– Почему это? – удивился я.
      – Тебя вызывали к директору? Говорили тебе: «Подайте заявление об уходе»? – спросил он.
      – Нет! А тебе говорили? – в свою очередь спросил я.
      – Да, сегодня в директорском кабинете мне сказали: «Это очень прискорбно, но обстоятельства вынуждают, вам придется подать в отставку».
      – Ну, знаешь, наверно «Барсук», зазнавшись, всякое соображение потерял! Мы же с тобой вместе ходили на парад, вместе смотрели пляски с мечами, потом, чтоб прекратить драку, вместе ввязались в нее, – не так разве? И если говорят: «Подайте заявление об уходе», то, по справедливости, это нужно было сказать нам обоим. Должно быть, в этих деревенских школах вообще не понимают, что значит разумно поступать?
      – Это все сделано по наущению «Красной рубашки». Дело в том, что такие люди, как я и «Красная рубашка», никак не могут работать в одной школе. Ну а ты, он считает, если и останешься, то для него безвреден.
      – Значит, я такой, что могу сработаться с «Красной рубашкой»? И он считает, что я для него безвреден?… Нахальство!
      – Понимаешь, ты чересчур бесхитростный человек,поэтому он думает, что, если ты и останешься, он так или иначе всегда сможет тебя провести.
      – Еще того хуже! Кто это может с ним вместе работать?
      – Кроме того, смотри-ка: Кога недавно уехал, а с заместителем что-то случилось, и он, вероятно, совсем не приедет. Теперь, если нас с тобой одновременно выгонят, то у школьников получатся пустые часы, а это помешает ходу занятий.
      – И мне, значит, хотят отвести роль затычки для пустых мест? Так, что ли?… Скоты! Кто им даст себя провести?
      Придя на следующий день в школу, я зашел в кабинет директора.
      – Почему вы не предложили мне подать заявление об уходе? – начал я.
      – Что такое? – опешил «Барсук».
      – Хотта сказали: «подавай», а я чтоб не подавал? Разве это справедливо?
      – В школе так сложились обстоятельства, что…
      – Обстоятельства? Неверно! Если я могу оставаться, то и Хотта незачем уходить.
      – Я затрудняюсь все это объяснить, но дело обстоит так, что Хотта придется отсюда уйти, это неизбежно. Вам же нет необходимости подавать такое заявление, так что…
      Вот уж действительно «Барсук»! Всегда он говорит так, чтоб понять было невозможно, и при этом совершенно спокоен.
      Мне ничего другого не оставалось, как объявить ему:
      – В таком случае и я ухожу! Вы увольняете одного Хотта и полагаете, наверно, что я так и останусь в сторонке, буду сидеть сложа руки. Но я считаю недостойным такое бессердечие!
      – Как же быть?… Если и Хотта и вы уйдете, тогда в школе совершенно не будет занятий по математике…
      – Ну и не будет! Мне какое дело?
      – Но нельзя же так ни с чем не считаться, надо немножко войти и в положение школы! К тому же со времени твоего приезда не прошло и месяца, а ты уже говоришь: «увольняюсь»; ведь это скажется и на твоем послужном списке, ты лучше подумай-ка хорошенько.
      – Какой там еще послужной список? Разве это так важно? Долг для меня важнее! – Ты совершенно прав! Во всем, что ты говоришь, ты вполне прав. Но все-таки подумай и о том, что я говорю!… Ну, хорошо, если ты непременно хочешь уволиться – что ж, увольняйся. Но пока не будет заместителя, ты уж как-нибудь веди занятия… И во всяком случае дома обдумай все это еще раз, пожалуйста.
      У меня были совершенно определенные причины и обдумывать тут было нечего, но «Барсук» то бледнел, то краснел и, наконец, стал таким жалким, что, уходя, я сказал, что еще немножко подумаю.
      «Красной рубашке» я не сказал ни слова. Если на что-нибудь решился, так уж крепись!
      Я в общих чертах передал «Дикообразу» свой разговор с «Барсуком».
