Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Семья Звонарёвых

ModernLib.Net / Неизвестен Автор / Семья Звонарёвых - Чтение (стр. 16)
Автор: Неизвестен Автор
Жанр:

 

 


      Вот и сейчас, когда она бежала домой из больницы, уставшая и продрогшая, стоило ей вспомнить о Васе, как горячая волна счастья залила грудь. Сразу стало тепло, хорошо, сразу прошла усталость.
      Мария вспомнила свою последнюю встречу с ним. Она сама пришла в училище - он очень просил. Васю отпустили на несколько часов. Боясь встретиться с ним в приемной, где было много курсантов, пяливших на нее шлаза, Маня ушла к воротам. Через их чугунную решетку она увидела, как Вася, запахивая на ходу шинель, показался в дверях. Окиннув кругом взглядов, увидел ее и кинулся навстречу. Здесь же, у ворот, не обращая внимания на прохожих, он прижал ее к груди крепкими, сильными руками и скорее выдохнул, взволнованно и горячо, чем сказал:
      - Мария!
      А потом они бродили по улицам, забыв обо всем на свете. И Маня видела только его сияющие, сумашедшие глаза. Они почти ни о чем не говорили. Что могли сказать слова? А когда стемнело и Маня озябла, он распахнул шинель и прижал ее к себе. Маня робко просунула свои озябшие руки ему под мышки, замерла, слушая редкие и сильные удары его сердца. Тогда он впервые ее поцеловал. Она увидела освещенное фонарем Васино побледневшее лицо, его большие, ставшие темными глаза. Он смотрел жадно, не отрываясь, и вдруг, обхватив ее руками за плечи, приник к ее губам. Задыхаясь, он прошептал:
      - Мария, люблю тебя на всю жизнь!!!
      Маня вздохнула и, запрятав руки в поношенную маленькую, из беличьего меха муфточку, быстрее побежала к дому. она как-то сказала Ольге о своей любви: уж очень хотелось с кем-то поделиться, посоветоваться... Ольга тогда помолчала, а потом сказала:
      - Не спеши! Приглядись получше. Хорошо это только тогда, когда прочно. А прочно ли?..
      Маня открыла ключом квартиру, вошла. В передней остановилась перед зеркалом. Увидела высокую девушку. Синяя жакетка с беличьим воротником ладно облегала стройную фигуру, высокую грудь, маленькая, тоже из беличьего меха пушистая шапочка, надвинутая на лоб, открывала тяжелый золотой узел волос. Маня провела озябшей ладонью по крепким, алым с мороза щекам, дотонулась пальцем до пушистых бровей. Серые, мерцающие радостью глаза улыбались.
      Маня разделась, сняла шапочку, пригладила блестящие волосы и прошла в свою комнату по пустой, холодной, сверкающей чистой квартире. Она хотела немного отдохнуть и потом пойти к Ольге. Вот уже неделя, как к ней из госпиталя вернулся муж. Маня не хотела мешать им. "Пускай помилуются, ведь ему скоро ехать на фронт", - подумала она. но сегодня Ольга позвонила ей в больницу и просила зайти.
      Маня прилегла на кушетку, закуталась шерстяным пледом и, согревшись, задремала.
      Разбудил ее резкий звонок в передней. Вскочив, со сна ничего не понимая, она кинулась к двери и, не спросив кто, открыла. На пороге стоял Вася. Он сделал всего один шаг и обнял ее, теплую со сна, такую домашнюю и родную.
      - Родная моя, - прошептал он, прижавшись к Мане своей холодной щекой. - Не могу без тебя... Что хочешь со мной делай - не могу...
      Маня вдруг почувствовала, что весь мир, что существовал вокруг нее, вдруг исчез куда-то. Она видела только Васю, восторженный взгляд его глаз, чувствовала его руки, его губы...
      - Манечка, счастье мое... - слышала она его страстный шепот, - люблю тебя...
      Маня очнулась из забытья, когда зазвенел телефонный звонок. Звонила Ольга. Она ждала Маню. Узнав, что Маня должна уходить, Вася обиженно проговорил:
      - Ты меня не любишь. Ты уходишь, когда я могу побыть с тобой здесь... до утра. Не уходи!
