Новелла вторая

Дверь

Вот он подходит к двери квартиры, и сильно пинает ее ногой:

– Проклятая, чтоб ты сгорела вместе с бабушкиными замками. Что, не нравится?! – с ненавистью оглядев ее, пинает еще и еще, дверь гулко молчит.

Витька вынимает ключи и со злостью тычет ими в замочные скважины; дверь не открывается. Забыв про звонок, мальчишка изо всех сил забарабанил по ней довольно увесистыми кулаками.

«Кто там стучит?» – послышался приглушенный дверью, сердитый старческий голос.

– Открой, это я! – Витька с отчаянием воззрился на дверь, опустив руки и слушая, как лязгают и щелкают запоры. – Ну, скоро ты, что ли? – гневно закричал он. – Из-за твоей двери и Сережка к нам не приходит.

«Скоро, касатик, не гневайся», – послышалось изнутри, и наконец-то дверь распахнулась, обнаружив в коридоре полную, низенькую старушку.

– Ключи ведь у тебя имеются, звонок есть, а ты ломишься, как псих ненормальный, – ласково корила бабушка красного от злости внука.

Витька молча прошмыгнул мимо нее в коридор…

Мама с бабушкой сноровисто накрывали на стол; вот утвердился в самой его середине электросамовар, чайник, чашки, блюдца, розетки, ложечки, все засверкало и заискрилось, дымящийся красивый чай заполнил чашки, темно-вишневое варенье плотно зачернело в прозрачных розетках, и тут словно вихрь, в комнату ворвался возбужденный Витька.

– Витя, уже поздно, спокойнее, – укоризненно и любовно посмотрев на сына, мама озаботилась вдруг и ласково пригладила его торчащие вихры.

Увернувшись от своей ослепительно нарядной и красивой мамы, крепыш проворно уселся за стол и не менее проворно стал уписывать разные деликатесы, а именно: бутерброды с черной и красной икрой, а также осетриной, ветчиной, салями.

Глянув на отца, занятого газетой и чаем с сушками, на бабушку, успокоенно и миротворно улыбающуюся ему, хитро захихикал:

– Бабульк, расскажи нам, как тебя ограбили, ну расскажи… – нетерпеливо захныкал внук, ерзая на стуле.

– Витя, – мама укоризненно покачала пышной прической.

Старушка вздрогнула и заволновалась, было, затем успокоилась и отодвинула чашку с чаем, в руках у нее, как по мановению волшебной палочки, появилась связка ключей.

– Эту историю мы знаем наизусть, – буркнул папа из-за газеты.

Мама грустно и ласково улыбнулась ему, и папино недовольство мгновенно погасло под ее волшебным взглядом, и он даже с интересом и тоже ласково взглянул на тещу.

– В тихий апрельский вечер… – задушевно начала бабушка, и стала быстро-быстро перебирать ключами, будто четками…

… Волны эфира витали по комнате кольцами леденящих жилы подробностей о том, как вкрадчиво ОН постучал, как мило улыбался, какой большой и страшный чемодан был у НЕГО в руке.

Как увидела и поняла она, что чемодан этот – пустой, как попросил ОН попить, а сам – плечом в дверь, не дал захлопнуть, а глазами рыск в одну комнату, рыск-рыск в другую, и спросил жутким утробным голосом:

– Есть ли кто дома, мадам?

А бабушка, непривычно молодая и красивая, задыхаясь от ужаса, уже теряла сознание, оседала, и все не могла оторваться от дверной ручки, как – будто та была под током.

А высокий мужчина с черными усами под хищным, крючковатым носом наклонялся над ней, впиваясь горящим глазом, и, поднимая волосатую руку, сладко улыбался, будто уже в гробу видал, прижимал к губам грязный палец: – Тесс…

А из комнаты, словно по волшебству, исчезают предметы: мебель, вещи, драгоценности из шкатулки…

… Страшная история произвела впечатление: мама побледнела, папа выронил газету из рук, а Витька замер, вцепившись руками в спинку стула, улыбка исчезла с его лица.