      – Ну, я так и предполагал, – оказал он. – А что касается твоего заявления об уходе, то кто тебе мешает оставить все так, как есть, пока не наступит решительный момент?
      Я так и поступил, как советовал «Дикообраз».
      «Дикообраз» подал заявление об уходе, попрощался со всеми преподавателями и даже для виду переселился в гостиницу «Минатоя», но потом незаметно вернулся в Сумита. Он остановился там в гостинице «Масуя» на втором этаже, в комнате, выходившей на улицу, и принялся караулить, наблюдая через сёдзи. Об этом знал я один.
      Если «Красная рубашка» ходит туда тайком – ясно, что он приходит ночью. Вечером он мог бы попасться на глаза школьникам или еще кому-нибудь, поэтому мы решили, что он придет не раньше, чем в десятом часу. Первые два вечера я тоже караулил часов до одиннадцати, но «Красная рубашка» не показывался. На третий день мы вели наблюдение с девяти до половины одиннадцатого, и опять зря. Что может быть глупее, чем возвращаться домой среди ночи, понапрасну потратив время!
      На четвертый-пятый день моя хозяйка немного заволновалась:
      – У вас ведь жена есть, а вы по ночам развлекаетесь! Прекратили бы лучше, – посоветовала она мне.
      Но мои поздние отлучки были совсем не похожи на развлечения. Я хотел сам вместо небесного правосудия покарать «Красную рубашку» – вот для чего были всеэги мои «развлечения». Уже целую неделю я регулярно ходил подстерегать его, и все напрасно. Мне стало скучно. У меня характер порывистый, когда я с жаром за что-нибудь берусь, то могу и ночь без сна провести, но зато долго бездействовать – это не по мне. Даже если это нужно для того, чтобы выступить в роли правосудия, рано или поздно все равно надоест. Словом, на шестой день мне все это наскучило, а на седьмой я подумал: «Может, перерыв сделать?…» Но «Дикообраз» держался стойко. С девяти часов вечера и пока не переваливало за полночь, не отрывая глаз от сёдзи, он следил за всеми, кто проходил под газовым фонарем у «Кадоя». А когда я приходил, он поражал меня своими статистическими данными: сколько было посетителей, сколько пришло постояльцев, сколько женщин.
      – А тебе не кажется, что он не придет?… – спрашивал я.
      – Гм… обязательно должен прийти, – отвечал он, скрестив руки на груди и по временам вздыхая.
      Бедняга! Ведь если «Красная рубашка» не придет сюда, так «Дикообразу» во всю жизнь не удастся покарать его небесной карой!
      На восьмой день я ушел из дому часов в семь. Сперва я не спеша пошел принять ванну, потом там же, в Сумита, купил восемь штук яиц. Это была необходимая мера, ибо моя квартирная хозяйка совсем замучила меня своим сладким картофелем. Яйца я положил в рукава – четыре в правый рукав и четыре в левый, свое красное полотенце перекинул через плечо и, заложив руки за пазуху, пошел в гостиницу «Масуя»; там я поднялся по лестнице, раздвинул перегородку и вошел в комнату «Дикообраза».
      – Ты знаешь, есть надежда, есть надежда!… – встретил меня «Дикообраз», и лицо его вдруг просияло. До сих пор он держался несколько угрюмо, и в конце концов даже на меня стало находить уныние, когда я его видел, но теперь, взглянув на него, я тоже сразу повеселел и воскликнул: «Ура-а!», еще не зная, в чем дело.
      – Сегодня, примерно так в полвосьмого, туда зашла эта гейша, Судзу.
      – С «Красной рубашкой»?
      – Нет.
      – Так это нам ни к чему! – Гейши пришли вдвоем, но, право, похоже, что есть надежда!…
      – Почему?
      – Почему? А потому что такие, как он, всегда хитрят: такой сначала пошлет вперед себя гейшу, а потом сам тайком придет.
      – Может быть, и так… Наверно, уже часов девять?
      – Двенадцать минут десятого, – ответил «Дико-образ», взглянув на свои никелированные часы, которые он вытащил из-за пояса. – Ну-ка, погаси лампу, а то покажется странным, если на сёдзи будут видны тени двух коротко остриженных голов. Хитрая лисица насторожится сразу!
