Одиночество – слово, имеющее многочисленные значения и еще большее число интерпретаций. Иногда его употребляют как некий собирательный термин для обозначения экзистенциальных состояний сознания (опустошенность, некоммуникабельность, отчужденность, покинутость и т. д.). Так, американский историк философии и культуролог Бен Миюскович утверждает, что «любая попытка определить или противопоставить друг другу термины „одиночество“, „изолированность“ и „уединенность“ по сути своей тщетна, ибо все эти понятия, правильно понятые, каждый по-своему сводимы к более примордиальной форме сознания, а именно „страху перед одиночеством“» [241, р. 7][2]. В самом деле, нередко одиночество превращается в своего рода корзину, в которую складывают все без разбора – чаще всего негативные феномены самовосприятия и самооценки.

Исследователи настаивают на строгом ограничении смысла и канотаций понятия «одиночество», видя в этом понятии инструмент социологического или социально-психологического исследования, а не широкую феноменологически-экзистенциальную и художественную категорию.

Несмотря на известное разночтение позиций представителей гуманитарных наук и социальных исследователей – социологов, социальных психологов и антропологов, можно выделить три главных тезиса, касающихся одиночества, с которыми соглашается большинство современных специалистов, работающих в данной области.

1. Одиночество – результат дефицита социальных связей и общения.

2. Одиночество – внутренний, субъективный опыт, который вовсе не тождествен объективной социальной изоляции. (Например, человек может испытывать одиночество в толпе или же, наоборот, не быть одиноким в условиях физической изоляции от сообщества.)

3. Одиночество сопровождается стрессовым состоянием психики и ни в коей мере не рассматривается человеком как приятное или же желаемое [230, р. 3].

И хотя, как отмечалось выше, понятие «одиночество» имеет довольно расплывчатые смысловые очертания, представляется возможным обозначить несколько наиболее авторитетных и инструментальных дефиниций, которые сформировались к концу XX столетия.

Первая группа определений одиночества концептуализирует когнитивные аспекты этого феномена, превращая его в процесс самооценки и самоатрибуции личности, познающей неполноту своих отношений с другим человеком или другими людьми. Речь идет не о снятии ожидания, утрате надежды относительно самой возможности построения иных, интимных отношений, а о надежде на лучшие и более глубокие отношения. В этом смысле одиночество приобретает продуктивный характер стремления к лучшему и пока еще не состоявшемуся либо уже утраченному, но в принципе восстановимому. Подобный когнитивный подход разделяют и развивают современные американские исследователи, в основном социальные психологи– Хелена 3. Лопата, Джеймс Фландерс, Уильям Садлер и Томас Джонсон, Энн Пепло и Даниель Перелман.

Рассматриваемый подход постоянно подчеркивает сравнительный характер одиночества. Личность сравнивает данное состояние своих отношений с другими людьми и известные ей идеальные (а равно и реальные, но недоступные) образцы. Это есть не что иное, как одиночества в мире неодиноких людей, мое личное одиночество среди в общем и целом нормальных людей. Все это процессуально разворачивается на фоне присутствующей в сознании чистой конструкции гармоничного и желаемого общения, которая превращается в своеобразный феноменологический эталон. Когнитивно-феноменологический подход подчеркивает познавательный момент восприятия и оценки межличностых связей и их дефицита самим субъектом. При этом познание (или уяснение) наличного состояния дефицита связей становится центральным моментом в возникновении индивидуального одиночества. Индивид осознает свое одиночество, признает себя одиноким. И эта самохарактеристика становится основой, в частности, для проведения опросов и эмпирических исследований.

Ниже приводятся наиболее характерные когнитивно-феноменологические дефиниции одиночества.

Д. Перельман и Э. Пепло: «Одиночество – это негативный опыт, который возникает в тех случаях, когда сетка социальных связей личности испытывает либо количественный, либо качественный дефицит этих связей» [254, р. 31].

Х. Лопата: «Одиночество есть переживание, испытываемое личностью и обозначающее стремление к иной форме или иному уровню взаимодействия, отличным от тех, которые наличествуют в данный момент» [231, р. 250].

Дж. Фландерс: «Одиночество представляет собой механизм адаптивной обратной реакции, выводящей индивида из состояния „стресса дефицита“ и переводящей его в состояние более оптимальных контактов, как по их качеству, так и количеству. „Стресс дефицита“ обозначает недостаток внешних контактов, в данном случае контактов, связанных с общением» [209, р. 170].

У.Садлер и Т.Джонсон: «Одиночество – это переживание, вызывающее комплексное и острое чувство, которое выражает определенную форму самосознания, и показывающее раскол основной реальной сети отношений и связей внутреннего мира личности» [175а, р. 39; 78, с. 27].

Вторая группа сходных по своему содержанию определений подчеркивает врожденную для человека потребность в установлении подлинно близких, интимных отношений с другим человеком. К числу представителей этого подхода принадлежат выдающиеся американские социальные психологи Гэрри Стэк Салливан, Роберт С. Вейс, Фрида Фромм-Рейхманн, Поль Лейдерман. В связи с обсуждением этой позиции в трактовке одиночество необходимо указать и Эриха Фромма.

