– Я никогда об этом не задумывалась, но ведь есть разные книжные обложки. И наверное, у монархов они особенные.

– Не только у королей. – Он указал на стопку томов на столе: – Видите герб Вандерлинов на «Путешествиях Кука»? Отец нынешнего герцога приобрел ее сразу после публикации и приказал переплести.

– Но это, наверное, трудно – приобрести такие книги? Я думала, они все принадлежат королю.

– Даже короли продают или раздают какие-то вещи, если на то есть причина. Самый редкий экземпляр моей коллекции принадлежал королеве Екатерине Говард. Вы легко можете догадаться, почему книга не осталась в королевской семье.

– Бедная женщина.

– Да, она недолго пробыла королевой. Именно поэтому ее книга – такая редкость.

– Как мило было со стороны Генриха Восьмого казнить свою пятую жену с такой поспешностью. По-видимому, он заботился о будущих библиофилах, когда принимал решение.

Губы Себастьяна дернулись, и он улыбнулся. До Дианы вдруг дошло, что она никогда не видела его улыбающимся. Обычно его лицо выражало скуку, раздражение, задумчивость, а иногда, когда он оказывался вовлеченным в спор, – настороженный интерес. Никогда за время их недолгого знакомства она не замечала на его лице ни малейшего признака легкомыслия. А оно ему шло. В первый раз она заметила, что у него совсем не отталкивающая внешность. Черты лица были пропорциональны: высокие скулы, прямой нос, твердый подбородок. Сейчас он был без очков, и она сумела разглядеть его серые, красивой формы глаза с темными ресницами. Его улыбающийся рот с твердо очерченными здорового цвета губами определенно привлекал к себе. Наверное, поцеловать его будет отнюдь не противно.

– Отношения Генриха к женам действительно были благом для коллекционеров, – сказал он.

– У вас есть книги всех шести жен?

– Так случилось, что Екатерины Парр пока нет в моей коллекции, но надеюсь вскоре ликвидировать этот пробел.

– Интересно! У кого же вы надеетесь ее достать?

– У одного довольно эксцентричного молодого человека. У него небольшая, но отличная коллекция. Я уже несколько лет уговариваю его уступить мне эту книгу и надеюсь, что теперь я почти у цели.

Что-то было не так. Себастьян подумал, не заболел ли он. Он не мог избавиться от мыслей о леди Фэншоу. О Диане.

Когда она пришла к нему в библиотеку, он мысленно выругался. Ему бы, как он и собирался, следовало еще утром уехать из Мэндевилла, после того как он провел целую ночь в мечтах об этой опасной, но такой притягательной женщине. Он был раздосадован, что поддался чувствам, которых не испытывал с подросткового возраста, и уже чуть было не собрал вещи, чтобы отправиться в Кент. Как раз вовремя, чтобы еще раз попытаться поговорить с Дивером о продаже книги.

То, что он сообщил Диане о Екатерине Парр, тоже можно было считать признаком помешательства. О существовании, не говоря уже о местоположении коллекции Дивера почти никому не было известно, и он чуть не проболтался.

Он решил остаться, лишь узнав, что вся компания отправилась на прогулку на целый день. И теперь он сам себе не верил, что мог целых полчаса вести беседу о книгах с женщиной. Женщиной, которая задавала умные вопросы и знала о прежних владельцах его книг не меньше, чем он сам. Она сидела у стола, подперев голову рукой, и с нескрываемым интересом слушала его рассказы о сафьяне, о тиснении золотом, блинте, гербах. Хотя в собрании Мэндевилла было немного книг из королевской семьи, ему удалось разыскать несколько, чтобы проиллюстрировать свои исследования.

Себастьян надеялся, что не несет чепухи. От ее близости у него кружилась голова. Ему нестерпимо хотелось дотронуться до изящно изогнутой руки, ощутить пальцами нежную светлую кожу. Когда она вытянула руку, чтобы прикоснуться к книге в кожаном переплете, ему захотелось поцеловать ее. Руку, естественно. Его тянуло быть ближе к ней, вдыхать ее запах, погрузить лицо в соблазнительный желобок между ее грудями и глубоко вздохнуть.

Он не хотел думать о том, что он на самом деле желал сделать с ней. Достаточно сказать, что идея ходить в старомодных, но удобных широких брюках казалась ему сейчас, как никогда, удачной.

– Но вы вчера говорили, что приехали в Мэндевилл посмотреть атласы.

