Джек Обри, не шевелясь, сидел на стуле. Ладони у него вспотели, в горле пересохло. Из-под черных бровей с серебряной проседью лорд Кейт, сидевший по другую сторону стола, направил на него холодный взгляд серых проницательных глаз.

— Выходит, вы были вынуждены так поступить в силу обстоятельств? — спросил он.

Он имел в виду высадку пленных на остров Дракона, — по сути, тема эта занимала его чуть ли не с самого начала их встречи.

— Так точно, милорд.

Адмирал помолчал, прежде чем заговорить вновь.

— Если бы вы сделали это в силу вашей недисциплинированности, — раздельно произнося слова, продолжал старик, — из нежелания подчинить свое мнение мнению вашего начальства, то я был бы вынужден принять серьезные меры. Как вам известно, капитан Обри, леди Кейт очень расположена к вам. Мне и самому не хотелось бы нарушить ваши планы, поэтому позвольте говорить с вами совершенно откровенно…

Как только Джек увидел суровое лицо секретаря, он понял, что предстоит неприятный разговор, однако действительность превзошла самые худшие ожидания. Адмиралу было известно все, вплоть до мелких подробностей, — официальный выговор за нетерпимость, невыполнение распоряжений, касающихся определенных ситуаций, репутация чересчур независимого, безрассудного и даже недисциплинированного офицера, слухи о его недостойном поведении на берегу, пьянстве и так далее. Адмирал не видел ни малейшей возможности производства его в чин капитана первого ранга, хотя капитан Обри не должен принимать это близко к сердцу — ведь многие офицеры не добились даже чина капитана второго ранга, а капитаны второго ранга — это очень уважаемые люди. Можно ли человеку доверить командование линейным кораблем, если ему приходит в голову сражаться, руководствуясь собственными представлениями о стратегии? Нет, об этом не может быть и речи, если только не произойдет нечто совершенно из ряда вон выходящее. Послужной список капитана Обри не таков, чтобы им можно было гордиться… Лорд Кейт говорил рассудительно, стараясь быть справедливым, точно придерживаясь фактов и выбирая нужные слова. Сначала Джек Обри только переживал, испытывал стыд и неловкость. Но по мере того как адмирал продолжал, он почувствовал жжение где-то возле сердца или чуть пониже-то были признаки яростного гнева, который мог охватить его. Джек потупился, иначе выдал бы себя своим взглядом.

— С другой стороны, — продолжал лорд Кейт, — вы обладаете одним важным качеством командира. Вы удачливы. Ни один из других моих крейсерских кораблей не нанес такого ущерба неприятельской торговле, ни один из них не захватил и половины взятых вами призов. Поэтому, когда вернетесь из Александрии, я отправлю вас в новое крейсерство.

— Благодарю вас, милорд.

— Это вызовет известную зависть, определенную долю критики, однако фортуна переменчива, и, пока она от вас не отвернулась, ею нужно воспользоваться.

Джек Обри выразил адмиралу признательность, почтительно поблагодарил его за добрые советы, передал низкий поклон леди Кейт и отбыл. Он заставил себя отвечать адмиралу ровным тоном, однако пламя в груди продолжало жечь его изнутри, несмотря на обещанное крейсерство. Джек вышел из адмиральского кабинета с таким видом, что на лице часового возле дверей понимающая усмешка мгновенно сменилась выражением тупого равнодушия.

«Если и это ничтожество Харт вздумает разговаривать со мной в таком же тоне, — сказал себе Джек, вылетев на улицу и ненароком прижав какого-то шпака к стене, — или позволит себе нечто подобное, я оторву ему, к чертовой матери, нос и плюну на службу».

— Мерси, дорогуша, будь добра, — взревел он, зайдя по пути в «Корону», — принеси мне бокал vino и copito aguardiente[46]. Черт бы побрал всех адмиралов, — добавил он, чувствуя, как в глотку прохладной струей льется живительное молодое вино.

