Капитан скомандовал "смирно" и подъехал к Кочаровскому. Генерал указал на ехавшего рядом всадника, в котором Борейко узнал Али Ага Шихлинского.
      - Али Ага! - радостно воскликнул Борейко, узнав генерала, и тот час опомнился, добавив: - Ваше превосходительство!
      - Для старых друзей я, как прежде, Али Ага. Прошу меня так и величать, - ответил Шихлинский.
      Когда батарея остановилась на ночлег, оба генерала снова появились у Борейко. Борейко подробно рассказал обо всем, что произошло в Новогеоргиевске. Шихлинский внимательно слушал и что-то записывал в блокнот.
      - Весьма поучительно все, что вы рассказали. Мое мнение, что крепости отжили свое время, подтверждается. Так я и буду докладывать по начальству, - резюмировал свои мысли Шихлинский.
      Затем он поинтересовался "делом Хатова", как он выразился. Борейко рассказал все, что знал.
      - Вы правы, надо найти чиновника. И в этом я вам помогу, - сказал генерал.
      12
      Общее летнее наступление германских войск от Балтийского моря до черного изменило маршруты санпоезда. Рейсы стали частыми, но короткими, а маршруты - неожиданными. Поэтому, когда Краснушкин узнал, что поезд идет через Брест-Литовск до города Пружаны, он не удивился.
      - Пружаны так Пружаны!
      Трудно стало с доставкой нелегальной литературы. В поезде появилось много новых врачей, сестер и полицейских соглядатаев. Уже не один раз устаривались обыски. Все более подозрительно посматривал Лялин на Варю. Обстановка в поезде ухудшалась, создалась атмосфера недоверия и настороженности.. Кто-то умело работал, сея слухи и сплетни, и добивался разобщенности и подозрительности среди служащих.
      С каждым рейсом поезд терял свой аристократический профиль. Сначала понемногу, а потом все больше и больше в его вагонах появлялись раненые армейские рядовые солдаты.
      Краснушкин сам видел как изменилось настроение русского войска. У солдата уже не было мужичьего смирения, не было страха перед высоким начальством. В стонах и муках, в крови рождалась злоба, жгучая ненависть к "кровопийцам". Солдат теперь понимал, чего он хотел, - мира и земли. И часто, отправляясь из поезда, раненые уносили за пазухой, в грязных котомках, как самое дорогое, листовку о мире, о земле, о власти...
      К поезду был прикомандирован художник Сологубенко, могучего телосложения человек. В его веселых карих глазах всегда дрожали лукавые искорки. И, может быть, потому он всем пришелся по сердцу. Рокочущий бас Сологубенко раздавался то в одном, то в другом вагоне. Он трудился честно, не зная покоя, его талантливые руки не отдыхали. Он перерисовал всех сотрудников поезда, врачей, сестер, с вдохновением рисовал солдат.
      - Люблю простые русские лица, - признавался он. - Сколько в них ума, мудрости и хитринки... У интеллигентов этого не найдешь. Да-с!
      Особенно любил рисовать Варю. Когда ему удавалось упросить ее посидеть спокойно несколько минут, он весь светился изнутри, лицо дышало покоем и радостью.
      - Полонила Варвара Васильевна сердце художника, - с обезоруживающей искренностью отвечал он на шутки врачей. - Прризнаюсь. Но, увы, без взаимности... Как-то после ремонта неожиданно перед самой отправкой поезда прибыл Распутин в окружении небольшой свиты придворных дам и военных. Появление его вызвало большой переполох среди сотрудников санпоезда. И никто не обращал внимания на художника, с лукавой усмешкой в глазах стремительно рисующего всю "почетную" делегацию.
      Когда Распутин, благословив санпоезд, уехал, Сологубенко показал Краснушкину свои рисунки.
      - Вот это да! - только и мог сказать доктор, в изумлении разводя руками.
      С бумаги ни Краснушкина смотрело лицо Распутина с холеной бородой, с надменными, злыми и похотливыми глазами. Жадные толстые губы кривила самодовольная ухмылка. Талантливая рука художника обнажила то, что так умело скрывал под благопристойной личиной "святой старец". Похоть, лживость, жажда власти и холодная низкая душонка, одетые в черную рясу, с наглым откровением смотрели с листа бумаги.