Что происходит? Разум ему совершенно отказывает!

– А это что? – спросила она, рассматривая фолиант, открытый на странице с Генуэзской бухтой. На пергаменте была не очень умело от руки нарисована карта, хотя цвета выглядели очень живо. – Как чудесно! – воскликнула она, показывая на русалку, резвящуюся в Лигурийском море. – У нее лицо женщины, в добродетели которой можно сомневаться, но какое оно очаровательное.

Себастьян тоже это отметил:

– Она выглядит удивленной. Словно ее рыбий хвост внезапно поднялся над волной и она в недоумении: «Я и не знала, что он у меня есть. А что же с моими ногами?» – Он покраснел, упомянув ноги.

Диана протянула руку и провела пальцами по его руке.

– А вот, должно быть, любовник русалки, – сказала она, указывая на морского бога с трезубцем, выпятившего свою широкую грудь.

Себастьян перелистывал страницы с чрезвычайной аккуратностью, чтобы ненароком не коснуться Дианы еще раз. Следующая карта была украшена изображением морского чудовища с мрачной мордой, другие – изящными парусными кораблями, экзотическими рыбами, стрелками, указывающими стороны света. Каждая картинка сопровождалась слегка ироничным восклицанием.

– А что это за книга? – спросила она.

– Портулан. Сборник старинных морских карт. Относится к четырнадцатому веку и показывает берега, бухты и острова Средиземного моря. Его хранили на борту корабля.

– Как здорово, что такую сугубо практическую вещь снабдили столь очаровательными иллюстрациями.

– Плавание длится много недель, и, украшая карты, моряк с талантом художника коротал время.

На открытой странице был изображен остров.

– Эльба, – отметила Диана. – Непонятно, почему Бонапарту не сиделось там. Ведь климат на Эльбе гораздо лучше, чем на Святой Елене.

Себастьян готов был разделить ее чувство. Он ненавидел холода.

– Я там не был, но уверен, что вы правы.

– Как бы я хотела побывать в Италии. Вы, должно быть, хорошо знаете эту страну. Как говорят, там тепло и природа очень красивая.

– Никогда не был.

– Разве вы не навещали свою мать? Леди Джи говорила, она провела там долгие годы.

– Это так.

– Я думаю, – продолжала она, – что политическая ситуация затрудняла передвижение по Европе, но несколько лет назад все изменилось.

– Да, – односложно ответил он.

Диана растерянно взглянула на Себастьяна. Она ясно почувствовала, что его настроение резко изменилось. Напоминание о его матери, графине Монтечитте, против воли вновь вызвало в голове мысли о природном вероломстве женщин.

Он отвернулся от своей теперь нежелательной собеседницы. Не грубо, но ясно давая понять, что свидание надо заканчивать. Хоть бы она уже ушла и дала ему возможность продолжить работу.

– Спасибо, что показали мне атлас, – сказала Диана. – Портулан – так, кажется, вы его назвали. Я должна запомнить это слово. И спасибо за рассказ о вашей коллекции. Я получила истинное удовольствие.

Он кивнул и посмотрел вниз на лежащую на столе книгу, открытую на странице с островом Эльбой, символом изгнания.

– Пожалуй, я пойду, не буду вам мешать.

Он что-то буркнул в ответ. Диана направилась к двери. Он почувствовал облегчение и одновременно чувство потери.

– Мистер Айверли, – окликнула Диана, остановившись посредине комнаты.

– Да?

– Днем я собираюсь прогуляться верхом. Вы не составите компанию?

– Вы вновь поедете к своим? – Он почувствовал искушение.

– Вообще-то я просто хотела поддержать форму.

– Я бы с удовольствием познакомился с изобретениями вашего отца.

– Мы можем навестить Уоллоп-Холл. Для папы будет удовольствием рассказать вам, что он придумал со вчерашнего дня.

– Когда вы собираетесь в путь? – сдался Себастьян.

К двум часам начался дождь. Диана даже не стала браться за амазонку. Вместо нее она облачилась в лучшее свое муслиновое платье, белое со светло-голубым рисунком, в тон ее глазам. Она не считала Айверли человеком, который замечает тонкости женского наряда, поэтому он не удивится, что она отказалась от закрытой рубашки в складку, которую обычно поддевала под это платье. Без нее наряд выглядел очень смело для повседневной одежды. В завершение она выбрала самую тонкую нижнюю юбку.