      Девушка быстрыми пальцами заплетала косу, ловко, привычным движением уложила ее на затылке, застегнула на груди кофточку, одернула ее и взяла Васю за руку:
      - Люблю тебя, как никогда никого не любила. Жизнь за тебя готова отдать, только скажи! Но остаться на ночь с тобой - нет. Этого не будет. И не проси. Не обижай меня... Ты должен меня поныть. Кто же еще поймет меня?
      Когда Ольга открыла дверь и смороза, раскрасневшиеся, счастливые, в комнату вошли Вася с Маней, Борис Дмитриевич только крякнул от удовольствия:
      - Ну и парочка! До чего же хороши, чертяки! Плут ты, Василий, какую кралю отхватил. Царевна!
      Он бережно взял Манину руку, поздоровался с ней, потом обнял Васю, похлопал его по налитому силой молодому плечу.
      - Ишь, отъелся на казенных харчах! Давай скорей на фронт. Там по тебе немцы скучают.
      - Да и по вас тоже, - отшучивался Вася, - помогая раздеваться Мане и раздеваясь сам. - Выгдядите отлично. А чувствуете себя как?
      - А чувствую еще лучше. Одно плохо - уезжать надо. А не хочется. не хочется, брат, от семьи уезжать. Стареем мы, что ли, Оля, как-то тяжелее становятся разлуки... Давайте все вместе посидим немного, будто в мирное время, будто забот нету. Маню мы принимаем в нашу петербургскую семью... Звонаервых. Как твое мнение, Вася? Ну, и без слов вижу твое мнение, молчи. Только, хитрец, береги ее. Такую красоту беречь надо...
      Долго сидели одной семьей за скромной трапезой. борейко выпил немного с Васей. #Так, чтоб не журилось", - пошутил он. И всем было очень хорошо, как-то по-особенному тепло на душе.
      - Споем, что ли, Оля, - сказал вдруг Борейко, - тряхнем стариной. А? Славка спит, мы потихоньку.
      Оля пододвинулась к мужу, прижалась головой к его плечу и, полузакрыв глаза, тихо и уверенно повела песню:
      Степь да степь кругом...
      Борейко осторожно, будто пока несмело, подхватил мелодию:
      Путь далек лежит...
      Вдруг и Оля и Борейко примолкли, услышав и душой почувствовав, как в их песню вошел третий голос - молодой, сильный. Это пела Маня. Широко распахнутыми, немигающими глазами она смотрела на горящий огонек лампы, сидела прямо, как струнка, сложив руки на скатерти.. оля незаметно уступила ей место в песне, а сама, не отрываясь, смотрела на нее.
      "Где же ты научилась так петь, девочка? - думала она, глядя на вдохновеннное, побледневшее лицо Мани. - Как могла почувствовать душой всю красоту и необъятную тайну русской песни? Тебе всего восемнадцать лет. Сколько же ты выстрадала, вынесла, бедная моя, что можешь так петь..."
      Оля перевела взгляд на Васю. Подавшись вперед, он неотрывно смотрел на Маню. Губы его полуоткрылись, а глаза чуть покраснели от подступивших слез.
      "Любит, - подумала Ольга. - Любит, очень любит. Ну и слава богу. Ее надо любить".
      Когда Маня и Борейко кончили, все долго молчали, так было полно и хорошо у всех на душе. Потом попросили спеть Маню одну. Она взглянула на Васю, в его полные любви и радости глаза, и уже не отводила взгляда. Чуть откинув голову назад и припустив веки, она тихо, будто разговаривая с Васей, легко и свободно запела:
      Не шей ты мне, матушка,
      Красный сарафан,
      Не входи, родимая
      Попусту в изъян...
      Она пела с таким чувством, так искренне и красиво рассказывала о своей любви, что все слушали затаив дыхание.
      Стены дома словно радвинулись, и все увидели залитую солнцем вешнюю полянку и хоровод веселых белоствольных березок, спустивших к земле свои зеленые пахучие косы...
