Первоначальная классификация современных дефиниций понятия «одиночество» заставляет с неизбежностью обратиться и к рассмотрению методов его трактовки. Существуют две наиболее универсальные классификации методов, выдвинутые Д. Перельманом и Э. Пепло, У. Садлером и Т.Джонсоном. Используя плодотворные классификационные предложения этих исследователей, попробуем дать им новое объяснение и наполнить новым содержанием. Как и в случае с определением понятия «одиночество», речь идет лишь о наиболее значимых подходах.

Д. Перельман и Э. Пепло выделяют восемь методологических подходов к одиночеству, служащих основанием для создания соответствующего числа теоретических моделей этого феномена. Каждая модель имеет немалую инструментальную ценность. Авторы прибегают к термину «модель» вместо термина «метод», но это не меняет сути классификации, ибо каждая из обсуждаемых моделей строится именно на основе соответствующего метода и становится его реализацией.

Данная модель одиночества связана с именами известных социальных психологов и социологов, опиравшихся на общую методологию Зигмунда Фрейда, – Гэрри Салливана [282], Фриды Фромм-Рейхманн [212, р. 1–5], Поля Лейдермана, Джорджа Зилбурга [296, р. 45–54] и других.

Согласно общим взглядам представителей психоаналитического направления, первыми среди психологов и социологов начавших разрабатывать эту тему, одиночество становится отражением характерных черт личности, как бы заложенных в ней, – нарциссизма, мании величия и враждебности. Постепенно эти врожденные или благоприобретенные свойства психики образуют комплекс одиночества. «Одинокий индивид, как правило, проявляет болезненную скрытность, или открытую враждебность, направленную как вовнутрь, так и вовне», – отмечал Зилбург [78, с. 154].

Все представители психоанализа, рассматривающие интересующую нас проблему, отмечают значение ранней, детской стадии развития индивида в формировании синдрома одиночества. Если ребенок окружен только акцентуированной любовью и восхищением со стороны семьи это часто приводит к возникновению у него комплекса собственного величия и незаменимости. Это, в свою очередь, приводит к нарциссизму, т. е. стремлению быть объектом любви и почитания со стороны окружающих. Поскольку эта установка, как правило, не воспринимается окружающими людьми, они отвечают на нее созданием вокруг нарциссической личности зоны дефицитного общения и враждебности, а у самой личности это приводит к возникновению одиночества. Зилбург выводит триаду, лежащую в основании одиночества, – ранний нарциссизм, мания величия, враждебность со стороны окружающих [78, с. 68].

Согласно мнению Салливана, в раннем детстве и в подростковом возрасте человек испытывает жгучую потребность в общении и тесном контакте с другим человеком. Однако если подросток в силу тех или иных причин не встречает со стороны родителей адекватной реакции, он не приобретает и соответствующих навыков общения, что впоследствии может вести к возникновению одиночества. Драматичным может стать для подростка и опыт первой романтической влюбленности, не встретившей взаимности.

В отличие от Зилбурга и Салливана, Фромм-Рейхманн дала одну из ранних концептуализации одиночества в ходе клинических исследования психических заболеваний, в частности шизофрении. Одиночество представлялось американской исследовательнице в качестве экстремального кризисного состояния, обладающего разрушительным воздействием и подчас полностью деморализующего человека. Следствием этого состояния может стать психическая девиации. Но Фромм-Рейхманн, подобно Зилбургу и Салливану, видит корни одиночества в детском опыте человека, когда раннее отлучение от материнской ласки оказывается решающим в качестве основы будущего одиночества.

Все три представителя психоаналитической школы исходили в основном из своей клинической практики и рассматривали одиночество как патологию, либо соседствующую с психическим заболеванием, либо принадлежащую к области социальной девиации. Особенно велика заслуга психодинамической школы в акцентировании ранних, детских истоков одиночества.

Свою собственную модель одиночества представители психодинамической школы реализовали в психоаналитической практике, разрабатывая методы снятия одиночества путем вскрытия и переведения в рациональную сферу «проговаривания» подсознательных комплексов своих пациентов, приведших к формированию одиночества.