Особое значение в определениях одиночества, данных представителями этой группы, придается понятиям «интимный», «интимная связь». Речь идет об особой близости отношений и взаимных ожиданий (отнюдь не обязательно сексуально сфокусированных), интимизация признается одной из базовых потребностей личности. В целом одиночество становится, в данной интерпретации, негативным эмоциональным состоянием, а между отсутствием необходимых личностных интимных связей и одиночеством устанавливается жесткая корреляция. Характерно, что испытывающие одиночество люди могут и не осознавать это и не считать себя одинокими или же не знать об истинных причинах собственного дистрессового состояния. Таким образом, одиночество отнюдь не подразумевает самоочевидный атрибутивный процесс, и многие объективно одинокие ни при каких обстоятельствах не признают этого. Представители данного подхода для выявления людей, страдающих одиночеством, строят различные психодинамические модели, выявляющие скрытое одиночество.

В широком культурологическом плане интимность как наиболее глубокий и даже экзистенциальный модус межличностного общения предстает в структуре современного постиндустриального общества загадочным и малодостижимым феноменом. Тенденция в развитии культуры и всей социальной структуры ведет к деинтимизации отношений. Именно поэтому западные исследователи и посчитали возможным указать на корреляцию одиночества и дефицита интимных взаимоотношений. Необходимо отметить, что русская культура, в том числе культура межличностных отношений, гораздо более западной сориентирована на интимность, задушевность, жертвенность и т. д. Это обстоятельство можно расценивать как свидетельство традиционности, даже архаичности современной русской культуры, пребывающей в контексте доиндустриального либо первоначально индустриального общества. Однако правомерной могла бы быть и противоположная точка зрения, трактующая подобное качество российского общества как его ценное историческое достояние, сознательно отказываться от которого было бы равноценно национально-культурному самоуничтожению.

Западные исследователи (например, Р. Вейс) рассматривают потребность в интимности отношений как остаточную и перерождающуюся ценность, стимулирующую возникновение одиночества. Полное «преодоление» этой ценности в ходе постиндустриального развития общества (а тенденция именно такова) естественным образом должно снять и проблему одиночества – нет причины, нет и следствия.

В качестве иллюстрации интимной версии одиночества приведем три из его инструментальных дефиниций.

Г.С. Салливан: «Одиночество… это чрезвычайно неприятный и влияющий на человека опыт, связанный с неадекватным снятием потребности в личностной и межличностной близости» [282, р. 290].

Р. Вейс: «Одиночество вызывается не тем, что человек в буквальном смысле оказывается в изоляции, а тем, что у него обнаруживается дефицит в необходимой человеческой связи или совокупности связей… Одиночество при всех обстоятельствах предстает как реакция на отсутствие некого особого типа связи или же, более точно, реакция на отсутствие собственных ожиданий в отношении будущих связей» [292, р. 17].

П. Лейдерман: «Одиночество соответствует аффективному состоянию, в котором индивид осознает чувство изолированности от других людей на фоне присутствия неясно выраженной потребности в этих людях» [228, р. 387].

Третья группа исследователей для определения одиночества использует идею социального подкрепления (social reinforcement) личности. В этом случае одиночество обозначает недостаточность или слабость этого подкрепления. Социальные связи наполняют и поддерживают человека. В процессе самоукрепления личность привлекает к себе социальные связи определенного качества и в определенном количестве, что и составляет ее структурную биографию. Например, вера в дружбу и сами дружеские отношения способствуют укреплению личности. При этом периоды изоляции приводят к депривации, тем самым акцентируя ценность временно отсутствующих социальных связей. Представляет эту концепцию Джеффри Янг, принадлежащий к традиции, которую можно назвать когнитивно-бихевиористской. Эмпирические методы американского психолога включают, с одной стороны, оценку симптомов, даже если пациент и не самохарактеризует себя как одинокого, а с другой стороны, Янг уделяет большое внимание исследованию фоновой эмоциональной реакции на возникшее одиночества, фиксируя ее с помощью исследовательских методов:

«Я определяю одиночество как отсутствие или осознание отсутствия положительных социальных связей, сопровождаемое симптомами психологического дистресса… Я предлагаю считать, что социальные связи должны рассматриваться как особый вид „личностного подкрепления“… Таким образом, одиночество должно рассматриваться частично в качестве ответной реакции на отсутствие важных социальных подкреплений» [295, р. 380; 78, с. 554].

Указанные три группы определений одиночества в современной западной социальной психологии и социологии имеют много общего и отнюдь не противостоят друг друга. Кроме того, эта первоначальная классификация не включает социально-философские дефиниции, прежде всего нацеленные на культурологические трактовки одиночества в широком контексте истории философии, литературы и культуры. И, тем не менее, определенный багаж понятийной концептуализации этой классификацией уже задан и рабочий инструментарий введен. Используя приведенные выше определения, можно формировать концепцию одиночества, применяя различные элементы. Подобный мозаичный метод имеет своим оправданием то, что дать универсальное определение одиночества, равно применимое во всех социальных и гуманитарных науках, едва ли вообще возможно. Это явление, по-разному преломляющееся в тех или иных общественных феноменах, имеет уж слишком экзистенциальный, бытийный характер. В этом смысле формирование отчасти прагматической концепции вполне оправдано.

Данное определение не является универсальным, однако оно представляется вполне операциональным для целей настоящей работы.

Понятие «одиночество» при всей его очевидности и общепринятости имеет многочисленные трактовки и дефиниции. Однако понятийная пестрота, тем не менее, позволяет большинству исследователей находить точки соприкосновения, когда обсуждение этого понятия касается его глубинных пластов.

Три взаимообусловленных постулата характеризуют эти фундаментальные понятийные структуры нашего восприятия одиночества. Во-первых, одиночество – результат дефицита социальных связей и общения. Во-вторых, одиночество – внутренний, субъективный опыт, который вовсе не тождествен объективной социальной изоляции. В-третьих, одиночество сопровождается стрессовым состоянием психики и ни в коей мере не рассматривается человеком как приятное или же желаемое.

