Кому это нравится? А эти чурбаны таких тонкостей не понимают: они, видно, думают: «Э, жми, сколько влезет, не беда!» Живут в этом тесном городишке, где час походишь – и уже смотреть не на что, развлечений никаких нет, вот и готовы случай с тэмпура раздуть до события вроде японо-русской войны. Жалкие людишки! С малых лет их так и воспитывают. А потом получаются вот такие ничтожества, вроде искривленного клена, выращенного в цветочном горшке. Если бы это делалось по простодушью, можно бы вместе посмеяться с ними – и все тут. Ну а это что же такое? Дети, а уже такие злые!
Я молча стер с доски написанное и сказал:
– По-вашему, такая выходка забавна? Это подлая насмешка! Вы знаете, что значит подлость?
Тогда один мальчишка ответил:
– Подлость – это если человек злится, когда смеются над тем, что он сам натворил, – наверно, так?
Вот негодяи! И я специально приехал из Токио, чтобы их учить! При этой мысли мне стало больно за себя. – Перестаньте болтать и занимайтесь делом! – прикрикнул я на учеников и начал урок.
В следующем классе, куда я пришел позже, на доске было: «Поешь тэмпура – захочешь поболтать». Ну что ты с ними сделаешь! Совершенно рассвирепев, я крикнул:
– С такими хамами я заниматься не буду! – и быстро вышел из класса, а ученики мои, говорят, только обрадовались, что избавились от урока.
Теперь мне стало казаться, что даже хозяин с его антикварными вещами и то лучше, чем школа.
Я вернулся домой, и за ночь вся моя досада улетучилась. Когда я снова пришел в школу, оказалось, что явились и мои ученики. Не поймешь, что творится. Дня три после этого все было спокойно. На четвертый день вечером я отправился в Сумита и там угощался рисовыми лепешками. Сумита – это городок с горячими минеральными источниками. Добираться туда поездом минут десять, а пешком можно дойти минут за тридцать. Тут тебе и ресторанчик, и заведение с ваннами, и парк есть, и даже квартал публичных домов имеется.
Закусочная с рисовыми лепешками, куда я зашел, находилась рядом с публичными домами. Говорили, что в этой закусочной очень вкусно готовят, и я решил на обратном пути после купанья зайти туда поесть. На этот раз я никого из своих учеников не встретил и считал, что теперь-то, наверное, никто ничего не узнает. Но на следующий день, когда я пришел в школу и вошел в класс на свой первый урок, то на доске увидел: «Рисовые лепешки, две порции – семь сэн». И в самом деле, я съел две порции и уплатил семь сэн. Вот негодники, покоя от них нет! Входя в класс на второй урок, я только успел подумать: «Непременно что-нибудь да будет» – и увидел надпись на доске: «Эх, и лакомы же рисовые колобки в публичных домах!» Прямо поразительные негодяи!
С рисовыми лепешками на этом как будто было покончено, но тут стали болтать о красном полотенце. По сути дела вся эта история и выеденного яйца не стоила. Побывав в Сумита, я подумал, что стану ежедневно посещать горячие источники. Все остальное и в подметки не годилось тому, что я видел в Токио, а вот минеральные источники – это действительно было великолепное место. «Буду ежедневно принимать там ванну», – решил яи стал совершать прогулки туда перед ужином, для моциона. Отправляясь в Сумита, я обязательно тащил с собой огромное европейское полотенце. Это полотенце как-то вымокло в горячей воде, красная полоса на нем расплылась, и издали оно казалась красным. Полотенце это обычно висело у меня на плече, когда я отправлялся на источники и когда возвращался обратно, когда ехал в поезде и когда шел пешком. Поэтому школьники стали дразнить меня: «Красное полотенце! Красное полотенце!» Да, поживи в таком тесном мирке – совсем изведут тебя! Но это еще не все. Купальня с горячими ключами помещалась в новом трехэтажном здании; в первом классе не только давали напрокат купальные халаты, но и обслуживали, и за все брали восемь сэн. Кроме того, там служанка подавала чашку чая. Я всегда ходил в первый класс. Мне заметили, что при сорока иенах жалованья в месяц каждый день ходить в первый класс слишком роскошно. Суются тоже не в свое дело! Но и это еще не все. Бассейн был выложен гранитом и разбит на отделения шириной примерно в пятнадцать цыновок. Обычно здесь сидело по тринадцать – четырнадцать человек, но случалось, что и никого не было. В бассейне воды было по грудь, и очень приятно было просто ради спорта поплавать в горячей воде. Я выбирал время, когда никого не было, и с наслаждением принимался плавать вдоль всего бассейна. И вот однажды, предвкушая удовольствие поплавать, я бодро спустился с третьего этажа и у входа в бассейн вдруг увидел большое объявление, написанное густой тушью: «Плавать в горячей воде воспрещается». Кроме меня, тут никто будто бы этим не занимался, так что объявление, по всей вероятности, было придумано специально для меня. И пришлось мне с этих пор отказаться от плавания.
