- Привет, я - нормально. У меня даже есть новости.
      - Надеюсь, хорошие?
      Я прикрыла динамик рукой.
      - Мы собирались сегодня встречаться с другими, ты не передумал?
      - Нет, если ты хочешь. Но пусть сначала придет кто-нибудь один. Я боюсь.
      Пуф немного побледнел, но согласился.
      - Тогда убери боль из всего здания.
      - Олле, ты с кем там разговариваешь?
      - Приходи, познакомлю.
      - Не понял?
      - Приходи, приходи. Уже можно.
      - Ты не шутишь?
      - Неужели Майкл, ты думаешь, что мне нравиться смотреть на тебя, когда ты без сознания.
      - Хорошо, иду.
      - Только иди один.
      - Ладно.
      Инофон отключился. Сфера стала еще более прозрачной. Я погладила его.
      - Ну и зачем ты волнуешься?
      - Я просто подумал, вы действительно пользуетесь именами. Назови меня тоже как-нибудь.
      Я задумалась. Как интересно придумывают имена?
      - "Пуф", тебя устроит?
      - А что оно означает?
      - Это что-то мягкое, пушистое.
      - Ладно.
      - Имя мы тебе уже дали. Может, пойдем встречать гостей?
      По Пуфу пробежала волна. - Пойдем.
      - Сам пойдешь или у меня на руках будешь сидеть?
      - Лучше на руках.
      Мы вышли из палаты. Майкл уже показался в начале коридора. Шел он с опаской, но, судя по походке, боль его больше не беспокоила.
      - И с кем ты хотела меня познакомить? Что-то я никого не вижу.
      Я посмотрела на Пуфа. Он снова стал абсолютно прозрачным.
      - Пуф, мы же договорились, что ты не будешь волноваться и исчезать.
      - Я привыкну и успокоюсь.
      Майкл смотрел на меня с удивлением
      - Раньше ты никогда не разговаривала сама с собой. Ты себя нормально чувствуешь?
      - Это долгий разговор, может быть, стоя не будем разговаривать?
      В палате, после того как все расположились, Майкл - в кресле, я - на кровати, Пуф - у меня на руках, разговор продолжился.
      - Помнишь, ты вчера спрашивал одна ли я в палате?
      Он кивнул.
      - Так вот я была не одна. И сейчас нас здесь трое.
      Майкл окинул взглядом комнату и внимательно посмотрел на меня.
      - Я никого кроме нас не вижу.
      - Он еще не привык к тебе, если ты не будешь его пугать, то он появиться.
      - Это какое-то существо?
      - Его зовут Пуф.
      - Это он устроил переполох в этом корпусе?
      - Он не хотел. Его просто очень напугали.
      - А сейчас?
      - Сейчас мы с ним подружились.
      Майкл задумался. Внимательно оглядел комнату, меня.
      - Олле, конечно, после института жизни я могу поверить в самое невероятное, но мне бы хотелось каких-нибудь фактов. Ты себя действительно себя нормально чувствуешь? Тебе все это не кажется?
      Практицизм Майкла меня всегда поражал. Работая в необычном отряде, он всегда сохранял здравое отношение к миру.
      - Я понимаю, что это звучит необычно. Но появление болевого поля в коридоре, а потом его исчезновение - факт. Ты его испытал на себе.
      - И ты считаешь, что это поле создал Пуф?
      - Не совсем. Он просто хотел откупиться, чтобы вы его не трогали.
      - Боль для него - средство расчетов?
      - Боль для него - один из видов энергии, а энергия самое дорогое, что у него есть.
      - А другой способ он не пробовал?
      - Пробовал. Он еще отдавал тепло.
      - Ага. И Тог заработал ожоги второй степени.
      - Он еще маленький и не умеет распределять силы.
      Я заметила, что Пуф слегка проявляется, но молчала. Мне хотелось посмотреть на реакцию Майкла. Сначала он не обращал внимания. Потом моргнул.
      - Олле, случайно не Пуф у тебя на коленях?
      - Да, это Пуф.