Рассматривая различные понятийные определения одиночества, представляется возможным выделить три специфические группы дефиниций.

Когнитивно-феноменологические определения делают акцент на самоатрибуции и самооценке индивидом своего состояния. В процессе самооценки человек постоянно сравнивает уровень и качество своего общения с тем, что, по его мнению, характерно для общения, присущего другим людям. Негативная оценка состояния своей коммуникации с другими приводит к возникновению у индивида переживания одиночества.

Одиночество и потребность в социальном общении – эта группа определений подчеркивает от природы присущую человеку потребность в установлении подлинно гармоничных и душевно-интимных отношений с другими людьми. Всякое отклонение от этого идеала воспринимается индивидом как утрата психологического и нравственного качества жизни, хотя причины этого могут и осознаваться как таковые. «Что-то случилось», – это широко известное выражение передает обнаруживающееся в человеке беспокойство, в основе которого чаще всего лежит одиночество.

Одиночество как дефицит социального подкрепления – определение, указывающее, что одиночество развивается в условиях ослабления социального подкрепления, когда индивид обнаруживает низкое качество своих связей с другими людьми – формализованность, поверхностность, прагматичность общения и взаимодействий. Одиночество становится ответной и компенсаторной реакцией на этот дефицит, позволяющей человеку замкнуться в себе, выстроив линию социально-психологической обороны.

Указанные группы определений отнюдь не исключают друг друга и имеют много общего. Так, одиночество в любых своих вариантах есть: а) внутреннее переживание, субъективное состояние сознания, характеризующееся интимностью, сакраментальностью, потаенностью; б) переживание дефицита (нехватки или утери) социальных связей и общения; в) нечто отличное от чисто физической изоляции или творческого уединения; г) всегда негативно воспринимаемое субъектом состояние. Так или иначе, в кратком виде предлагается следующая формулировка одиночества.

Одиночество – негативное эмоциональное состояние человека, испытывающего дефицит глубоких и удовлетворяющих его социальных связей и негативно воспринимающего это состояние, сопровождающееся дисстрессовым синдромом.

Первоначальная классификация современных дефиниций понятия «одиночество» заставляет с неизбежностью обратиться и к рассмотрению методов его трактовки. Существуют две наиболее универсальные классификации методов, выдвинутые Д. Перельманом и Э. Пепло, У. Садлером и Т.Джонсоном. Используя плодотворные классификационные предложения этих исследователей, попробуем дать им новое объяснение и наполнить новым содержанием. Как и в случае с определением понятия «одиночество», речь идет лишь о наиболее значимых подходах.

Д. Перельман и Э. Пепло выделяют восемь методологических подходов к одиночеству, служащих основанием для создания соответствующего числа теоретических моделей этого феномена. Каждая модель имеет немалую инструментальную ценность. Авторы прибегают к термину «модель» вместо термина «метод», но это не меняет сути классификации, ибо каждая из обсуждаемых моделей строится именно на основе соответствующего метода и становится его реализацией.

Данная модель одиночества связана с именами известных социальных психологов и социологов, опиравшихся на общую методологию Зигмунда Фрейда, – Гэрри Салливана [282], Фриды Фромм-Рейхманн [212, р. 1–5], Поля Лейдермана, Джорджа Зилбурга [296, р. 45–54] и других.

Согласно общим взглядам представителей психоаналитического направления, первыми среди психологов и социологов начавших разрабатывать эту тему, одиночество становится отражением характерных черт личности, как бы заложенных в ней, – нарциссизма, мании величия и враждебности. Постепенно эти врожденные или благоприобретенные свойства психики образуют комплекс одиночества. «Одинокий индивид, как правило, проявляет болезненную скрытность, или открытую враждебность, направленную как вовнутрь, так и вовне», – отмечал Зилбург [78, с. 154].

Все представители психоанализа, рассматривающие интересующую нас проблему, отмечают значение ранней, детской стадии развития индивида в формировании синдрома одиночества. Если ребенок окружен только акцентуированной любовью и восхищением со стороны семьи это часто приводит к возникновению у него комплекса собственного величия и незаменимости. Это, в свою очередь, приводит к нарциссизму, т. е. стремлению быть объектом любви и почитания со стороны окружающих. Поскольку эта установка, как правило, не воспринимается окружающими людьми, они отвечают на нее созданием вокруг нарциссической личности зоны дефицитного общения и враждебности, а у самой личности это приводит к возникновению одиночества. Зилбург выводит триаду, лежащую в основании одиночества, – ранний нарциссизм, мания величия, враждебность со стороны окружающих [78, с. 68].

Согласно мнению Салливана, в раннем детстве и в подростковом возрасте человек испытывает жгучую потребность в общении и тесном контакте с другим человеком. Однако если подросток в силу тех или иных причин не встречает со стороны родителей адекватной реакции, он не приобретает и соответствующих навыков общения, что впоследствии может вести к возникновению одиночества. Драматичным может стать для подростка и опыт первой романтической влюбленности, не встретившей взаимности.

В отличие от Зилбурга и Салливана, Фромм-Рейхманн дала одну из ранних концептуализации одиночества в ходе клинических исследования психических заболеваний, в частности шизофрении. Одиночество представлялось американской исследовательнице в качестве экстремального кризисного состояния, обладающего разрушительным воздействием и подчас полностью деморализующего человека. Следствием этого состояния может стать психическая девиации. Но Фромм-Рейхманн, подобно Зилбургу и Салливану, видит корни одиночества в детском опыте человека, когда раннее отлучение от материнской ласки оказывается решающим в качестве основы будущего одиночества.