От плавания-то я отказался, но, прийдя в школу, увидел, что на классной доске, как обычно, красуется надпись: «Плавать в горячей воде воспрещается». Я был просто потрясен. Выходит, что все школьники занимаются тем, что выслеживают меня одного! Настроение было испорчено. Конечно, я не из таких, чтобы отступать от своего, – пусть себе говорят, что хотят. «Но зачем я приехал в этот городишко, где так тесно, что все носами сталкиваются», – подумал я и снова разозлился. А когда пришел домой, опять началась пытка антикварными вещами.
Глава 4
В школе были установлены ночные дежурства, и дежурили поочередно все преподаватели. Только «Барсук» и «Красная рубашка» являлись исключением из общего правила. Я попытался узнать, почему собственно этн двое избавлены от обязанностей, которые надлежит выполнять всем. И мне сказали, что они приравнены к государственным чиновникам среднего класса. Недурно однако! И жалованье получают большое, и преподавательских часов у них мало, да еще освобождены от ночного дежурства! Где же тут справедливость? Установили какие-то своя правила и думают, что так и нужно. Совести у людей нет! Я был этим очень недоволен, но «Дикообраз» говорил, что мне следовало молчать, так как все равно у меня одного ничего не выйдет. «У одного ли, у двух ли – если дело справедливое, то выйдет!» – думал я.
– Might is right
, – назидательно заметил «Дикообраз», приводя английскую поговорку. Я сразу не уловил смысла и переспросил. Оказалось, что это означает: право сильного. Что такое «право сильного» – известно с давних пор. Это я знал и без «Дикообраза». Но ведь «право сильного» и ночное дежурство – вещи разные. И почему «Барсук» и «Красная рубашка» «сильные»? Однако все эти рассуждения остались рассуждениями, а очередь дежурить в конце концов дошла и до меня.
Вообще-то говоря, я никогда не высыпался, если приходилось ложиться не в свою постель. С детских лет я не любил оставаться на ночь у кого-нибудь из товарищей. И если мне неприятно было ночевать в доме товарища, то уж дежурить ночью в школе было тем более неприятно. Так-то оно так, но что поделаешь: это дежурство входило в сорок иен моего месячного жалованья. Приходилось мириться.
И учителя и школьники разошлись по домам, а я остался один сидеть как дурак и зевать от скуки. Комната для дежурства была отведена позади классных помещений, в западном крыле школьного общежития. Я вошел туда. Лучи клонившегося к западу солнца нестерпимо били прямо в лицо. Наверно, только в провинции так бывает: осень наступила, а жара спадает медленно.Принесли ужин со школьной кухни, все было поразительно невкусно. Если часто есть такую гадость, пожалуй из-за одного этого начнешь скандалить. Я глотал наскоро и к половине пятого героически разделался с этим ужином.