      Я задул лампу, стоявшую на лакированном столике. Теперь только сёдзи чуть-чуть освещались светом звезд. Луна еще не взошла. Мы прильнули к сёдзи и затаили дыхание. Стенные часы пробили половину десятого.
      – Слушай, а он придет сегодня? Если он и этой ночью не придет, то мне больше невтерпеж! – сказал я.
      – Я буду тут караулить, покуда у меня деньги не кончатся.
      – А сколько ж у тебя денег?
      – Я расплачиваюсь каждый вечер, чтоб удобно было выехать отсюда в любое время. На сегодня, это значит за восемь дней, я заплатил здесь пять иен шестьдесят сэн.
      – Ты, я вижу, заранее все подготовил. А в гостинице не удивляются?
      – Вообще-то здесь спокойно, только плохо, что внимание ослабить нельзя.
      – А днем ты, должно быть, отсыпаешься?
      – Днем сплю. Но страшно неудобно, даже на улицу не выйдешь.
      – Небесная кара тоже, брат, нелегкое дело! Но если теперь он ускользнет от правосудия, это будет черт знает на что похоже!
      – Сегодня ночью он обязательно придет! Ой, смотри!… Смотри!… – вдруг зашептал «Дикообраз».
      Я невольно замер. Мужчина в черной шляпе остановился под фонарем «Кадоя», посмотрел наверх, потом пошел дальше по темной улице.«Ошиблись! Какая досада!» – подумал я. В это время часы безжалостно пробили десять. И сегодня, видно, тоже впустую!
      Кругом все затихло. Из публичных домов отчетливо доносились звуки барабана. Из-за гор вдруг показалась луна. На улице стало светло. И в этот момент внизу послышались голоса. Высунуться было нельзя, и установить, кто это, было трудно, но, по всей видимости, кто-то шел сюда. Раздался звук шаркающих гэта на толстой подошве, потом краем глаза я уловил очертания двух фигур; они приближались.
      – Теперь уже все в порядке! Помеха ведь устранена…
      Вне всякого сомнения, это был голос Нода.
      – Только куражится, а мер никаких не принял, вот и получил по заслугам, пусть пеняет на себя!
      Это был «Красная рубашка»!
      – А тот парень тоже, видно, безмозглый! Верно? Когда этот осел приехал сюда, он мне сразу понравился, очень уж лихой мальчуган!
      – Прибавки не хочет, подал заявление об уходе. Неврастеник, должно быть, ясное дело!
      «Открыть бы окно, спрыгнуть со второго этажа да исколотить их как следует, хоть бы душу отвел!…» – подумал я и еле-еле удержался от этого.
      Двое внизу засмеялись и, пройдя под фонарем, вошли в «Кадоя».
      – Ага! – воскликнул «Дикообраз».
      – Ага! – отозвался я.
      – Пришел!
      – Пришел-таки!
      – Прямо гора с плеч!…
      – Нода, скотина, обозвал меня «лихим мальчуганом»!
      – А меня? Меня «помехой» назвали! Хамье!
      Мы собирались подстеречь их и напасть, когда они пойдут обратно. Но когда они оттуда выйдут? Кто их знает!…
      «Дикообраз» спустился вниз в контору и предупредил:
      – Может случиться, что сегодня ночью я уйду по делам Скажите, чтоб меня выпустили, – попросил он.
      Хорошо, что в конторе были предупреждены, а то могли бы принять нас за воров.Очень трудно было дожидаться, пока «Красная рубашка» придет, но сидеть неподвижно и ждать, когда он выйдет, было еще труднее. Лечь спать нельзя, а высматривать его все время в окошечко было невыносимо, и я никак не мог успокоиться. Никогда еще мне не приходилось переживать такие мучения!
      – Давай лучше ворвемся туда и накроем их с поличным! – не вытерпел я.
      Но «Дикообраз» сразу же отверг мое предложение.