      Всем было удивительно хорошо, как-то ясно и отрадно, будто не было войны, будто не нужно было Ольге завтра провожать мужа на фронт, будто нет сыщиков, полиции тюрьмы, а есть одно счастье и большая человеческая радость.
      - У вас талант, Манечка, - сказала Ольга и погладила девушку по голове. - Вам надо учиться. И вы будете учиться, когда... - Ольга перевала дыхание и твердо закончила: - Когда мы возьмем власть.
      - О, - грустно сказа Маня, - к тому времени я, пожалуй, успею состариться.
      - Нет, не успеете, - так же серьезно и твердо продолжала Ольга. Посмотрите, - она погасила лампу, подошла к окну, отдернула штору, посмотрите, уже встает заря. И это будет заря новой жизни...
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      1
      После окончания Лодзинских боев в ноябре 1914 года на русско-германском фронте наступило длительное затишье. Обе стороны успели закопаться в землю, и к началу 1915 года непрерывная линия колючей проволоки окопов протянулась от Балтийского моря до румынской границы. Началась позиционная война. Попытки сторон прорвать линию обороны противника оканчивались неудачей. Тогда немцы решили испробовать новое оружие - ядовитые химические газы. В начале апреля 1915 года они произвели газобаллонную атаку на западном фронте. Ни англичане, ни французы не были к ней подготовлены и понесли колоссальные потери. Началось спешное изготовление противогазов. Наиболее удачно эту задачу решили русские ученые. Но русская промышленность не могла быстро изготовить противогазы, и царское правительство передало заказы на их изготовление союзникам. Одновременно русское правительство закупило некоторое количество противогазов английсткого и французского изготовления, которые оказались весьма несовершенными.
      В конце мая 1915 года немцы решили испробовать действие ядовитых газов в районе Болимова и Боржимова.
      С этого момента газы стали пугалом для всех русских солдат. Как следует защищаться от них, никто толком не знал. И одно упоминание о газах повергало солдат в панику.
      Хитер немец! Пока наши генералы себе затылки чесали, он приготовил нам хороший гостинчик! Все кровью умоемся... - зло усмехаясь, говорили солдаты.
      Зловещие слухи дошли и до тяжелой батареи Звонарева. Вася Зуев, недавно вернувшийся из Петрограда уже прапорщиком, первый узнал о газах и поспешил к своему командиру. Звонарев сразу понял, какое непоправимое несчастье может обрушиться на передний край русской обороны. Стараясь сдержать волнение, он присел на пустой ящик от снарядов. Звонарева оеружили солдаты.
      - Вытравит нас немец, как чумных сурков в степи, - нарушил напряженное молчание разведчик Лежнев.
      - Похоже, дюже плохо будет, - поддержал его ездовой Кондратий Федюнин, - хуже всего придется лошадям, потравят газом всех начисто. Куда мы денемся без лошадей? Тяжелые пушки на себе не попрешь.
      - Ничего, друзья, не робейте! - проговорил, окинув взглядом своих солдат, Звонарев. - То же самое сказал бы нам Борейко, будь он сейчас с нами. Не то видели и целы были.
      В конце мая фельдмаршал Макензен собрал ударный кулак к востоку от Кракова и прорвал им оборонительные рубежи русских. В недельный срок Русские оставили Западную Галицию, сдав Львов и недавно захваченную крепость Перемышль, отошли на линию Холь - Люблин. Одновременно началось наступление германских войск из Восточной Пруссии. Возникла реальная угроза окружения всей Зависленской группировки русских. Началась трагедия томительного отступления измученной, полуголодной, плохо вооруженной русской армии перед прекрасно вооруженными, обильно снабженными боеприпасами германскими полчищами.
      После того как выздоровевший Борейко был направлен командованием в Новогеоргиевскую крепость и вместе с ним ушел Блохин, звонарев чувствовал себя на батарее сиротливо. На его плечи легла большая ответственность. Прежде он знал: есть умный, опытный командир, который все решит, и он, Звонарев, с легким сердцем выполнял его приказания. Теперь же ему самому надлежало принимать решения и отдавать приказы. А это куда труднее! Правда, вовремя возвратился из училища Вася. Хоть и молодой, но способный парень, и главное - свой.
