— Почему? — изумился Рональд. — Разве у вас добивают попавших в беду?

— Да, — кивнул малыш. — Только мама бы меня спасла, окажись она здесь. Остальные бы убили.

— О злой, негуманный народ! — воскликнул Рональд. — Как же ты вообще отважился бродить по лесу один, если вокруг полно негодяев?

— Я был не один. Мы с папой пошли собирать грибы. Зашли в чащу, все было спокойно. Потом я нашел большой гриб, подошел, чтобы его срезать. Тут мою ногу захватила петля, и я оказался на дереве. Там была ловушка в траве, я не заметил. Как только я повис на ветке, из кустов выскочили Ксексы и убили моего папу.

— Кто выскочил? Какие кексы?

— Ксексы. Это наши соседи.

— Соседи? Что вы им такого сделали?

— Мы живем рядом, — сказал малыш и умолк, пристально глядя Рональду прямо в глаза.

Мальчик был утомлен и, наверное, напуган, хоть не подавал и виду. Конечно же, неправильным было продолжать расспросы. Рональд поднял его и посадил на лошадь, затем вскочил в седло и наказал мальчику держаться покрепче.

— Я отвезу тебя к маме? Как туда добраться?

— Поезжайте прямо и наткнетесь на боковую тропинку. По ней тоже прямо. Я вижу, вы весьма добрый, — как-то очень удовлетворенно, почти облизываясь, произнес спасенный.

— Наверное, так, малыш, — отвечал Рональд. — Как тебя зовут, кстати?

— Ихилок, — произнес мальчик и, закрыв глаза, приготовился свалиться с коня. Рональд хлопнул себя по лбу железной рукавицей, подхватил малыша и посадил перед собой. Тот лег коню на шею и сразу уснул.

Рональд пустил Гантенбайна вскачь, и через десять минут они выехали из лесу к развалинам диковинного города.

Величие — именно это слово приходило на ум при виде развалин. Разум помимо воли достраивал из одиноко стоящих стен высотой едва ли не в милю величественные дворцы, угадывал под зеленым дерном широкие улицы, населял пустынные кварталы прекрасными людьми в тогах, прогуливающимися средь колонн и статуй.

Вблизи вид оказался гораздо более печальный. Город был одноэтажным, внутренности бывших дворцов были застроены тесно стоящими избушками.

Рональд натянул поводья и въехал на поросший травой бульвар древнего города. Ихилок проснулся.

— Сверните сейчас направо. Наша избушка восьмая по счету, самая низенькая.

Улица была пустынной, да и весь город в целом — тоже. Рональду почему-то показалось, что жители просто сидят по домам и не вылазят на свет Божий, разве что по крайней нужде, о чем свидетельствовали разбросанные тут и там экскременты. Зажав нос, Рональд подъехал к указанному Ихилоком домику и, свесившись с коня, постучал в низенькую дверь.

Дверца открылась и тут же захлопнулась. Рональд мог бы поклясться, что видел в явившейся на секунду щелке глаз. Затем дверь распахнулась и выбежала женщина, толстая, как бочонок, и очень подвижная.

— Ихилок, что случилось? — спросила она неожиданно бесстрастным голосом. — Кто этот благородный рыцарь?

— Папу убили, — сказал мальчик, каплей смолы скатился по боку коня на землю и встал, держась за ногу животного.

— А, ясно, — ответила женщина невозмутимо. — Ксексы?

— Ага, — отвечал мальчик.

— Ну, я так и знала, конечно, — женщина застегнула верхнюю пуговицу и жестом пригласила Рональда в дом. Рьщарь спешился и, пригнувшись, чтобы не задеть головой о низкую притолоку, вошел в чистую комнату, обставлен ную вполне по-спартански, но со вкусом: каждого предмета было по одному — один стол, один стул, одна печь и т.д.

— Тело его Ксексы забрали?

— Да.

— Жалко, — сказала женщина. — Эх, что же мы будем есть зимой?

Странно, но ее чувства к мужу имели явно прагматический оттенок. Графа это несколько покоробило, но затем он рассудил, что, как дворянин, не имеет ни малейшего представления, в какие формы облекается любовь у пейзан.

— Садитесь. Будем ужинать, — произнесла женщина. Немногословие этой семьи Рональда удивляло. Рыцарь пододвинул стул, уселся, а женщина наливала черпаком наваристую похлебку, резала хлеб.

— Охотиться теперь, Ихилок, придется вам с Кутхом, — пояснила мать. — Будете кормить младших девочек. И смотрите, если станете отбирать у них пищу или… ну сами знаете, о чем я, вам не поздоровится. Мы одна семья: чем больше ее членов выживет, тем больше наших генов окажется в общем потоке.

