- У нас еще не было времени заниматься этими вопросами конкретно. Да мы и не дипломаты, в таких вопросах можем ошибиться. Я лишь солдат, обслуживающий нужды революции военной силой.
      - Не скажете ли мне что-нибудь о ваших взаимоотношениях с Багир-ханом?
      - Отношения наши вполне удовлетворительные. Для разногласий нет никаких причин, так как у каждого своя определенная функция.
      - Кому принадлежит главное руководство?
      - Фронт Багир-хана наиболее опасный. Он ежечасно находится под угрозой наступления правительственных войск и контрреволюционеров Девечинского района. Поэтому военная и руководящие организации сконцентрированы в районе, где живу я. А в общем, и Багир-хан, и Саттар-хан проводят в жизнь постановления военно-революционного совета.
      - Правда ли, что многие богачи, даже помещики, стали на сторону революции ради личных выгод?
      - Это вопрос простого расчета. Если богачи пытаются использовать наше движение ради будущих благ, то мы используем их теперь же, а не ради будущего. По-моему, такие случаи имеются и в лагере контрреволюционеров. Надо заметить, что в Иране партийная борьба не развита, поэтому политические убеждения отдельных групп еще недостаточно выяснены. В настоящее время борются два лагеря - революции и контрреволюции. Фронт не место для разрешения партийных споров. Неуместно проверять людей и их идеи под градом пуль. Поэтому мы приветствуем каждого, кто становится рядом с нами и стреляет в наших противников. Если же кто-нибудь из них повернет оружие против нас, то и мы направим в него свое оружие.
      По окончании беседы подали чай и сладости.
      - Быть может, вы пожелаете познакомиться и с моей убогой семьей? спросил сардар, обращаясь ко мне и жене Тардова. Она посмотрела на меня.
      - Если господин сардар разрешит, - сказала я, - мы с удовольствием познакомимся с семьей сардара.
      - Проведи наших дорогих гостей в комнату ханум, приказал сардар вызванному старому слуге.
      В гареме Саттар-хана особой роскоши мы не заметили.
      Старшая жена Саттар-хана сидела на подушке и, прислонившись к завернутой в шелковую простыню постели, курила кальян. Увидев нас, она, согласно восточному обычаю, встала и, оказав нам должную встречу, усадила в кресла.
      Стол, стоявший перед нами, был уставлен всевозможными конфетами и другими сластями. Нам подали чай и предложили папиросы и сигареты.
      Жене Саттар-хана было приблизительно лет тридцать пять. Передние зубы ее от курения кальяна совсем почернели. Она не употребляла ни румян, ни белил. Это была женщина довольно красивая, с умным, добрым лицом; в глазах ее блестели искры юмора. Все ее движения были изящны.
      Мы хотя и не понимали ее, но с удовольствием слушали ее нежную музыкальную речь.
      Она не была одета, как тавризские женщины. Когда я спросила ее об этом, она ответила, что Саттар-хан не любит наряда тавризских женщин.
      Ко мне она отнеслась особенно приветливо. Я решила, что об этом просил сам Саттар-хан.
      Вторая жена Саттар-хана, одетая в европейское платье, все время стояла на ногах и в качестве хозяйки угощала нас. Саттар-хан женился на ней уже после начала революции, и поэтому она, как младшая жена, не садилась в присутствии старшей. Глаза ее были чересчур черны, видно было, что она подсурьмила их. Когда она моргала, то длинные ресницы, находя одна на другую, напоминали черный гребень.
      У обеих женщин ногти были выкрашены хной, что очень украшало их пухлые белые руки. Младшая жена звала старшую "баджи", а та ласково отвечала ей "джан". Хотя в их отношениях не было заметно соперничества, но в их взглядах можно было прочесть следы частых дум, вызванных тайной ревностью.
      После чая они проводили нас в свои комнаты. Это были скромные восточные комнаты без всякой роскоши. Обойдя все комнаты, мы вошли в спальню Саттар-хана. На стене висел большой портрет.