      Весна полностью вступила в свои права, зазеленела трава, распустились листья на деревьях, потеплел воздух, и только по утрам долго держались ночные холодные туманы. Все живое пробуждалось к жизни, а тревога не покидала сердца людей.
      Тяжелую батарею передвинули из Насельска в район Болимова на реке Раве. Ровная местность затрудняла маскировку тяжелых орудий, но облегчала наблюдение за проти ником.
      Звонареву позиция не понравилась.
      - Хоть нас отделяет от немцев река, форсировать ее не представляет труда. На всякий случай надо держать передки боближе к батарее, - решил Звонарев.
      Корчаковский, приехавший из штаба армии, сообщим, что ожидается наступление немцев, возможно, под Болимовом или на реке Бзуре в районе Боржимова.
      - Наш участок очень подходит для газовой атаки, - встревоженнл заметил Звонарев. - Местами окопы сближены на двадцать - дтридцать шагов. Даже если заметишь сразу газ, то никуда от него не упеешь убежать. Немец может всех нас начисто вытравить.
      По фронту были разосланы приказы, чтобы в случае появления газов немедленно разводили большие костры. Предполагалось, что нагретый воздух поднимет газы вверх. Смешиваясь с большой массой воздуха, они потеряют свою опасную концентрацию. Но все понимали, что это не действенные средства борьбы.
      Русская армия настороженно ждала появления нового, страшного оружия. Следили за немцами, стараясь заранее обнаружить, где установлены баллоны с газом. Стоило в том или ином районе заметить движение немцев, как начали считать, что газавая атака должна происходить именно там.
      И вот однажды на рассвете ясного погожего апрельского дня в немецких окопах послышалось отчетливое шипение.
      Сначала ничего не было видно в утреннем тумане, но вдруг резко ощутился неприятный запах. Только тогда пехотные офицеры сообразили, что против них выпущены удушливые газы. Начали зажигать костры, но они помогали мало. Объятые ужасом люди стремились в тыл, ища спасение от неминуемой и мучительной гибели.
      Звонарев выехал на шоссе и остановился, поджидая свои запряжки. Хорошо натренированные солдаты действовали быстро и сноровисто. Все восемь запряжек на предельной для тяжелых орудий скорости пронеслись мимо него в тыл. Звонарев и Вася двинулись следом. Со всех сторон к шоссе шли легкие батареи, обозы, повозки с полковым имуществом. Солдаты бежали, побросав винтовки, с выпученными от ужаса и удушья глазами. Липкий пот застилал им глаза, надсадно, с хрипом и кровавой пеной вырывалось дыхание.
      Но убежать от стремительно растекавшегося по равнине газа было невозможно. Люди падали, с трудом поднимались и снова падали, чтобы уже не встать. Смерть наступала в тяжелых мучениях. Проклятия, стоны, крики о помощи слышались со всех сторон.
      Санитарных повозок нигде не было видно, не было и врачей или фельдшеров. Только в ближайшей деревне виднелся флаг Красного Креста, но добраться туда могли лишь здоровые люди. Около халупы, занятой перевязочным пунктом, столпилось много народу,все они просили о помощи. Врачи с растерянным видом разводили руками. Они не знали, как лечить отравленных газами людей. Солдаты валились на землю в агонии и ждали смерти.
      Звонарев только сейчас понял всю варварскую, страшную, истребительную силу нового оружия врага. Выехав на возвышенность он оглянулся. Вся линия русских окопов была закрыта облаком буро-зеленого сплошного тумана. Газовое облако высот ю в несколько метров и километров пять по фронту медленно плыло в глубь расположения русских войск. По мере продвижения оно росло ввысь и, как вода, растекалось в стороны. Постепенно пллотность газа уменьшалась, и сквозь газовый туман стали различаться деревья, дома и даже фигуры бегущих людей.