— Но он отличный старый адмирал, дорогой capitano, — отвечала Мерседес, стряхивая пыль с синих лацканов его мундира. — Он назначит вас в крейсерство, когда вернетесь из Александрии.

Внимательно посмотрев на девушку, Джек Обри сказал:

— Мёрси, querido[47], если бы ты знала об испанских плаваниях хотя бы половину того, что знаешь о наших, как бы ты меня осчастливила. — Проглотив последнюю каплю обжигающего бренди, он заказал еще один стакан этого утоляющего жажду честного напитка.

— У меня есть тетушка, — отвечала Мерседес. — Вот она много чего знает.

— Да неужто, дорогуша? В самом деле? — произнес Джек Обри. — Вечером ты мне расскажешь про нее. — Рассеянно поцеловав девушку, он надел отделанную галуном треуголку на новый парик и произнес: — А теперь к этому ничтожеству.

Однако получилось так, что капитан Харт принял его чрезвычайно учтиво и поздравил с операцией в Альморайре:

— Эта батарея чертовски досаждала нам. Трижды наносила пробоины «Палласу» и сбила одну из стеньг у «Эмеральда». Надо было давно разделаться с нею. — Затем пригласил Джека на обед и добавил: — Захватите с собой и вашего доктора, хорошо? Моя жена очень хочет встретиться с ним.

— Уверен, он будет счастлив, если только не получил другого приглашения. Надеюсь, миссис Харт здорова? Я должен выразить ей мое почтение.

— Она вполне здорова, благодарю. Но наносить ей визит нынче утром нет смысла. Она на прогулке верхом в обществе полковника Питта. Что это за удовольствие по такой жаре, ума не приложу. Кстати, вы можете оказать мне услугу, если пожелаете. Мой банкир хочет отправить своего сына на флот. У вас ведь есть вакансия для молодого человека, так что дело проще простого. Он очень приличный малый, его жена училась вместе с Молли. Вы увидите их обоих за обедом.

Встав на колени и упершись подбородком о крышку стола, Стивен наблюдал за тем, как самец богомола осторожно приближается к самке. Это был великолепный экземпляр зеленого цвета. Она стояла вертикально на четырех задних ножках, перебирая двумя передними, словно в религиозном экстазе. Время от времени ее массивное тело содрогалось, и дрожь эта передавалась ее тонким членам. Тогда самец отскакивал назад. Затем он продвигался вперед параллельно крышке стола, осмотрительно вытягивая вперед длинные, опасно зазубренные передние ноги и усики. Даже при сильном освещении Стивен, казалось, мог видеть огонь, горящий в его больших овальных глазах.

Самка намеренно повернула голову назад под углом сорок пять градусов, словно оценивая кавалера. «Уж не одобрение ли это? — подумал Стивен, подняв лупу, чтобы разглядеть движения усиков. — Согласие?»

Бурый самец понял это движение именно таким образом и, сблизившись, оседлал ее: ногами он сжал ее надкрылья; его усики соприкоснулись с усиками самки и принялись их поглаживать. Кроме как дрожью от дополнительного веса тела самца, она никак не отреагировала на его ласку, не оказала ему никакого сопротивления, и вскоре начался бурный процесс совокупления насекомых. Стивен засек время и отметил его у себя в записной книжке, лежавшей открытой на полу.

Шли минуты. Самец чуть переменил позу. Самка шевельнула своей треугольной головой, слегка качнув ею слева направо. Стивен увидел в лупу, как ее челюсти раскрылись и сомкнулись. Все произошло так быстро, что, несмотря на пристальное внимание, Стивен не смог уследить за движениями самки, и в следующее мгновение голова самца оказалась откушенной — и упала, словно лимон с дерева, прямо в зеленые лапки, соединенные в подобии молитве. Она вгрызлась в голову своего любовника, и свет, горевший в его глазах, погас. Оставшееся у нее на спине обезглавленное тело самца продолжало совокупляться с еще большей энергией, чем прежде, поскольку все контролирующие центры теперь отсутствовали. «Ага», — с полнейшим удовлетворением произнес Стивен и снова отметил время.