Все три представителя психоаналитической школы исходили в основном из своей клинической практики и рассматривали одиночество как патологию, либо соседствующую с психическим заболеванием, либо принадлежащую к области социальной девиации. Особенно велика заслуга психодинамической школы в акцентировании ранних, детских истоков одиночества.

Свою собственную модель одиночества представители психодинамической школы реализовали в психоаналитической практике, разрабатывая методы снятия одиночества путем вскрытия и переведения в рациональную сферу «проговаривания» подсознательных комплексов своих пациентов, приведших к формированию одиночества.

Данная модель преимущественно связана с теорией выдающегося современного психолога Карла Роджерса, который неоднократно обращался к проблеме одиночества [262, р. 22–27]. В основе взглядов американского исследователя (так называемой Я-теории личности) лежит противопоставление внутреннего (истинного) Я индивида и того, каким этот индивид представляется другими людьми. Между двумя данными сферами и возникает смысловое напряжение, порождающее самые различные последствия.

Общество заставляет индивида действовать согласно существующим нормам, которые естественным образом ограничивают свободу волеизъявления. Следование этим внешним нормам, не прошедшим глубокую интериоризацию, приводит к возникновению существенного разрыва между истинным Я и обобщенным другим (в терминологии Дж. Г. Мида).

Человек тягостно переживает противоречие между своим истинным Я и тем Я, которое он вынужденно презентирует вовне, исполняя заданные роли, что приводит к возрастанию степени иррациональности существования индивида.

Указанный процесс, по мнению Роджерса, в итоге венчается формированием состояния одиночества, которое формируется установкой на свое истинное Я. Как это ни парадоксально, но чем больше индивид склонен к обнаружению своих подлинных, истинных возможностей, тем более он рискует обнаружить себя в духовной изоляции. Стоит индивиду устранить охранительные барьеры на пути к собственному Я, полагая, что собственная интимность и искренность обеспечат ему полноту общения с другими людьми, как он становится жертвой одиночества. В этом и состоит парадокс, описанный Роджерсом. «Одиночество… наиболее резко и болезненно проявляется у тех индивидов, которые по той или иной причине оказываются – будучи лишенными своей привычной защиты – уязвимыми, испуганными, одинокими, но обладающими истинным „Я“ и уверенными в том, что будут отвергнуты всем остальным миром» [цит. по 78, с. 155]. Страх быть отвергнутым, не понятым в своей откровенности, держит индивида в «застегнутом» (zipped up) состоянии, возводя своего рода фасад ожидаемых и исполняемых им ролей.

Разрыв между действительным и идеализированным Я приводит к слабой защитной реакции, т. е. к одиночеству. Роджерс полагает, что включение этой реакции зависит от внутренних, феноменологических конструкций переживаний, заложенных в сознании человека. Обращение индивида к своему Я, сравнение истинного Я с внешним Я, идеализированного Я с действительным Я – все это структура чистого переживания, не имеющая прямого отношения к его детским переживаниям. Эта структура изначально присуща сознанию человека, продуцируя в качестве возможного защитного следствия одиночество.

В принципе, одиночество обозначает слабую приспосабливаемость индивида к внешним условиям и внутреннему Я. Однако в отличие от психоаналитических теорий одиночества концепция Роджерса не делает особый упор на детский и юношеский опыт индивида, отводя большую роль текущим влияниям, испытываемым индивидом [78, с. 155].

Практическая рекомендация американского психолога, следовавшая из указанной модели, заключалась в стратегии личностно-ориентированной терапии (client-oriented or person-oriented therapy). Предложенный терапевтический метод подразумевал глубокое проникновение в эмоциональный строй личности клиента, в частности страдающего от одиночества, и развитие между психологом и клиентом отношений взаимопомощи (helping relationship) [192, p. 240].

Другие американские исследователи-феноменологи, Уильям Сад-лер и Томас Джонсон, подчеркивают внутреннюю структурированность феномена одиночества, которое имеет ряд своеобычных измерений, выстраивающих восприятие личностью самой себя. Речь идет о месте и роли одиночества в жизненном мире личности – классическая тема для феноменологической философии и социологии [78, с. 29]. «Жизненный мир» в феноменологическом контексте обозначает очищенную от естественной установки сознания структуру повседневного опыта человека – глубинный каркас его смыслонаделяющей деятельности, порождающей значимые отношения и взаимоотношения.

Одиночество составляет один из главных элементов экзистенциалистского мирочувствования. Согласно экзистенциалистской модели, все люди изначально и конечно одиноки и лишь в разной степени обнаруживают это свое свойство. Изолированность, несовместимость, некоммуникабельность – извечные характеристики человеческого бытия, или бытия-в-мире, которые наряду с переживанием неминуемой смерти пронизывают все формы мирскости человека.

Среди современных исследователей одиночества, наиболее последовательно разрабатывающих именно экзистенциалистскую методологию, можно выделить Карла Мустакаса [245–247] и Ирвина Ялома [294]. Оба исследователя стали известными в основном благодаря своим популярным книгам об одиночестве, адресованным массовой аудитории.

В основе концепции Мустакаса лежит противопоставление «суеты одиночества» и истинного, экзистенциального одиночества.