      - Но его же не было.
      - Его не было видно. Когда он боится, то становиться прозрачным.
      Тепло в ладонях у меня запульсировало.
      - Олле, я что, неправильно отдавал энергию?
      - Все нормально, ты научишься.
      - Это ты с ним разговариваешь?
      - Ты слышишь наш разговор?
      - Только тебя.
      - Пуф, ты слышишь Майкла?
      - Да.
      - Почему ты тогда с ним не разговариваешь?
      - Я попробовал, он меня не слышит.
      - Но я тоже не слышала, как ты с ним разговаривал.
      - А как ты могла слышать? Я же его звал, а не тебя.
      - Ты не можешь разговаривать с обоими одновременно?
      - А мне так можно?
      - Разве тебе кто-нибудь это запрещал?
      - Нет, но так разговаривают только взрослые.
      - Попробуй, вдруг ты уже повзрослел
      После небольшого молчания, я услышала Пуфа, обращающегося к Майклу.
      - Привет, Майкл, ты слышишь меня?
      У Майкла был очень удивленный вид. Он внимательно посмотрел на меня, но потом все-таки ответил.
      - Привет. Вот уж не думал, что услышу тебя. Ты был невидимым потому, что я тебя чем-то напугал?
      - Да, ты желал мне плохого.
      - Я же даже не знал, что ты есть здесь. Как я мог желать тебе плохого?
      - Ты хотел устранить любого, кто обидит Олле.
      - Но ты же ее не обижал?
      - Ты мог об этом не знать.
      Майкл тоже заулыбался.
      - Теперь я знаю. А потрогать тебя можно?
      Майкл нерешительно протянул руку. Хорошо, что Пуф не научился глупым шуткам. Берк бы в этой ситуации обязательно чтонибудь вытворил. Пуф же стал только голубее и от места прикосновения по его поверхности пошли слабые волны.
      - Осязание говорит о тебе больше, чем зрение.
      - Может нам уже хватит сидеть в помещении? Пора в мир.
      - А что, мы расскажем остальным?
      - Может, лучше не будем никому ничего рассказывать? Сложно будет им объяснить кто такой Пуф. Даже мы этого еще не знаем.
      - Так его как раз и исследуют.
      - Майкл, он же еще маленький. Его же замучат исследованиями. Пусть он подрастет хоть немного.
      - Хорошо, если он больше не будет так интенсивно отдавать энергию.
      - Я не буду. Я просто не знал, что вам она не нужна.
      Лейсл с недоверием выслушал наш рассказ о том, что поле просто исчезло. Тог со Сторном не поверили вообще, но как воспитанные люди не стали надоедать. Все вернулось в привычную колею. Меня перевели (естественно вместе с Пуфом) в блок выздоравливающих. Пуф привык к людям, но по-прежнему прятался, просто растекаясь по мне, от всех кроме Майкла и Берка. Ему очень нравилось днем в парке.
      Майкл, Берк и Пуф устраивали потасовки, когда ребята пытались что-то делать, а Пуф им мешал. Иногда слегка придерживаясь за меня, Пуф просто носился по парку,.
      Однажды расшалившись, он оторвался от нас. Мы, увлеченные разговором, это не сразу заметили. Вдруг я услышала стон. Обернулась. Майкл тоже. Пуфа не было видно. Это случалось часто, но я его не почувствовала. Ощущение тепла в ладони пропало.
      Мы проверили весь сквер. Казалось, перевернули каждый лист. Пуфа нигде не было. Я расплакалась как девчонка. Как мы могли его потерять? Он был еще ребенком. Правда, земные дети не пропадают оттого, что выдернут руку из ладони родителей.
      Самое плохое было то, что уже вечерело, а Пуф плохо переносил ночи. Он говорил - холодно. Уже совсем стемнело, я не могла уйти из сквера. Может, совсем рядом находится Пуф. Будет звать, а я не услышу. Майкл тоже чувствовал себя виноватым, тем более, что должен был уйти.