      - посмотрите, Сергей Владимирович, не только люди, но и все живое убегает от газа, - сказал Родионов. - Видите, газ только что подошел к тем халупам. Люди давно оттуда убежали и увели животных, а теперь бегут собаки и кошки. Даже птицы и мыши и те спасаются.
      Звонарев взглянул на часы. Прошло немногим больше часа с момента начала газовой атаки. А сколько жертв, сколько человеческих жизней унес он с собой! Подозвав Васю, он распорядился осмотреть людей и спешно двинуться дальше.
      Звонарев миновал вторую оборонительную полосу, расположенную примерно в километрах пяти от переднего края. Здесь торопливо окапывалась пехота, а за ней легкие батареи. Вторая полоса обороны была слабо разработана, и теперь тут, как муравьи, копошились тысячи людей, приспосабливая окопы и блиндажи к обороне.
      - Неужто и сюда газ доберется? - испуганно спрашивали солдаты, когда мимо них проезжали Звонарев и Зуев.
      - Не доберется, ветер развеет, - успокаивал Звонарев, хотя вовсе не был уверен в правоте своих слов.
      К полудню ветер переменился и понес ядовитое облако на север, где были расположены германские части. В бинокль было видно, как у немцев началась паника. Они разбегались во все стороны, отводили солдат с опасного участка в тыл.
      Был получен приказ командования вновь занаять оставленные окопы. Впереди двинулись разведчики и санитары. Они должны были подбирать еще живых людей. Но газ сделал свое дело - погибли все, кого захватила газовая волна.
      Звонарев не торопился возвращать свою батарею на прежнюю позицию. Высланные вперед разведчики вместе с Лежневым сообщили, что район еще не очищен от газа. В низинах и особенно перелесках газ держался, и, как говорили солдаты, там "дюже смердило".
      Опасно было пользоваться и водой, которая на вкус отдавала хлором. Врачи запретили употреблять в пищу продукты, испытавшие на себе действие газа. Кое-кто из солдат пренебрег этим, и у них началась рвота.
      Немец не воспользовался отходом русских войск и не занял передний край обороны русских, ограничившись лишь разрушением проволочных заграждений.
      К ночи стали ждать новой газовой атаки. Почти никто не спал. Звонарев находился на батарее и каждые полчаса справлялся о направлении ветра, но он упорно дул с востока.
      Под утро пошел дождь, окончательно прибив газ к земле и очистив атмосферу.
      Стали подсчитывать потери, понесенные от газовой атаки. На участке, куда непосредственно был выпущен газ, погибли все до единого человека, начиная с командиров полков и кончая последними рассыльными и связистами. Единственно, кто уцелел, были обозники второго разряда, артиллерийские парки и другие тыловые учреждения, до которых газ не дошел. В артиллерии особенно сильно пострадали лошади.
      Сгоряча люди Звонарева не жаловались на недомогание. Все были рады, что спаслись и вовремя унесли ноги. Но к вечеру поднялся кашель у Кондрата Федюнина. На это сначала не обратили внимания. Но когда кашель стал душить других солдат, все взволновались. К утру начали падать лошади.
      - Не могу смотреть , когда скотина сдыхает, - плакал навзрыд Кондрат Федюнин. - Дюже коняку жалко... Сердце на части разрывается. Лучше бы сам сдох. Если война, то воюй честно...
      - Ишь чего захотел! У кого этой чести-то искать, может, у наших генералов? - зло усмехнулся Лежнев.
      - А правда, Сергей Владимирович, интересно знать, много ли штабников пострадало от газовой атаки?
      - Ну что вы спрашиваете? - разозлился Звонарев. - Ясно, что ни одного. Штабы наверняка только услышали про газы, сломя голову поскакали поглубже в тыл, кинули свои полки и дивизии. А что касается генералов, то ведь генералы-то разные бывают...
      2
      На другой день Звонарева вызвали в штаб армии. Кочаровский, осунусшийся, с синими кругами под глазами, хмуро выслушал донесение Звонарева о потерях при газовой атаке.