«Тревога одиночества», или «тревожное одиночество» (loneliness anxiety), представляет собой систему защитных реакций личности, постоянно вынужденную принимать довольно ответственные «бытийные» решения, но испытывающую страх перед лицом этих решений. Это приводит к тому, что человек стремится к приобретению новых связей, контактов, пытается проводить больше времени в плодотворном (по его мнению) общении с другими людьми, на самом же деле, лишь убегая от главных вопросов бытия. В этом состоянии личности внешняя активность приобретает самодовлеющий характер и не подкрепляется осмыслением жизненных проблем.

Истинное одиночество по преимуществу является следствием опыта столкновения с пограничными экзистенциальными ситуациями (жизненные трагедии, крушение устойчивых традиций, смерть, рождение и т. д.), которые в любом случае человек вынужден переживать и осмысливать в одиночку, какую бы внешнюю форму общественной поддержки он при этом ни получал. Экзистенциальные переживания неизбежно выводят человека на самого себя, впервые знакомят его с самим собою. И это, в сущности, раскрывает перед человеком простую истину: подлинное бытие есть бытие изначально и принципиально одинокое, а все общественные формы существования становятся не более чем вторичными напластованиями.

Итак, от суетных попыток избежать пограничных ситуаций к состоянию устойчивого самоосознания экзистенциального одиночества – вот те ограничивающие пределы, между которыми протекает жизнь человека. Мустакас и Ялом не анализируют корни одиночества, ибо полагают, что оно неизбывно присутствует в человеке как характеристика самого факта его существования. Поэтому речь может идти только о том, как использовать одиночество, а не о том, как избавиться от него.

Отвечая на этот вопрос, Мустакас подчеркивает глубокий положительный смысл одиночества, составляющего неотъемлемую характеристику человеческого существования. Во многих случаях оно активизирует творческие силы и создает основу для обновления личности. Через кризис и прозрение человек может подняться на более высокий уровень продуктивности своей деятельности. Более того, вне углубленного опыта истинного одиночества невозможно обрести очищение внутреннего Я. Таким образом экзистенциалистски ориентированные исследователи скорее имеют в виду культивирование одиночества, форматируя его в определенном продуктивном русле, нежели снятие его полностью.

Следуя характерному для современной социологии подходу – «свобода от ценностей», ряд западных социологов создают модель одиночества, опирающуюся на объективные параметры социальной структуры и ее динамической эволюции. Согласно модели Карла Боумена, одиночество определяется тремя факторами: а) ослаблением связей в первичных группах, б) увеличением семейной мобильности, в) усилением социальной мобильности. Все эти факторы в итоге приводят к расшатыванию межличностных связей и сокращению глубины межличностных взаимодействий [188, p. 194–198]. При этом исследователь считает одиночество естественным, хотя и весьма болезненным побочным следствием происходящих в обществе социальных изменений. Всякая трансформация социальных институтов неизбежно порождает лакуны в межличностных связях и тем самым стимулирует одиночество.

Дэвид Рисмен с соавторами разработал концепцию одиночества, получившую еще большую популярность. Она была положена в основу известной фундаментальной монографии «Одинокая толпа» (1961), одно лишь название которой красноречиво свидетельствует о сути авторского посыла [258]. Сфокусированный на исследовании политического поведения американцев, Рисмен положил в основу своего подхода идею американского характера, а еще более широко – социального характера.

Исследователь выделил три вида социального характера: традиционно-ориентированный, изнутри-ориентированный и извне-ориентированный. Каждый из этих видов определяет и соответствующий ему тип общества.

Традиционно-ориентированный вид социального характера формируется консервативными установками, верностью обычаям и устоявшимся образцам поведения. В политической сфере ему соответствуют традиционализм и конформизм.

Изнутри-ориентированный вид соответствует индустриальным обществам и понятию «энергичный индивидуализм», т. е. характеризуется верой в собственные силы и возможность сделать карьеру, основываясь на упорном труде, знаниях и, быть может, везении. Для изнутри-ориентированной личности традиции или же внутригрупповая интеграция не играют принципиальной роли. Более того, они как бы преодолеваются и отбрасываются. Согласно мнению Д. Рисмена, для этого вида социального характера особое значение приобретает детство, формирующее «наступательные», быстро изменяющиеся установки и открытость по отношению к всякого рода нововведениям и переменам в жизни. Все это можно обозначить понятием «социальный динамизм».

Извне-ориентированный вид социального характера типичен для постиндустриального общества, или общества потребления. Поведение личности детерминируется не традициями или внутренними принципами индивидуальности, а чисто внешними факторами (например, влияниями, связями, модой, авторитарными бюрократическими предписаниями). Для извне-ориентированной личности характерны слабая связь с социокультурной и национальной почвой и, наоборот, приверженность вненациональным, глобальным ценностям. Отсутствие сильного внутреннего Я как системы четких интернализированных ценностей, норм, идеалов приводит к ослаблению волевого начала и самостоятельности в принятии решений. Поэтому в данном виде социального характера господствует принцип распределения ответственности, коллегиальности в принятии решений, скрытый страх сделать «что-то не то».

Внешняя ориентация, подчеркивает Д. Рисмен, требует от американцев умения нравиться другим, что должно создавать устойчивые социальные связи. Ориентация вовне создает своеобразные формы поведения и характерологические особенности – легкая приспосабливаемость к изменяющимся обстоятельствам, социальный динамизм, подчеркнутое внимание к формам «презентации Я», стандиртизированность реакций и поведенческих модусов. Все это диктуется внешними требованиями общества, основанного на индивидуализме и предпринимательстве.