      - Вот опубликовать бы в прессе, - сказал Краснушкин. - Портрет нашего истинного владыки, думаю, имел бы успех. А?
      - А что, и опубликуем, - засмеялся Сологубенко. - Мы не робкого десятка.
      Поезд отправился в рейс и об этом разговоре Краснушкин как-то забыл. Он вспомнил о нем, когда однажды Сологубенко развернул журнал, и на развороте на мелованной бумаге Краснушкин увидел известный ему рисунок.
      - Ну, заварили кашу, - проговорил Краснушкин, - теперь держись "гнева всевышнего".
      - Э... бог не выдаст, черт не съест, - махнул рукой художник.
      Это было накануне рейса в Пружаны. И вот сейчас Краснушкин, вспоминая всю эту историю, с тревогой ждал возвращения в Петроград.
      Когда поезд подошел к Брест-Литовску, Варя поспешила в гвардейский штаб. От Кочаровского-сына ей удалось узнать место пребывания тяжелого дивизиона. С ликующим, счастливым лицом она возвратилась в купе к Краснушкину.
      - Едем в Пружаны! - закричала она.
      - Что с вами, милая коллега? Что вас ждет в этом маленьком и скверном городишке?
      - Любовь моя, счастье мое, радость моя!
      - Огосподи! Это значит - Сережа.
      - Ага. Они в Пружанах. И мы их увидим. Кочаровский обещал сообщить туда. Я так соскучилась, так изволновалась, что, верно, не доживу до этого дня. Поклянитесь, что отпустите меня на целый день. Ну, Иван Павлович, милый... Мне так нужно...
      Когда поезд остановился на грязной, забитой народом станции, Варя, встав на подножку, с трудом увидела мужа. Расталкивая толпу, Звонарев спешил к Варе. Она видела похудевшее, загоревшее до черноты родное лицо. Оно стремительно приближалось.
      - Варенька, - услышала она родной голос, - что же ты плачешь?..
      Батарея стояла недалеко от города в небольшом, но живописном лесочке. Ранняя осень только коснулась своей рукой верхушек деревьев, как по головепозолотила. кое-где на выбор, прихотливо, как капризная женщина, поцеловала то клен, то осину, и те вспыхнули живым огнем, ярко-пунцовым румянцем от гордости и счастья. Стоят и красуются среди еще буйной зелени первые избранницы осени, нарядные и гордые в своем новом, ярком уборе.
      - Как хорошо, Сережа, какое чудо все-таки осень! - вздохнув всей грудью, проговорила Варя. - И воздух необыкновенный какой-то, свежий, но полный новых запахов: и палого листа, и поздних цветов, и увядающей травы, а быть может, и грбов. Будто настоен на осени. Удивительно хорошо. Правда?
      - Прелесть...
      Звонарев присел на траву, потом лег навзничь, подложив руки под голову.
      Унылая пора! Очей очарованье!
      Приятна мне твоя прощальная краса...
      тихо и как-то по-особенному проникновенно сказал он. Варя подошла к нему поближе, остановилась у березы, обняла ее, прислонившись щекой к бело-серому стволу. И так же тихо и немного грустно добавила:
      Люблю я пышное природы увяданье,
      В багрец и золото одетые леса...
      Варя подняла голову. Сквозь легкие, еще зеленые листочки березы глядело густой синевы небо, чистое и спокойное мирное небо.
      "Вот уже два года воюем, - подумала Варя. - Два года... Сколько горя, крови и жизней стоили они людям! Как искалечила она их судьбы! Женщины, наверное, всегда были и будут против войны. Потому что женщина - это мать и жена. Она теряет любимого..." Варя взглянула на мужа. Он теперь лежал, раскинув руки. Его широко распахнутые глаза смотрели в небо. "Боже мой, у него такое же синие, как небо, глаза. Синие-синие... " - ахнула Варя.
