Марфа-посадница. Тревожный месяц сентябрь

Марфе, имевшей красивую, в стиле Древней Руси кликуху «Посадница», бабахнуло 80 уже так давно, что она и забыла тот свой юбилей. Помнила не подарки, роскошные, и, как ныне модно говорить эксклюзивные, – все больше драгоценности. Помнила, что ела.

Марфа была толста до безобразия, до ночного кошмара. Она давно никуда из своей огромной квартиры на Малой Военной не выходила. Слава Богу, с её деньгами и властью ей не надо было, как другим старым москвичкам, мотаться по очередям, да и просто спуститься в знаменитую булочную на первой этаже их элитного дома, чтобы купить любимую калорийную булочку с изюмом. К слову сказать, «старая москвичка» – это некоторое преувеличение. То есть старой – она безусловно была. А вот москвичкой – с определенным допуском… Ее первый муж, американский инженер Роберт Локк, которого она без памяти любила и как своего первого мужчину, и просто как сильного во всяком деле человека, привез её совсем девочкой в Москву в середине, кажется, 30-х. годов. Смешная она тогда была – тоненькая, талия осиновая, грудки с твердыми, длинными, как испанский виноград, сосками, длинными изящными ногами, узкими в щиколотке и коленях, – и до чего же она была хороша тогда! И вот, все куда-то делось, все прошло. И тонкий костяк вынужден теперь держать на себе гигантскую массу сала и вялого мяса.

Она слабо пошевелилась в огромном, сделанном на заказ в Швеции инвалидном кресле. Усаживалась она в него с помощью прислуги. Но и та не справилась бы, хотя прислуги у неё в 6-комнатной квартире жило четверо – два охранника, повариха и горничная. Существовала при кресле ещё и система блоков и шкивов, с помощью которой Марфу поднимали из ванны, с постели, со стульчака, также сделанного, естественно, на заказ и установленного в огромной туалетной комнате.

Сегодня самые неприятные вещи остались позади.

С утра её взгромоздили из постели на кресло, отвезли в туалет, перегрузили на стульчак, потом, после неприятных процедур с подмыванием, снова на кресло, и – в столовую.

Вот это уже было приятно.

Были периоды в её жизни жестоких ограничений. Это и в конце З0 годов, и до начала 50-х… И первая ходка в зону. Голодновато было. Но потом даже на зоне питалась она вполне прилично. И масло, и белый хлеб. И табачок. Она курить стала, когда Роберт уехал в Америку. Ну, не сам. Выслали. Но мог бы поэнергичнее сопротивляться. Сказал бы, что без неё не поедет, и что бы большевики сделали? С его то деньгами? Мог бы подарить что-нибудь Совнаркому. У его семьи тогда уже была огромная коллекция живописи. В общем, Марфа считала, что Роберт её бросил, чтобы жениться второй раз, уже не по любви, а по расчету. Это так придурки считают, что миллионеры сорят деньгами. Чем богаче человек, тем он жаднее. И, опять же, на Руси тоже есть такая пословица, – «деньги к деньгам». Женил его отец на дочери другого миллионера, техасская нефть соединились с техасским животноводством. Брак по расчету. И стал Бобби ещё богаче. Может, и пытался её разыскать, помочь. Может, зря она на него грешит. Но – ни одной весточки. Скорее всего, когда её арестовали первый раз – по 58 печальной статье, то сказали как-то Роберту. Дескать не ждите, не ищите. Он и перестал искать. Вполне могла, натурально, сгинуть.

А она вот выжила. И питалась потом прилично, с конца 50, когда вошла в воровской мир с помощью уголовниц, с которыми познакомилась и подружилась на зоне. Марта, здоровенная бабища, служившая в годы войны в СС, эстонка, охранявшая узниц какого-то там концлагеря в Валге, сделала её своей любовницей. Так что на зоне ей уже было неплохо. И хлеб белый был, и масло. Потому что Марта держала зону покрепче иных уголовниц. Да она и была уголовницей, – состояла в банде до 1941 года. Так что на зоне-то было хорошо. А потом, в следующие свои ходки в зону, уж и сама Марфа держала зону. Ну, не сразу. Через все прошла, была обычным, говоря по-блатному, филинем, валетом, потом держала катран, потом стала правой рукой старшей по камере, это ещё во Владимирском централе, а потом и зону в Мордовии держала. А уж третий раз, когда – была на зоне, так и вовсе, – даже марафет привозили. Ну, с марафетом она потом завязала. Навсегда. Она ж баба волевая. А вот курить бросала много раз. Все хотелось здоровье подольше сохранить. Не курила лет двадцать. А теперь, когда уж 80, насрать ей на запреты врачей. Жрет все, что понравится. И курит. И не какие-нибудь слабенькие, дамские, с ментолом. Крепкий «Филипп Моррис». Его, Филиппа этого, ей специально привозят. В России он почему-то не продается. Ей нравились душистые крепкие сигаретки в пластмассовой вытянутой коробочке. После еды – первейшее дело.