Бабушка восседала на стуле прямая, как англичанка, скрестив ноги, и строго взглядывала на них поверх очков.

Вдруг в прихожей раздался резкий щелчок. Все вздрогнули и напряженно глянули на дверь, сверкающую замками и запорами, и лишь бабушка удовлетворенно заулыбалась:

– Это «накладной» с секретом. «Собачка» не сразу срабатывает, зато надежно, – старушка была довольна своей дверью, и не скрывала этого…

Ночь. Тихо и темно в квартире, все спят. Сквозь окна доносятся редкие шумы проезжающих машин, и тогда всполохи света мечутся по стенам, потолку, гаснут, растворяясь во мраке.

Витькин сон беспокоен: он то вертится, то замирает в своей кровати, вздрагивает, открывая глаза и слушая ночь чуткими, встревоженными нервами впечатлительной детской души.

Все вокруг замерло и наполнилось какими-то шорохами, осторожными шагами, позвякиванием подбираемых отмычек, тихим нервным сухим покашливанием…

Яркий утренний свет проникает даже в прихожую, где у двери спозаранку трудится старушка: вот она любовно протирает фланелькой вызывающий восхищение массивный «Манчестер» с декоративной отделкой, чуть ниже «Манчестера» сияет никелированный «накладной» с секретом, напоминающий собою маленький изящный пистолет, готовый ежесекундно выстрелить.

Старушка не обходит вниманием и его, и тут в ее ласковых руках замок щелкает, словно живой, пугая насмерть и без того сверх осторожную бабулю. Она замирает на мгновение.

Отдышавшись, уже быстрее проходит тряпкой по утопающему в дверной толщине «обычному врезному», смахивает пыльцу с маленького, но крепкого засовчика, подпирающего низ двери. Вроде бы все.

Дверь засверкала, приковывая к себе внимание, как нечто уникальное в своем роде, становится ясно, что это не просто дверь, а целая система, выпестованная старушкой с любовью и вниманием, и являющаяся в квартире главным, почти живым существом, охраняющим ее обитателей.

Систему довершает дверная цепочка и «глазок», мирно сияющий желто-зеленым светом лестничной площадки.

Из кухни доносятся голоса и звуки, дверь распахивается и появляется Витька, сопровождаемый заботливой матерью. Дожевывая на ходу, он принимает из ее рук объемистый портфель.

– Бабулька, открывай скорее, в школу опоздаю.

– Успеешь, касатик, – старушка ласково осматривает внука и, удовлетворенная, поворачивается к двери, словно к сейфу, загремев вынутой из передника связкой ключей. Вот она трудится над «обычным врезным», сосредоточенно нащупывая бородкой ключа заветную канавку в его чреве.

Ловко щелкнув «накладным» с секретом, бесшумно открывает «Манчестер» и, не глядя, выдергивает засовчик, откидывает в сторону скользкую цепочку…

– Ну, скоро ты, что ли?

– Мама, Витя и так запаздывает.

– О господи… – вздыхает встревоженная происходящим старушка. Наконец-то она разрядила свою дверь, и та расслабленно приоткрылась.

– Ключи-то взял? – хлопотливо оглянувшись на мрачно молчащего внука, она обеспокоенно запричитала: – Не взял, стало быть, забыл.

– Обожди-ка… – и зашаркала вслед за дочерью в комнаты, а вернулась с огромным, как показалось Витьке, ключом на шнурке.

– Накось надень, так не потеряешь, – бабушка быстро накинула шнурок на Витькину шею, ловко просунула ключ под рубашку, и тот больно брякнулся на его голую грудь.

Витька съежился и стал прорываться в полуоткрытую дверь, но бабушка не отпускала, засовывая ему в карман еще связку из ключей поменьше.

Наконец Витька вырвался на лестничную площадку, и во весь дух кинулся вниз по ступеням, на ходу застегивая пуговицы.

«Смотри, ключи не потеряй!» – донесся до его слуха бабушкин взволнованный голос…

В классе стояла неспокойная тишина.

Худая, как щепка, учительница в очках строго ткнула указкой в плакат, висящий на доске.