      Вот и у нее война чуть не отняла любимого... Правда, она сжала свое горячее ревнивое сердце, заставила его замолчать, но ведь дело не только в ее сердце. А он, что думает он? Любит ли свою Варю, или сердце его разрывается между двумя близкими женщинами?..
      Год прошел, как Варя узнала об измене Сергея. Она простила ему все за его искренность, настоящую мужскую прямоту и честность. Она любила его и постаралась забыть обиду. Но забыть было нелегко... Как-то в совй очередной рейс санпоезд стоял в Брест-Литовске. В эвакогоспитале Варя случайно встретила Юдифь, свою давнюю подругу. После того как все дела были сделаны, они разговорились, как-то очень тепло, до конца откровенно и искренне. Тут-то Варя и решилась спросить об Акинфиевой. Она давно хотела узнать, где она, что с ней.
      - Ушла из госпиталя, - невыразительным голосом ответила Юдифь.
      - Почему?
      Варя спросила и тут же поняла по плотно сжатым губам Юдифи, что спрашивать было не нужно. Страшная догадка обожгла ее сердце. Варя почувствовала, что бледнеет: медленно от лица отхлынула кровь. И когда Юдифь подняла на нее свои добрые близорукие глаза, беспомощно умолявшие ее не настаивать на ответе, она все-таки повторила вопрос:
      - Почему?
      - Она ждала ребенка...
      Ее тихий голос как ножом резанул Варю по сердцу. Чувство неизбежной, неотвратимой беды и тоски темной и мутной волной заполонило грудь.
      Но Варя не выдала себя, она спокойно перевела разговор на другую тему. И только поздним вечером, когда она уже прощалась с Юдифью, спросила:
      - Сына родила?
      - Да...
      А потом, спустя несколько дней, она переслала Юдифи деньги для Нади. В письме к Юдифи просила, чтобы та отправила их будто бы от себя. Юдифь исполнила просьбу. Так Варя стала помогать Наде.
      И вот теперь, стоя у березы, глядя в синеву глаз мужа, Варя думала, сказать ли ему о сыне или промолчать. Но ей хотелось первой сказать об этом самой и увидеть в эту минуту его глаза.
      - Сережа, - позвала Варя мужа. Она не подошла к нему и осталась стоять у березы, опираясь на ее белый ствол.
      Звонарев оторвал взгляд от неба и посмотрел на Варю. В его глазах мягко горел синий свет нежности и любви.
      - Что милая?
      "И вот сейчас я погашу этот свет, подумала Варя. - Сама оторву его от себя... Но что же делать? Что делать? Он должен знать, должен сам решить... И я тоже. Если он дрогнет, или будет колебаться, я уйду с его дороги..."
      Варя не слышала своего голоса, когда она произнесла те несколько невыносимо трудных для нее слов, она смотрела, не отрываясь, на мужа. Она увидела, как дрогнули его глаза. Нет, не испуг, радость отцовства подняли его с земли, заставили обнять ее колени, прильнуть к ним жаркими губами. В его глазах Варя прочитала ту же любовь, и боль, и желание облегчить ее страдание, и горячую просьбу о прощении.
      - Родная моя, единственная... Я все знаю, - тихо сказал он. - Я люблю тебя. Прости, если можешь...
      Он все крепче сжимал ее колени, притягивая к себе. Варя оттолкнулась от березы и, протянув к нему руки, упала в его раскрытые объятия. Он целовал ее мокрое от слез лицо, дрожащие детски припухшие губы.
      - Ненаглядная... - слышала Варя его горячий шепот. И, чувствуя, как руки Сергея бережно и властно обнимают ее, она вдруг прижалась к нему всем телом. Вздрагивая от слез, Варя судорожно перевела дыхание и вместе с пряным ароматом осенних листьев ощутила родной, до боли знакомый запах близкого человека, его здорового молодого тела. Варя закинула руки за шею Сергея и, опрокидываясь на спину, увидела синюю голубизну неба...
      Санпоезд прибыл в Петроград. Не успели толком отправить раненых по госпиталям, как Краснушкину был вручен приказ принца Ольденбургского:
      "Освобождаю вас от должности начальника санпоезда императрицы и одновременно повелеваю вам занять должность начальника эвакочасти Кавказского фронта. Начальником санпоезда назначаетс полковник Лялин, его заместителем по медицинской части профессор барон Дистрело.
