IX

Сколько времени плыли морем, столько и грызла князя Волота досада: почему так произошло, где он допустил ошибку? Тогда, когда настоял отправиться морем, или позже, когда откровенничал с императором и указал ему место, где прячет Хильбудий пленных? Было ли выгодно Юстиниану поймать Хильбудия за руку и сказать: ты – тать, а твоя служба у императора Византии – татьба? Но тем самым он позорил себя, свою империю, престол, на котором так высоко вознесся. Вот и могло произойти: не Хильбудий догадался, что его разбой будет наказан, и вывез пленных подальше из Фракии, а император прислал корабли и забрал свидетелей Хильбудиева позора. Но как должен был он, Волот, поступить? Не говорить, что знает, где пленные? А как он помог бы пленным? Если бы промолчал, послы императора вообще не приехали бы в Маркианополь.

Словно назло, и небо не обещало ясной погоды. Хмурилось и прижималось к воде, суживало горизонт. А с небом хмурилось и море.

– Снова буря собирается? – обернулся князь к кормчему.

– Скорей дождь или буря с дождем.

– Это еще хуже.

– Такая буря и такой дождь не продолжаются долго. Зато крутит тогда, словно черт колесом.

Пока что ветер был несильный и дул с запада. Это замедляло ход лодьи и отодвигало встречу послов с родным берегом. Однако кормчий не спешил говорить: «На весла!» Кто знает, что будет впереди, возможно, весла станут единственной надеждой на спасение. Если ветер будет крутить и рвать паруса, словно сумасшедший, их придется спустить, идти на веслах и ждать, пока утихомирится. А настанет полная тишина – снова придется грести.

Присматриваясь, Волот приметил в лодье Миловидку и загляделся. Сидела она в стороне от всех, куталась в вотолу, которую ей дали лодочники, и думала нелегкую девичью думу.

Подойти к ней и развлечь? А чем развлечь?.. Божейку не освободили, да и Выпал сгорел дотла, там тоже невеселые дни ожидают ее.

Как капризна и непостижима доля людская… Мог он подумать, когда видел эту девочку у Богданки на пострижинах, что встретит ее в далекой и чужой Мезии?

Слышал от всех, кто стоял рядом с сыном: «Какая красавица! Вот такую бы княжичу в жены, а не только в величальницы». И радовался, что величает такая. Слышал, как Малка, упустив эту сельчаночку из виду, тревожилась и говорила: «Какая девушка, Волот! Если бы и счастье нашему княжичу было такое светлое и ясное, как она». И снова радовался, меньше всего задумываясь над тем, чья это девушка, встретится она с ним или нет. Сказал бы кто-то ему, что случится такое, помешанным назвал бы или злым колдуном.

Бедняжечка… И лада своего потеряла, считай бесповоротно, и дом в Выпале не найдет наверняка. Говорить или не говорить, что произошло с Выпалом? А если поспешит? Кое-кто из выпальцев остался жив. Вдруг среди тех и ее родные? Плывет она и, наверное, надеется увидеть их, верит, что возвращается к маме, а значит – к счастью.

«А может, сказать все-таки, что случилось с Выпалом? Иначе уйдет и затеряется среди людей. Куда денется, куда голову приклонит, если в городище ни родственников, ни жилья? Пусть бы приходила и была при Малке служанкой».

Волот даже вздрогнул от такой мысли: ему жаль Миловидку, он не хочет, чтобы уходила от него? С того мгновенья, как увидел ее там, в беде, не перестает думать и заботиться о ней.

«Однако не только же я, – оправдывался сам перед собой Волот. – Борич тоже заботился, и без всякого умысла… Так и сказал: „Не для того освободили ее из неволи, чтобы снова сделать обездоленной. Понял, какая беда ожидает наделенную божественной красотой рабыню, и выкупил. Женщина создана богами для того, чтобы приумножать род людской. А эта даст красивых сердцем и телом. Так почему бы и не позаботиться о ней. Много ли таких, как она, на свете?“

Волот не удержался, снова скосил глаза на Миловидку и заметил сразу, что и она смотрит на него. Не вопросительным, нет, грустным и умоляющим взглядом.