На улице еще было светло, и ложиться спать не годилось. Мне захотелось хоть ненадолго пойти на горячие источники. Я не знал, попадет мне или нет за то, что во время дежурства уйду из школы, но у меня не хватало терпения сидеть тут зря, как в строгом тюремном заключении. Когда я впервые пришел в эту школу и попросил вызвать дежурного, служитель сказал, что он куда-то вышел по делам; тогда я удивился, но теперь мне самому представлялся такой случай. Правильно, пойду! Я сказал служителю, что ненадолго отлучусь.
– Наверно, дела какие-нибудь?
– Да ничего особенного, просто хочу на горячие источники сходить, – ответил я и быстренько вышел. К сожалению, свое красное полотенце я оставил дома, но решил: не беда, там возьму напрокат.
Пока я дошел туда, пока принимал там ванну, стало вечереть, поэтому я сел на поезд и доехал до станции Комати. Отсюда всего четыре квартала до школы. Расстояние было пустяковое, и я отправился пешком, как вдруг увидел, что навстречу мне идет «Барсук». Он, вероятно, тоже рассчитывал съездить поездом на горячие источники. «Барсук» торопился, но когда мы гюровня-лись, он взглянул на меня и слегка поклонился, затем сухо спросил:
– Разве вы сегодня не дежурите?
Конечно, «Барсук» знал, что я дежурю. Ведь всего два часа назад он сам вежливо напомнил мне об этом: «Сегодня вам впервые придется нести ночное дежурство. Извините за беспокойство». У директора была неприятная манера выражаться не прямо, а как-то уклончиво. Я вспылил.
– Да, я дежурный, поэтому теперь вернусь в школу и, конечно, останусь там на ночь! – бросил я и зашагал дальше.
Дойдя до угла, я наткнулся на «Дикообраза». Действительно теснота! Шагу не сделаешь, как непременно кого-нибудь да повстречаешь. – Послушай, ты разве не дежурный? – спросил «Дикообраз».
– Ну да, дежурный.
– Что ж ты уходишь из школы и разгуливаешь тут? Неудобно как-то…
– А чего здесь неудобного? Вот если бы я не пошел – это было бы неудобно! – нарочито небрежно ответил я.
– Смотри, наживешь себе беды таким халатным отношением! Налетишь на директора или на старшего преподавателя – хлопот не оберешься!
Это было как-то не похоже на «Дикообраза», и, чтобы подразнить его, я сказал:
– А директора я как раз только что встретил, и он даже похвалил, что я пошел прогуляться: «Если, говорит, не погулять, так и сил не хватит дежурить в такую жару».
Однако, чтобы не нажить себе неприятностей, я все-таки скорее пошел в школу.
Солнце вскоре закатилось. Когда стемнело, я позвал к себе в дежурку служителя, и мы часа два с ним болтали, но и это надоело; тогда я решил забраться в постель, хотя спать и не хотелось. Я переоделся в ночной халат, приподнял москитную сетку, отбросил красное шерстяное одеяло и, плюхнувшись на тюфяк, принял горизонтальное положение. У меня с детства была привычка: ложась спать, со всего размаху садиться на постель и потом сразу опрокидываться на спину. В Токио студент-юрист, который жил этажом ниже меня, находил, что это плохая привычка, и не раз выражал свое недовольство. Студенты-юристы вообще-то народ хилый, но язык у них хорошо подвешен; вот и этот студент длинно и растянуто молол какую-то чушь, но я осадил его.
– Что я так плюхаюсь в постель, – сказал я, – ничуть не вредит моему заду. А если это кому и мешает, то виноват наш дом, выстроенный что называется на живую нитку. Так что со своими протестами обращайтесь к хозяевам.
Комната для дежурства находилась не на втором этаже, и я мог сколько угодно плюхаться на постель, не беда! А я уж так привык, что если по-настоящему, с силой не сделаю этого, то и сон не в сон.