Столь мощная ориентация на внешнее приводит к разрыву внешних мотиваций и требований внутреннего Я (самости) человека. Постепенно вырабатывается социальный тип внешне-ориентированной личности, которая практически уже не может общаться со своим внутренним миром, и сам этот мир становится иллюзорным и истонченным, теряя реальную значимость для человека. Обособление от своего внутреннего Я приводит, с одной стороны, к синдрому как бы необъяснимой обеспокоенности, а с другой – к чрезмерным ожиданиям позитивной реакции окружающих на данную личность. Причем это ожидание никогда полностью не удовлетворяется (и не может быть удовлетворено в силу его гипертрофированного характера). В результате у человека возникает чувство затерянности, невостребованности, заброшенности в мире, который постоянно отдаляется от него, при этом маня за собой.

Отчуждение, дезориентация во внешнем мире, цинизм, апатия – вот к чему приводит абсолютизация (чаще всего бессознательная) внешних факторов. Но извне-ориентированная личность не столь проста, как может показаться. Она чувствует свою проблему, мечтает об обретении теплых отношений с другими, о настоящей любви, к которой, по сути, уже потеряла способность.

Таким образом, рыночный характер отношений в современном обществе, требующий продуцирования и маркетинга специфических личностных качеств, имеющих сбыт, создает некое социальное новообразование, получающее у Рисмена определение «одинокая толпа». Это типичное для западного общества состояние личности отмечали, со ссылками на Рисмена, российские исследователи Ю.А. Замошкин [54] и О.Э. Туганова [151]. Долгие годы в Америке главенствовал тип «изнутри направленного» характера, нашедшего свое воплощение в самодостаточном, уверенном в себе и полагающемся на собственные силы пионере-первопоселенце. В настоящее время преобладающим является иной тип личности. «Характерным стало стремление к союзам. Американец стремится „быть вместе с коллегами и соседями, каждая попытка уйти из общества не соответствует ожиданиям окружающих и вызывает санкции. Одиночество расценивается как болезнь“ (Рисмен)», – отмечает О.Э. Туганова [151, с. 33] в своей интерпретации Д. Рисмена.

Известный американский социолог Филип Слейтер осуществил социологический анализ одиночества, опубликованный в книге «Стремление к одиночеству. Американская культура у поворотного момента» [273]. В отличие от Рисмена, Слейтер не создает типологические модели личности, а предпочитает обозначить ведущую поведенческую установку современных американцев как индивидуализм. С одной стороны, американцы стремятся с общению, взаимопомощи, доверию и сотрудничеству. С другой стороны, все эти стремления наталкиваются на жесткую индивидуалистическую модель, требующую от человека выполнения своей и только своей личной программы действия. Разрыв между идеальной установкой, выраженной в типично американском житейском идеализме (т. е. в акцентировании, особенно вербальном, моральных мотивов действия), и внутренне ригористичной, нередко вполне подсознательной индивидуалистической установкой, создает поле, в котором возникает одиночество – несоответствие внутреннего и внешнего, подлинного и декларируемого в поведении человека.

Социологические модели одиночества, предложенные американскими исследователями, в известной мере, противоположны. Рисмен полагает, что одиночество возникает в результате отказа американцев от индивидуалистической установки на самодостаточность и самоцентризм путем переориентации на внешние цели и псевдоколлективистское сознание. Слейтер предлагает искать причины одиночества в укреплении и трансформации в современных социальных условиях традиционного американского индивидуализма с его требованием всего приватного, частного – прежде всего собственности. Таким образом, для Рисмена одиночество – результат отсутствия (исчезновения) «внутрь ориентированной» установки и превалирование массовидных целей и ценностей. Для Слейтера одиночество – продукт преобразованного индивидуализма (попытка делать все по-своему без учета интересов других).

Очевидные различия в оценке природы одиночества и его современного социального статуса, обнаруживаемые у Рисмена и Слейтера, не перечеркивают, между тем, принципиальную методологическую близость этих двух исследователей. Свойства американского характера и склонности его к одиночеству они видят в социальной среде и внешних условиях, обусловивших этот национальный тип личности, которая становится результирующей внешних социальных факторов (например, культура, средства массовой информации, массовое сознание и массовая психология). В этом смысле оба социолога не дают оценки феномену одиночества по принципу хорошо-плохо. Они считают его статистически и фактически присутствующим явлением общественной жизни, порожденным внешними социальными условиями.

Наряду с указанными выше теоретико-социологическими моделями выдвигаются и другие, граничащие с прикладными исследованиями и рассматривающие отдельные функциональные факторы формирования одиночества.

Теплые, дружеские отношения с родителями повышают сопротивляемость личности одиночеству в зрелом возрасте. Напротив, конфликт с родителями в детском и юношеском возрасте функционально обостряет впоследствии восприятие одиночества. Отсутствие общения с родителями (сиротство) еще больше влияет на возникновение одиночества. Тесные и гармоничные отношения с родителями представляют собой наилучшее средство против формирования синдрома одиночества в будущем.

В качестве устойчивого фактора, способствующего формированию одиночества, признается семейный развод. В сознании ребенка развод ассоциируется с добровольным (невынужденным!) отказом от него со стороны родителей. В английском языке это выражается понятием abandoned children – «покинутые дети». Данное понятие имеет широкий смысл, связанный с отказом от активного взаимодействия с собственным ребенком вообще (потеря интереса к его воспитанию, занятость на работе, другие причины). Необходимо подчеркнуть, чем в более раннем возрасте ребенок переживает развод родителей или указанную покинутость, тем он в будущем будет больше склонен к одиночеству, особенно это касается детей и подростков до 18 лет. После этого возрастного рубежа восприимчивость к разводу родителей снижает свою корреляцию с одиночеством.