Но вначале первейшее дело – еда.

У старости – свои радости.

В молодости голодала, в среднем возрасте от многого отказывалась, чтобы сохранить фигуру, – она к пятидесяти уже стала гранд – дамой, с округлыми бедрами, – сильно прибавившей в объеме грудью и с почти не улавливаемой талией. Нужно было удержать хотя бы эти «высоты». И она крепилась, сидела на всяких дурацких диетах.

А в 70 – махнула на все рукой. И понеслось. К 80 у неё был вес около 185 кг.; около, потому что весы зашкаливали. Может, и все 200.

Причем что плохо, поскольку кость у неё тонкая, байская, то все эти килограммы не выдерживали ни ноги, ни позвоночник… Так что с 75, то есть последние 6-7 лет, она передвигалась на коляске и только по квартире. Отсюда она звонила ниже в иерархии стоявшим паханам, держателям катранов, смотрящим по регионам и районам Москвы, отсюда выходила на международную связь. Аппаратура была в доме приличная, связь отличная, защищенность от прослушивания – надежная. И все-же, во время разговора она говорила ещё более низким и дребезжащим голосом, чем тот, который ей был присущ в жизни.

Выросло целое поколение российских уголовников, которые знали её только по голосу. Никогда не видели и представления не имели, откуда она говорит. Может, с неба? А что… Внешне она, конечно, уже далеко не богиня. А что касается власти… то да… Какая богиня сравнится с нею? Венера? Афина-Паллада? Психея? Богини были все больше для любви предназначенные. А если и для войн, то все больше стрелами поражали. Тут и промахнуться недолго, и ранить, вместо того, чтобы убить.

Десятки киллеров Марфы – посадницы, работавшие в России, странах СНГ, в дальнем зарубежьи, во первых, не промахивались, а во-вторых, всегда делали контрольный выстрел, так что ещё не известно, кто настоящая богиня – Аврора какая-нибудь, по утру нашептывающая глупости влюбленным, или Мельпомена, сгоревшая бы от зависти, глядя, как играет свою роль королевы блатного мира старая и жирная Марфа…

Она с трудом пошевелила большими пальцами ног. Косточки давно побаливали, и никакие самые прославленные и патентованные мази не помогали. Надо будет попробовать электроакопунктуру, – давеча с поясницей помогло. Как этого технаря зовут, что прибор изобрел? Олег? Точно, Олег. Славный парнишка. Ну, лет ему за 50. Так для неё – пацан. А талантлив. Может, купить ему клинику? Купишь, он весь в науку уйдет, а так ему надо ещё и о деньгах, чтоб семью кормить, думать. Нет уж, пусть он её косточки лечит. Она его не обидит.

– Что там у нас на закуску? – тяжело, с одышкой выговорила Марфа.

На закуску шли вначале каргопольские рыжички, с мелко порезанным репчатым лучком и белорусской рассыпчатой картошечкой под сливочным маслом. Конечно, соль излишняя, масло – на холестерин, да пропади все к лешему! Вкусно…

Потом на вареном яйце были поданы толстые ломтики нежнейшей карельской семги – а просвечивают, жиром сочатся.

Тоже сказать, – и яйца и семга ей не по здоровью. Но вкусно…

Икру – и красную и черную, белужью, крупную, слабого нежного посола, она предпочитала есть на черных, не пересушенных, но непременно горячих гренках.

На крохотных черных греночках подавались костные черные мозги. Ну, тут уж можно и вторую рюмку настоящей «Смирновской» выпить. Потому что гренки с мозгами означали, что пошли мясные закуски. Из мясных Марфа сильно уважала армянскую долму – особо приготовленный мясной фарш в листьях винограда, запеченный в духовке, с травками – киндзой, укропчиком…

Лобио она тоже ела горячим. Тщательно разжевывая мелкие кусочки курятины, хорошо разваренные бобы, получая удовольствие от каждого кусочка пищи.