      Принц Ольденбургский".
      И маленькая записочка, запечатанная печатью принца:
      "Дорогой мой, чем-то вы прогневали государыню и одну премного презираемую особу. А потому сочувствую вам и делаю все, что в моих силах. Благодарю за службу и преданность".
      Краснушкина не удивили ни отстранение от должности, ни это, в сущности, большое повышение. Он понимал, что и то и другое вызвано одной причиной. Только императрица действовала из любви к Григорию Распутину, а принц - из ненависти к нему.
      Беспокоила Краснушкина судьба Сологубенко. Ему грозили большие беды. Предчувситвия не обманули доктора. К вечеру стало известно высочайшее решение - за недостойное осмеяние "святой" особы разжаловать Сологубенко в рядовые солдаты и отправить на фронт. Краснушкину пришлось использовать все свои связи, чтобы определить художника в одну из действующих частей в районе Ровно.
      Варя, узнав об увольнении Краснушкина, тоже покинула санпоезд.
      13
      Только в октябре наконец вызвали с фронта в штаб ТАОНа Борейко, Звонарева, Зуева и десяток солдат, которые могли быть полезными во вновь формируемых батареях. Штаб формирования ТАОНа находился в Вязьме. Здесь и намечалось создание дивизионов сверхмощной артиллерии.
      Борейко приехал вместе с своими офицерами и солдатами. В штаб отправились только офицеры. Встретил офицеров Али Ага Шихлинский весьма дружески, как старых пртартуровцев. Он справился, в каких бы батареях они хотели служить.
      - Прежде всего просим вас не разлучать и всех вместе с солдатами направить в одну батарею, - начал Борейко.
      - Что ж, это хорошо, - пообещал генерал.
      - Затем отправить в батарею, где пушки самые большие, - продолжал капитан.
      - Значит, направим вас на формирование двенадцатидюймовых батарей виккерсовских гаубиц. Там наиболее сложная материальная часть и плохо еще разработанные правила стрельбы и пристрелки. Тяга только механическая. Ваши солдаты составят костяк батареи. Кроме того, к батарее придается привязной аэростат с водородным заводом. Надо ознакомиться и с воздухоплавательным делом. Выделите для этого одного из офицеров, предупреждал Шихлинский.
      Уже на следующий день закипела работа. Прибывали десятки новых солдат. Это были рабочие, направляемые в армию по совей политической неблагонадежности. Родионов снова стал фельдфебелем. Заяц взял на себя хозяйственные заботы в батарее. Команду разведчиков возглавил Вася Зуев. Его помощником оказался Блохин. Всем автомобильным хозяйством, состоящим больше чем из двух десятков грузовых и легковых машин, ведал Звонарев. Материальной часть орудий и ознакомлением с правилами стрельбы руководил сам Борейко.
      Очень затрудняло изучение пушек отсутствие каких-либо инструкций или сборных чертежей. Заводы умышленно не снабжали ими русских, пытаясь тем самым заставить принять своих английских инструкторов и переводчиков.
      - Обойдемся и без варягов, - заявил Борейко Шихлинскому. - Сами в технике кое-что прнимаем.
      Шихлинский заколебался, обдумывая предложение Борейко. В это время прибыл помощник начальника ТАОНа по технической части артиллерист-академик полковник Рейн. Он в начале войны командовал гвардейской батареей и дивизионом. Будучи весьма тщеславным человеком, Рейн дошел до того, что сам себя представил к Георгиевскому кресту. Ему, конечно, отказали и предложили покинуть ряды гвардии. Рейн ушел в ТАОН.
      Рейн довольно хорошо владел английским языком. Он и Звонарев с помощью Зуева проверили расчеты на прочность как орудий, так и лафетов. Они даже рискнули реконструировать некоторые механизмы, показавшиеся им ненадежными.