      Я сидела и просто смотрела на поляну, где так любил гулять Пуф. На лавочке в кругу света от фонаря умывался котенок. Но вот шерсть у него стала дыбом, глаза засверкали, и он опрометью бросился с лавки.
      - Пуф, где ты?
      Еще ни к одной садовой скамейке не кидались с такой радостью. Я осмотрела все, но опять пусто. Скамейка была абсолютно холодной. А тут еще замигал фонарь. Не хватало только, чтобы он погас. Нет, все нормально. Я присела на лавочку и почувствовала знакомое прикосновение тепла к руке.
      - Пуф, отзовись же.
      - Олле, это я.
      Голос был таким слабым. Я обхватила его руками. Он был раза в три меньше, чем обычно.
      - Пуф, у тебя все в порядке?
      - Нет, я умираю из-за своей же глупости. Мне нельзя было отрываться от вас надолго.
      - Мы тебя так долго искали, думали уже не найдем.
      - Только ваши эмоции и дали мне силы добраться до электричества. Это, конечно, суррогатная энергия, но она мне дала силы добраться до тебя.
      Я унесла его в палату. Он выглядел очень плохо. Облачко было неровное, рваное, голубой цвет сменился мутно-белым. Он совсем не разговаривал.
      Майкл приехал через полчаса после моего звонка. Увидев Пуфа так же, заволновался.
      - Олле, а может, ты попробуешь его восстановить в институте жизни, как тех детей?
      - Но он же не человек.
      - Это единственный способ попробовать ему помочь.
      Майкл заехал за мной, и отпросившись у Тога, мы направились в институт жизни. Пуф лежал на коленях, и я чувствовала, что он становится все холоднее и холоднее.
      - Пуф, ты меня слышишь? Мы хотим тебе помочь, но не уверены в результате. Эта машина работала только с людьми. Если тебе станет хуже, скажи, хорошо?
      - Да, - его голос был таким тихим.
      Нажимая "анализ образца" я была вовсе не уверена в результате. Подумав дольше, чем обычно, компьютер вывел на дисплей целый ряд данных, ничего мне не говорящих. Физику надо было учить.
      - Обнаружены ли в образце разрушения?
      - Да, около 30 %.
      - Возможно ли устранение?
      - Только за счет энергии ядерной реакции.
      Мы переглянулись.
      - Это можно сделать?
      - Да, я когда-то делала такие опыты. Только не знаю, перенесет ли Пуф такое испытание.
      Я подошла к Майклу, он держал Пуфа на руках все время, пока я работала за компьютером. Граница между Пуфом и воздухом почти не ощущалась. Нужно было рисковать.
      - Так или иначе, мы можем потерять его. Счет идет на минуты.
      Еще никогда я не собирала с такой скоростью и тщательностью опытную установку. Быстрее. Быстрее. Мы поместили Пуфа в реактор и стали ждать. Температура постепенно повышалась, но узнать, жив ли Пуф, до окончания процесса мы не могли.
      Два часа томительного ожидания и вот я нерешительно открыла реактор. Интенсивно-синее облачко вылетело из него и окутало меня. Все-таки получилось. Пуф бросался от меня к Майклу с необычной даже для него скоростью, видимо, чувствовал себя абсолютно здоровым.
      - Олле, Майкл, СПАСИБО. Вы как-то спасли меня, хотя этого и не должно было произойти. Я потерял слишком много энергии.
      Не успел он договорить, как в лаборатории появилось еще два облачка. Одно бледно-сиреневое и два лазоревых. Они двинулись к Пуфу. Майкл и я, не договариваясь, загородили им дорогу. Облачка, повисев какое-то время неподвижно, двинулись в обход нас. Пуф спрятался как обычно, растекся по поверхности моего тела. Облачка застыли в нерешительности, мы тоже.
      - Олле, ты что-нибудь понимаешь?
      - Может это родня Пуфа?
      - Пуф, ты их знаешь?
      - Это они уронили меня в бездну.
      - Может, ты попробуешь с ними поговорить?
