ходом.
      А когда начало темнеть, мы прямо с крыльца Куликовых, где играли в сплетни, отправились на операцию.
      Обогнув дом улицей и шмыгнув в воротца, мы прилипли к заборным планкам. Ширмины жили в крайней квартире, и два их окна глядели в садик. Из кухонного свет падал на шиповник, а в зашторенной спальне, против которой и взметывались ранетки, работал телевизор. Очень хорошо - меньше опасности, что ушастая Рэйка услышит нас. У соседей слева, тоже имевших садик, но безо всяких съедобностей, было темно и тихо.
      - Ты, Генка, везучий, - шепнул я дрожавшему баянисту.
      - Ага, - согласился тот, - только я замерз.
      - Пройдет. Думаешь, мне не боязно? Еще как! А если бы не боязно, то нечего было бы и делать. Айда!
      Во дворе никого не было. Теперь нам мог помешать только дядя Федя, обычно куривший на крыльце перед сном. Но он сидел в кухне, обложенный книгами, и курил там, так что мы беспрепятственно скользнули на крышу.