Диана спустилась в холл, где ее уже ожидал Айверли. Поскольку он все время ходил в одном костюме различных оттенков глины, то трудно было определить, собирается ли он на прогулку или остается дома.

– Вы готовы ехать? – спросил он.

– Моя одежда не подходит для верховой езды. Идет дождь, я вся вымокну, – объяснила Диана.

Разочарованный, он что-то невнятно пробурчал в ответ. Ей бы хотелось, чтобы он больше работал над артикуляцией. На интересующие его темы он говорил внятно и красноречиво, но в обществе легкость его речи куда-то бесследно исчезала. Было понятно, что он не предложит заменить прогулку чем-то еще, но Диана сама выработала план их совместного времяпрепровождения.

Согласно условиям пари, именно он должен проявить инициативу и сам поцеловать ее. Но даже самый отчаянный из людей вряд ли смог бы урвать поцелуй во время скачки по полям. А у нее дома будет препятствием семья:

присутствие родителей тоже не способствует проявлению нежных чувств.

– Мы могли бы обследовать дом, – предложила она.

В ответ – опять невнятное бормотание.

– Я слышала, здесь более ста пятидесяти комнат. Вам, племяннику герцога, должны быть известны места, о которых большинство гостей и не подозревают.

– Я бы этого не сказал.

– Не страшно. Если мы заблудимся, то всегда можно спросить у слуги обратную дорогу.

Он снова что-то промычал сквозь зубы. Диана, у которой были четверо братьев, отец и бывший муж, перевела эти звуки на человеческий язык как «этого не будет, пока я жив». Она почувствовала, что сегодняшний день ускользает куда-то вдаль от владений герцога.

В пустынном спальном крыле они встретили служанку, вытиравшую пыль. Она любезно предложила проводить их в главную часть дома.

– О нет, – ответила Диана, как прежде отвечала дворецкому и лакеям, которые обращались к ним с тем же предложением. – Племянник его светлости показывает мне дом.

– Вы не должны так говорить, – сказал ей Себастьян. – Вы знаете дом и его историю лучше, чем я.

– Это на самом деле так, – согласилась она. – А почему бы и вам не рассказать мне о чем-нибудь? Но только не о том, о чем говорили в библиотеке.

– Ничего в голову не приходит.

– Сочините.

– Не умею.

– Вы так привязаны к фактам?

– Я привязан к правде, – твердо ответил Себастьян.

– Но ведь нет ничего плохого в том, чтобы пофантазировать ради развлечения. Вы разве не читаете романов?

– Книги не должны обманывать.

– Ага! – сказала Диана с победной ноткой в голосе. – Тем не менее вы не могли бы обойтись без библиотеки.

– Но вы первой упомянули о романах.

Диана рассмеялась, а он в виде исключения решил отказаться от своего кредо, что книгам всегда можно доверять, а людям – нет.

– Откуда вы так много знаете о Мэндевилле? – спросил он.

– Я всю жизнь жила неподалеку. И большой дом всегда был окружен легендами.

– А ведь ваш дом древнее. И он мне больше понравился.

– Вы с ума сошли!

Он действительно сошел с ума, но не из-за того, что она имела в виду. Он был близок к тому, чтобы покориться Диане Фэншоу. Он не мог отвести от нее глаз. Он не привык оценивать женскую красоту и затруднялся описать прелесть Дианы. Ему на ум, что неудивительно, пришло ее сравнение с прекрасно изданной книгой. Все в ней было безупречно – от волос, спадавших блестящими, как лучшая кожа для переплета, волнами цвета красного дерева, до голубых туфель без единого пятнышка, похожих на шелковую закладку для книг. Ни один выбившийся из прически волосок, ни одна висящая ниточка на одежде не нарушали совершенства ее внешности. Ее кожа напоминала ему самый мягкий, самый гладкий пергамент, и он испытывал настоящий зуд в пальцах – так ему хотелось дотронуться до ее щек, аккуратного маленького носа, небольшого, но твердого подбородка. Исходящий от нее аромат доводил его до исступления, хотя он находился не менее чем в ярде от нее.

Этот поход по дому стал новым счастьем и новой мукой для Себастьяна. Он уже готов был слушаться Дианы, причем, со страхом сообразил он, слушаться безоглядно.

Всякий раз, как она проходила мимо окна, он сквозь тонкую ткань платья мог видеть контур ее фигуры.