      Пуф собрался в сферу, и оставаясь между нами, слегка запульсировал. Сиреневое облако ответило похожей пульсацией. Так продолжалось какое-то время, потом Пуф снова напугано прижался ко мне.
      - Пуф, что случилось?
      - Они хотят меня забрать. Я не хочу.
      - Они могут это сделать без твоего желания?
      - Не знаю, наверно, нет
      Пока мы с ним разговаривали, сиреневое облако приблизилось ко мне, и я почувствовала прикосновение. Оно чем-то напоминало тепло от прикосновения Пуфа, но было немного другим. Одновременно, с прикосновением в моей голове зазвучал голос.
      - Вам удалось невероятное, вы дважды спасли одного и того же ребенка. И при этом не погибли сами.
      - Кто вы? Почему вы хотите забрать Пуфа?
      - Я самая старшая из семьи. И он мой внук.
      - Это не значит, что он должен обязательно идти с вами. Он считает, что вы его бросили, и не хочет идти с вами.
      - Он еще слишком мал, чтобы что-нибудь решать. И мы не бросали его. Это был единственный способ, который давал ему хотя бы какой-нибудь шанс выжить. Неужели вы думаете, что нам было легко отправить его сюда. Любая известная нам информация доказывала невозможность существования здесь любого члена семьи. За то время, что мы здесь находимся, мы потеряли уже тридцать процентов энергии. Если потери дойдут до семидесяти, мы погибнем.
      - Но Пуф находился здесь почти два месяца.
      - Он не расставался с вами все это время. У вас общий энергетический канал. Как только Пуф выйдет из него, он перестанет существовать.
      - Он ни когда не сможет жить самостоятельно?
      - Сможет. Ему только надо подрасти и научиться пользоваться энергией. Сделать он это сможет только в семье.
      - Почему не здесь?
      - Здесь нет необходимого количества и разнообразия энергий, которое ему необходимо.
      Я задумалась, Майкл тоже.
      - И что нам делать?
      - Может быть, они правы?
      - Пуф, а ты как думаешь?
      Он стал прозрачным и молчал, только тепло в ладонях говорило о том, что он здесь.
      - Пуф?
      - Я боюсь, что они не будут любить меня. И вы тоже разлюбите.
      - От того, что нас не будет рядом с тобой, мы не перестанем любить тебя.
      - Значит, я смогу вернуться, когда подрасту?
      - Если ты потом захочешь вернуться.
      Он уткнулся мне в ладони и всхлипнул.
      - Ну вот, Ты еще совсем маленький. Тебе действительно нужно домой.
      - До свидания, мы будем ждать тебя.
      - Что такое "до свидания"?
      - Это значит, что мы еще встретимся.
      Пуф, прощаясь, прикоснулся к Майклу, ко мне, потом направился к висевшим поодаль облакам. Они слились в одно и исчезли. Ощущения тепла в ладонях пропало. Всегда грустно расставаться с друзьями, даже такими странными. Я обвела взглядом комнату и увидела свою книжку. А что если? Открыв ее, я не смогла удержаться?
      - Майкл, смотри.
      На абсолютно черном фоне двигались четыре облачка. Одно замедлило свой ход, и казалось, посмотрело прямо на нас.
      - Олле, что это?
      - Это Пуф с родственниками возвращается домой.
      - Нет, что это за устройство?
      - Это мое персональное зеркало связи. Оно показывает, что происходит с близкими мне людьми и, как оказалось, существами.
      - Мы сможем видеть его?
      - Да, но не чаще раза в неделю. Оно долго накапливает энергию.
      - Как ты думаешь, он вернется?
      - Да, детские впечатления самые сильные.
      - А мы?
      - Можно считать, что я поправилась.
      Мы вышли на улицу. Какое звездное небо. Где-то там находится Пуф.
      Елизавета Михайличенко.
      Иногда я стараюсь быть...