– О чем-то хочешь спросить, девушка? – шагнул князь и сел с ней рядом.

– Все о том же, княже: неужели нет и не будет спасения для тех, кто остался у ромеев?

Князь молчал, раздумывая: говорить или не говорить?

– Византийский император обещал прислать к нам своих послов. Будем требовать, чтобы возвратили пленников. Он не хочет войны с антами, вот и должен будет прислушаться к нашим требованиям.

Ночь застала их в море и слишком далеко от родной земли. Да и темная, по всему видно, будет. А в темноте морем далеко не уйдешь.

– Впереди ромейское пристанище Томы, – напомнил кормчий. – Будем добираться к нему или заночуем на пустынном берегу?

– Мы уже ночевали у ромеев один раз. Лучше было бы совсем не выходить на берег.

– Можно и не выходить. Подойдем поближе к берегу, станем на корчагу, как на якорь, да и заночуем. А плыть вслепую опасно.

– Так и сделаем.

Обратный путь показался тяжким и длинным. В первую ночь застал их дождь в море и хлестал до утра, не прекращался до полудня. После дождя настала полнейшая тишина. Поэтому лодочные гребли и гребли, но вынуждены были все же остаться на ночлег в море. В устье Днестра зашли только на третьи сутки, и то к самому вечеру. Все были утомлены, измучены и промокли до нитки. Решили не добираться до Тиры, а выбрали удобное место и остановились на ночь лагерем. Для послов, князя и отдельно для Миловиды натянули шатры. Лодочные собрали сухих дров и развели костер, чтобы обсохнуть до ночи, да и ночью греться, охраняя лагерь.

Чувствовали себя все свободно, вздохнули с облегчением. Хотя до тиверских весей не близко – межа оседлости шла выше, здесь же были девственные места, – а все же своя земля, по ней и ступалось уверенней. К тому же лес не везде подходил к берегу. Зазеленели над лиманами поляны, поблескивали чистой, голубой водой озерца, и такая первозданная красота и свежесть кругом, которую можно наблюдать только ранней весной и там, где не ступала нога человека. То ли Волота взволновал вид окружающей природы, то ли захотел размяться после долгого плавания, но покинул занятых своими хлопотами делубов и пошел берегом – к зеленой поляне, понял, что это мокрый луг, и взял поближе к лесу. Шел, наслаждаясь сверкающей буйной зеленью, торжеством жизни на земле и ни о чем, казалось, не думал. Но это не так. Если наслаждался, выходит, уже думал… Хорошо ему здесь, сердце зовет. Куда и зачем – не знает, но зовет. Точит, словно червь дерево, неудача, что поехал к ромеям и опростоволосился?.. А так ли это? Ну не возвратил тиверских пленных, обманули его ромеи. Однако и ромеев он припер к стене. Извинились за вторжение, пришлют послов и возместят причиненные татьбой убытки, заключат договор о мире и согласии между землями-соседями. Потому что не хотят разногласий и сечи с антами. Они знают, кто такие анты…

Услышал, как плеснулось что-то в зарослях, и остановился. Первое, что он увидел, – желтел плес меж ветвей. Присмотрелся – и затаил дыхание: в озере, за стеной зарослей, купалась девушка. Смеялась от холода или приятного ощущения и выбрасывала вперед руки, отгребала ими воду. На синей глади озера белело ее тело, такое упругое и соблазнительное в своей непорочности, что князь остановился, застигнутый врасплох, так и стоял, не решаясь пошевельнуться.

А девушка не замечала, что она не одна. Чувствовала себя вольготно и привольно; легла на спину, раскинула по воде руки, смотрела в небо и любовалась облаками.

«Миловида!..» – Князь наконец ее узнал. Какое-то мгновение он не мог решить, что ему делать. Стоять и смотреть не к лицу – ведь не молодец уже, да к тому же князь. А подойти не пристало. Миловида узнает, что князь видел ее нагую, и к стойбищу не придет, а убежит, сгорая от стыда, куда глаза глядят…

Волот дождался, пока девушка окунулась в воду, и пошел, делая вид, что никого здесь не видел.