      Вскоре батарея Борейко стала образцовой во всем ТАОНе. Командиры других батарей приезжали сами или присылали своих офицеров для ознакомления с деятельностью "конструкторского бюро Борейко". Тут в дело вмешался великий князь Сергей Михайлович, ведавший всей артиллерией русской армии. Он был пайщиком иностранных фирм и воспретил какие бы то ни было переделки в заграничных орудиях.
      - Всякий хлам покупают за золото за границей, а потом мы должны своими боками отдуваться, - возмущался Борейко, продолжал проверку и переделку иностранных пушек.
      - Атака сверху отбита, - посмеивался Вася Зуев.
      Но вскоре последовала атака "снизу". Московская охранка не дремала. Зная о наличии большого числа политически неблагонадежных солдат во вновь вормируемых частях ТАОНа, она сделала внезапный налет на батарею Борейко. Капитан успел сообщить об этом Зуеву, и вся нелегальная литература была быстро спрятана в секретном сейфе. Обыскав всю батарею, жандармы ничего не нашли. Обозленные неудачей, они отправились с жалобой к Али Ага Шихлинскому.
      Генерал предложил им намедленно убираться из района расположения вновь формируемых батарей.
      - Все, что делается у нас, весьма секретно, и вам нечего сюда совать нос. Если еще раз появитесь, арестую как немецких шпионов, - предупредил опешивших жандармов генерал.
      Через несколько дней на отдаленном посту у порохового погреба часовой - солдат батареи Борейко - подстрелил неизвестного солдата, проходившего в ночное время мимо пгреба. Началось следствие.
      По материалам, которые батарея представила в штаб, было очевидно, что солдат был убит за нарушение непреложного правила военного времени - он подошел, несмотря на предупреждение часового, к охраняемому секретному объекту. Когда же в расследование этого вмешались жандармы и повели свои допросы с пристрастием, всем стало ясно, что у порохового погреба подстрелили жандармского агента.
      Вскоре от солдат других батарей Лежнев узнал о сходке, которая происходила в соседнем хуторе в тот день, когда "убрали" шпиона. Жандармский агент пробирался в эту сходку и был опознан солдатами. Они позволили ему выслушать все "крамольные" речи, воззвания большевиков к солдатам, ответ, составленный тут же солдатами... Шпион слушал с открытым ртом, на своей груди он уже видел награду за верную службу престолу и царю-батюшке, ему грезилось повышение по службе, деньги... Он старался запомнить имена ораторов, запомнить их мятежные слова. И ему было невдомек, что вокруг него плотным кольцом собрались солдаты. Он почувствовал неладное только после окончания сходки, когда ему не удалось ускользнуть от молчаливых, враждебно посматривающих на него солдат. Ничего другого не оставалось, как возвращаться вместе со всеми. Он знал, что дорога проходила около порохового погреба. Знали о пороховом погребе и солдаты. И потому, когда шпик бросился бежать, что-то истошно крича и умоляюще взмахивая руками, они не остановили его. Раздался выстрел, и фигура с нелепо поднятыми руками рухнула на землю, солдаты поспешили на свою батарею.
      Как ни усердствовали жандармы, установить, кто навел "пострадавшего" на часового, не удалось. Тем не менее жандармы потребовали ареста чуть ли не десятка солдат с батареи Борейко. И только активное вешательство генерала Шихлинского, потребовавшего прекращения дела, освободило артиллеристов от нависшей над ними серьезной опасности.
      - Этих солдат я знаю, - заявил он в жандармском управлении, куда последовало разбирательство "дела об убийстве". - Знаю еще со времен Порт-Артура. Их командир Борейко, и они отличные, надежные солдаты. Если они будут арестованы, я не смогу гарантировать своевременную готовность батареи.
      Шихлинский заявил решительный протест против вмешательства жандармов в дела, ему подведомственные:
      - Поймите, у меня же новейшей системы пушки. А вы посылаете, простите меня, безмозглых дураков соглядатаями. Господа, увольте меня от жандармов. В противном случае, если застану их на своей территории, я просто вынужден буду высдать их из части.
      Так была отбита атака "снизу".