Данная модель преимущественно связана с теорией выдающегося современного психолога Карла Роджерса, который неоднократно обращался к проблеме одиночества [262, р. 22–27]. В основе взглядов американского исследователя (так называемой Я-теории личности) лежит противопоставление внутреннего (истинного) Я индивида и того, каким этот индивид представляется другими людьми. Между двумя данными сферами и возникает смысловое напряжение, порождающее самые различные последствия.

Общество заставляет индивида действовать согласно существующим нормам, которые естественным образом ограничивают свободу волеизъявления. Следование этим внешним нормам, не прошедшим глубокую интериоризацию, приводит к возникновению существенного разрыва между истинным Я и обобщенным другим (в терминологии Дж. Г. Мида).

Человек тягостно переживает противоречие между своим истинным Я и тем Я, которое он вынужденно презентирует вовне, исполняя заданные роли, что приводит к возрастанию степени иррациональности существования индивида.

Указанный процесс, по мнению Роджерса, в итоге венчается формированием состояния одиночества, которое формируется установкой на свое истинное Я. Как это ни парадоксально, но чем больше индивид склонен к обнаружению своих подлинных, истинных возможностей, тем более он рискует обнаружить себя в духовной изоляции. Стоит индивиду устранить охранительные барьеры на пути к собственному Я, полагая, что собственная интимность и искренность обеспечат ему полноту общения с другими людьми, как он становится жертвой одиночества. В этом и состоит парадокс, описанный Роджерсом. «Одиночество… наиболее резко и болезненно проявляется у тех индивидов, которые по той или иной причине оказываются – будучи лишенными своей привычной защиты – уязвимыми, испуганными, одинокими, но обладающими истинным „Я“ и уверенными в том, что будут отвергнуты всем остальным миром» [цит. по 78, с. 155]. Страх быть отвергнутым, не понятым в своей откровенности, держит индивида в «застегнутом» (zipped up) состоянии, возводя своего рода фасад ожидаемых и исполняемых им ролей.

Разрыв между действительным и идеализированным Я приводит к слабой защитной реакции, т. е. к одиночеству. Роджерс полагает, что включение этой реакции зависит от внутренних, феноменологических конструкций переживаний, заложенных в сознании человека. Обращение индивида к своему Я, сравнение истинного Я с внешним Я, идеализированного Я с действительным Я – все это структура чистого переживания, не имеющая прямого отношения к его детским переживаниям. Эта структура изначально присуща сознанию человека, продуцируя в качестве возможного защитного следствия одиночество.

В принципе, одиночество обозначает слабую приспосабливаемость индивида к внешним условиям и внутреннему Я. Однако в отличие от психоаналитических теорий одиночества концепция Роджерса не делает особый упор на детский и юношеский опыт индивида, отводя большую роль текущим влияниям, испытываемым индивидом [78, с. 155].

Практическая рекомендация американского психолога, следовавшая из указанной модели, заключалась в стратегии личностно-ориентированной терапии (client-oriented or person-oriented therapy). Предложенный терапевтический метод подразумевал глубокое проникновение в эмоциональный строй личности клиента, в частности страдающего от одиночества, и развитие между психологом и клиентом отношений взаимопомощи (helping relationship) [192, p. 240].

Другие американские исследователи-феноменологи, Уильям Сад-лер и Томас Джонсон, подчеркивают внутреннюю структурированность феномена одиночества, которое имеет ряд своеобычных измерений, выстраивающих восприятие личностью самой себя. Речь идет о месте и роли одиночества в жизненном мире личности – классическая тема для феноменологической философии и социологии [78, с. 29]. «Жизненный мир» в феноменологическом контексте обозначает очищенную от естественной установки сознания структуру повседневного опыта человека – глубинный каркас его смыслонаделяющей деятельности, порождающей значимые отношения и взаимоотношения.

Одиночество составляет один из главных элементов экзистенциалистского мирочувствования. Согласно экзистенциалистской модели, все люди изначально и конечно одиноки и лишь в разной степени обнаруживают это свое свойство. Изолированность, несовместимость, некоммуникабельность – извечные характеристики человеческого бытия, или бытия-в-мире, которые наряду с переживанием неминуемой смерти пронизывают все формы мирскости человека.