В современных исследованиях этот функциональный параметр модели одиночества не находит устойчивого подтверждения. Колоссальная географическая мобильность, характерная для западных постиндустриальных обществ, выработала специфический характер личности, легко отказывающейся от прежних устойчивых дружеских связей и столь же легко приобретающей новые. Однако повышенная внешняя социабильность способна лишь маскировать пласты более глубокого залегания, проявляющие себя не в прямой корреляции с одиночеством, а через косвенные и скрытые факторы. С теоретической точки зрения, эта корреляция должна быть, ибо связь с сообществом (community) и расселение на территории принадлежат к фундаментальным социальным параметрам. Таким образом, испытание этой связи на социальную прочность не может не дать ответной реакции.

Как правило, одиночество ассоциируется с людьми преклонного возраста, что уже давно превратилось в журналистский стереотип и укрепилось в массовом сознании. Однако парадоксальность ситуации состоит в том, что именно среда подростков и молодежи представляет наибольший процент одиноких (например, среди выпускников средних школ). Крушение первой романтической любви, сложность и противоречия процесса социализации, отсутствие опыта оценки себя и других людей, юношеский идеализм (нередко камуфлируемый гиперцинизмом) – все это становится источником одиночества. В социальной группе людей преклонного возраста вырабатываются более трезвые ожидания в отношении контактов и их своеобразная дифференциация. Так, пожилые люди с годами понимают, что в каждом необходимо искать и находить отдельные положительные качества и удовлетворяться этим, отсеивая все то, что можно считать лишним, тогда как юные ожидают встретить человека, целиком состоящего из позитива, что и приводит к кризису общения. Это еще раз подтверждает предположение, что физическая изолированность (сокращение сетки общения) не коррелирует непосредственно с одиночеством.

Данная модель зиждется на двух взаимосвязанных принципиальных постулатах. Во-первых, одиночество – это сочетание (интеракция) личностного и ситуативного факторов. То есть, с одной стороны, может существовать определенная личностная предрасположенность к одиночеству, как, впрочем, с другой стороны – сочетание ситуативных обстоятельств, которые способствуют его возникновению. Во-вторых, оно представляет собой результат недостаточности социальных взаимодействий, удовлетворяющих потребности индивида в объекте привязанности, лидерстве и оценке.

Наиболее ярко интеракционистскую точку зрения на одиночество и соответствующую модель этого феномена обосновал Роберт Вейс [78, с. 114–128]. Канадский социальный психолог Велло Серма также является сторонником интеракционистского подхода [272, р. 271–276].

Указанные факторы приводят к тому, что индивид начинает испытывать различные аффективные состояния, что ведет к формированию специфически эмоционального одиночества, вызванного, например, отсутствием тесной интимной или супружеской привязанности. Эмоциональное одиночество находит выход в целой серии состояний (внутренняя пустота, тревога, обеспокоенность и др.). Наряду с этими состояниями Вейс выделяет и социальное одиночество как естественную реакцию индивида на отсутствие значимых межличностных связей и чувства общности. Человек, испытывающий социальное одиночество, подвержен всевозрастающему чувству собственной маргинальности.

Различие между эмоциональным и социальным одиночеством, обозначенное Вейсом, не всегда возможно четко определить. Оба состояния нередко сочетаются или переходят одно в другое, хотя исследователь рассматривает одиночество как нормальную реакцию на те или иные внешние обстоятельства (ситуации). Именно этому ситуативному подходу он и отдает предпочтение в своей терапевтической практике, когда проводит специальные семинары для вдовцов и вдов, недавно разведенных людей. В этом смысле внезапная потеря интимного партнера и есть та ситуация, в которую попадает человек. Чувство одиночества становится его ответной и вполне естественной реакцией на эту ситуацию. (Вейс не исключает рассмотрение одиночества и как инстинктивной реакции на потерю связей.) Исследователь, работая с испытывающими данное чувство людьми, старается проанализировать их биографические данные, обстоятельства жизни, возможно способствовавшие формированию одиночества.

Суть когнитивной модели можно выразить в нескольких положениях. Прежде всего, согласно этой модели, познание есть фактор, опосредующий связь между недостатком социальности и чувством одиночества. Как только индивид осознает (познает) несоответствие между желаемым и реально достигнутым уровнем собственных социальных контактов, наступает состояние одиночества. Если при этом индивид производит ясную атрибуцию себя как одинокого человека, его субъективное чувство одиночества возрастает и укрепляется. Осознание собственного одиночества и фокусировка на нем внутренних переживаний, постоянное осмысление самого себя как актуально одинокого человека (самоатрибуция) становятся факторами, способствующими его самореализации.

Американская исследовательница Энн Пепло и ее соавторы особо подчеркивают роль низкой самооценки индивида, имеющего предрасположенность к одиночеству [78, с. 169–191]. Таким образом, самовнушение и самооценка человеком своего состояния приобретают решающее значение для установления баланса с внешней социальной средой.

Когнитивный подход подразумевает анализ возникающих между индивидом и другими людьми многочисленных диссонансов, т. е. определенных рассогласованностей по отношению к тем стандартам, которые выработаны человеком в его индивидуальном опыте. Другие люди постепенно начинают в большей или меньшей степени не соответствовать ожиданиям индивида и его представлениям о том, что и как они должны делать по отношению к нему лично. Это объективно приводит к возникновению стены диссонанса, отделяющей личность от внешнего мира.