А вот паштеты – куриные, из гусиной печенки, страссбургские, из свежайшей ветчины со сливками и хреном, она ела холодными, намазывая паштет коротким широким лезвием специального ножа на мягкие ломтики белой булки, купленной в булочной на первом этаже. Булка покупалась почти горячей, но к завтраку Марфы ещё и слегка – подогревалась в духовке, так что корочка была хрустящая, а мякоть мягкая, как облако.

Потом, слегка утолив голод, Марфа съедала большой кусок молочного поросенка. Смешно, когда была маленькой и жила ещё в семье отца яростного мусульманина-фанатика, она, конечно же, и представления не имела о вкусе свеженького, только что зажаренного в печи поросенка. И когда услышала от кого-то из навещавших отца русских офицеров размещенного в Туркестане корпуса это словосочетание (это было за обедам, гости, хваля поданную восточную еду, нахваливали и свою, русскую), то посчитала, что поросенка подают, размоченным в молоке, как размачивала в молоке хлебные корки её старуха-няня.

А молочный поросенок, оказалось, совсем другое. Значит, он ещё от мамкиной груди не был отлучен. Сосал себе материнское молоко.

Тут его и «взяли».

Поросенок подавался непременно горячим, с жестковато – мягкой сладкой прожаристой бордовой корочкой, без гарнира, – никаких там картофеля, капусты, гречневой каши. Один поросеночек и к нему пара пупырчатых нежинских соленых огурчиков, сохранивших запах укропа и виноградного листа с листом черной смородины.

Голову Марфа не ела. Голова от поросеночка доставалась дюжим охранникам. Как и вообще – все, что оставалось на столе, в холодильник не убиралось. Еду приканчивала прислуга, – сама повариха горничная и два охранника. Ели по очереди, конечно. Чтоб всегда был кто-то для немедленного услужения великой «Посаднице».

А ещё любила Марфа гусиные окорочка: белое мясо, оно хотя и не так вредно, с точки зрения холестерина, но ей не нравилось – как его ни приготовь – сухое, безвкусное, как генеральская задница. Поговорку эту Марфа слышала от кого-то ещё в детстве. Смысла не поняла но запомнила. С тех пор даже в голодные времена она не пробовала генеральской задницы. А поговорка осталась. Что за вкус у белого мяса? Никакого вкуса.

Отдельно она после телячьей – отбивной с зеленым горошком съедала мисочку квашеной капустки, – с лучком репчатым, подсолнечным маслицем и густо присыпанную клюквой; сверху ещё непременно посыпали сахарным песком, – лишняя кислота отбивалась, а сладость шла неимоверная.

Очистив организм, как она полагала, капусткой, Марфа наконец приступала к обеду.

На обед (первый обед подавался сразу после завтрака, второй в 12 часов, третий в 15 и четвертый – в 18; потом, с 19, начинались ужины и продолжались с перерывами до 24) шли у супы. Сегодня на первый обед был подан гороховый супец со свиными шкварками. Марфа любила, чтобы шкварки были хорошо прожарены и на них оставалось побольше мяса. В супец она добавляла из стоявшей на столе огромной фарфоровой миски горсть мелких белых сухариков.

«Вторым первым» шел борщок – с толстым слоем жира, сквозь который – просвечивала красная сущность борща. Борщ и сам был густо сдобрен чесноком, а если учесть, что к нему «поддавались хорошо прожаренные белые – украинские пампушки, обсыпанные мелко порезанным чесноком, то вскоре рот Марфы пылал, как Везувий на второй день после извержения.

Почему на второй? Потому что на первый он так пылал, что вытерпеть невозможно. А на второй – уже терпимо.

В это утро аппетита у Марфы что-то не было. И она отказалась от тарелки третьего в меню супа – картофельного крестьянского супчика с фрикадельками величиной с тефтели.

И сразу приказала подавать второе второе. Потому что решила считать первым вторым съеденную ею огромную телячью отбивную.

Поросенок шел по разряду горячих закусок.

Второе второе радовал глаз не меньше, чем все, описанное ранее.