– Это скат – хвостокол, которого, как вы, наверное, помните, мы проходили на прошлом уроке. Кто расскажет нам про него? – и она внимательно оглядела замерший от неожиданности класс.

Рассказывать про ската – хвостокола никому не хотелось, и ученики усиленно прятали глаза от испытующего взора неумолимого педагога.

… – Это наш последний день перед каникулами, – почему-то шепотом сообщил Сережа новому другу, но пришелец не отвечал.

Он внимательно присматривался к происходящему, изучая такую непонятную для него жизнь землян.

И Сережа тоже с интересом стал смотреть: ведь он, как и пришелец, ничего не знал о том, как, и чем живет его лучший школьный товарищ…

– Эй ты, Христос – воскрес, иди к доске, – сидевший неподалеку от друзей худой вихрастый парнишка угрожающе сощурил свои рысьи глаза, показывая Витьке кулак из-под локтя.

Две смешливые девчушки с первой парты оглянулись и насмешливо захихикали, глядя на покрасневшего от обиды Витьку.

Сережа сочувственно покосился на товарища и высоко поднял руку, всем своим видом выражая готовность отвечать урок.

– К доске пойдет Векшин.

Вихрастый парнишка нехотя привстал, с трудом высвобождая из-за стола свои длинные ноги. Девчушки снова захихикали, глядя на его мучения.

– Погоди, получишь ты у меня, – прошипел парнишка, со злостью поглядывая на Витьку, но тут зазвенел спасительный звонок, и он облегченно заулыбался.

– Не радуйся Векшин, на следующем уроке спрошу вдвойне.

Учительница захлопнула журнал и вышла из класса, который сразу же стал похож на растревоженный муравейник.

– Эй ты, Христос – воскрес, тебя вразумить, чтоб понятливей стал?

Витька сжал кулаки, глядя на приближающегося противника.

– Не приставай, Колька, получишь по сусалу.

– Я получу?! – Колька насмешливо захохотал, слегка растерявшись. —

Христос, ты почему на шее крест носишь? Ведь ты пионер, – решил он сменить пластинку, тем не менее, не отступая.

– А это твой защитник? – кивнул он на маленького Сережу, стоящего рядом с другом. – Ну, чего хмурый такой? Смотри, ушастик, в футбол не возьмем играть.

– Больно надо, – обиделся Сережа, оглядываясь на смешливых девчушек, которые с любопытством смотрели на них, хихикая.

Полная собственного достоинства, подошла отличница Люда:

– А я видела, у него пуговица верхняя расстегнулась, а на шее… – она победоносно оглядела обступивших ее одноклассников, – на шее у него шнурок висит. А дальше не видно было.

– Ясное дело, крест, – Колька насмешливо хмыкнул, – богомольный…

Растерявшись от устремленных на него взоров, Витька машинально ощупал застегнутую верхнюю пуговицу.

– Не ношу я креста.

– Тогда покажи, покажи… – затребовали вокруг.

В это время Колька быстро подошел к нему сбоку своими легкими, скользящими неслышными шагами и дернул за ворот куртки.

– Распять его! – злорадно закричал он.

Оторванная пуговица застучала по полу, куртка распахнулась, и тут изумленному классу открылся ключ, висящий на Витькиной шее.

Побагровев от стыда и ярости, словно скат – хвостокол в брачный период, изображение которого все еще висело на классной доске, Витька сорвал ключ со своей шеи и так хватил им по Колькиному толоконному лбу, что рассек его до крови, и она закапала на учительский стол.

Все замерли, молча глядя, как в раскрывшиеся двери вошла все та же, худая, как щепка, учительница в очках, сопровождаемая трелью звонка.

Ехидно улыбаясь, она проследовала к столу.

– Урока литературы не будет. Марья Ивановна заболела, и директор попросила меня выручить, – деловито оглядев сгрудившихся учеников, она, было, удивилась беспорядку, но тут увидела ссадину на Колькином лбу и пятна крови на столе. Елочки бровей испуганно вылезли из-за очков.