      - Огромные потери, Сергей Владимирович. Страшно сказать. Немцы сообщают, что не захватили ни одного поленного. понимаете? А мы знаем, что погибло больше двадцати тысяч человек, некоторые полки и батареи полностью уничтожены, и это без единого выстрела! Ужас! - Кочаровский взял со стола карандаш, повертел его в руках, бросил.
      - Я вчера объезжал зараженную территорию, - после долгого молчания вновь заговорил он. - Там даже листочки зеленые на деревьях и то пожули, как осенью, трава повяла, как от мороза.
      Кочаровский надолго замолчал. Сообщение о потерях потрясло Звонарева. Двадцать тысяч человек за несколько часов! И это за одну только атаку! Кто поручится, что сегодня-завтра не последует еще и еще?..
      Нужен только попутный ветер - и жди неминуемой смерти.
      "И что, в самом деле, думает наше начальство?" - с возмущением спросил себя Звонарев и посмотрел на Корчаковского:
      - Неужели разведка не знала, что немцы готовят новое оружие? И не могли подготовить защиту... противогазы, например?
      - Да, Сергей Владимирович, о газах не знали ни мы, ни союзники! Я хочу с вами посоветоваться, - погасшим голосом сказал Корчаковский. Затем и вызвал вас к себе. Надеюсь, я могу быть откровенным?
      - Да, да.
      - Я в этом не сомневался. Мне всегда была симпатична ваша батарея. Он ласково, по-отечески взглянул на Звонарева. - Война наполовину проиграна. Сдали Львов, на очереди варшава, Новогеоргиевск. Нашему другу Борейко там будет туго. Новогеоргиевск обречен. У нас нет заготовленных рубежей, где бы мы могли задержаться. У нас нет оружия, снарядов... Армия пока еще держится, но солдаты перестают верить и уважать своих командиров... Я переживаю све это как личную трагедию. Я русский человек, честный солдат. Я не понимаю, что происходит, но ясно чувствую, что Россия катится в пропасть.
      Звонарев замолчал.
      Его поразило, что мысли, которые тревожили и его, и Борейко, и Болхина, высказал вдруг полковник, и высказал с такой болью и горечью.
      "Значит, уже доспело, раз Кочаровский видит, и не только он один, подумал Звонарев. - Прав Болхин: Стоит только тряхнуть яблоню, и яблоки посыплются."
      - Не предусмотрели газовой атаки! - Кочаровский говорил тихо, будто думал вслух, не поднимая глаз, скорбные складки около губ прорезались четкими и глубокими линиями. - Это же чудовищно, это преступление! Что думал генералитет, командование? Как я могу уважать такое начальство! Генерал Самсонов после поражения Застрелился, и это делает ему честь, но, к сожалению, только он один... Или, например, чего стоит история с противогазами? Они имеются в ничтожном количестве. Разве это не прямое предательство?
      И Звонарев, не веря своим ушам, услышал удивительные вещи. Оказывается, Россия первая создала противогазы и заказала их в Англии и Франции. Сами изготовить не сумели. С заказами не спешили. Первую партию противогазов, присланную еще задолго до войны, не опробовали, не проверили. Противогазы валялись где-то на складах в интендантствах. И вспомнили о них только после боржимовской трагедии:
      - Вот полюбуйтесь, разве это противогазы? Простая маска с марлевой прокладкой у рта, смоченной гипосульфитом. А высохнет он, что тогда делать? Есть инструкция, но на английском языке. Вы прочитаете? Нет? Ну, и вани солдаты не прочитают. Впрочем, им не придется читать, потому что на весь дивизион прислано десяток противогазов, в первую очередь получила гвардия, начальство. Вам на батарею полагается один. Что вы с ним будете делать?
      У Звонарева от возмущения прилила кровь к лицу так, что на глазах показались слезы.
      - Как - один противогаз? Зачем он мне нужен, один проивогаз, господин полковник? - Звонарев поднялся и, глядя прямо в глаза полковнику, сказал: - Мне просто обидно это от вас слышать. Что же вы думаете, я буду спасаться, а солдат брошу? Пусть они погибают? Я тоже русский человек и тоже знаю, что такое честь! И потом - при чем тут честь? Солдаты - мои. Я прошел с ними вместе от самой Вязьмы, и я предам их? Нет. Спасибо за заботу, господин полковник. Разрешите идти?