Это была дальневосточная семга, вернее половина семги, или чуть больше половины, – голова и хвост с примыкавшими к ним частями рыбьего мяса предназначались прислуге, а середина – примерно две трети гигантской рыбины, были поданы в специальном соусе, рецепт которого Марфе привезли из Брюсселя. Семга под этим соусом была просто восхитительна на вкус.

Так что, съев почти всю огромную порцию, Марфа даже задумалась, есть ли ей запеченные во фритюре кусочки стерляди. Но попробовав один кусочек, уже не могла удержаться, – сочная, нежная, свежайшая стерлядочка открывала свои прелести лишь тогда, когда раскусишь покрывающий каждый кусочек нежно-золотистый скляр.

Тут бы можно было сделать перерыв. Но, выпив пару рюмок горьковатой «Рябины на коньяке», которую ей специально привозили из Карелии, где волшебный напиток делали на Петрозаводском ликероводочном заводе из местной «марциальной воды» и северных травок и олонецких ягод рябины, она почувствовала снова легкий, ненавязчивый аппетит…

К «Рябине на коньяке» хорошо пошел «рыбник» – карельский рыбный пирог из серой почти коричневой муки, с запеченной внутри толстой хлебной корки нежнейшей, чуть сладковатой ряпушки.

Заев ряпушку парой столовых ложек архангельской клюквы, Марфа оглядела стол.

Так хороший военачальник осматривает поле сражения, приглядываясь, где надобно ещё немного подчистить, – куда дослать пехотинцев, куда выслать легкую конницу, а куда направить огонь тяжелых батарей.

Вот, память старая, чуть не забыла, – всполошилась Марфа, углядев на гигантском столе рябчиков с брусникой.

Специальной лопаткой на длинной ручке она подвинула к себе заинтересовавшее её блюдо. Есть, правда, уже не хотелось. Однако она откусила несколько раз от бедрышка рябчика, ощутив приятный, всегда да ей нравившийся горьковатый вкус дичи. Чайная ложка брусники завершила вкусовую гамму.

Запив рябчика глотком настоящей «Хванчкары», которую ей привозили из Голландии, где дивное грузинское вино разливали из бочек по бутылкам, Марфа посчитала первый обед или второй завтрак почти завершенным.

Оставалось, сладкое.

Марфа с удовольствием съела большую миску мороженого с клубникой. Огромный кусок торта «Прага» (в Москве, в ресторане «Прага» такие «Уж не живут», ей торт делали специально на крохотной частной кондитерской фабрике, работающей в режиме «VIР»), запив его чашкой крепчайшего, почти коричневого чая «Липптон».

Теперь можно было приступить к самому приятному.

Марфа обожала черный, крепчайший кофе с ликером «Бенедиктин». У каждого, как говорится, своя слабость.

У Марфы была вот такая.

За кофе она думала. Курила сигарету за сигаретой крепкий и ароматный «Филипп Моррис» и думала.

Вот-вот в Москву с подмосковного военного аэродрома должны привезти партию «дури». Чистейший героин из Бирмы, прошедший двойную очистку в Турции, снова, для заметания следов, перевезенный на север Афганистана, переброшенный на мулах, караваном, через границу, доставленный на военный аэродром, и вот теперь, с уже подмосковного военного аэродрома (куда ночью должен был пробыть борт из Таджикистана) доставленный в Москву, на Петрозаводскую улицу, в ангары бывшего НИИ стекловолокнистой оптики, давно давшего «дуба» и сдавший его Марфе свои гигантские испытательные ангары, наркотик резко подскочил в цене.

Теперь он должен уйти в Европу. Амстердам заплатит за него ещё вдвое. И все равно не останется в накладе. Такой чистоты героин везде дорог.

Боже мой… Скольких московских коллекционеров её бригадам пришлось почистить, сколько церквей по Руси лишились старинных икон, столько музеев и библиотек не досчитались уникальных инкунабул, ценнейший рукописей и книг…

Все эти редкости, а такие большая партия собранных за последние десять лет драгоценностей ушли в Мюнхен и Бордо, координаторам крупным сделок по наркотикам, как залоговые вклады. Под залог этих драгоценностей, картин и икон, ей и передали на границе Афганистана и Таджикистана огромную партию наркотика. Именно так – не по мелочам. 300 кг. чистейшего героина. Гигантские деньги!

От границы за груз отвечала уже она, Марфа.

Ну, да не в первой. У неё – везде свои люди. От рядового, как говорится, до маршала. От клерка до министра. От мента до самого верха.