– Э-эх! Вот как хорошо!Я только что с удовольствием вытянулся, как вдруг что-то прыгнуло мне на ноги. Что-то шершавое. Блохи? Нет, не блохи… Не понимая, в чем дело, я раза два поддал одеяло ногой. Шершавых тварей сразу же стало больше, штук пять ползало у меня по ногам, две-три полезли выше, одну, как оказалось, я расплющил задом, а одна добралась далее мне до самого пупа. Тут я перепугался. Вскочив на ноги, я разом отбросил одеяло, и тогда из тюфяка повыскакивало, наверно, пятьдесят или шестьдесят кузнечиков. Пока я не знал, что именно это такое, мне было немного жутко, а когда увидел, что передо мной только кузнечики, я взбесился. Кузнечики, а как напугали! Ну, смотрите вы у меня! И, схватив подушку, я стал колотить ею насекомых. Но противники у меня были настолько малы, что мои сокрушающие удары редко достигали цели. Что было делать? Я опять сел на тюфяк и стал колотить вокруг себя куда попало, как это делают во время уборки, когда выбивают из цыновок пыль. Кузнечики с перепугу начали скакать, да и взмахами подушки их подбрасывало вверх, и они то прыгали мне на плечи, то на голову и даже вцеплялись в кончик носа. Тех, что запутались у меня в волосах, подушкой бить не годилось, поэтому я хватал их и давил изо всей силы руками.
Особенно досадно было то, что при всем моем старании большинство ударов приходилось по москитной сетке, а она только пружинила – и больше никакого толку, недобитые кузнечики так и оставались в сетке. Мало-помалу, минут этак через тридцать, кузнечики были уничтожены. Тогда я принес метелку и вышвырнул вон их трупы.
– Что такое? – спросил прибежавший на шум служитель.
– Я тоже спрашиваю: что это такое? Где это видано: разводить кузнечиков в постели? Болваны! – ругался я.
Служитель стал оправдываться.
– Я ничего не знаю, – говорил он.
Думает, сказал «не знаю», так и все тут? Нет! Метелку я выбросил на веранду, и перепуганный служитель принес ее обратно.
Я велел немедленно вызвать трех представителей от школьников, живших в общежитии. Явилось шесть человек. Ну пусть шесть человек, пусть хоть десять, все равно! Я, как был в ночном халате, засучив рукава, приступил к переговорам. – Что это такое? Зачем мне в постель насовали кузнечиков?
– А что это за кузнечики? – спросил мальчишка, стоявший впереди всех.
Они были возмутительно спокойны. В этой школе, видно, не только директор, но и все, даже школьники, изъясняются как-то уклончиво.
– Не знаешь, что такое кузнечик? Не знаешь? Так я тебе покажу! – сказал я, но, к сожалению, сам до этого вымел из комнаты всех кузнечиков. Тогда я позвал служителя и приказал ему:
– Принеси-ка тех кузнечиков!
– Я их уже выбросил в мусорную яму. Пойти подобрать? – спросил он.
– Ладно, сбегай поживее и принеси. Служитель опрометью выбежал из комнаты и вскоре
на листке писчей бумаги принес штук десять.
– Простите, пожалуйста, – сказал он, – но уже ночь, темно, и я больше не нашел. Завтра, как рассветет, схожу еще поищу.
Здесь даже служитель и тот дурак! Я показал одного кузнечика ребятам и сказал:
– Вот это кузнечик! Такие верзилы, а кузнечика не знаете! Куда это годится?
Тогда круглолицый, стоявший первым слева, нахально заявил:
– Это? Это саранча.
– Дурень! Не умеешь даже кузнечика от саранчи отличить! Саранча это или кузнечики – все равно, но почему подсунули их мне в постель? Когда-нибудь я просил пускать ко мне кузнечиков?
– Никто и не пускал!
– А если не пускали, то как они оказались в постели? – Видите ли, саранча любит тепло, и вполне естественно, что она сама решила к вам забраться.
– Глупости! Кузнечики сами решили забраться? А обычно кузнечиков приглашают, что ли? Ну, вот что, почему вы такую штуку выкинули? Отвечайте!
– А что отвечать-то? Никто их вам в постель не совал.