Через десять минут самка откусила три фрагмента длинного туловища своего возлюбленного над верхним сочленением и с явным удовольствием съела их, роняя перед собой частицы хитинового панциря. То, что осталось от самца, по-прежнему крепко держало самку задними ногами и продолжало совокупляться…

— Вот вы где! — воскликнул Джек Обри. — А я уже четверть часа жду вас.

— Ох, — вздрогнув, отозвался Стивен Мэтьюрин. — Прошу прощения, прошу прощения. Я знаю, как вы цените пунктуальность. Очень извиняюсь. Я убрал свои часы в начале наблюдения, — продолжал он, осторожно прикрывая самку богомола и ее обед пустой коробкой с отверстиями. — Теперь я к вашим услугам.

— Ничего подобного, — отвечал Джек. — Только не в этих безобразных башмаках. Кстати, зачем вы приделали к ним свинцовые подошвы?

В любое другое время Джек Обри получил бы очень резкий ответ, но Стивен понял, что утренняя встреча друга с адмиралом была не из приятных, и единственное, что он сказал, надев туфли, было следующее:

— Женщине не требуется от вас ни голова, ни даже сердце.

— Кстати, вы мне напомнили, — отозвался Джек. — Нет ли у вас чего — нибудь такого, чтобы у меня с головы не сваливался парик? Когда я переходил площадь, со мной произошла смешная история. В дальнем ее конце шел Диллон, держа под руку какую-то даму, по-моему сестру губернатора Уолла, поэтому я старательно ответил на его приветствие. Я приподнял шляпу, и этот окаянный парик слетел у меня с головы. Можете потешаться, и это было действительно чертовски забавно. Но я был готов заплатить полсотни фунтов, лишь бы не выглядеть в его глазах смешным.

— Вот кусок лейкопластыря, — сказал Стивен. — Позвольте, я сложу его вдвое и приклею к вашей голове. Очень сожалею, что между вами и Диллоном установились такие напряженные отношения.

— Я тоже, — ответил Джек Обри, нагнув к доктору голову. Затем в порыве откровенности, поскольку оба оказались в иной обстановке, к тому же на суше, где отношения совсем иные, чем на море, он сказал: — Я еще никогда не оказывался в таком тупике. Мой лейтенант обвинил меня — не хочется произносить это слово — в пассивности, а по сути — в трусости, после встречи с «Какафуэго». Первым моим желанием было потребовать от него объяснения и, естественно, сатисфакции. Но положение весьма своеобразно: если выпадет орел, то я выиграл, если решка-то он. Если бы я его потопил, то тем бы дело и кончилось. Но если бы это произошло со мной, то его мигом выгнали бы с флота, что для него равносильно смерти.

— Действительно, он страстно привязан к морской службе.

— Да и судно в жалком состоянии… черт бы побрал этого дурака. Но, с другой стороны, он лучший старший офицер, какого только можно себе пожелать. Строгий, но не притеснитель, отличный мореход, с ним нет никакой заботы о поддержании порядка на шлюпе. Хочется думать, что он не хотел меня оскорбить.

— Конечно же, он не посмел бы усомниться в вашей храбрости, — сказал Стивен.

— Вы так думаете? — спросил Джек Обри, глядя доктору в глаза и покачивая в руке парик. — Вы не хотели бы отобедать у Хартов? — помолчав, спросил он. — Мне нужно туда идти, и я был бы рад, если бы вы составили мне компанию.

— Отобедать? — воскликнул Стивен, словно впервые узнав о существовании такого слова. — Отобедать? Конечно, я просто в восторге.

— У вас нет случайно зеркала? — спросил капитан.

— Нет. Но оно есть в комнате у мистера Флори. Мы можем к нему зайти, когда будем спускаться.