Среди современных исследователей одиночества, наиболее последовательно разрабатывающих именно экзистенциалистскую методологию, можно выделить Карла Мустакаса [245–247] и Ирвина Ялома [294]. Оба исследователя стали известными в основном благодаря своим популярным книгам об одиночестве, адресованным массовой аудитории.

В основе концепции Мустакаса лежит противопоставление «суеты одиночества» и истинного, экзистенциального одиночества.

«Тревога одиночества», или «тревожное одиночество» (loneliness anxiety), представляет собой систему защитных реакций личности, постоянно вынужденную принимать довольно ответственные «бытийные» решения, но испытывающую страх перед лицом этих решений. Это приводит к тому, что человек стремится к приобретению новых связей, контактов, пытается проводить больше времени в плодотворном (по его мнению) общении с другими людьми, на самом же деле, лишь убегая от главных вопросов бытия. В этом состоянии личности внешняя активность приобретает самодовлеющий характер и не подкрепляется осмыслением жизненных проблем.

Истинное одиночество по преимуществу является следствием опыта столкновения с пограничными экзистенциальными ситуациями (жизненные трагедии, крушение устойчивых традиций, смерть, рождение и т. д.), которые в любом случае человек вынужден переживать и осмысливать в одиночку, какую бы внешнюю форму общественной поддержки он при этом ни получал. Экзистенциальные переживания неизбежно выводят человека на самого себя, впервые знакомят его с самим собою. И это, в сущности, раскрывает перед человеком простую истину: подлинное бытие есть бытие изначально и принципиально одинокое, а все общественные формы существования становятся не более чем вторичными напластованиями.

Итак, от суетных попыток избежать пограничных ситуаций к состоянию устойчивого самоосознания экзистенциального одиночества – вот те ограничивающие пределы, между которыми протекает жизнь человека. Мустакас и Ялом не анализируют корни одиночества, ибо полагают, что оно неизбывно присутствует в человеке как характеристика самого факта его существования. Поэтому речь может идти только о том, как использовать одиночество, а не о том, как избавиться от него.

Отвечая на этот вопрос, Мустакас подчеркивает глубокий положительный смысл одиночества, составляющего неотъемлемую характеристику человеческого существования. Во многих случаях оно активизирует творческие силы и создает основу для обновления личности. Через кризис и прозрение человек может подняться на более высокий уровень продуктивности своей деятельности. Более того, вне углубленного опыта истинного одиночества невозможно обрести очищение внутреннего Я. Таким образом экзистенциалистски ориентированные исследователи скорее имеют в виду культивирование одиночества, форматируя его в определенном продуктивном русле, нежели снятие его полностью.

Следуя характерному для современной социологии подходу – «свобода от ценностей», ряд западных социологов создают модель одиночества, опирающуюся на объективные параметры социальной структуры и ее динамической эволюции. Согласно модели Карла Боумена, одиночество определяется тремя факторами: а) ослаблением связей в первичных группах, б) увеличением семейной мобильности, в) усилением социальной мобильности. Все эти факторы в итоге приводят к расшатыванию межличностных связей и сокращению глубины межличностных взаимодействий [188, p. 194–198]. При этом исследователь считает одиночество естественным, хотя и весьма болезненным побочным следствием происходящих в обществе социальных изменений. Всякая трансформация социальных институтов неизбежно порождает лакуны в межличностных связях и тем самым стимулирует одиночество.

Дэвид Рисмен с соавторами разработал концепцию одиночества, получившую еще большую популярность. Она была положена в основу известной фундаментальной монографии «Одинокая толпа» (1961), одно лишь название которой красноречиво свидетельствует о сути авторского посыла [258]. Сфокусированный на исследовании политического поведения американцев, Рисмен положил в основу своего подхода идею американского характера, а еще более широко – социального характера.

Исследователь выделил три вида социального характера: традиционно-ориентированный, изнутри-ориентированный и извне-ориентированный. Каждый из этих видов определяет и соответствующий ему тип общества.

Традиционно-ориентированный вид социального характера формируется консервативными установками, верностью обычаям и устоявшимся образцам поведения. В политической сфере ему соответствуют традиционализм и конформизм.