      Время шло, настал новый, 1916 год, стали поговаривать о предстоящем весной решительном наступлении против немцев на всем фронте. Надо было срочно заканчивать формирование тяжелой артилерии. С жандармскими наветами перестали считатся. Работа пошла ровнее.
      ...В один из приездов в Вязьму Варя познакомилась с Шихлинским. Она его встречала в Артуре, но тогда Али Ага мало обращал внимания на девочку-подростка. Жена Шихлинского Тамара-ханум, была азербайджанка и кончила институт Святой Нины в Тифлисе. Варя дружески сошлась с ней, расказала о своей горести - отсутствие сына.
      - У магометан в таком случае муж имеет право взять другую жену, горько улыбнувшись, заметила ей ханум.
      Варе показалось, что она услышала именно то, о чем давно думала имеет право взять другую жену, чтобы родить от нее сына. Ее муж так и сделал.
      Сидеть без дела Варя не могла, она постепенно обходила все помещения батарей и возмущалась царящей в них грязью:
      - А мы еще удивляемся, откуда у нас инфекционные болезни,откуда тиф, оспа...
      Варя пожаловалась Борейко, но капитан только рукой махнул: не до этого мол, сейчас. Дел поважнее много. Чистоту будем наводить потом.
      Не долго думая, Варя отправилась прямо к Шихлинскому и обо всем рассказала ему.
      - Вай, вай! Еще беда на мою голову! То жандармы житья не давали, а теперь врачи, - шутливо ответил генерал и, вызвав к себе всех докторов, приказал им вместе с Варей обойти расположение частей и навести порядок.
      С неделю Варя и трое врачей объезжали район расположения частей ТАОНа.
      Ругая про себя Варю на чем свет стоит, врачи расплывались перед ней в льстивых улыбках. Варя заставила при себе осмотреть всех солдат. Обнаружив вшей, она пришла в ярость.
      - Вы забываете, господа, - набросилась она на командиров, - что тиф самый надежный помощник наших врагов. Он косит людей почище снарядов. Бани необходимы в каждой батарее. Запомните это.
      Обозленные медики и командиры шли жаловаться на Звонареву генералу, но Али Ага был неизманно на ее стороне.
      - Как вам, господа не стыдно жаловаться на такую красивую женщину!-шутил генерал.
      Скрепя сердце врачи и командиры подчинялись требованиям Звонаревой.
      - Жаль, женщин врачей не берут в армию, а то я наверняка зачислил бы вас в штат ТАОНа главным врачем, - шутил Али Ага.
      14
      Внимание Вари привлекли мотоциклы. Еще не так давно она скакала верхом на лошади, и ей захотелось научится ездить на мотоцикле. Блохин сразведчиками целыми днями пропадали на велотреке. Материальную часть и двигатель им помог освоить Вася Зуев. Появление Вари было встречено с недоумением. Блохин прямо сказал, что езда на мотоцыкле не женское дело.
      - Это еще почему? Меня вызывают к больному, и я мчусь к нему на мотоцикле. Ездят же женщины на велосипедах. Почему же мне не поехать на мотоцикле?
      - Отродясь не видал и не слыхал, чтобы бабы, то бишь женщины, носились по дорогам на мотоцикле, - вздыхал Блохин.
      - Что правда, то правда, - поддержал Блохина Вася. - Им гораздо привычнее летать на помеле, чем ездить на мотоцикле.
      - Ах ты, нахал этакий! Выходит, что я , по-твоему, ведьма? набросилась на зуева Варя.
      - Вы - ангелочек, тетя Варя. Прывыкли безшумно летать на крылышках. А тут грохот,дым,вонь, - сверкая белыми зубами, смеялся Вася.
      Варя все же настояла на своем, чтобы ее научили управлять мотоциклом. Блохин грозился пожаловаться Звонареву и Борейко, но что могло испугать Варю?
      - Ишь, какое мне начальство сыскалось! Пойду к Шихлинскому. Он наверняка мне разрешит.
      В это время к ним подошел офицер из другой батареи и справился, на каком основании Варя обучается езде на закрытом велотреке.