Несмотря на откровенное удовольствие от своего щегольского вида — он надел лучший мундир и золотой эполет, — Джек Обри никогда не заблуждался относительно собственной внешности и до этой минуты редко обращал на нее внимание. Но теперь, после того как долго и пристально изучал ее, он произнес:

— Мне кажется, я безобразно выгляжу.

— Верно, — согласился Стивен. — Очень даже. Придя в порт, Джек обрезал остатки волос и приобрел этот парик, чтобы прикрыть шевелюру, которую обкорнал. Однако спрятать обожженное лицо, которое, несмотря на изготовленную доктором мазь, загорело на солнце, а также опухоль на лбу и заплывший глаз с цветущим желтизной синяком было невозможно. Если посмотреть на него с левой стороны, то Джек походил на западноафриканского мандрила.

Покончив с делами в доме призового агента (прием был очень любезный — сплошные поклоны и улыбки), оба отправились на обед. Предоставив Стивену созерцать древесную лягушку возле фонтана в патио, Джек увидел Молли Харт, сидевшую в одиночестве в прохладном вестибюле.

— Боже мой, Джек! — воскликнула она, уставясь на него. — Парик?

— Это я на время, — отвечал Джек Обри, быстрыми шагами направляясь к ней.

— Осторожно, — прошептала она, усаживаясь за отделанный яшмой, ониксом и сердоликом стол шириной три и длиной семь с половиной футов, весивший девятнадцать центнеров. — Прислуга.

— В летнем домике нынче вечером? — шепотом произнес он.

Покачав головой, сопровождая свои слова выразительной мимикой, она проговорила:

— Indisposee[48]. — Затем тихо, но вполне отчетливо продолжала; — Позвольте рассказать вам о людях, которые придут на обед, — чете Эллис. Насколько мне известно, она родом из одной известной семьи. Во всяком случае, она училась вместе со мной в школе миссис Капелл. Разумеется, она, будучи много старше меня, уже тогда была взрослой девушкой. Затем она вышла замуж за этого мистера Эллиса, коммерсанта из Сити. Он уважаемый, порядочный господин, чрезвычайно богатый и разумно распоряжается нашими деньгами. Я знаю, что капитан Харт многим ему обязан. Легацию я знаю целую вечность, так что мы с ней как бы связаны. Они хотят отправить своего сына на флот, и мне доставило бы большое удовольствие, если бы…

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы доставить вам удовольствие, — внушительно заявил Джек Обри. Слова «наши деньги» неприятно задели его.

— Доктор Мэтьюрин, я так рада, что вы сумели прийти, — воскликнула миссис Харт, поворачиваясь к двери. — Среди моих гостей есть очень ученая дама, с которой я хочу вас познакомить.

— В самом деле, мадам? Счастлив слышать это. Скажите, в каких же науках она преуспела?

— О, во всех, — весело ответила миссис Харт.

По — видимому, таково же было и мнение Летиции, поскольку она тотчас же высказала Стивену свои взгляды на лечение рака и на поведение союзников. В обоих случаях ответ был один: молитва, любовь и евангелизм. Это было странное, похожее на куклу существо с неподвижным лицом — одновременно робкое, чрезвычайно самодовольное и угрожающе моложавое. Говорила она медленно, странно извиваясь торсом и уставясь при этом на живот или локоть собеседника Поэтому для ее описания понадобилось бы вдохновение особого рода. Муж ее был высоким господином с воловьими глазами и влажными ладонями, с кротким, ангельским выражением лица и кривыми ногами, вогнутыми внутрь так, что колени задевали друг друга. Не будь у него таких коленей, он был бы в точности похож на дворецкого. «Если этот человек долго проживет, — думал про себя Стивен, слушая, как Летиция разглагольствует о Платоне,-то он станет скрягой. Но, скорее всего, он повесится. Частые запоры, геморрой, плоскостопие».