А пришла ночь – места себе не мог найти в просторном княжеском шатре. Ложился спать – не спалось, только то и делал, что переворачивался с боку на бок; садился – опять вставал. Словно дивное видение, представала перед взором и будила воображение та русалка белотелая, девушка божественной красоты. А больше всего, наверное, тревожило, что Миловида была рядом, в соседнем шатре, может, она спала, а может, и нет… Ночь еще не поздняя, может, тоже думает о нем?

«Не для того освободили ее из неволи, – в который раз вспоминал князь Борича и его мудрость, – чтобы снова сделать обездоленной. Понял, какая беда ожидает наделенную божественной красотой рабыню, и выкупил ее». А он, князь Волот, пожалеет ли тем, что не скажет правды о Выпале и о Божейке? Вывезти-то из ромеев вывез, а куда и для кого привез? Выпал сожжен, родители, может, изрублены, а ровесников ее угнали в чужие земли. Конечно, на такую кто-нибудь найдется… Вот только кто он будет? И почему князь должен везти эту красивую девушку для кого-то? Говорил уже и еще раз скажет: такие, как Миловида, созданы богами, чтобы приумножать род людской, производить на свет прекрасных душой и ликом молодцев. Или ему, князю, запретит кто-то взять вторую жену? Если его осудят, объяснит любопытным: «Я хочу, чтобы в Тивери было кому сесть на княжеский престол, чтобы были у меня сыновья-соколы, те, что станут оборонять землю от татей из чужих краев. Это – та, что родит их, продолжит род Волотов и славу Волотов…» Малка будет против? А кто будет ее спрашивать, если она не способна рожать?.. Как он, князь, захочет, так и будет. Да и мать Доброгнева благословит на это. Она знает, каково было Волотам, когда погиб муж ее, князь Ярош, а со временем – и старший сын. Вся надежда была потому на него, Волота, как ныне – на Богданку. Стоит ли колебаться, если так?.. Миловида девушка умная, должна понимать, чего хочет от нее и что даст ей князь: не рабыней и служанкой – властительницей земли Тиверской станет, будет у нее муж, князь-повелитель, свой очаг и свой терем в Черне.

Князь поднялся, даже вотолу набросил на плечи, но дальше шатра не пошел…

«Что я скажу ей? – остановил он себя. – С чего начну разговор? С безысходности, в которой она очутилась, с правды, которую рано или поздно должен сказать? Но правда убьет девушку. Могу ли после этого говорить о любви и о своем желании сделать ее счастливой?.. А сказать должен сейчас. Там, в Черне, пожалуй, не до Миловиды будет, там, может, он не успеет оглянуться, как ее след простынет».

И хотел, и не решался подойти к шатру вывезенной из плена девушки. Правда, ночь не такая уж и поздняя, однако девушка столько недосыпала, столько натерпелась страха за те тревожные дни. Недаром же плескалась в озере, пользуясь тем, что рядом ни души.

Чтобы не быть в одиночестве, князь подошел к страже.

– Кто? – спросили неожиданно и не там, где ожидал.

– Князь. Сторожишь?

– Да. Ночь словно воронье крыло, ничего не видно. Нужно смотреть и смотреть в оба.

– Сторожите. Земля эта хоть и наша, все же незаселенная. И тати, и ромеи могут появиться.

– Для того и костры загасили, княже. Чтобы не привлекли никого.

Волот помолчал и уже тогда, когда собрался идти, сказал сторожевому:

– Снова дождь, наверное, будет. Совсем обложило небо.

Возле шатра Миловиды остановился и прислушался. Спит, наверное, – ни звука, ни ползвука из ее походного жилища.

«Разве позвать? Имею ли право делать так, как хочу?»

Сделал шаг, другой и отвернул полог.

– Миловидка! Эй, Миловидка, слышишь?

Молчание. Прислушался – и уловил негромкое, спокойное дыхание.