      – Если мы сейчас ворвемся, скажут, что мы хулиганы, и нас задержат на полдороге. Если же мы расскажем о том, что нам нужно, и будем добиваться встречи с ними, то нам ответят, что их здесь нет, а они либо совсем сбегут, либо перейдут в другую комнату. Допустим даже, что мы вломимся туда, – но ведь там, может быть, десятки комнат, почем мы знаем, в какой они? Нет, брат, ничего другого не придумаещь, как потерпеть здесь, пока они выйдут.
      Пришлось хоть и через силу, а терпелизо ждать до пяти часов утра.
      Едва заметив две фигуры, вышедшие из «Кадоя», мы в тот же миг пустились вслед за ними. Было рано, первый поезд еще не шел, так что они все равно должны были идти пешком до города. От окраины Сумита вела аллея криптомерии, справа и слева от нее лежали рисовые поля. Кое-где виднелись соломенные крыши; дальше начиналась насыпь, которая проходила прямо посередине рисового поля и тянулась до нашего призамкового города. Надо только выйти за пределы Сумита, а там не важно, где именно мы их нагоним, – хотя все-таки лучше, если б удалось настичь их в аллее, в безлюдном месте. Мы шли за ними, держась на некотором расстоянии, а когда вышли на окраину, сразу пустились бегом и налетели на них сзади.
      – Что такое? – обернувшись, изумился «Красная рубашка», но «Дикообраз» крикнул:
      – Стойте! – и схватил его за плечо.
      Нода, повидимому, струсил и, казалось, готов был сбежать, поэтому я зашел вперед и преградил ему путь.
      – Почему это старший преподаватель школы ходит ночевать в «Кадоя»? – тут же начал «Дикообраз».
      – А что, разве есть правила, где сказано, что старшему преподавателю нельзя ночевать в «Кадоя?» – воз-разил «Красная рубашка», как всегда выбирая вежливые выражения. Однако лицо его слегка побледнело.
      – Как же такой блюститель морали, который утверждает, что даже в закусочную зайти лапши поесть и то неприлично, сам вдруг к гейшам ходит?
      Нода, улучив момент, хотел было улизнуть, но я мигом стал перед ним.
      – Безмозглый мальчуган, говоришь?… Это что такое? – заорал я на него.
      – Да это ж я не про тебя говорил, вовсе не про тебя! – бесстыдно стал отпираться Нода.
      Вдруг я спохватился, что обеими руками сжимаю концы своих рукавов. Когда я побежал вдогонку, яйца в рукавах стали кататься и мешали мне, поэтому на бегу я придерживал их руками. Я сунул руку в рукав, вытащил оттуда два яйца и, крикнув: «А, черт побери!» – смаху залепил ими прямо в физиономию Нода.
      Яйца с хрустом разбились, и желток потек по его носу. Совсем обалдев, Нода вскрикнул «ай!» и, присев от неожиданности, завопил:
      – Помогите!…
      Я покупал яйца, чтоб съесть их, и в рукава прятал совсем не для того, чтобы бросаться ими. Только в порыве бешенства, сам не сознавая, что делаю, я швырнул их в Нода. Но, увидев, как Нода с перепугу сел на землю, я понял свою удачу и, приговаривая: «Ах ты скотина, ах скотина!…», расколотил об него остальные шесть яиц, так что лицо его стало совсем желтым.
      Пока я бил яйца об морду Нода, «Дикообраз» и «Красная рубашка» находились еще в разгаре переговоров.
      – А у тебя есть доказательства, подтверждающие, что я привел гейшу и с ней ночевал в гостинице?
      – Я сам видел, как твоя гейша под вечер прошла туда. Попробуй отопрись!
      – Мне нечего и отпираться. Мы с Ёсикава ночевали вдвоем. А приходили туда под вечер гейши или нет, почем я знаю!
      – Замолчи!… – заорал тогда «Дикообраз» и ударил его кулаком.
      «Красная рубашка» пошатнулся.