В десять сели за стол. Стивен убедился, что соседкой слева от него была миссис Эллис. Справа сидела мисс Уэйд — непритязательная, добродушная девушка, отличавшаяся хорошим аппетитом, которую не смущала влажность при температуре девяносто градусов по Фаренгейту или требования моды. Рядом с нею сидел Джек, затем миссис Харт, справа от нее — полковник Питт. Вместе с мисс Уэйд Стивен увлеченно обсуждал сравнительные достоинства раков и омаров, когда слева от него прозвучал громкий голос Летиции — он был настолько настойчивым, что было невозможно не обратить на него внимания.

— Не могу взять в толк: если вы, как он мне заявляет, настоящий врач, то каким образом вы попали на флот? Как вы попали на флот, если вы действительно доктор?

— По бедности, мадам, по бедности. Кроме того, на берегу клистирами золота не добыть. И, конечно же, благодаря пламенному желанию пролить кровь за отчизну.

— Джентльмен шутит, любимая, — произнес ее муж, сидевший напротив нее. — Со всеми этими призами он просто золотой мешок, как говорят у нас в Сити, — кивая головой и лукаво улыбаясь, добавил он.

— Ах вот как, — воскликнула пораженная Летиция. — Мой муж такой остряк. Но вот заботиться о нем должна я. А вы должны заботиться и о простых матросах, доктор Мэтьюрин, а не только о мичманах и офицерах, иначе это будет ужасно.

— Что вы, мадам, — отвечал Стивен, с любопытством разглядывая ее: для такой миниатюрной и богобоязненной женщины она выпила удивительно большое количество вина, отчего лицо ее покрылось пятнами. — Что вы, мадам, я справляюсь с ними в два счета, уверяю вас. Обычное мое лекарство — всыпать по первое число.

— Вот это правильно, — произнес все это время молчавший полковник Питт. — У себя в полку я не допускаю никаких жалоб.

— Доктор Мэтьюрин отменно строг, — заметил Джек Обри. — Он зачастую рекомендует мне пороть матросов для профилактики — это выводит их из апатии, да и небольшое кровопускание идет им на пользу. Мы всегда говорим, что сотня ударов плетью у трапа стоит пятнадцати фунтов серы и патоки.

— Вот это дисциплина, — кивая головой, сказал мистер Эллис.

Стивен заметил, что у него с колен сползла на пол салфетка. Нагнувшись, он увидел двенадцать пар ног, три из которых принадлежали столу и девять — гостям. Мисс Уэйд скинула туфли; дама напротив него уронила смятый платок; начищенный сапог полковника Питта прижимался к правой ноге миссис Харт, а к левой — не менее массивный башмак Джека, украшенный пряжкой.

Одно блюдо сменялось другим. Гости поглощали пресную местную пищу, состряпанную на английской воде, пили вино, разбавленное кислым соком местных фруктов. Стивену довелось услышать от соседки следующую фразу:

— Я слышала, что у вас на корабле очень высока мораль.

Спустя некоторое время миссис Харт встала из-за стола и, немного прихрамывая, направилась в гостиную. Мужчины собрались в конце стола, продолжая щедро угощаться мутным портвейном.

Вино наконец-то раскрыло подлинную натуру мистера Эллиса. Робость и неуверенность, спрятанные под лоском богатства, исчезли, и он принялся рассказывать собравшимся о дисциплине — порядок и дисциплина существуют испокон веков. Семья, дисциплинированная семья, является краеугольным камнем христианской цивилизации; начальники — так сказать, отцы своих многочисленных семей, и любовь к ним проявляется в их твердости. Твердость. Его друг Бентам — джентльмен, написавший «В защиту ростовщичества» (книга эта достойна быть напечатанной золотыми буквами), — изобрел машину для порки. Твердость и страх, поскольку двумя важнейшими двигателями прогресса в мире являются жадность и страх, джентльмены. Посмотрите на французскую революцию, на позорный мятеж в Ирландии, не говоря о неприятностях в Спитхеде и на Норе (при этом он лукаво посмотрел на каменные лица слушателей), — все это вызвано жадностью, и подавить ее можно страхом.