Спит. Представил себе, какая она там, за пологом темноты, на расстоянии шага, может, полутора от него, и задохнулся, крепче, чем до сих пор, стиснул полог в руке. Однако не сдернул и не отбросил его как ненужную преграду.

«Я не соблазнитель какой-нибудь!» – одернул он себя, резко повернулся и пошел к своему шатру.

Отбросил вотолу в сторону, одетым рухнул на постель. Долго ли так пролежал, сдерживая свое желание-муку, не помнит. Наверное, долго, потому что, засыпая, уже не сомневался: не сегодня, так завтра, а будет, как захочет. Спал крепко и не сразу услышал, что из-за гор налетела буря, затрепетал шатер. Вскочил, увидел несущиеся по небу черные тучи, как полоснула синим светом молния и ударил с треском отдавшийся многоголосым эхом гром. А вслед за ним ударил по шатру густой и шквальный дождь.

Не успел Волот понять, что происходит кругом, снова полыхнула молния, осветив лиман и лодью в лимане. Снова потряс землю сильный – казалось, совсем рядом ударило – гром.

– О, боженька! – послышался женский голос, и князь сразу догадался, кто кричит. Кроме Миловиды, девушек здесь не было.

Он бросился к выходу, но сразу возвратился назад, нащупывая в потемках вотолу. А молнии, казалось, не угасали, они кромсали небо за неплотной стеной шатра вдоль и поперек, и каждая сопровождалась ударом грома, временами отдаленным, а временами близким и раскатистым.

Выскочив из шатра, Волот натолкнулся на стену ливня и одновременно на еще более отчаянный девичий крик…

– Миловида! – Князь рванул полог и очутился рядом со съежившейся, зовущей на помощь девушкой. – Что с тобой, Миловида?

Словно напуганная коршуном голубка, бросилась она к князю, обхватила руками крепкую его шею, прижалась и заплакала. Была горячая от сна и такая трепетно-доверчивая, такая близкая, что князь задрожал обессилевшим от сладостной истомы телом.

– Успокойся! – утешал ее. – Скажи, почему так испугалась?

– Я боюсь, княже. Кары бога-громовика боюсь! – говорила Миловида и дрожала, словно лист на ветру. – Слышишь, как гремит… И все вокруг шатра бьет, прицеливается.

– Ну что ты! – вздохнул он с облегчением, успокаиваясь сам. – Это только кажется, что все по тебе бьет. Видишь, со мной ничего не случилось. И тебе уже ничего не будет. Успокойся.

Он обнимал и ласкал ее, словно дитя. Наконец почувствовал: мешает намокшая вотола, и сбросил ее одним махом с плеча. Сел и Миловиду устроил поудобней.

«Боже Свароже! – говорил сам себе, задыхаясь. – Она вот здесь, на руках у меня. Льнет, как намокший лист, ищет защиты».

То ли от радости, не понимая, что делает, то ли, наоборот, все понимал и пользовался случаем, – одной рукой прижимал к себе Миловиду, другой гладил, успокаивал, словно хотел убедиться, что это не привиделось…

Волот пьянел от девичьей близости, теряя власть над собой. Прижимал все крепче Миловиду к себе, купаясь лицом в ее распущенных на ночь косах, а потом, ощутив ее горячее дыхание, начал целовать.

Покорная только что девушка превратилась в дикую кошку.

– Княже?! – крикнула она, стараясь вырваться из его объятий. Не в силах сделать это, Миловида уперлась руками в лицо князя. Волот отворачивался, но объятий не ослабил. Он что-то обещал, в чем-то клялся девушке, уверенный, что она не устоит перед его княжьим словом. Ведь сулил ей не безделицу – золотые горы. Но вместо послушания и покорности получил резкий и болезненный удар в плечо.

Отпрянул и только тогда понял, что произошло. Защищаясь, Миловида натолкнулась на притороченный у него к поясу кинжал, выхватила и ударила в плечо, прикрытое лишь сорочкой. Боли, по крайней мере сначала, не чувствовал, но ощущал, как расплывается под рукой липкая и горячая кровь.