Изнутри-ориентированный вид соответствует индустриальным обществам и понятию «энергичный индивидуализм», т. е. характеризуется верой в собственные силы и возможность сделать карьеру, основываясь на упорном труде, знаниях и, быть может, везении. Для изнутри-ориентированной личности традиции или же внутригрупповая интеграция не играют принципиальной роли. Более того, они как бы преодолеваются и отбрасываются. Согласно мнению Д. Рисмена, для этого вида социального характера особое значение приобретает детство, формирующее «наступательные», быстро изменяющиеся установки и открытость по отношению к всякого рода нововведениям и переменам в жизни. Все это можно обозначить понятием «социальный динамизм».

Извне-ориентированный вид социального характера типичен для постиндустриального общества, или общества потребления. Поведение личности детерминируется не традициями или внутренними принципами индивидуальности, а чисто внешними факторами (например, влияниями, связями, модой, авторитарными бюрократическими предписаниями). Для извне-ориентированной личности характерны слабая связь с социокультурной и национальной почвой и, наоборот, приверженность вненациональным, глобальным ценностям. Отсутствие сильного внутреннего Я как системы четких интернализированных ценностей, норм, идеалов приводит к ослаблению волевого начала и самостоятельности в принятии решений. Поэтому в данном виде социального характера господствует принцип распределения ответственности, коллегиальности в принятии решений, скрытый страх сделать «что-то не то».

Внешняя ориентация, подчеркивает Д. Рисмен, требует от американцев умения нравиться другим, что должно создавать устойчивые социальные связи. Ориентация вовне создает своеобразные формы поведения и характерологические особенности – легкая приспосабливаемость к изменяющимся обстоятельствам, социальный динамизм, подчеркнутое внимание к формам «презентации Я», стандиртизированность реакций и поведенческих модусов. Все это диктуется внешними требованиями общества, основанного на индивидуализме и предпринимательстве.

Столь мощная ориентация на внешнее приводит к разрыву внешних мотиваций и требований внутреннего Я (самости) человека. Постепенно вырабатывается социальный тип внешне-ориентированной личности, которая практически уже не может общаться со своим внутренним миром, и сам этот мир становится иллюзорным и истонченным, теряя реальную значимость для человека. Обособление от своего внутреннего Я приводит, с одной стороны, к синдрому как бы необъяснимой обеспокоенности, а с другой – к чрезмерным ожиданиям позитивной реакции окружающих на данную личность. Причем это ожидание никогда полностью не удовлетворяется (и не может быть удовлетворено в силу его гипертрофированного характера). В результате у человека возникает чувство затерянности, невостребованности, заброшенности в мире, который постоянно отдаляется от него, при этом маня за собой.

Отчуждение, дезориентация во внешнем мире, цинизм, апатия – вот к чему приводит абсолютизация (чаще всего бессознательная) внешних факторов. Но извне-ориентированная личность не столь проста, как может показаться. Она чувствует свою проблему, мечтает об обретении теплых отношений с другими, о настоящей любви, к которой, по сути, уже потеряла способность.

Таким образом, рыночный характер отношений в современном обществе, требующий продуцирования и маркетинга специфических личностных качеств, имеющих сбыт, создает некое социальное новообразование, получающее у Рисмена определение «одинокая толпа». Это типичное для западного общества состояние личности отмечали, со ссылками на Рисмена, российские исследователи Ю.А. Замошкин [54] и О.Э. Туганова [151]. Долгие годы в Америке главенствовал тип «изнутри направленного» характера, нашедшего свое воплощение в самодостаточном, уверенном в себе и полагающемся на собственные силы пионере-первопоселенце. В настоящее время преобладающим является иной тип личности. «Характерным стало стремление к союзам. Американец стремится „быть вместе с коллегами и соседями, каждая попытка уйти из общества не соответствует ожиданиям окружающих и вызывает санкции. Одиночество расценивается как болезнь“ (Рисмен)», – отмечает О.Э. Туганова [151, с. 33] в своей интерпретации Д. Рисмена.