Особенно откровенно это было видно, когда она оказывалась напротив венецианского окна. Дождь закончился. Выглянуло солнце. Сердце Себастьяна стучало, как молот, и он едва мог дышать. Единственное, что он с большей радостью увидел бы, была Диана без этого полупрозрачного платья. И теперь он знал, что бы хотел с ней сделать. Тем более что они находились рядом со спальнями.

Себастьян с трудом сдерживал желание. Он не имел права дать своей страсти вырваться на волю. Диана была леди, и это одно не допускало возможности проявить даже малейшее легкомыслие.

– Куда мы теперь пойдем? – спросила она, оборачиваясь и глядя на него голубыми глазами в обрамлении густых темных ресниц.

Понимает ли она, что с ним происходит? Конечно, нет. Иначе она бы тут же в ужасе бросилась наутек.

– Я уже не представляю, где мы находимся. – Его слова снова прозвучали неразборчиво.

– Нет предложений? – весело спросила она. – Тогда пойдемте сюда.

Там находилась узкая лестница, скорее всего предназначенная для слуг. По мере их продвижения по особняку обстановка становилась проще. Обильная позолота, лепнина, богатая драпировка главных залов сменились солидным комфортом и элегантностью помещений хозяев и комнат для гостей. Они поднялись на следующий этаж и обнаружили длинный коридор, более узкий, чем те, по которым они шли раньше. Он был побелен и украшен скромными архитравами и плинтусами.

– На этом этаже находятся детские, – сказал Себастьян. – Здесь я останавливался, когда был моложе.

Диана осмотрела висящие вдоль стен картины – акварели в одинаковых простых золоченых рамках.

– На большинстве изображены виды поместья. Вот озеро, только деревья ниже, чем сейчас.

– Неудивительно, ведь они написаны шестьдесят лет назад. «Мария Вандерлин, 1759», – прочел Себастьян через ее плечо.

– А следующая принадлежит кисти Лавинии Вандерлин и написана в 1760 году. Уверена, что это картины дочерей хозяев. Какая прекрасная идея.

Они шли по коридору, обмениваясь впечатлениями о таланте различных дам семейства Вандерлинов.

– Вот интересная работа, – сказала Диана. – Пока я не видела на пейзажах фигур людей. А здесь художница не очень хорошо справилась с изображениями деревьев, зато костюм написан верно и подробно. Мне встречались женские портреты в похожих нарядах.

Себастьян согласился с мнением Дианы. Рисунок был холодный, и оживляла его только небольшая фигурка женщины в красном костюме и треуголке. Он пригляделся к подписи. Глупо было удивляться, но он, честно говоря, такого не ожидал.

– «Коринна Вандерлин, 1785». Это не ваша мать?

– Да, это она.

– А как она выглядит? В юности, похоже, она хорошо разбиралась в моде.

Себастьян не знал этого. Он не видел мать с шести лет. И образ, воскресший сквозь годы, целиком захватил его. Он вспомнил утреннее посещение матери. Она сидит у туалетного столика с коробочками, флаконами и большой пуховкой. Источая тонкий аромат, она обнимает его. «Моя маленькая забавная обезьянка», – негромко произносит она. Мать прощает его за то, что накануне он разбил небольшую статуэтку пастушьего божка, оказавшись на время в гостиной. Она накричала на него, когда увидела осколки своего украшения, но сегодня он вновь ее любимчик. «Мама, ты пойдешь с нами в парк?» – почти без надежды спрашивает он и старается не дышать. Он уверен, что она собирается ответить «да». Но тут в комнату входит служанка с кипой вышитого шелка и газа. «Принесли от портного, миледи». И мать отвечает, что не может пойти в парк, у нее есть важные дела.

– Да, – произносит Себастьян на вопрос Дианы. – Она хорошо разбиралась в моде.

Они стояли перед маленькой картиной плечом к плечу. Диана чуть наклонила голову, чтобы видеть его лицо. Она уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но вдруг передумала.

– Мне бы хотелось посмотреть детскую, – неожиданно произнесла Диана. – Я люблю игрушки и уверена, что у детей в Мэндевилле их в достатке.

Без большой охоты Себастьян открыл дверь в детскую и пропустил вперед Диану.