      - Подождите, Сергей Владимирович, пороть гарячку. Я рад, что вы отчитали меня. Дайте пожать вашу руку! Я, признаться, все это хотел услышать от вас. Спасибо, уважили старика! Я тоже отказался от этой игрушки. И с негодованием. Но не сказал раньше, чтобы не предварять вашего решения. - Кочаровский хитро прищурился. - Перед вами был Кирадонжан. Так он выпрашивал противогаз хотя бы один, для себя... Видите, разные бывают люди.
      3
      Как только в санпоезд стали поступать пострадавшие от газовой атаки, Варя потеряла покой. Остановившимися от ужаса глазами она смотрела на страшные страдания людей. Краснушкин, все врачи, сестры сбились с ног, позабыв про еду и сон. Что они могли сделать, чем помочь? На Краснушкина она не могла смотреть. Он как-то сразу постарел лет на десять: черные глаза его запали, щеки осунулись, кожа на лице пожелтела. В поезде не было слышно его шуток. Когда на станции принимали раненых, Варя слышала, как Лялин напомнил Краснушкину о необходимости брать только офицеров. Варя увидела, как побледнело лицо Краснушкина, какой ненавистью сверкнули его глаза.
      - Господин полковник, - резким голосом, четко выговаривая слова, сказал он. - Начальник поезда я. И я еще врач. Был им и останусь до гробовой доски. Мое право лечить людей без различия чинов и званий... Потрудитесь обеспечить досрочную отправку поезда - это ваша обязанность.
      Он повернулся к Лялину спиной и, обращаясь уже к санитарам, спокойно, но твердо сказал:
      - Принимать всех, кто пострадал от газов. И быстро.
      В первую минуту, кода до поезда дошло ошеломляющее известие о газах, Варе сделалось дурно. Она вдруг со всей отчетливостью увидела лицо мужа, сведенное судорогой страдания. Варя гнала от себя эту мысль, но видение неотступно стояло перед глазами. Она немного пришла в себя, когда среди последней партии больных увидела солдата-артиллериста с батареи Звонарева, ездового Федюнина. От него она узнала во всех подробностях об этой страшной катастрофе. Узнав, что Звонарев жив и здоров, она немного успокоилась, но ощущение неминуемой беды не проходило.
      После того тяжелого для нее разговора, когда она из уст мужа узнала о его измене, Варя много пережила и еще больше передумала. Были минуты, когда ей хотелось отомстить за обиду, показать ему свою гордость, написать резкое письмо, уйти, наконец. То она, оправдывая его, винила себя, свою резкость, может быть, излишнюю твердость характера и восхищалась его искренностью и мужской прямотой: "Не утаил, не солгал"Ю
      И вот сейчас, когда Варя вдруг представила реальность возможной потери, она содрогнулась, она поняла, что потерять Сергея - это значит умереть. А жить, радоваться, бороться, работать, смотреть на улыбки своих детей, на солнце, на цветы - это значит любить Сергея, быть с ним.
      Варя, Краснушкин, который теперь, как терапевт, стал основным лечащим врачом, и весь персонал поезда старались, как могли, помочь людям, облегчить их страдания, наконец, просто довезти до госпиталя живыми. Но не всегда это удавалось. Многие в страшных мучениях умирали по дороге.
      В Петрограде стало известно, что Краснушкина на время оставляют в Царскосельском госпитале в качестве терапевта-консультанта и что санпоезд уйдет в очередной рейс без него. При распределении раненых по госпиталям Краснушкин постарался оставить Федюнина при себе.
      Прошло несколько дней, как Краснушкин был в госпитале императрицы, лучшем из госпиталей России, но постановка дела в нем не обрадовала его. Было здесь много хороших врачей, новейших заграничных медицинских препаратов, едва ли все это можно было встретить где-либо еще. Но не было сердечности, той теплоты и заботы, которая так нужна в любой больнице. В высоких, светлых, с белоснежным бельем палатах царил холодный дух чинопочитания, угодничества. Хорошо здесь было высокому начальству, но низшим чинам приходилось туго.