      -==ИНОГДА Я СТАРАЮСЬ БЫТЬ...==-==Выходя на песок.==
      Иногда я стараюсь быть доброй. Получается вяло. Сил хватает только быть. Черты моего лица всего лишь набросок способного мастера. Неявны, общи. Состояние потерянного дома, преследующее меня всегда, уже сменилось монотонной тоской по дому, теперь, когда уже ясно, что я существо бездомное и не способное на пристанище. Невоплотимость любви трогает значительно меньше, даже практически не трогает, особенно по сравнению с лучшими годами жизни. Это табу, оставшееся им и по сегодня, хотя уже давно не болит. Табу вообще не болят, особенно если есть опыт детства в диктатуре, или что-то вроде этого. Лучшие годы жизни - это где-то в районе юности, судя по схожести суждений окружающих. Не хотела бы я снова.
      Может быть, я совершенно нормальна и повторяю одно из множества человеческих воплощений. Тогда я не скажу ничего особенного, но каждому было бы приятно, или привычно, заглянуть в зеркало. Я имею в виду узнавание. А может быть и нет.
      Во всяком случае одно отличие очевидно, скорее даже отсутствие. У меня нет чувства юмора, вернее даже иронии. А вернее - то, что я называю этими определениями не совпадает с общепринятым. Это уже понятно и однозначно, потому что проверено на конкретных ситуациях, часто очень неприятных - кому приятно, когда оказываешься в центре внимания - когда смех абстрактный переходит в конкретный и направленный на тебя, потому что ты выпала из общего течения общения, потому что ты не понимаешь, не врубаешься, до тебя не доходит и не допирает, а притворяться нет уже ни сил, ни желания. Да и смысла. Все уже знают и ждут. Кажется, на меня уже даже приглашают. Наверное, это только кажется.
      Я нарочно не напишу сколько мне лет. Один мужчина сказал, что лучшие мои годы уже прошли, а в его устах это диагноз. Я бы сказала иначе - я ощущаю последние лучшие годы. Как ощущаю... А как чувствуешь последнюю влагу моря, выходя на песок.
      Семейное положение мое стандартно.
      Стандартность - это самое больное, то, чего бежала всегда и к чему неизменно приходила - люди, мысли. Поступки, даже если мотивация казалась неповторимой. В конце-концов человек физичен, и это накладывает стандартные телодвижения как в пространстве, так и во времени. Ситуации разрешаются несколькими вариантами, если есть возможность выбора, но и выбор не спасает, ибо он всего лишь вариант стандарта.
      Тогда я попыталась искать проявления и копила их, как скупой рыцарь. Отклонения от стандарта, при этом я не касаюсь болезненных проявлений, патология еще более стандартна, чем норма, ибо классифицирована, изучена и пришпилена булавкой в соответствующих разделах, но отклонения от стандарта встречались редко и лишь частично. Красота же альтернативных решений была недоступна тем, с кем сводила меня жизнь и судьба. Я страдала от этого и продолжаю не смотря на опыт.
      Поступки мои никогда не выделялись.
      Жизь моя начиналась в провинции и не предвещала счастья, потому что была затеряна среди многих детских девочкиных воплощений, пришедшихся на середину двадцатого века. Социальные предпосылки были мелки, а духовные не брались в расчет. Девочка была здорова, ленива, избалована, тиха, очаровательна. Умница в школе и поздний ребенок дома. Умела врать по телефону, что папы нет. Мечтала быть Атосом и понимала, что невозможно то есть критичность мешала полету воображения уже тогда, а в школе и подобных заведениях утвердилась и вошла в привычку. Понимала, что удобнее быть Д`Артаньяном. А еще приятнее - Ришелье.
      Но я уже не пишу о себе, эти слабые характеристики - они совсем другого человека рисуют. Ее, Сюзанну. Зинку - чтоб не задавалась и не понимала как повезло ей, что родители интуитивно почувствовали значение имени для судьбы, или наоборот. Отец Сюзанны был ремесленник по художественной части, но любил Сезанна непонятной нездешней и неразделенной /в плане собственного воплощения в отблеске привязанности/. Отсюда и Зинка, ненавидящая Сезанна - раз, родителей - два /по причине сбагривания бабушке по боковой линии/, Родину - три /по причине ее поганости, как таковой/ и вареный лук, в том числе как образ жизни. Но эти искорки определений снова не принадлежат мне, это скорее осколки автопортрета, ставшие неактуальными с годами, но помогающие понять.