Ничего случиться не может.

Караван дойдет до Москвы. И, уже пятью эшелонами, уйдет по пяти каналам, пяти пробоинам на границе и на таможне, в Европу.

Как только он дойдет до Бордо и Мюнхена, все, – считай деньги.

– Интересно, – подумала Марфа, – тело немощно, вид её, должно быть, приводит в содрогание. А мозг, старый бабий мозг работает как у молодого премьер-министра. У того, что так ничего и не успев, но неплохо задумав, был вынужден уйти. Хе-хе… Не время для молодых. Молодым время, когда государство, и вообще – любая управляемая система в порядке. А пока и старики борозд своих не испортят. Хе-хе…

Она чуть не поперхнулась глотком кофе, только что сделанная затяжка неприятно проскользнула перед глотком прямо в желудок, встав там комом.

– Пожалуй, что рыбничек или рябчик с брусникой были уже лишними, – стыдя себя за обжорство заметила Марфа.

Чтобы подсластить таблетку «зорина», который помогал ей от вспучивания живота и мучивших её газов, она сунула в рот шоколадную конфету, – внутри была вишенка, так приятно создававшая на языке послевкусие.

Тут и раздался первый звонок.

Так Марфа узнала, что борт из Таджикистана в Подмосковье не пробыл.

Через час, который она провела в почти полуобморочном состоянии, она узнала, что борт и не прибудет. Его останки нашли аж на Украине.

Если погиб груз, – это ужасно. Но не так, как если груз похищен.

Потому что за погибший груз – один расчет от «Папы», ведущего контроль в мире за всеми поставками героина, за украденный – другой. «Папу» она никогда не видела и не слышала. Знала только, что его штаб – квартира где-то в американском штате Техас.

Если же груз хитроумно похищен, то цены на героин в Европе и Америке резко «вздрогнут». И тогда от «Папы» будет другой совсем счет.

По жирной спине Марфы обильно, в три ручья хлынули потоки пота. В этот момент и прозвучал второй звонок.

Это был международный звонок.

«Папа» говорил как всегда через секретаря-переводчика. Придурошная переводчица с легким акцентом, слегка, как всегда, заикаясь, переводила ей слова «Папы». «Наказ миссис Посаднице», – как сказала переводчица. Возможно «Папа» и не знал, как зовут его российскую подельницу «в миру». А может, его это и не сильно – интересовало. Такие люди в подробности не вникают. «Папа» передал, что она знает о пропаже груза. – сказала переводчица.

– Вот сволочь, – не сказала, но подумала Марфа. – Прошло всего-ничего, а этот старый пердун уже все знает.

При то, что и Марфа была уже далеко не молодой пердуньей, старость «Папы» придавала ему в глазах Марфы какой-то дополнительный уничижительный недостаток.

– Да… Это большое несчастье. Но передайте «Папе», что я что-нибудь придумаю. И свои долги я во всяком случае плачу во время.

Насчет долгов «Папа» предупредил, что, как это у вас русских говорят, «счетчик включен». Срок у вас две недели.

– За две недели я не успею организовать такой большой груз! – холодея спиной и животом прошелестела своим жестким голосом Марфа.

– Тогда «Папа» предлагает выполнить одно его несложное задание.

– Я все выполню. У меня много людей! В разных странах мира!

– Это хорошо. В одной такой стране и нужно будет провести одну небольшую акцию.

– Что за акция? – успокаиваясь спросила Марфа.

– Простая: надо будет похитить несколько картин из мадридского музея «Прадо».

– Каких картин? – насторожилась Марфа. Весь ужас невыполнимости задания стал наконец-то до неё доходить. «Прадо» ещё ни разу за всю его историю не обворовывали? Там охрана – лучшая в мире. Сигнализация, не доступная уму простого смертного. Да и из Испании картины потом не вывезти.

– Нужно взять несколько картин Эль Греко, в основном мужские портреты. Список и цветные слайды к Вам поступят сегодня вечером. И картины Веласкеса с карликами, – и портреты самих карликов, и фрагменты больших композиций, на которых карлики есть…

– Господи, – сказала себе давно не верящая ни в Христа, ни в Магомета Марфа. – Это ж уму не постижимо. Хорошо, что линия прочно заблокирована от прослушивания. Это ж кража века! Картины, как похищенные, так и испорченные вырезанием фрагментов, стоят, несколько миллиардов.