      Краснушкин вел палаты больных, пострадавших при газовой атаке. Это были самые тяжелые палаты и потому, что в них были по преимуществу рядовые - истощенные, измученные, озлобленные люди, и потому, что многие из них были обречены на смерть.
      Как-то поздним вечером Федюнин подозвал доктора к себе. Солдат сильно похудел, дышал с трудом, долго и надрывно кашлял, видимо, он сам понимал, что жить ему осталось недолго. Краснушкин присел к нему на койку, взял руку и стал по привычке считать пульс.
      - Брось ты его считать, что толку, - с досадоц проговорил солдат. Ты поговори со мной лучше! Тут все важные такие, принцессы да баронессы, и поговорить-то не с кем.
      Он надолго замолчал, с трудом переводя дыхание. Его волновала какая-то мысль, и от желания высказать ее, от напряжения, он побледнел. Федюнин потянул за руку доктора к себе поближе и, когда тот наклонился, зашептал:
      - Я знаю, ты свояк нашему Сергею Владимировичу, потому и верю тебе. Скажи, Христа ради, ну за что я должон погибать? А? Ведь у меня малец есть такой славный, ласковый такой... Кто его до дела доведет без меня? - Он судорожно проглотил слюну, губы его вздрагивали. - У нас под Тулой леса хорошие, Засека называется. Мы с ним зимой по дрова ездили.. Ах, хорошо, господи, до чего хорошо было! - Глаза его потеплели, налились слезами. Ты пропиши-ка мне письмецо бабе. Я хочу ей наказ дать. А то, видать, не встану. Кто ее надоумит?..
      И Краснушкин еще долго сидел у койки солдатат, слушая его прерывистый, горячий шепот.
      Наутро, когда доктор пришел в палату, его поразила суета, царившая всюду - в вестибюле, в коридорах. Сестры бегали, постукивая изящными каблучками, шуршали накрахмаленными фартуками. На его вопрос одна, взмахнув длинными ресницами, ответила:
      - Разве вы не знаете - ждем святого старца!
      "Этого еще не доставало! - чертыхнулся про себя Краснушкин. - Здесь люди умирают, а для них спектакль".
      Часам к двенадцати двери в палату распахнулись, на пороге показалась высокая фигура в черной шелковой рясе. Грудь человека украшал крест, висевший на массивной золотой цепи. Осенив всех крестным знамением, Распутин прошел в палату. За ним хлынула толпа великосветских дам, военных. Они говорили о чем-то своем, по всей вероятности, интересном для них и веселом, стараясь при этом сохранить постное, пристойное для данного случая лицо.
      "Спектакль, спектакль!.." - не покидала мысль Краснушктна.
      Он задыхался от возмущения и злобы. Ему хотелось тут же , на глазах у всех солдат, ударить по лицу или плюнуть в глаза этому "святому" проходимцу.
      Распутин остановился неподалеку от койки Федюнина, благословил всех размашистым сильным жестом и собирался повернуть обратно, как вдруг его остановил слабый, но спокойный и твердый голос:
      - Подожди, не уходи...
      Краснушкин узнал голос Федюнина. Сердце его бешено заколотилось в груди.
      - Ишь ты, какой гладкий... - Солдат говорил неторопливо, будто рассматривая Распутина. - Белый да румяный, и борода завитая. И крест на пузе золотой... Что ж, выходит, это я за тебя здыхать должон? А?
      Голос Федюнина вдруг поднялся до высокой ноты, задрожал слезами и ударил по сердцу, по нервал лежащих в палате солдат. Многие поднялись, со злобой глядя на растерявшегося "старца" и его придворных дам.
      - Братцы! - уже кричал Федюнин. - Гони их в шею, кровопийцев! Навязались на нас... Душегубы! Распутники!
      Краснушкин кинулся к Федюнину, на ходу видя, как солдаты с остервенением и ненавистью бросали в Распутина подушками, пузырьками, лекарствами...

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30