      - Откуда вы взялись такой невежа? - спросила Звонарева вместо ответа. - Вежливые и воспитанные люди,какими я привыкла считать офицеров, прежде всего здороваются, а затем уже начинают разговор. Кто вы, откуда взялись и ваша фамилия?
      - Вы-то кто сами сударыня?-вспыхнул офицер.
      - Я?-И, тряхнув головой, Варя резко ответила: - Я жена генерала Шихлинского. Надеюсь, вам он известен?
      - Но я видел Тамару-ханум...
      - А вам известно, что Али Ага магометанин? Им разрешается иметь и несколько жен. Так как же ваша фамилия, поручик? - настаивала Варя.
      Офицер засмеялся.
      - Боитесь назвать себя? Я сегодня обо всем раскажу генералу, и он, как настоящий рыцарь устроит вам хорошую нахлобучку, - лукавые искорки дрожали в глазах Вари.
      - Прапорщик, - обратился офицер к Зуеву, - удалите отсюда эту особу. - Не имею права! Варвара Васильевна находится здесь с разрешения Али Ага Щихлинского, - доложил Зуев офицеру.
      Порутчик недовольно пожал плечами и отошел ни с чем.
      - Здорово вы его отделали, тетя Варя. Смотрите теперь, как бы дядя Сережа не вызвал на дуэль генерала!-улыбнулся Вася, поглядывая на оживленное веселое лицо Вари.
      - Где уж ему, он даже ревновать не умеет, - блеснув глазами, засмеялась Варя.
      Она продолжала заниматься под руководством Блохина и скоро уже могла самостоятельно вести мотоцикл. После окончания занятий Варя отправилась прямо к Шихлинскому и рассказала ему обо всем происшедшем. Генерал от души хохотал.
      - Сегодня же обрадую Тамару-ханум, объявлю, что обзавелся второй женой, так как она не хочет рожать мне детей.
      Затем Али Ага, вызвав адъютанта, приказал узнать фамилию офицера, грубо обошедшегося с Варей, и немедленно вызвать к себе.
      Варя и Али Ага заговорили о лошадях. Оба оказались завзятыми конниками, страстными любителями верховой езды.
      Шихлинский припомнил скачущую по узким артурским улицам шалую девицу, озорную генеральскую дочь, родственницу самого Стесселя.
      - Так это были вы? - удивился генерал.
      - Я самая. Что, сильно изменилась, став дамой, и матерью трех детей? - спросила Звонарева.
      - Наружность вашу я плохо помню, но рассказы о вашей экспансивности остались в памяти. Помните скандал, который вы устроили Стесселю около Этажерки? Помню, вы тогда надели чью-то офицерскую фуражку и отдали честь Стесселю. Вот была потеха!
      - Этот офицер стал моим мужжем и вашим подчиненным. А лошадей я люблю и посейчас, но уже давно не ездила верхом, - призналась Варя.
      - Давайте поедем втроем - вы, Тамара-ханум, щоа тоже не дурно ездит верхом, и я. Пусть все увидят "мой гарем" в полном сборе, - шутил генерал.
      - С большим удовольствием, - согласилась Варя. - Как ни приятно носиться на мотоцикле, верхом гораздо лучше. Красивее и поэтичнее.
      - Поедемте верхом хоть завтра. Сергей Владимирович не будет возражать против этого?
      - Я мужского деспотизма не признаю.
      - Ва! Мне такой жены в гарем не надо, - улыбнулся генерал. - А какое мнение на этот счет у вашего супруга? Не раскаивается, что женился на амазонке?
      - Не посмеет раскаятся, - улыбнулась Варя. - А для меня он самый лучший в мире.
      - Вот это я понимаю! У нас на Кавказе говорят жене, когда возвращается ее муж: "Свет в глаза тебе, ханум". Это значит - без мужа жена не могла смотреть на солнце. И ясный день для нее был темнее ночи.
      Их разговор был прерван приходом вызванного к генералу офицера.
      - Поручик Пономарчук по вашему приказанию прибыл, ваше превосходительство, - отрапортировал он.
      Варя хотела было уйти, но Шихлинский задержал ее в кабинете.
      - Вам известна эта дама?-спросил генерал, кивнув на Варю.