Скверные мальчишки! Уж если не хватает духу сознаться в том, что натворили, лучше бы не затевали ничего. Прямых улик против них нет, вот и норовят прикинуться незнайками, – на это у них хватает наглости!Я ведь и сам немало проказничал, когда учился в средней школе. Но если опрашивали, «то это сделал, – я никогда не трусил и не увиливал в сторону. Сделал так сделал, а не делал так не делал, – и все тут. Сколько я ни шалил, какие бы проделки ни устраивал, я всегда был честным. А лгать и стараться ускользнуть от наказания – это уже не просто шалость. Проказы и наказания нераздельны. Знаешь, что существуют наказания, вот и проказничаешь с легкой душой. Но где это видано, чтобы такие подлецы и пользовались успехом у окружающих? Набедокурить они всегда готовы, а отвечать – тут их нет! Вот из таких и набираются те, что, например, берут деньги в долг, а отдавать – так извините! Зачем они вообще пошли учиться? Занимаются только тем, что врут, обманывают, потихоньку, за спиной других, делают всякие мелкие пакости, и в конце концов если закончат школу, то будут ходить с самодовольным видом и морочить людей – мол, мы образованные! А на деле невежественнее простых солдат!
Мне стало тошно продолжать разговор с этими балбесами, головы которых набиты только всякими пакостными мыслями.
– Если вы так ничего и не скажете, то и толковать с вами не о чем. Очень жаль, что вы хоть и посещаете школу, а хорошего от плохого отличить не можете, – сказал я и выставил всех шестерых.
Сам я и по выражениям, которые употребляю, и особенно по своим манерам вряд ли мог служить образцом «хорошего», но душа у меня, полагаю, куда лучше, чем у них.
Все шестеро преспокойно удалились. И внешне-то они держались гораздо лучше, чем я, их учитель. Самое возмутительное, что они были совершенно спокойны, а у меня не хватало на это выдержки.
Я опять залез в постель – и только улегся, как под москитной сеткой вновь послышалось шуршанье. Это возились недобитые кузнечики. Я зажег свечу, но палить кузнечиков по одному было бы слишком канительно. Я отцепил крючки москитной сетки, вытянул ее во всю длину и посреди комнаты хорошенько встряхнул сначала вдоль, потом поперек. При этом кольца сетки так больно ударили меня по рукам, что я даже вскрикнул.Когда в третий раз я забрался в постель, то уже немного успокоился, но заснуть так и не мог. Я взглянул на часы, было половина одиннадцатого. Подумать только, в какое беспокойное место я приехал! Собственно говоря, куда бы ни пошел работать учитель средней школы вроде меня, везде его ждет горькая участь, если ему придется иметь дело с такими учениками. Учителей всегда сколько угодно. Наверно потому, что все они терпеливые ослы. А я не в состоянии этого вынести.
Размышляя обо всем этом, я вспомнил Киё. Ни образования, ни общественного положения у этой старушки, а какой она на редкость благородный человек! До сих пор я как-то не испытывал особого чувства благодарности за ее заботы обо мне и лишь теперь, один в далеком краю, я впервые по-настоящему оценил ее сердечность. Если она хочет этигоских тянучек, то теперь я готов был специально ехать за ними хоть в Этиго. Это стоило сделать. Киё расхваливала меня за бескорыстие, за то, что- у меня прямая, честная душа, но сама она была человеком несравнимо более достойным, чем я, которого она так превозносила. Мне вдруг почему-то захотелось повидать Киё.
Я лежал, ворочаясь с боку на бок, и думал о Киё, как вдруг над моей головой раздался такой грохот, будто рушился второй этаж. Человек, наверно, тридцать – сорок там, наверху, топали в такт по деревянному полу – топ-топ-топ! Топанье сопровождалось громкими и воинственными криками. В изумлении я вскочил на ноги. Что там случилось? Но тут.же сообразил, что это скандалят школьники и что они устроили весь этот тарарам в отместку за то, что я отчитал их за кузнечиков. Все ясно!