Известный американский социолог Филип Слейтер осуществил социологический анализ одиночества, опубликованный в книге «Стремление к одиночеству. Американская культура у поворотного момента» [273]. В отличие от Рисмена, Слейтер не создает типологические модели личности, а предпочитает обозначить ведущую поведенческую установку современных американцев как индивидуализм. С одной стороны, американцы стремятся с общению, взаимопомощи, доверию и сотрудничеству. С другой стороны, все эти стремления наталкиваются на жесткую индивидуалистическую модель, требующую от человека выполнения своей и только своей личной программы действия. Разрыв между идеальной установкой, выраженной в типично американском житейском идеализме (т. е. в акцентировании, особенно вербальном, моральных мотивов действия), и внутренне ригористичной, нередко вполне подсознательной индивидуалистической установкой, создает поле, в котором возникает одиночество – несоответствие внутреннего и внешнего, подлинного и декларируемого в поведении человека.

Социологические модели одиночества, предложенные американскими исследователями, в известной мере, противоположны. Рисмен полагает, что одиночество возникает в результате отказа американцев от индивидуалистической установки на самодостаточность и самоцентризм путем переориентации на внешние цели и псевдоколлективистское сознание. Слейтер предлагает искать причины одиночества в укреплении и трансформации в современных социальных условиях традиционного американского индивидуализма с его требованием всего приватного, частного – прежде всего собственности. Таким образом, для Рисмена одиночество – результат отсутствия (исчезновения) «внутрь ориентированной» установки и превалирование массовидных целей и ценностей. Для Слейтера одиночество – продукт преобразованного индивидуализма (попытка делать все по-своему без учета интересов других).

Очевидные различия в оценке природы одиночества и его современного социального статуса, обнаруживаемые у Рисмена и Слейтера, не перечеркивают, между тем, принципиальную методологическую близость этих двух исследователей. Свойства американского характера и склонности его к одиночеству они видят в социальной среде и внешних условиях, обусловивших этот национальный тип личности, которая становится результирующей внешних социальных факторов (например, культура, средства массовой информации, массовое сознание и массовая психология). В этом смысле оба социолога не дают оценки феномену одиночества по принципу хорошо-плохо. Они считают его статистически и фактически присутствующим явлением общественной жизни, порожденным внешними социальными условиями.

Наряду с указанными выше теоретико-социологическими моделями выдвигаются и другие, граничащие с прикладными исследованиями и рассматривающие отдельные функциональные факторы формирования одиночества.

Теплые, дружеские отношения с родителями повышают сопротивляемость личности одиночеству в зрелом возрасте. Напротив, конфликт с родителями в детском и юношеском возрасте функционально обостряет впоследствии восприятие одиночества. Отсутствие общения с родителями (сиротство) еще больше влияет на возникновение одиночества. Тесные и гармоничные отношения с родителями представляют собой наилучшее средство против формирования синдрома одиночества в будущем.

В качестве устойчивого фактора, способствующего формированию одиночества, признается семейный развод. В сознании ребенка развод ассоциируется с добровольным (невынужденным!) отказом от него со стороны родителей. В английском языке это выражается понятием abandoned children – «покинутые дети». Данное понятие имеет широкий смысл, связанный с отказом от активного взаимодействия с собственным ребенком вообще (потеря интереса к его воспитанию, занятость на работе, другие причины). Необходимо подчеркнуть, чем в более раннем возрасте ребенок переживает развод родителей или указанную покинутость, тем он в будущем будет больше склонен к одиночеству, особенно это касается детей и подростков до 18 лет. После этого возрастного рубежа восприимчивость к разводу родителей снижает свою корреляцию с одиночеством.

В современных исследованиях этот функциональный параметр модели одиночества не находит устойчивого подтверждения. Колоссальная географическая мобильность, характерная для западных постиндустриальных обществ, выработала специфический характер личности, легко отказывающейся от прежних устойчивых дружеских связей и столь же легко приобретающей новые. Однако повышенная внешняя социабильность способна лишь маскировать пласты более глубокого залегания, проявляющие себя не в прямой корреляции с одиночеством, а через косвенные и скрытые факторы. С теоретической точки зрения, эта корреляция должна быть, ибо связь с сообществом (community) и расселение на территории принадлежат к фундаментальным социальным параметрам. Таким образом, испытание этой связи на социальную прочность не может не дать ответной реакции.

Как правило, одиночество ассоциируется с людьми преклонного возраста, что уже давно превратилось в журналистский стереотип и укрепилось в массовом сознании. Однако парадоксальность ситуации состоит в том, что именно среда подростков и молодежи представляет наибольший процент одиноких (например, среди выпускников средних школ).