Мистер Эллис чувствовал себя у капитана Харта как дома. Без спроса подошел к буфету, открыл отделанные свинцом дверцы и достал ночную вазу. Посмотрев через плечо, он, не останавливаясь ни на минуту, продолжал рассуждать, что нижние классы, вполне естественно, смотрят снизу вверх на джентльменов и любят их, как подобает простым людям. Только джентльмены годны на то, чтобы стать офицерами. Так повелел Господь, объяснил он, застегивая ширинку. Снова сев за стол, он заметил, что знает один дом, где ночной горшок из литого серебра. Семья дело хорошее — он выпьет за дисциплину. Розга вещь хорошая — он выпьет за розгу во всех ее формах. Пожалеешь розг — испортишь ребенка: тот, кто любит, тот наказывает.

— Вы бы пришли к нам на судно как — нибудь утром в четверг. Вы бы увидели, как помощник боцмана любит наших наказуемых, — заметил Джек Обри.

Полковник Питт, смотревший на банкира тяжелым взглядом, в котором сквозило неприкрытое презрение, громко расхохотался и ушел, сославшись на свои служебные обязанности. Джек Обри намеревался последовать его примеру, но тут мистер Эллис попросил его остаться. Ему нужно было сказать капитану несколько слов.

— Я веду некоторые дела в интересах миссис Джордан и имею честь, великую честь быть представленным герцогу Кларенсу, — с важным видом заговорил он. — Вы когда — нибудь встречали его?

— Я знаком с его высочеством, — отвечал Джек Обри, который служил вместе с этим в высшей степени непривлекательным громилой — выходцем из Ганновера, у которого была горячая голова и холодное сердце.

— Я осмелился упомянуть имя нашего Генри и сказал, что мы надеемся сделать из него морского офицера. Он снизошел до того, что посоветовал отправить его в плавание. Мы с женой тщательно обсудили этот вопрос и решили, что будет лучше всего, если он попадет на небольшой военный корабль, поскольку экипаж там зачастую бывает смешанный. Вы понимаете, что я имею в виду. А моя жена очень разборчива, она из рода Плантагенетов. Кроме того, некоторые из этих капитанов захотят, чтобы их юные джентльмены получали надбавку пятьдесят фунтов в год.

— Я всегда настаиваю, чтобы моим мичманам их попечители гарантировали, самое малое, пятьдесят фунтов, — отозвался Джек Обри.

— Ах вот как, — немного смутившись, произнес мистер Эллис. — Но я полагаю, что не вся экипировка должна быть непременно новой. Насчет расходов я не беспокоюсь. В начале войны все мы, живущие по соседству, направили Его Величеству адрес, заверяя его в том, что мы готовы отдать ему свою жизнь и имущество. Я не возражаю против того, чтобы выплачивать полсотни или даже больше, если только судно окажется подходящим. Миссис X. , старинная подруга моей жены, рассказывала нам о вас, сэр. Кроме того, вы твердый тори, как и я. А вчера мы видели лейтенанта Диллона, который, насколько мне известно, приходится племянником лорду Кенмеру и имеет собственное поместье. Он мне кажется настоящим джентльменом. Короче говоря, сэр, если вы возьмете к себе моего мальчика, — прибавил он со странной веселостью, явно вопреки своему желанию,-то могу сказать, опираясь на мои предчувствия и мое знание рынка, вы об этом не пожалеете. Вы не останетесь внакладе, хи — хи — хи!

— Давайте присоединимся к дамам, — предложил капитан Харт, краснея от стыда за своего гостя.

— Лучше всего взять его в плавание на месяц или около того, — произнес Джек Обри, поднимаясь. — Тогда он поймет, нравится ли ему флотская служба и годен ли он к ней. А потом мы сможем вернуться к этому разговору.