Рональд поперхнулся, удивившись формулировке.

— Завтра утром сходите за молоком к Ксексам. Может быть, даже теленка у них купим — у них корова отелилась. Не бойтесь: это не опасно — отец с матерью завтра еще не успеют вернуться с охоты, дома будут только дети.

— Как? Вы не только не будете мстить, но даже разрешите детям дружить с отпрысками убийцы их отца? — воскликнул граф.

— Какой смысл в кровной мести? Моего мужа уже не вернуть, — пожала плечами женщина.

— Как вы благородны! — восхитился Рональд.

— Если бы его убили не Ксексы, то убил бы кто-нибудь другой, — философски рассудила Мадлена (так звали толстую женщину). — Там был десяток других капканов, расставленных остальными семьями.

— Странные у вас тут живут люди… — Рональду стало жутковато. И вместе с тем он почувствовал симпатию к этой женщине, которой отныне предстоит воспитывать детей в одиночку, среди людей-волков, но для выражения этой симпатии, как обычно, с трудом подобрал слова.

— Замечательно острые у вас кухонные ножи, — похвалил Рональд, рассматривая блестящую кухонную утварь. — Вы, должно быть, хорошая хозяйка.

— Приходится, — сказала женщина. — Дети должны вырасти сильными, чтобы занять достойное место в обществе и продолжить наш род.

«Что у нее за конек — социал-дарвинизм махровый какой-то», — удивленно подумал Рональд.

— Вы не боитесь здесь жить?

— Страх — это удел слабых. — Мадлена вытирала крошки со стола. — Я не боюсь ничего. И дети должны понять, что пока они делают все правильно, их жизни почти ничто не угрожает. Вот почему они должны продолжать общаться с Ксексами, а не испытывать мистический страх перед ними. Пойдемте, я провожу вас в спальню.

В спальне царила все та же спартанская обстановка: одна кровать, одна тумбочка, одно окно с занавеской, одна свечка. Мадлена застелила ему постель и вышла.

Тщетно Рональд пытался уснуть — желтый огонь светильника, тяжеленная пуховая перина, охватывавшая его со всех сторон медведем, низкий потолок — все это мешало расслабиться. Наконец ему удалось отпустить свое сознание настолько, что воспоминания о прошедшем дне стали путаться: на дереве висел Кверкус Сквайр, Розалинда, поправляя корону, выслушивала рассказ монаха — и тут его разбудил легкий шорох шагов.

Мадлена тихо, на цыпочках, вошла в комнату и забралась на кровать. Рональд старался сжать веки так, чтобы между ними оставалась полоска толщиной буквально в волос — а сам следил за ее движениями. Женщина посмотрела на его лицо, а затем сбросила халатик, в котором была. Рональд открыл глаза и уставился на нее, не в силах и слова сказать.

Она танцевала, демонстрируя свои прелести прямо перед его лицом. Позы, которые она принимала, были соблазнительны, но ее нагота — бесстыдна до отвращения. Рональду представилась удивленная мордочка Розалинды. Он вскочил с кровати, стукнувшись лбом о потолок.

— Вы что себе позволяете? — крикнул он. — Совсем ошалели, что ли? У вас муж погиб, а вы…

Женщина прекратила танец, но вместо того, чтобы уйти, приняла позу такую, что Рыцаря едва не хватил удар.

— Если вы не перестанете, я сей же час сажусь на коня и уезжаю, — решительно произнес он. — И рассвета ждать не буду.

Мадлен поспешно выпрямилась и накинула халат, лежащий на полу.

— Я просто подумала, что ребенок такого человека, как вы, унаследует здоровые и сильные гены, — равнодушно сказала она. — Я хотела бы быть матерью такого ребенка.

Вся злость Рональда куда-то улизнула, как не было.

— Вы поймите, голубушка, — дрожащим голосом начал Рональд, — я так не могу, у меня возлюбленная дома, да и просто — не могу. Вы очень хороши, найдете себе кого-нибудь и получше меня.

— Да я знаю, — сказала женщина и прошла на кухню. Рональд пошел за ней, сам не понимая зачем.

— Я вам очень сочувствую, — начал он проникновенным и жалким голосом. — У вас горе такое, что не каждая женщина выдержит…

— При чем тут дети? — удивилась женщина, и Рональд лишний раз понял глупость своих слов о каком-то «горе». — Нужно рожать сильных детей, чтобы они могли бороться за жизнь. От вас малость самая требовалась. Я ж к вам не в жены набивалась.

— Сильных детей? — у Рональда возникло ощущение, что вместо книги, которую он читал уже несколько дней, ему подсунули другую, с непонятным сюжетом, да еще на иностранном языке.