Ну, ладно, пока сами не сознаются, что поступили скверно, – прощения им не будет. А что скверно, они, надо полагать, сами хорошо знают. На их месте самое правильное было, ложась спать, обдумать, что они натворили, а завтра утром прийти извиниться. Допустим, у них не хватает смелости просить прощения, но могли бы хоть лежать тихо. А тут такой шум и гам! Ведь общежитие выстроили не для того, чтоб здесь свинарник устраивать! Они там, наверно, ведут себя, как помешанные. Ну, смотрите вы у меня! И я как был, в ночном белье, выскочил из своей дежурки и в три прыжка взлетел по лестнице на второй этаж. Удивительно! Вот только что над моейголовой стучали и буянили, в этом нет никакого сомнения, – и вдруг все совершенно стихло; ни голосов, ни топота – все прекратилось. Просто чудеса! Лампа уже погашена, в темноте ничего нельзя разобрать, и есть тут кто или нет, об этом можно только догадываться. В длинном коридоре, тянувшемся через все здание, даже мыши негде было спрятаться. Его дальний конец был освещен луной.
Пожалуй, все это очень странно, но в детском возрасте я часто во сне вскакивал с постели, бормотал какой-то вздор, и надо мной частенько смеялись. Когда мне было лет шестнадцать, мне однажды приснилось, что я нашел бриллиант, и, проснувшись утром, я стал настойчиво требовать, чтобы брат, который спал рядом со мной, сказал, куда девался мой бриллиант.
Дня три после все надо мной смеялись, зато я сам чувствовал себя совсем не весело. А может быть, то, что сейчас происходит, тоже сон?… Однако совершенно ясно, что здесь действительно творилось какое-то буйство. Пока я раздумывал обо всем этом, посередине коридора, в его дальнем конце, освещенном луной, вдруг раздалось: «Раз… два… три! У-у-у!!!» Этот вой прозвучал так громко, что казалось – его испускали разом тридцать или сорок глоток. За воем сразу же послышался прежний ритмический топот. Ну нет, это уже не сон, это наяву!
– Тише вы! Ведь ночь кругом! – стараясь пересилить шум, закричал я и бросился вперед. Под ногами ничего не видно, только там, вдали, полоска лунного света. Я не пробежал и пяти метров, как налетел коленом на что-то большое и твердое да так больно ударился, что даже в голове зазвенело. С глухим стуком я растянулся на полу. А, черт побери! Поднявшись, я почувствовал, что не могу бежать дальше. Духом-то я рвался вперед, да нога не пускала. Сгоряча я поскакал было на одной ноге, но топот и голоса затихли, и наступила полная тишина. Бывают же наглецы, однако таких еще я не видел! Настоящие скоты! Ну, ладно, раз так, не отступлюсь, пока не вытащу всех этих попрятавшихся мерзавцев и не заставлю их просить прощения, решил я и попробовал открыть одну из спален, – дверь не открывалась. Заперто на замок, что ли?… Или стол изнутри придвинут?… Нажал на дверь раз, нажал другой – не поддается. Тогда я попытался войти в комнату напротив. То же самое – не открывается!Пока я суетился у двери с намерением добраться до мальчишек, на другом конце коридора вновь раздались боевые крики и послышалось мерное топанье. Я понял, что эти прохвосты сговорились поиздеваться надо мной и согласованно действуют с двух сторон. Я совсем растерялся. Нужно б честно сознаться: при всей моей смелости смекалки у меня не хватало. В ту минуту я совершенно не мог сообразить, что предпринять дальше. Я не знал, как быть, но ни в коем случае не собирался сдаваться. Оставить все так? Нет, это затрагивает мою честь! Обидно, если будут говорить, что эдокко растерялся. Скажут, что вот, мол, во время ночного дежурства его задразнили сопливые мальчишки, он не в состоянии был с ними справиться и с досады всю ночь проплакал в постели. Это же позор на всю жизнь! А ведь мой предок был хатамото
и происходил от Сэйва Гэндзи, потомка Тада-но-Мандзю. Так что я и по своему происхождению отличался от этих неотесанных. Жаль только, что вот разума у меня было маловато. Я попал в трудное положение, потому что не знал, как поступить лучше. Но разве тот, кто оказался в затруднении, побежден? Я прямой человек, поэтому я и не знал, как мне быть. Сами посудите: если честность не приносит победы, тогда что же другое побеждает? Ну ладно! Не добьюсь своего ночью, добьюсь завтра утром. Не завтра, так послезавтра. А если и послезавтра ничего не выйдет, буду посылать домой за завтраками и останусь здесь до победы!