      Господи, как лень мне писать диалоги - их было очень много диалогов, разной степени банальности, даже блестящие были иногда, но разве в этом суть. Суть в совпадении двух девочек в провинции в заданное непонятно зачем время, но все это при полном отсутствии действия, во всяком случае достойного хотя бы провинциальных подмостков. В этом, конечно, такая щемящая и узнаваемая трагедия большинства посредственных судеб, что достаточно всего лишь намека, и то - деликатно, потому что для чего?
      Поражающая меня невесомость существования была для Сюзанны естественна и банальна, а я тянулась именно к этому, потому что, хоть и объясняла вслух происходящее куриностью ее мозгов, втайне мучилась возможностью лишь внешнего повторения. Ей хронически везло, суке. За это я делала вид, что ее люблю.
      Поступки ее были ярки и естественны, хотя я всегда подозревала, что в этом должна быть какая-то тайная работа, завершающаяся во внешнем мире. И все мои нелепые и как бы случайные вопросы, не к месту и времени, злящие или льстящие, все они имели целью одно - убедиться, что кажущаяся неповторимость существования действительно умело выстроена, а значит это следствие, а не способ бытия. Я даже согласна была признать за ней достаточно серьезные постановочные способности - любой труд должен быть вознагражден, особенно если он не имеет прямо-меркантильные цели, а только опосредованные. Поймать я ее хотела. Была все-таки фальшь!.. Или не было?.. -==Костюмерная.==
      Я совсем не уродлива. Уродство это уже достаточно агрессивный выход. Собственная способность к воплощениям пугала меня с детства. Я бегала от зеркал. Странно, но наружность моя волнует меня достаточно сильно, особенно в отношении соответствия окружающей обстановке, а вернее даже в отношении совпадения выбранного образа и внешнего мира. То есть когда я произношу слова, я должна понимать кто произносит их на самом деле - я или женщина, которая должна по выбранной роли формулировать именно так и не иначе. А если приходится иначе, то начинаются сильные несовпадения, дискомфорт и заметна фальшь, и считают, что я издеваюсь, хотя издеваться нарочно я не умею. То есть умею, но настолько плохо по среднестатистическому сравнению, что как бы и вовсе не умею. Поэтому дурацкие ситуации получаются.
      Самое отвратительное в жизни - это игра по правилам. Иногда вместо того, чтобы сказать ~не хочу~, приходится говорить многословно и чаще всего все равно уступаешь, делаешь, но уже на фоне обиды и внутренних комментариев с обеих сторон. Вот чему учиться бесполезно, но стоило бы. Я не имела в виду комментарии, но подумала, что именно они украшают или наоборот существование, выворачивают или хотя бы поворачивают однозначные ситуации и не то, чтобы избавляют от выматывающих повторов, но хотя бы облегчают их. Я пользуюсь этим.
      Игра же не по правилам гораздо интереснее, но подло. Одно нельзя, а другое противно.
      Рассуждения мне вредят - физически и потом, продолжаясь и отслеживая свои разрушительные последствия в душевном пространстве. Что останется мне кроме того, что есть и теперь - умения, то есть привычки рассуждать и неумения найти правильный путь, а наоборот - хронический приход в замкнутое пространство сомнений и печали... Господи, если я когда-нибудь зову, то делаю это рефлекторно.
      Одежда моя ярка и абстрактна, как громок и неконкретен призыв на помощь. Но разве может быть призывом о помощи одежда? Конечно, в принципе может и должна, но все-таки абсолютно не в моем, а совсем в другом случае. Мои призывы на помощь немы. Все желания позвать заранее обречены, потому что я боюсь боли и даже намек на ее возможность, то есть на возможность отказа или недоумения рождает во мне страх, а тревога долго не может угомониться. Состояние насмешки знакомо мне только по наслышке, но состояние объекта о, да! Сама мысль снова оказаться кажется мне отвратительной.