В свете сверкавших молний увидел, как сжалась в углу перепуганная происшедшим девушка. Она все еще держала в руках направленный на него кинжал. Желание тотчас угасло, к сердцу подступила злость и обида.

– Как ты посмела?

– А князь как посмел?

Волота передернуло. Хотел было сказать что пришло на ум в эту минуту, но опомнился и сдержал себя.

– Я же не тать и не насильник. Говорю: полюбилась мне, хочу, чтобы стала моей женой. Или, думаешь, просто так шел к Боричу, правдами и неправдами вызволял из неволи?

– Так и я же ранила не так чтоб сильно…

– Не сильно… Кровь льет, как из вепря. Накинь вотолу и пойди в мой шатер, принеси сумку кожаную. Там есть полотно, достанешь и перевяжешь мне рану.

Послушалась немедля. И непогоды, казалось, перестала бояться, а гроза откатилась за лиман, лишь молнии время от времени перечеркивали небо и освещали дорогу к шатру.

– Сними, княже, сорочку, – велела Миловида, когда приготовила полотно.

– Снимай сама. Ранила так, что и рукой не могу двинуть.

Миловида взялась за край рукава на здоровой руке князя, встала перед Волотом и осторожно сняла сорочку через голову. Раненую руку освободила последней.

Наложила на рану кусок свернутого в несколько раз полотна и попросила Волота подержать. Перевязала руку, а с рукой и плечо, и, как казалось князю, не без сочувствия…

– Что скажу завтра лодочным, послам из Волына? – допытывался у нее, и трудно было понять, упрекает ли он ее или просто смущен. – Рану нанесла, лицо исцарапала. И это за то, что спас от позора, вывез из неволи ромейской?..

– Разве князь вывез для того, чтобы спасти от одного позора, а нанести другой?

– Говорю же, полюбилась, хочу, чтобы стала мне женой.

– У князя есть жена, я видела и знаю.

Волот приумолк, задумавшись: как объяснить ей все, такой зеленой еще и чистой?

– Ты не все знаешь о княгине Малке. Когда узнаешь, будешь по-другому думать.

– По-другому нельзя, княже.

– Можно, Миловида, и нужно, – решился он сказать больше, чем хотел бы сейчас говорить. – Это правда, ты такая желанная, так мне по сердцу, как никто до сих пор не был и не будет. Но не только потому хочу взять тебя в жены. Малка не может больше рожать детей. Повредила себя, когда рожала меньшую… А ты вон какая чудо-девка. Нарожаешь мне сыновей-красавцев и станешь самой любимой из всех жен, какие есть на свете.

– Непристойные речи говорит князь.

– Почему непристойные? Словно не понимаешь, зрелая уже, не сегодня завтра сама загоришься желанием любви. Вот и стань моею. Богами нашими клянусь: будешь первой женой в Черне.

– У меня есть ладо.

– Тот, Божейко?

– Да. Мы поклялись быть в паре с ним. Там, в беде, поклялись, княже.

– А Лада? Неужели Миловидка не поняла: богиня пошла против вашего желания. Это по ее воле появились в Выпале ромеи, это она сделала так, чтобы вас разлучили. Ты сейчас на своей земле, на вольной воле, а Божейку повезли из Одеса на край света, туда, откуда уже не будет возврата.

– Как это повезли? Ведь князь говорил, ромеи не захотят ссориться с антами, ромеи пленных возвратят…

– Тогда я говорил, чтобы успокоить тебя, сейчас говорю правду.

Склонилась под тяжестью горя и не знала, что ей делать. Перечить? Кричать, что это ложь, что князь хочет обмануть ее? А откуда ей знать теперь, где правда, где ложь?

Закрыла лицо руками, склонившись на ложе. И плакала. По-детски тихо и жалобно.

Какое-то время Волот не решался заговорить, давая ей время успокоиться.

– Я потому и пришел к тебе, – сказал он, когда девушка вытерла слезы, – потому, говорю, и пришел, что верю: ты достойна быть счастливой, ты имеешь от природы все, чтобы делать счастливыми других.