Приняв столь твердое решение, я уселся на полу посреди коридора, скрестив ноги, и стал ждать, пока рассветет. С жужжанием летали москиты, но я и внимания на них не обращал. Я потер ушибленную ногу и почувствовал что-то липкое. Должно быть, кровь. Ну и пусть, экая важность!
Тем временем меня стала одолевать усталость, я начал клевать носом и в конце концов заснул.
Меня разбудил какой-то шум, и, открыв глаза, я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Ах ты черт побери! Дверь справа была полуоткрыта, и передо мной стояли двое ребят. Опомнившись, я моментально схватил за ногу мальчишку, стоявшего перед самым моим носом, и изовсей силы потянул к себе, тот сразу грохнулся навзничь. Поделом тебе! Второй растерялся. Воспользовавшись замешательством, я налетел на него и, схватив за плечо, раза два-три так его тряхнул, что он совсем ошалел и только хлопал глазами.
– А ну, пошли! – Потащил я их к себе в дежурную; и эти трусы с готовностью поплелись за мной.
Кругом уже, оказывается, давно рассвело.
Я начал чинить допрос тем двум, которых привел с собой, но свинью хоть бей, хоть колоти, она все равно свиньей останется; так и они, видимо, решили от всего отпираться и ни в чем не сознавались. Пока я с ними возился, со второго этажа, по одному, по два, стали спускаться и другие ученики, все они сходились сюда, в дежурную. Лица у всех сонные, глаза припухшие. Хилые создания! Одну ночь не поспали, и вот уже с какими рожами! Разве скажешь, что это мужчины?
– Хоть бы умылись, а потом приходили спорить, – сказал я; но никто из них умываться не пошел.
Я уже около часу препирался со своими противниками, которых собралось человек пятнадцать, как вдруг совершенно неожиданно появился «Барсук». Потом я узнал, что служитель специально сбегал к директору и сообщил ему, что в школе происходят беспорядки. Стоило из-за такого пустяка директора вызывать, что за малодушиг! Потому-то он и работает только школьным служителем.
Директор попросил коротко рассказать о случившемся, потом послушал немного, что говорят ученики.
– Пока не будет дальнейших распоряжений, – сказал он им, – ступайте на занятия, как ходили до сих пор. Скорее умывайтесь да завтракайте, а то опоздаете на уроки. Поторапливайтесь! – И он отпустил их всех. Мягкие меры! Будь я директором, я бы тут же, не сходя с места, исключил из школы всех учеников, которые жили в этом общежитии. Ну, а при таком попустительстве школьники так и будут издеваться над ночными дежурными.
Затем директор обратился ко мне:
– Вы, должно быть, тоже поволновались и, наверно, утомлены. Не стоит вам сегодня идти на занятия.
– Я нисколько не волновался! – ответил я. – Если бы то же самое случалось со мной каждую ночь, я и тогда бы не стал волноваться! Я буду сегодня вести занятия. Если я не смогу работать из-за того, что одну ночь не поспал,тогда нужно вернуть школе часть жалованья, которое мне заплатили.
Директор о чем-то задумался и некоторое время внимательно смотрел на меня, потом заметил:
– У вас все лицо распухло.
В самом деле? То-то мне показалось, что лицо как будто отяжелело и чешется. А, понял! Это москиты меня так искусали.
– Ну что ж, что лицо распухло, языком-то я владею, значит ничто не мешает мне вести занятия, – почесывал щеку, ответил я.