      Мой панический страх быть смешной не так уж патологичен, если вдуматься. Мне кажется, он должен быть если не созвучен, то понятен в той или иной мере.
      Я, несомненно, стилизуюсь и одеваюсь неоднозначно. Я заполняю ниши в том слабом творческом пространстве, которое все время ускользает, оставляя за собой скуку и выжженную привычкой связь. Я ненавижу свою слабость и зависимость, и вряд ли может служить оправданием уверенность, что нет более строгого судьи и более сторонящегося меня человека, чем я сама. Жалость, испытываемая мной к своему отражению глубока и обща, а выражение лица поверхностно. Или наоборот. -==Действующие лица.==
      Попробую вернуться к действующим лицам. Впрочем, действие, протекающее по законам литературной выстроенности, тошнотворно, а как бы случайные совпадения в контексте сюжета смешны. Люди, события, даже сами совпадения должны протекать мимо или сквозь и большинство должно заканчиваться ничем, то есть иссякать естественно, если вообще можно употреблять слово ~должно~. Жизнь, пространство и время есть временные постоянные и хрупкость одного отностительно другого хороша своей относительностью и личным отношением.
      Как знакомы мне обобщения, и как я не умею уклоняться от них! Я обобщаю и обобщаюсь. Это несправедливо.
      Справедливость... Сказанное однажды моим другом в тесном лондонском кэбе: ~Но это будет несправедливо~... - детски доступная формулировка детским /неродным/ английским в детские глаза незамутненной приятельницы - прожженной западной журналистки, очень одинокой и привязчивой. И ее дикий в своей наивной серьезности ответ:~ Но жизнь вообще несправедлива...~ Я ужасно смеялась, а они обиделись. Что происходит с нами - в России, на Западе или Востоке, что угасает в нас, и как ощущаем мы это уничтожающее угасание?
      Когда угасает час волка, наступает час крысы. Но когда выдавливаются последние капли часа шакала, наступает новый час шакала... Верно ли, что невозможность лаконичного объяснения и отсутствие конкретного знания ничего не меняют? Какой волк, шакал, крыса. Когда. Где. Мы понимаем каждый разное и каждый - свое. Но общая мелькнувшая брезгливость есть рефлекторное отвращение к шакальей неизбежности. Не понимая - согласны. Дрянь.
      Иногда я стараюсь быть счастливой. Убогость этих попыток приводит в восторг моих лучших подруг. Их у меня, при всем при том, несколько и в нормальном состоянии они обо мне не помнят, так, изредка и чаще утилитарно. Звоня мне по телефону в субботу подруги ждут жалоб, а получают отпущение грехов, что происходит, скорее, от моей лени, чем от великодушия. Часто при этом присутствует Сюзанна и, так как подруги у нас не пересекаются, в громкости и выражениях она не стесняется.
      Люди тусуются вокруг, как карты - а я с детства умела играть только в дурака и то всегда проигрывала. Это продолжается. Но то, что ~наука умеет много гитик~ оказалось правдой.
      ~Ты всегда все усложняешь~ - констатация, которая уже перестала мною замечаться. Хотя что есть усложнение, как не нормальная работа человеческого духа. Когда я смотрю на свои руки с обломанными от уборок ногтями, мне не хочется соглашаться, что простота - вариант мудрости. Простота - это трудовые навыки дебила. Это тупик.
      - Как могут эти... так много хотеть?- недоумевает за моей спиной простота в цветастых трусах, и тут же душа моя спотыкается и хнычет:~ Верните мне желания, и я буду исполнять их не торгуясь и смакуя каждое, уберите от меня запыленность аскетизма и тусклость истеричной добродетели!~
      Ведомая своей неестественностью, я теряю возможность понимания, приобретая взамен сомнительную глубину одиночества и теоретический покой.