— Да, сильных, — сказала женщина. — В жизни выживает только сильнейший. Поэтому на чувства и сопли нет времени. Нужно, чтобы дети унаследовали сильные гены.

— Вот уж не уверен, что у меня хорошая наследственность… — попытался соврать рыцарь.

— Я сама вижу, какая она… никогда не могла понять, отчего мужчины так трепетно относятся к зачатию детей? От вас убудет, что ли, если у вас появится еще один ребенок?

— Ну, во-первых, не еще один, а первый, — покраснел Рональд.

— Вы самого процесса боитесь, что ли? Бросьте, я вас всему научу…

— Нет-нет, спасибо… я просто считаю, что между людьми, которые собираются провести ночь в одной постели, должна быть любовь или, по меньшей мере, страсть…

— Фу, как глупо, — брезгливо сказала Мадлена. — Ладно, спите, а я пошла, мне завтра вставать рано.

И ушла. Теперь заснуть было почти невозможно: в голове путались любопытство и стыд, им вызываемый. Рональд ворочался, закрывал голову подушкой, а навязчивые танцующие женщины так и плясали перед ним.

Когда он внезапно проснулся, то даже не сразу вспомнил, где находится. Тело его было прижато к постели, руки неестественно раскинуты. Он попытался вскочить, но толстые веревки превратили его в единое целое с постелью, на которой он лежал.

У стены стояла Мадлена и весь ее многочисленный выводок. Глаза у всех блестели, дети прятали усмешки, стыдливо посматривая на связанного графа. В крошечных руках сверкало по ножу.

— Давайте, дети! Вперед! — командовала женщина. — Кто прикончит рыцаря, получит его ногу. Мы ее зажарим, как вы любите.

Ихилок, милый мальчик, невинно улыбаясь, лез к Рональду, пытаясь зацепить его ножиком. Рыцарь стал отбрыкиваться, параллельно пытаясь высвободить привязанную к спинке кровати руку. Наконец кровать попросту треснула, не выдержав напора, и граф вскочил с постели.

— Вы что делаете? — крикнул Рональд. — У вас с головой непорядок, что ли?

Мадлена молча и грустно смотрела на него. Дети больше не улыбались. Рональд отдышался и сел на кровати, качая головой.

— Ихилок, я же тебе жизнь спас!

— А что мне кушать зимой? — поинтересовался мальчик совершенно серьезно.

— Черт бы вас побрал, — выругался граф, развязал кошелек, припрятанный им под кроватью, и высыпал себе на ладонь горсть золотых монет.

— Вот, возьмите. Я все понимаю: бедность там и прочее…

И протянул золото Мадлене. Женщина подошла ближе, взяла деньги — а затем сделала вот что: не без грации прыгнула вперед и полоснула его ножом по запястью. Граф мгновенно скрутил злодейку и, чувствуя отчаянно притягательный горячий аромат ее тела, отнял у нее нож. Рана вышла пустяковая.

— Я вас убью, — произнес рыцарь. — Не посмотрю, что вы женщина. Рыцарский кодекс позволяет обороняться от людоедов, не уточняя пола и уравнивая в статусе каннибалов с драконами и оборотнями. Дети, бросайте ножи.

Он лукавил, конечно. Убить женщину, к тому же матрону с многочисленным семейством — пусть даже и таких бесенят, было так же невозможно, как, скажем, покуситься на жизнь собственного отца.

Дети смотрели то Рональда, то на мать.

— Делайте, что он говорит, — скомандовала Мадлена. — Если он меня убьет, вы пропадете с голоду; это нерационально. А так, возможно, он нас пощадит.

Дети аккуратно сложили кухонные ножи на землю.

— Вы что, и правда людоеды? — брезгливо спросил Рональд, отгоняя тошноту.

— А что тут такого? — искренне удивилась женщина. — Белок — он и есть белок. Жалко, тело мужа Ксексы забрали — оно было бы сейчас кстати. Нужно запасаться на зиму, говорят, она в этом году будет холодной. Я слышала, что обычно люди своих мертвецов хоронят — но это же просто глупо: дети умирают с голоду, а они закапывают в землю полторы сотни фунтов отменного мяса… А как же приоритет продления рода? Нет, если бы было вдосталь другого мяса, я бы предпочла человечине говядину — но так уж вышло, что вокруг одни люди…

— Хватит, — прервал ее рассуждения граф. — Вы одна тут такая или вся деревня? Впрочем, не отвечайте — я уже и сам вспомнил о Ксексах… Выходит, целый народец каннибалов. Вдобавок еще и социал-дарвинистов.

Мадлена заглянула ему в лицо своими голубыми глазами. Глазами умудренной жизнью женщины, знающей цену всему на свете.

— Я вас отпущу, — сказал Рональд. — только поклянитесь больше на меня не нападать.