Это была просторная светлая комната. Воздух в ней был нагрет летней жарой. Хотя нигде не было ни пылинки, как и во всех остальных помещениях дома, здесь ощущалась заброшенность. Он узнал некоторые игрушки, которые были слишком велики и не помещались в стоящих вдоль стен шкафах. Здесь были кукольный театр, макет большой башни средневекового замка, которая, как он позже выяснил, была копией сооружения замка Уорвик, большая лошадь-качалка. Качалка принадлежала Блейкни, и тот никогда не давал двоюродному брату играть с ней. Он сразу становился мрачным, когда няня пыталась уговорить его дать Себастьяну покачаться. В прежнее время он был одержим страстью к этим игрушкам и сейчас даже расстроился, когда не ощутил к ним ни малейшего интереса.

Диана провела руками по длинной гриве серой, в яблоках, лошади, стоявшей на зеленых полозьях.

– Я никогда не видела такую большую качалку, – призналась она. – Я должна попробовать обуздать ее. Конечно, в таком платье я не смогу на нее влезть – нужно женское седло. – Усевшись боком на спину деревянной, обтянутой кожей лошадки, она начала двигать бедрами, пытаясь раскачаться, но преуспела лишь в том, что привлекла внимание Себастьяна к своей груди.

– Позвольте мне помочь. – Себастьян был уверен, что его голосовые связки не смогут издать ни звука, хотя его рот был широко открыт. Он едва мог дышать, когда, пройдя по комнате, остановился рядом с Дианой. Между ними был только корпус игрушки. Себастьян положил руки на шею и круп лошади, и Диана соскочила на пол.

О Боже. Ему пришлось наклониться, и его лицо оказалось рядом с разрезом платья. Последним усилием воли он оторвал взгляд от вздымающейся при каждом вздохе груди, похожей на живой мрамор, светлый и гладкий. Он медленно отвел глаза от ложбинки, разделяющей две выпуклости, так и призывающей узнать, что же находится под тонкой тканью платья, и нашел взглядом ее чуть приоткрытый рот с полными красными губами. Его привела в восторг верхняя губа в форме маленького лука. Он бы отдал все на свете, только бы провести по ней кончиком языка. Он потянулся вперед, приближаясь лицом к ее лицу. Кожу уже щекотал ветерок от ее дыхания. Еще дюйм, и он узнает ее вкус. Без сомнения, она приглашала поцеловать ее.

Вдруг в его мозгу возникло другое воспоминание. Вызывающая и соблазнительная красота Дианы ушла в тень золотистых локонов семилетней леди Аманды Вандерлин, младшей сестры Блейка…

Шла вторая неделя пребывания в Мэндевилле, когда Себастьян укрылся в детской. Он устал от насмешек и прозвища Филин, которое ему дали из-за того, что ходил в очках. Вдобавок он был расстроен постоянными падениями с норовистой лошади и очень страдал от одиночества в доме дяди. И тут в комнату вошла маленькая Аманда и улыбнулась ему. Она была такая хорошенькая, как и все девочки. Загадочные, удивительные существа, с которыми он не знал, как себя вести. «Здравствуй, Себастьян, – сказала она. – Пойдем со мной…» Она протянула ему руку, маленькую и мягкую, и повела его к чулану, небольшому помещению без окон, где хранились верхняя одежда, обувь и другие вещи вроде крикетных бит. Аманда отпустила его, повернула ручку двери и, кивком приглашая его войти, сказала: «Тебя ждет сюрприз».

Даже шестнадцать лет спустя Себастьян ругал себя последними словами, что оказался дураком. Это был настоящий сюрприз. В чулане его ждал Блейк…

Себастьян отдернул голову. Отойдя от Дианы на пару ярдов, он постарался понять, что выражает ее лицо. Диана выглядела безмятежной и ослепительно красивой.

– Разве вы не собирались покачать меня? – спросила она, подняв брови. Она не приглашала, но и не отталкивала его. Она просто хотела, чтобы он толкнул качалку.

– Разумеется, – ответил Себастьян. На это раз он встал позади лошади и положил ладонь на раскрашенный деревянный круп. С его помощью Диана раскачалась. Он чувствовал себя по-идиотски. Она, наверное, тоже, поскольку через минуту дала ему знать, что ей достаточно. Он подал ей руку, помогая спуститься на пол, и тут же убрал.

– Может, вернемся вниз? – спросил он. – Нас, наверное, потеряли.

Себастьяну очень не хотелось уходить. Диана Фэншоу разительно отличалась от других женщин умом и здравомыслием. Но она была настолько обаятельна и привлекательна, что становилась опасной. Опасность, правда, исходила, как он понимал, не от нее, а от того необыкновенного чувства, которое он испытывал к ней. Ему, пожалуй, следовало прекратить делать то, о чем он впоследствии будет жалеть.