— Прошу прощения за то, что затащил вас в это общество, — произнес капитан, взяв Стивена под локоть и помогая спуститься по «Поросячьим хвостикам». При их появлении вверх по раскаленным стенам взбежали зеленые ящерицы. — Даже не предполагал, что Молли Харт способна устроить такой отвратительный обед. Не понимаю, что это нашло на нее. Вы заметили того солдафона?

— В алом с золотом мундире и сапогах?

— Именно. Он являет собой превосходный пример того, о чем я твердил, — армия делится на два сорта людей: одни — добрые и вежливые, каких не сыскать, вроде моего милого старого дядюшки; другие — неотесанные, грубые мужланы вроде этого. Не то что на флоте. Сколько раз я видел подобную картину и до сих пор не могу понять, как такие разные люди уживаются. Хотелось бы, чтобы он не слишком досаждал миссис Харт. Иногда она ведет себя чересчур свободно и раскованно, ни о чем не задумываясь, и это может повредить ее репутации.

— Господин, чью фамилию я забыл, — денежный мешок, — оказался весьма любопытным объектом для наблюдения, — заметил Стивен Мэтьюрин.

— Ах, вы о нем, — отозвался Джек Обри без всякого интереса. — А чего вы хотите, когда человек весь день напролет думает лишь о деньгах? Такие, как он, даже выпитое вино не могут удержать. Должно быть, Харт многим ему обязан, если впускает его дальше порога.

— Он действительно оказался тупым невеждой и наглым глупцом, но я искренне восхитился им. Типичный буржуа в стадии социального брожения. И столь же типичные признаки страдающего запорами и геморроем пациента: вогнутые внутрь колени, опущенные плечи, плоские ступни, смотрящие в разные стороны, запах изо рта, крупные выпученные глаза, внешняя кротость. Но вы, конечно, заметили, с какой женской настойчивостью он твердил об авторитете и порке, после того как напился в стельку? Могу поспорить, что он страдает почти полным мужским бессилием. Этим объясняется несносная говорливость его жены, ее желание преобладать, глупейшим образом сочетающееся с девичьими манерами и редеющими волосами. Через год, а то и раньше она облысеет.

— Хорошо бы, все страдали этим самым бессилием, — мрачно заметил Джек Обри. — Это уберегло бы нас от многих неприятностей.

— После того как я увидел родителей, мне не терпится познакомиться с этим юношей, плодом крайне непривлекательных чресел. Окажется ли он такой же рептилией, как его папаша? Или маленьким капралом? А может, детское упорство…

— Могу сказать наперед, что он окажется обычным маменькиным сынком и занудой. Но, по крайней мере к тому времени, как вернемся из Александрии, мы будем знать, может ли из него получиться что — нибудь толковое. До конца испытательного срока нас ничто не связывает.

— Вы упомянули Александрию?

— Да.

— В Нижнем Египте?

— Да. Разве я вам не говорил об этом? Мы должны доставить донесение эскадре сэра Сиднея Смита до того, как отправимся в следующее крейсерство. Видите ли, он наблюдает за французами.

— Александрия, — произнес Стивен, останавливаясь посередине набережной. — О радость! До чего же добрый адмирал — pater classis[49]. О, как я ценю этого достойного господина!

— Нам предстоит всего лишь прогулка по Средиземному морю — по пятьсот лье в каждый конец, имея лишь ничтожные шансы наткнуться на приз.

— Я и не знал, что вы такой приземленный, — воскликнул Стивен. — Как не стыдно! Александрия — это же классика.

— И то правда, — отозвался Джек Обри, к которому при виде радостного настроения Стивена вернулись его обычная веселость и жизнерадостность. — А если нам повезет, то мы увидим и горы Кандии. Впрочем, надо возвращаться на судно. Если мы по-прежнему будем здесь стоять, то нас собьет какой — нибудь экипаж.