– Кто это тебя и за что? – педантизм не изменил ей и на этот раз. Оглядев притихший класс, покачала головой: – Садитесь, разберемся после урока. А ты Векшин иди в медпункт и возвращайся живым, – позволила она себе улыбнуться, затем строго оглядела развеселившихся, было, учеников.

– Пустяки, – заупрямился на свою голову Колька, – уже все прошло. – Он потрогал лоб, и тут только до него дошло, какую промашку он допустил.

– Хорошо, Векшин. Иди к доске и расскажи нам про ската – хвостокола все, что ты изучил. Смелее Векшин, смелее.

Тоскливо оглянувшись на дверь, Колька побрел к плакату, на котором, во всей красе, раскинулась ненавистная ему чудо – рыбина…

За окнами квартиры было пасмурно, серо, лил нескончаемый дождь.

Витька закашлялся и откинул одеяло, которым был укутан. На тумбочке рядом – россыпь разноцветных лекарств, микстура, градусник.

– Болеешь, касатик, – вошедшая бабушка сердобольно поглядела на него, поправила одеяло. – Может, компотику хочешь?

– Бабульк, когда мама с папой вернутся?

– Скоро, касатик. Вот съездят в Тетюши и вернутся. Заболел-то ты нежданно-негаданно. На Родину твоего деда, поди, поедут, пусть съездят с родней пообщаются, а мы тут с тобой… – бабушка потрогала Витькин лоб и сокрушенно покачала головой: – Пойду за матерью схожу, горишь весь, – и, несмотря на полноту, она быстро вышла.

А Витька лежал и болел:

«Дождик этот никогда не кончится. Они уедут, а бабушка навсегда задраит свою дверь, и мы с ней исчезнем, рассыплемся в прах, и ни один звук не донесется из глубины квартиры, сколько бы не звонили они, когда вернутся из отпуска. А Сережка вот ведь удивится, когда я исчезну», – думал он, лежа на спине, и три разноцветные лошадки печально кивали ему с детского настенного коврика.

Витька сделал вошедшей матери огромные затуманенные глаза и умирающим голосом произнес:

– Мне без тебя будет так грустно, мама.

И мама не выдержала и разразилась рыданиями, огромными, как морские волны, с белыми барашками всхлипываний. Мама обнимала и целовала его большими влажными губами и одеяло, намокая, пропитывалось маминой глазной влагой. И подушка тоже.

И тут Витьке стало себя жалко: он размокал не только снаружи, но и изнутри, и уже откровенно рыдал, уткнувшись в мамино скользящее плечо.

– Мы не надолго, родной мой. Думаешь, Тетюши, значит далеко? Это же на Волге, рядом с Казанью, помнишь Казань? Ты сам говорил, как быстро мы доехали тогда, помнишь?

И Витька согласно кивал головой, продолжая плакать…

Дождь перестал лить, но моросил, и стекла окон, казалось, насквозь пропитались влагой и скоро сами потекут, не выдержав непрерывного дождя.

Витька вскочил с кровати и, подмигнув трем печальным лошадкам, отчего они сразу повеселели, стал быстро одеваться…

Папа с мамой укладывали вещи в чемоданы.

– Витя, принеси белую рубаху, она на столе в кабинете, – папа ласково потрепал сына за вихры и тот весело помчался, по пути опрокинув со стола мамин чемодан, который перевернулся в воздухе и шлепнулся, выпростав на пол содержимое.

– Озорник, что ты наделал? – мама сокрушенно, точь-в-точь как бабушка, смотрела на возникший беспорядок, а Витька уже мчался обратно с рубахой в руках.

– Там же белая лежала, – недоуменно вопросил папа, держа в руках голубую рубаху, а Витькин радостный смех уже слышался на кухне.

– Выздоравливает, – улыбнулась мама, и папа замолчал под взглядом ее чарующих глаз, забыв обо всем на свете.

На кухне раздался грохот.

«Ах, проказник, кастрюлю опрокинул, да я тебя…»

Витька пулей выбежал из кухни и промчался в прихожую. На рубашке его расползались жирные пятна.

Он был возбужден, ощущая в себе прилив необъяснимой силы. Предчувствие грядущих событий захватывало его.