      - Никак нет, ро я видел ее сегодня на велотреке, - ответил Пономарчук.
      - И изволили нагрубить ей, - сразу вскинулся Шихлинский. Он встал и вплотную подошел к провинившемуся офицеру.
      - Я не знал, что эта особа... имеет к вам отношение, ваше превосходительство, - cумрачно ответил Пономарчук.
      - Особа! Наглец вы этакий! Приказываю сейчас же извинится перед этой дамой за грубость, - распорядился генерал. - Мои офицеры должны быть блестательны во всех отношениях. На войне - храбрые воины, с дамами любезные рыцари. Понятно, порутчик? Извольте принести извинение.
      Порутчик извинился, посматривая сумрачно на Варю и испугано на генерала. Повернувшись по уставному, он вышел из кабинета Шихлинского.
      Генерал с улыбкой повернулся к Варе.
      - Итак, завтрв едем целой кавалькадой, - предупредил Шихлинский.
      - А как же Тамара-ханум? Согласится ли она?-усомнилась Варя.
      - Наша восточная пословица говорит: когда муж решил, женщина с ним не спорит, - усмехнулся Али Ага.
      На следующий день генерал с женой и Варя с Васей Зуевым в сопровождении нескольких ординарцев совершили прогулку верхом. Варя воспользовалась ею, чтобы показать Али Ага "залежи грязи", как она выразилась. Действительно, во многих местах, невзирая на указания санитарной комисии, ничего не было убрано.
      Шихлинский тут же на месте учинил виновным разнос.
      Провожали Варю почти всей батареей, нагрузили письмами, гостинцами для своих близких. Приехал на проводы и генерал Шихлинский.
      - Варвара Васильевна, не забывайте про нас, - он склонился и поцеловал руку Вари. - Наведывайтесь! А то без вас все грязью зарастем и умываться позабудем! - шутил он.
      По весне тяжелые батареи были сформированы. их приехал смотреть перед отправкой на фронт великий князь Сергей Михайлович в сопровождении Кочаровского. Он сразу выделил батарею Борейко как найболее хорошо организованную. Кочаровский предложил назначить Борейко командиром бригады всех сверхтяжелых гаубичных батарей, но капитан категорически отказался.
      - Тут нужен артилерист-академик или хотя бы инженер, вроде Звонарева.
      С этим мнением согласился и Кочаровский. Командиром всех сверх тяжелых батарей был назначен полковник Рейн.
      В начале мая батарея Борейко была направлена на Юго-Западный фронт в район Ровно. Узнав об этом, Варя поспешила оставить работу в больнице и устроилась в передовой перевязочный отряд Союза городов, который находился в том же районе.
      15
      Днем 29 мая 1916 года командиры всех батарей 102-й артиллерийской бригады во главе с ее командиром полковником Гатовским выехали на детальную рекогносцировку позиций противника и выбор наблюдательных пунктов батарей в предстоящих боях.
      Стояла ясная, но по-весеннему прохладная погода. Под горячими уже лучами солнца земля быстро высыхала. На одной из небольших горок, в глубине леса, на старом ветвистом дубе была устроена высокая наблюдательная вышка. Яркая зелень молодой листвы прекрасно маскировала одетых в защитный цвет офицеров. На верхнюю площадку вышки приходилось взбираться по нескольким деревянным лестницам. У подножья дуба царил зеленый полумрак, на верху же все утопало в ослепительных солнечных лучах.
      Поднявшись на вышку, офицеры некоторое время стояли зажмурившись, привыкая к яркому цвету, и только потом принимались рассматривать развернувшуюся перед ними щирокую панораму.
      Передний край обороны 102-й дивизии проходил по западной опушке большого леса, перед которым широко раскинулись ровные открытые поля. На них четко вырисовывались темные полосы неприятельских укреплений. Они отстояли почти на километр от края леса и представляли собой ряд оборонительных полос, прикрытых с фронта проволочными заграждениями. Укрепленный район имел много железобетонных огневых точек, фланкирующих подступы к проволоке. Все оборонительные сооружения были связаны между собой глубокими ходами сообщения.