Директор, смеясь, похвалил меня:
– Ну и молодец!
Но, по правде говоря, это, кажется, была не похвала, а скорее насмешка.
Глава 5
– Поедешь рыбу ловить? – спросил меня однажды «Красная рубашка».
«Красная рубашка» – это тот самый преподаватель с неприятным тонким голосом. Никак не поймешь – мужчина это или женщина. У мужчины и голос должен быть мужской. Тем более у человека с университетским образованием. У меня и то вон какой голос, а я всего лишь училище окончил, кандидату же словесности так пищать, как он, совсем неприлично.
– Что ж, можно… – не очень охотно ответил я. Тогда он невежливо спросил:
– А вообще-то тебе случалось когда-нибудь рыбу ловить?
– Да не то чтобы очень часто, но, помню, в детстве я как-то выудил трех карасей в цурэбори
. Потом еще на базаре, на улице Кагурадзака, во время праздника Биссямон
, – там я поймал карпа почти в четверть метра длиной, но только подумал: «Вот это здорово!» – как он сорвался с крючка и был таков; и сейчас вспомнишь – жалко становится!«Красная рубашка» расхохотался, выдвигая вперед подбородок. Так-то он был бы ничего, если б не этот противный смех.
– Ты, наверное, не понимаешь, в чем прелесть рыбной ловли! Хочешь, могу тебя в этом деле немного просветить? – самодовольно предложил он.
А кому нужно такое «просвещение»? В самом деле, только бессердечные люди могут ловить рыбу и охотиться. Но человеку с сердцем какая радость убивать живое? И рыба и птица хотят жить и не хотят, чтобы их убивали. Я понимаю, если нет иных средств к существованию, тогда другое дело, но когда человек, имея всего вдоволь, не может спать спокойно, потому что не убивает, – это уж просто излишнее баловство. Так думал я, но ничего не сказал. Ведь мой собеседник – кандидат словесности и говорить мастер, поэтому я решил, что вступать с ним в спор бесполезно. Тогда «Красная рубашка» вообразил, что убедил меня.
– Так я тебя немедленно обучу! – сказал он. – Если ты свободен, давай сегодня вместе и поедем. Нас только двое – я и Ёсикава, но вдвоем скучно; поедем с нами, – усердно уговаривал он меня.
Ёсикава – это был учитель рисования, тот самый, которого я прозвал «Нодайко»
. Этот Нода (буду его так называть), не знаю, из каких соображений, дневал и ночевал у «Красной рубашки» и всюду за ним таскался. Однако они совсем не были товарищами. В их отношениях больше было похожего на барина и слугу. Если «Красная рубашка» куда-нибудь отправлялся, Нода тоже непременно шел с ним; не удивительно, что так было и на этот раз. Вот и поехали бы себе вдвоем, и зачем нужно было приглашать такого неловкого в компании человека, как я? Наверно, «Красной рубашке» захотелось похвастаться своим искусством в излюбленном занятии – рыбной ловле; конечно, для этого он и заманивал меня. Но как раз я-то и не подходил для того, чтобы передо мной этим хвастаться. Ну поймает он двух-трех тунцов, ну и что? Я тоже человек, и хоть не мастер рыбу ловить, но если заброшу удочку, наверно что-нибудь да поймаю. Не ехать нельзя! Ведь это «Красная рубашка»! Обязательно скажет: не еду оттого, что не умею удить, а непотому, что мне это противно. Я прикинул все это в уме и ответил:
– Ладно, поедем.
После школы я забежал сначала домой, собрал все, что нужно было взять с собой, потом пошел на станцию, дождался там «Красную рубашку» и Нода, и мы отправились на берег.
Лодочник был один; лодка узкая и длинная, – в Токио на взморье я таких не видел. Заглянув в лодку, я не увидел там ни одной удочки и спросил Нода:
– Как же вы собираетесь ловить? Разве можно удить без удилищ? На что он, поглаживая подбородок, ответил авторитетным тоном знатока:
– При ловле на море удилища не нужны, достаточно лески.