– Где это счастье, княже?

– Подумай, красавица, и поймешь: счастье рядом. Не Божейко – а мне предназначена ты… Богиня Лада так решила за нас. Поэтому и говорю: приходи и будь княгиней Тивери. Я смогу дать тебе, что захочешь. А мне нужно одно – благосклонность сердца твоего.

Миловида помолчала, потом тихо произнесла:

– Ты не знаешь, княже, Божейко, не ведаешь, какая у нас с ним великая любовь. Что значат твои обещания против того, что сказали мне глаза Божейки, его ласки и любовные слова!

Слышать это было выше всяких сил. Но князь не ответил, у него хватило мудрости не принять обиду.

– Есть и другие достоинства у мужей, кроме очей и ласк. Это хорошо, что веришь, что умеешь верить. Но подумай и о том, что сказал тебе я: Божейко твой, если бы он был не отроком, а зрелым мужем, и тогда бы не смог возвратиться оттуда, куда запроторил его Хильбудий. Разве Миловида не слышала: всех наших поселян вывезли на далекие чужинские торги, туда, где продают на каторгу, в рабство! А из рабства возврата нет. На Божейку наденут цепи, прикуют к галере, заставят грести столько, сколько суждено ему жить.

– Тогда… тогда и мне не будет жизни.

X

Стал ли воевода Вепр таким бдительным после всего, что случилось на земле Тиверской, или сторожа случайно заметили княжескую лодью и предупредили его, только не успели мореплаватели и Стрибожьего камня пройти, а к пристанищу на Днестре уже спешила снаряженная воеводой челядь. Спешил и сам воевода в окружении конников.

– Князь Волот и послы возвращаются из ромеев, – говорили любопытным, и непонятно, чего больше было в этих объяснениях: желаемой радости или предчувствия беды. Ездили же не в гости к ромейскому императору, горе погнало за моря и князя, и мужей государственных. А добились ли чего-нибудь?

Паруса уже были спущены, лодья шла на веслах, поэтому и ползла против течения, словно рак по дну.

– Есть ли среди мужей князь? – спрашивали старшие младших. – Видите ли князя?

– Вроде есть.

Тиверцы становились оживленней, лица их прояснялись.

– С прибытием, князь! С благополучным возвращением, мужи государственные, все, кто вернулся в родные земли. Как плавалось?..

– Хвала богам, вернулись здоровы. А что земля? Что слышно в земле Тиверской?

– Кроме прошлых, посеянных татями печалей, никакого другого горя или урона земле Тиверской не нанесено. Все спокойно, князь.

– Спаси бог за добрые вести.

Ратные люди подали князю и послам концы, челядь направилась к лодье, чтобы вместе с воинами, которые были с князем, навести там порядок.

– Тебе тоже велено идти с нами, – сказали Миловиде.

Девушка не противилась, молча сошла на берег, молча последовала за челядью. Вот только в походке не было ни радости, ни бодрости. Такая печаль лежала на лице, словно не ее вызволили из полона и привезли в родную землю, – она стала пленницей тиверского князя, а значит, и тиверцев.

Сдержанным был и князь Волот. Вепр заметил это и ухитрился стать поближе к своему побратиму и повелителю.

– Вижу, не многого добились?

– Кроме обещания прислать послов договориться о возмещении убытков, о добрососедстве, ничего утешительного не везем от ромеев.

– От них и нечего было ждать чего-то другого. – Вепр помолчал, потом добавил: – А я тоже не очень утешу тебя, княже.

– Как это?

– На земле, в Черне, на самом деле все в порядке, а вот очаг твой не обошла беда.

– Что-нибудь с Малкой?

– Да нет. Малка жива-здорова. С Богданкой приключилась беда.

Волот натянул поводья и остановил Вороного.

– Что с Богданкой? Что с ним могло случиться? Упал с коня, покалечился?

– Этого, хвала богам, не случилось! С глазами плохо.

Волот посмотрел пристально.

– И очень плохо?

– Точно не знаю. Златеница будто бы поразила их.