      – Это разбой!… Это хулиганство! – завопил он. – Без всякого права прибегать к физической силе – это беззаконие!…
      – Незаконно, зато здорово! – И «Дикообраз» опять сильно ударил его. – Такой негодяй, как ты, не поймет, пока его не поколотишь!… – говорил он, продолжая осыпать своего противника тумаками; а в это же время и я жестоко исколотил Нода.
      В конце концов оба они скорчились у ствола криптомерии. Не в состоянии пошевелиться и не пытаясь бежать, они только моргали глазами.
      – Ну как, хватит с тебя? – осведомился «Дикообраз». – Мало, так еще всыплю!
      Но «Красная рубашка» взмолился:
      – Хватит!…
      – А тебе как? Тоже довольно? – спросил я Нода.
      – Конечно, довольно!… – ответил тот.
      – Оба вы негодяи, поэтому вас и покарало небо! – объявил им «Дикообраз». – После такого урока будьте впредь осмотрительнее! Сколько бы вы ни оправдывались, справедливость свое возьмет.
      Оба молчали. И действительно бесполезно было что-нибудь говорить.
      – Я не собираюсь ни бежать, ни прятаться, – продолжал «Дикообраз», – сегодня до пяти часов вечера я буду в гостинице «Минатоя». Если угодно, можете присылать полицейского или кого хотите.
      И я сказал:
      – Я тоже не сбегу и не хочу прятаться. Я буду там же, где Хотта. Можете жаловаться в полицию сколько угодно.
      И мы вдвоем быстро ушли.
      Когда я вернулся домой, было уже около семи часов. Я сейчас же начал укладывать вещи.
      – Что это вы делаете? – с удивлением спросила хозяйка.
      – Я еду в Токио, бабушка, и вернусь оттуда вместе с женой, – ответил я, расплатился с ней и сразу же отправился к поезду.
      Когда я доехал до побережья и пришел в гостиницу «Минатоя», «Дикообраз» спал в своей комнате во втором этаже. «Немедленно напишу в школу заявление об уходе», – решил я, но не знал, как это делается, и написал так: «По личным обстоятельствам я покидаю школу и воз-вращаюсь в Токио. Прошу на это вашего согласия». Письмо адресовал на имя директора и отослал по почте. Пароход отходил в шесть часов вечера. И «Дикооб-раз» и я очень устали и поэтому спали крепко, а когда проснулись, было уже два часа дня.
      – Полицейский не приходил? – спросил я служанку.
      – Нет, не приходил, – ответила она.
      Значит, «и «Красная рубашка», ни Нода жаловаться не ходили! И мы оба громко расхохотались.
      Вечером я и «Дикообраз» распрощались с этим грязным городишкой.
      Чем дальше пароход отходил от берега, тем легче становилось у меня на душе. От Кобэ до Токио было прямое сообщение, и когда я прибыл на вокзал Симбаси, мне казалось, что я, наконец, вышел из тюрьмы на свободу.
      С «Дикообразом» мы тут же на вокзале расстались, и с тех пор нам так и не пришлось больше встретиться.
      Остается рассказать о Киё.
      Приехав в Токио, я не пошел искать себе комнату, а прямо, как был, с чемоданом в руке, влетел к Киё:
      – Киё! Это я!
      – Ох, мальчуган! Как хорошо, что ты уж вернулся!… – И слезы закапали из ее глаз.
      Я тоже был ужасно рад.
      – Больше я в провинцию не поеду, – сказал я, – останусь здесь, в Токио, и мы вместе с Киё обзаведемся своим домом.
      Вскоре по рекомендации одного лица я устроился техником на городскую железную дорогу. Жалованья я получал двадцать пять иен в месяц, а за квартиру платил шесть иен. И хотя у нашего дома не было шикарного подъезда, Киё была очень довольна. Но, к несчастью, в феврале этого же года она заболела воспалением легких и умерла. За день до смерти она подозвала меня и сказала:
      – Мальчуган, очень прошу тебя, когда я умру, похорони меня в своем семейном храме. Тогда в могиле я буду спокойно и радостно ожидать, когда придет мой мальчуган…
      Вот почему могила Киё находится в Кобината, в храме Егэндзи.