      Как ощущаю я порой гулкость и значительность живущего во мне пространства! Как пристальный взгляд из темного окна. Как чужое дыхание в полуночном парадном с разбитой лампочкой. ~Свет нашего сознания,- могла бы я сказать Другу, который не состоялся,- слаб и немощен, он дрожит, иссякая, и тьма естественного течения событий размывает его края...~ Какой дурак готов это слушать. Мне кажется, я начинаю понимать почему они смеются. -==День рождения ежика.==
      Именовать каждый день - это глупая неизбежность приговоренного к пожизненному заключению. Зарубки /по любому из существующих календарей/ на долгом косяке двери, ведущей, или не ведущей, за пределы представлений. Но что остается делать? Только давать дням имя собственное, пытаясь тем самым некий аморфный сгусток времени превратить в пульсирующее воспоминаниями нечто. Вылепить из временного пласта некое подобие себя бывшего и заставить повторять слова, слова, слова...
      А радость не переживается повторно. Каждый повтор - слабое эхо предыдущего. Так перестает биться сердце, и синусоиды на экране переходят в безмятежность. Печаль же повторяется бесконечно остро. И чем больше понимаешь как можно было предотвратить, исправить, вернуть, тем хуже. И как часто снятся сны с исполнением, где все наконец-то по сценарию, и Режиссер доволен. Пожалей меня, Господи, дай умение наслаждаться своими ошибками и чувство удовлетворения неизбежностью...
      Вот несколько заповедей, подаренных мной восьмилетней своему плюшевому ежику на первую годовщину со дня его теоретического рождения:
      1. Ежик не должен рождаться против иголок, это вредно для всех.
      2. Ежик не должен пресмыкаться, это противно.
      3. Ежата - честные и хорошие ребята.
      4. Кровожадный еж - не еж.
      5. Настоящий ежик обязан любить свою хозяйку.
      Я всегда слишком многого требовала, не считая это недостатком, скорее гордым стремлением к совершенству. Сейчас я угомонилась и обиделась. -==Возвращение в Темнолесск N1.==
      ... И тогда я решила поехать в Россию. Уходы в моей жизни всегда получались, но возвращения проходили тихо и незаметно, более по-домашнему, чем, как ни странно формулировать это, хотелось бы. Драматический уход и возвращение, не подтверждающее правильности жертвы.
      Но вот на средине пятиэтажного, пронзенного тополями города скажут ~Здравствуй~, и чувство окончательно и собственноручно нарушенной судьбы захлестнет, а потом обнажит очевидное: я всегда бежала от себя и порой это мне удавалось. Я заходила в брошенные мною комнаты и перебирала бусы, еще хранившие субфебрильную температуру предлихорадки. Я кормила брошенных мною животных, и формально отвечала на письма родных.
      Конечно, запрещая себе видеть эти улочки в снах, я нарушала естественное течение ностальгии. Если бы по этим улочкам не ходили люди, которых я мучительно хотела встречать тогда, запрещала себе симулировать случайные свидания и от которых, в конце-концов, уехала... Расстояние не помогало мне, а только обостряло воспоминания, которыми я - был такой период - существовала и без отъезда. Но может быть отсутствие моего ощущения помогло тем, оставшимся, забыть, избавиться, возвысить нелепость с моим именем до трагического, или неприкаянного образа, бесплотность моего нахождения в городе, пронзенном тополями, была очевидна и ложно необратима, поэтому это ли не путь к переходу плоти в иное измерение, в призрак, которому уже не чуждо понятие выхолощенной пародии на вечность.
      Я не поеду туда. -==Исполнители.==
      Любая случайность на человеческом пути есть дурацкая /или не дурацкая/ закономерность этого же пути.
      Был у меня человек, его звали приятель Конт., мы встретились случайно, но было совершенно очевидно, что не произойти эта встреча не могла. Он говорил: ~Пойми, девяносто девять и девять десятых окружающих тебя - дерьмо, поэтому считай себя изначально избранной и по возможности будь этим счастлива, а не сравнивай с оставшимся ноль одним процентом~.