Когнитивная модель стала основой для создания многочисленных терапевтических методик, направленных на снятие депрессии и преодоление состояния одиночества с помощью изменения оценки индивидом самого себя [см. 192, р. 353–384]. Так, клиент психотерапевта направляется на изменение своих собственных стандартов и, соответственно, самооценки, а не на преобразование всего мира, внешней среды общения. В широком плане данный подход отражает одну из важнейших установок западного типа социального мышления, ориентированного на самосовершенствование и работу над собой в большей мере, чем на трансформацию внешней ситуации. Согласно мировоззренческой схеме, присущей сторонникам этой модели, внешний мир изменяется как следствие внутренних изменений, происходящих в человеке, а не наоборот. Это в полной мере касается и проблемы одиночества [78, с. 552–594].

Понятие «интимность», или «приватность» (privacy), стало отправной точкой создания модели одиночества, сфокусированной на анализе количества и особенно качества контактов, характерных для того или иного индивида. Само понятие «качество» в связи с анализом общения подразумевает такое измерение как глубина интимности, интимизации взаимодействия, которые единственно и могут привести к самораскрытию личности. Противоположностью интимности служит поверхностность, или формализованность, общения, присущая, например, бюрократии.

Баланс между интимностью и формализованностью контактов и создает уникальный профиль сетки общения личности. Нарушение этого баланса в сторону формализованности общения может стать фактором возникновения одиночества. Однако необходимо иметь в виду, что для психологического здоровья личности важен именно баланс между интимностью и формализованностью, а не бесконечное повышение интимности, столь же недопустимое в условиях современного общества, как и сверхбюрократизация общения. Таким образом, сердечность, душевность, взаимная заинтересованность должны дозироваться по определенным рецептурным предписаниям и не превращаться в абсолютно неограниченную сверхзадачу, ибо в противном случае они рискуют стать саморазрушающими факторами. Однако и дефицит интимности и приватности пагубно сказывается на человеке, приводя к возникновению у него чувства одиночества.

Американские исследователи Валериан Дерлега и Стефан Маргулис разработали модель шкалирования уровня интимности общения, наложив ее специфически на феномен [201]. Невозможность достигнуть оптимального уровня самораскрытия личности чревата возрастанием одиночества. Впрочем, Дерлега и Маргулис не считают его полностью аномальным явлением – одиночество неизбежно присутствует в текстуре современного индустриального и постиндустриального общества, играя роль индикатора отклонений от оптимального психологического баланса личности.

Общая теория систем дала возможность распространить свои методы и на интерпретацию одиночества. В трудах Людвига фон Берталанфи уже содержались модели анализа психологических феноменов [182]. Однако наиболее плодотворные попытки этого анализа осуществил Дж. Миллер, разработав общую теорию живых систем – General Living Systems Theory (GLS) [242]. В своей монументальной монографии автор излагает основы для объединения всех научных исследований живых систем, включая поведение человека. С этой целью он выделяет семь уровней анализа: клетка, орган, организм, группа, организация, общество, сверхнациональная система.

Согласно мнению Миллера, на различных уровнях и между различными уровнями анализа существуют отношения сверхсистемности, инфрасистемности и параллельной системности. Не вдаваясь в детальное описание положений GLS, выходящее за рамки данной работы, укажем, что все живые организмы стремятся выжить. При этом они сохраняют стабильное состояние функционирования, регулируемое в основном с помощью негативной обратной реакции на отклонение от стабильности. Данная связка (стабильное состояние – негативная обратная реакция) пронизывает все указанные уровни живых систем.

Выделение этого свойства живых систем позволило другому представителю системной школы, Дж. Фландерсу, предложить свою модель одиночества [209, р. 170]. Так, согласно GLS, «одиночество представляет собой приспособительный механизм обратной реакции, имеющей своей целью выведение индивида из текущего состояния стресса дефицита (общения) и приведение индивида в состояние более оптимального набора социальных контактов, как в количественном отношении, так и по своей форме» [209, р. 170]. «Стресс дефицита» представляет собой состояние любой системы, резко нуждающейся в изменении своего состояния под влиянием внешних факторов.

Если определить, в рамках GLS, социальные контакты как взаимный обмен личными ресурсами во временном контексте, приводящий к когнитивной близости, то одиночество будет обозначать дефицит подобных контактов. Всякий контакт представляет собой обмен ресурсами самого различного рода. В принципе, одиночество, по Фландерсу, – патологическое состояние, хотя оно имеет и важное регулятивное значение, обозначая границы допустимого дефицита общения.

Прикладные следствия GLS к интерпретации одиночества не имели эмпирического компонента и представляли собой продукт системного моделирования.

Сравнение выделенных Д. Перелманом и Э. Пепло восьми моделей одиночества показывает, что в узком и строгом смысле они не представляют собой завершенные теоретические конструкты, а скорее всего могут быть отнесены к методологическим подходам.

Позитивным итогом обзора приведенных выше моделей можно считать тот факт, что при всей неразработанности концепции в современных социальных науках тем не менее становится совершенно ясным присутствие реального научного содержания в понятии «одиночество». Это не фантазм и не плод художественно-экзальтированного воображения, а реальное социальное явление, требующее дальнейшей научной рационализации, пути которой уже намечены (в частности, рассмотренными выше моделями).