— Клянусь, — сказала женщина.

— Вот и хорошо.

Он разжал кисть. Женщина мгновенно поднялась.

— Интересно, а если бы мы с вами… гхм… познали бы друг друга, вы меня бы потом все равно убили и съели за ненадобностью? — любопытство не позволило Рональду промолчать.

— Если бы вы не захотели стать моим мужем — убила бы и съела, — не моргнув глазом, отвечала Мадлен. — А если бы согласились, мы бы с вами занялись воспитанием детей, моих и наших общих. Мой прежний муж оказался слишком слаб. Вы оказались бы хорошей заменой.

От этой откровенности Рональду сделалось не по себе.

— Да уж, хорошенькие тут у вас нравы…

— Что поделать? Борьба за существование является основой взаимодействия всех живых существ.

«Да она, пожалуй, не виновата ни в чем, — подумал рыцарь. — Должно быть, у них все живут по таким законам. Эти Ксексы съели ее мужа, она собиралась съесть меня… бррр».

— Ладно, я уезжаю, — сказал он. — Не хочу и мгновения здесь оставаться. Верните мне мой меч.

— Минутку, — сказала женщина и, выйдя в соседнюю комнату, о чем-то зашепталась со старшим мальчиком.

— Ага, сейчас принесу, — сказал он и выбежал во двор.

— Спрятали его в хлеву, — призналась женщина. — От греха подальше.

Это «от греха подальше» прозвучало несколько искусственно, и Рональда понемногу стала охватывать тревога. Шли минуты.

— Вы добрый, — заметила женщина. — Я правильно определила ваш характер.

В больших ее глазах читалось удовлетворение физика, заранее предсказавшего все детали эксперимента, пусть и разнесшего в прах лабораторию.

Целый народец, живущий на развалинах прежнего города. Наследники жителей мегаполиса, сражавшихся за выживание любыми методами, заставляющих себя быть холодными и циничными, лгать, изворачиваться и убивать друг друга всеми возможными способами. За века они довели борьбу за существование до высоты искусства, нет, вернее, точной науки вроде математики, где была своя железная логика, с которой даже спорить невозможно.

— Что-то не идет ваш мальчик! — граф принялся расхаживать по комнате. Взгляд его привлек какой-то блеск за печкой.

Исмигуль!

Это и вправду был его меч, последний подарок пропавшего годы назад отца, привезенный им из турецкого похода. Изящная рукоять торчала из-за невысокой беленой стенки. Рональд поспешно схватил свое оружие и укрепил его на перевязи. И только тут все понял.

— Вот негодяи! — крикнул он и стремительными шагами бросился на улицу. В спину ему полетел брошенный Мадленой нож, но лишь чиркнул по кольчуге и бессильно упал на пол.

По улице, направляясь к избушке, бежала многочисленная толпа коротышек, наскоро вооружившихся первыми попавшимися под руку предметами. Впереди несся Ихилок, показывая дорогу. Рыцарь едва успел дошагать до стойла (он именно пытался шагать — бежать было бы позорным) и вскочить на Гантенбайна. Но вот ускакать оказалось делом не таким уж и простым.

Вся деревня выбежала на улицу, окружая коня Рональда, пытаясь тыкать его ложками, вилками — всем, что успели захватить с собой, выбегая на зов Ихилока. Рональд поразился, как животные чувства уживаются в душах этих людей с точным расчетом. Все их мысли и действия были подчинены борьбе за существование, их разум превратился в такое же заурядное оружие, как зубы и когти. А, с другой стороны, бесстрастный этот разум сделал из борьбы за существование целую науку, механически-правильную, где кратчайший путь между двумя точками — прямая, а чувства и праздные размышления только вредят делу. Гантенбайн в их глазах наверняка был математическим объектом, чей уровень здоровья приравнивался к 100%, и эти сто процентов можно было теперь вычерпать ложками: ну не пришло бы в голову нормальному человеку, что толпа заморышей теоретически может убить такое рослое животное совокупностью ударов кухонной утвари. Математика, черт возьми.

Они наступали с бесстрастными лицами, в которых не было ни ярости, ни гнева, ни даже агрессивного оживления. Рыцарь едва успевал обрушивать свой меч то вправо, то влево, не столько поражая, сколько разгоняя коротышек (при их невероятной верткости попасть по ним, даже двигавшимся густой толпой, было почти невозможно).

— Ну, Гантенбайн, не выдай, голубчик! — крикнул Рональд. Конь лягнул задними лапами назойливых замухрышек, встал на дыбы и прыжком перемахнул через невысокий забор, оказавшись вместе со всадником в относительной безопасности. Пока толпа огибала забор, молча сверкая глазками, он уже уносил всадника прочь от деревни.