Философ вздрогнул по какому-то безотчетному чувству, которого он сам не мог растолковать себе… Сам не зная почему, объявил он напрямик, что не поедет (Н. Гоголь, Вий).

Затрепетал, как древесный лист, Хома: жалость и какое-то странное волнение и робость, неведомые ему самому, овладели им; он пустился бежать во весь дух. Дорогой билось беспокойно его сердце, и никак не мог он истолковать себе, что за странное, новое чувство им овладело (Н. Гоголь, Вий).

Нусингену и моему мужу так же безразлична судьба разоряемых ими людей, как мне вся эта роскошь (О. Бальзак, Дочь Евы).

Вокульский понимал, что он в самом сердце Парижа, но не испытывал ни волнения, ни любопытства. Ему все безразлично (Б. Прус, Кукла).

Юна грешит, сама того не ведая, – говорил я себе; – она легкомысленна и безрассудна, но прямодушна и искренна» (А. Прево, Манон Леско).

…Читатели требовали, чтобы с этой девушкой, готовящейся стать матерью и виновной лишь в том, что она слишком сильно, хотя и безрассудно, любила, не обошлись сурово, простили бы ее… (Т. Драйзер, Ураган).

…Поток слез исторгается из моего стесненного сердца, и я плачу безутешно, предчувствуя мрачное будущее (В. Гёте, Страдания юного Вертера).

«Ах вы, разумники! – с улыбкой произнес я. – Страсти! Опьянение! Помешательство! А вы, благонравные люди, стоите невозмутимо и безучастно в сторонке и хулите пьяниц, презираете безумцев… подобно фарисею, благодарите Господа, что он не создал вас подобными одному из них (В. Гёте, Страдания юного Вертера).

Мой роман не оставил мне тех кротких, сладких воспоминаний, счастья, упоений, как у других: в нем все лихорадочно, безумно; в нем не любовь, а отчаяние, безысходность (А. Герцен, Сорока-воровка).

Городничий. Ну кто первый выпустил, что он ревизор? Отвечайте!.. Аммос Федорович. Да кто выпустил! Вот кто выпустил: эти молодцы! (показывает на Добчинского и Бобчинского). Бобчинский. Ей-ей, не я! и не думал… Добчинский. Я ничего, совсем ничего… Артемий Филиппович. Конечно, вы… Бобчинский. Ей Богу, это не я, это Петр Иванович. Добчинский. Э, нет, Петр Иванович, вы ведь первые того… Бобчинский. А вот и нет; первые-то были вы (Н. Гоголь, Ревизор).

«…Мы начнем с коадъютора. Он духовное лицо и знаток в делах совести. Мы ему откроемся, и он разрешит наши сомнения». «Ах, – возразил Арамис, – он все испортит, все припишет себе» (А. Дюма, Двадцать лет спустя).

Рогожин лежал неподвижно и как бы не слыхал и не видал его движения; но глаза его ярко блистали сквозь темноту и были совершенно открыты и неподвижны. Князь сел на стул и стал со страхом смотреть на него. Прошло с полчаса; вдруг Рогожин громко и отрывисто закричал и захохотал, как бы забыв, что надо говорить шепотом… Когда Рогожин затих (а он вдруг затих), князь тихо нагнулся к нему, уселся с ним рядом и с сильно бьющимся сердцем, тяжело дыша, стал его рассматривать. Рогожин не поворачивал к нему головы и как бы даже и забыл о нем. Князь смотрел и ждал; время шло, начинало светать. Рогожин изредка и вдруг начинал иногда бормотать, громко, резко и бессвязно; начинал вскрикивать и смеяться… Когда, уже после многих часов, отворилась дверь и вошли люди, то они застали убийцу в полном беспамятстве и горячке (Ф. Достоевский, Идиот).

Я сумею подделаться и к тузам, и найду себе покровительство, вот вы увидите. Глупо их раздражать – им надо льстить грубо, беспардонно. (А.Н. Островский, На всякого мудреца)

Это была довольно беспардонная, веселая, циничная, всезнающая и голодная компания (А. Куприн, Штабс-капитан Рыбников).

План этот, как ни был он сумасброден, казался нам вполне осуществимым… И все-таки мы пошли на риск с самой безрассудной беспечностью (А. Прево, Манон Леско).

Синие глаза Эжени и карие глаза Анжелики выражали наивную беспечность, непритворное удивление (О. Бальзак, Дочь Евы).

Целый день она ходила по цветнику и по фруктовому саду. Беспокойство, которое росло в ней с минуты на минуту, как будто не давало ей сидеть на месте. И все ее мысли были прикованы к тому неведомому человеку, которого она никогда не видела и вряд ли когда-нибудь увидит, к этому смешному Пе Пе Же (А. Куприн, Гранатовый браслет).

Старик был несколько бледен, губы его иногда слегка вздрагивали, руки как бы не могли найти спокойного места. Он сидел только несколько минут и уже раза два успел для чего-то вдруг подняться со стула и вдруг опять сесть, очевидно не обращая ни малейшего внимания на свои маневры. На столе лежали книги; он взял одну, продолжая говорить, заглянул в развернутую страницу, тотчас же опять сложил и положил на стол… (Ф. Достоевский, Идиот).

И старость, и немощи, и беспомощность положения – все, казалось, призывало ее к смерти, как к единственному примиряющему исходу… (М. Салтыков-Щедрин, Господа Головлевы).

Легкомысленный свет беспощадно гонит на самом деле то, что дозволяет в теории (А. Пушкин, Арап Петра Великого).

Но я всегда беспощадна к тем, кто хвастается своим богатством, кичится благородным происхождением, важничает (Р.Н. Гюнтекин, Птичка певчая).

У меня вот принципы менялись сообразно обстоятельствам… Для того, кто волей-неволей применялся ко всем общественным меркам, всяческие ваши нравственные правила и убеждения – пустые слова (О. Бальзак, Гобсек).

Мне было столь чуждо варварское бессердечие, что, перейдя внезапно к противоположной крайности, я вернулся, или, скорее, бросился к ней, позабыв обо всем (А. Прево, Манон Леско).

В его [Людовика Валуа] характере была известная доля злорадства и бессердечия, делавшая его деспотом, даже в простом обращении с людьми, и он положительно наслаждался смущением и страхом, которые умел внушать (В. Скотт, Квентин Дорвард).

Лидия Аркадьевна, отличавшаяся странным бессердечием по отношению ко всему загнанному, подвластному и приниженному, спросила его со своей обычной презрительной миной: «Вы умеете, молодой человек, играть кадриль?» (К. Куприн, Тапёр).