      - Это покойный отец Саттар-хана - Исмаил-хан, - пояснила старшая жена. - Он вел длительную борьбу с правительством пока, наконец, на берегу Аджи-чая, засев в одном доме и отстреливаясь от врагов, не был убит снарядом.
      Когда мы выходили из комнаты, старшая жена сардара открыла большой сундук и, достав оттуда два бриллиантовых кольца, одно надела мне на палец, а другое жене Тардова.
      - Это дарит вам Кичик-ханум, - сказала она при этом, - пусть это будет памятью о семье Саттар-хана.
      Мы поблагодарили и вышли из комнаты. Жена Тардова все время поглядывала на мое кольцо, которое было лучше.
      Нас позвали в приемную Саттар-хана, где хозяин и Тардов разговаривали уже стоя. И в разговоре, и в жестах, и в движениях Саттар-хана проявлялся бесстрашный борец. Когда мы прощались с Саттар-ханом, он сперва пожал руки нам, дамам, а потом Тардову.
      - Простите меня, время не терпит. В районе Хиябан началось общее наступление неприятеля, и я должен ехать туда.
      Он вышел с нами. На дворе стояло около ста всадников и несчетное число пеших людей.
      Саттар-хан вторично пожал нам руки, сел на своего белого коня и в один миг скрылся с глаз.
      Непрерывная стрельба оглашала воздух.
      Мы еще раз снаружи оглядели его дом, скромный и простой.
      МИРНАЯ ДЕЛЕГАЦИЯ
      Слухи о приезде Эйнуддовле и об ожидаемой осаде города взбудоражили всех.
      Боясь бомбардировки города, богачи стали переселяться в районы контрреволюции, хозяева же хлебных складов, еще до осады заперев их, обостряли продовольственный кризис.
      Саттар-хан знал обо всем этом, несколько раз вопрос о хлебных складах подымался в Энджумене, но безрезультатно. Надо было еще раз напомнить Саттар-хану о вопросе снабжения.
      - Мы можем устоять против врага, - начал я однажды, - Эйнуддовле не сможет заставить нас сдаться, но с голодом бороться невозможно. У неорганизованной массы есть свои особенности: она пойдет на смерть, но не выдержит голода. Пока есть возможность и осада не начата, надо свезти в город весь хлеб, иначе мы не сможем обеспечить хлебом не только население города, но даже своих воинов. Необходимо взять на учет все частные зернохранилища и обязать владельцев сдавать хлеб в указанные нами места по определенной цене.
      - Вы знаете, - отвечал сардар, внимательно выслушав меня, - что этот вопрос не раз обсуждался в Энджумене и неизменно проваливался. Если мы поставим его в Энджумене снова, опять проиграем. Хозяева же складов, пронюхав об этом, еще глубже попрячут свой хлеб. Имеющегося в Тавризе хлеба хватит на целый год, об этом нечего беспокоиться...
      - В таком случае, хоть не позволяйте перевозить его в контрреволюционную часть города. Ведь ежедневно караваны с зерном направляются в Девечи, Багмеша и другие районы.
      Саттар-хан согласился с этим и обратился к телефонисту:
      - Сейчас же сообщи начальникам постов, чтобы не выпускали на сторону и полпуда хлеба. Вывозимый хлеб отбирать, а имена хозяев сообщать в особый отдел.
      Присутствующие деятели революции удовлетворились этим распоряжением и перешли к другому вопросу, который также очень беспокоил всех нас.
      - Господин сардар, хлебом теперь мы обеспечены, но ведь для того, чтобы купить этот хлеб и удовлетворить муджахидов, нужны средства, а источники их уменьшаются - все богачи выезжают из наших районов. Если будет продолжаться так, то в скором времени здесь не останется ни одного состоятельного человека. У кого мы будем брать деньги на расходы, кого будем облагать налогами?
      - Что же нам делать, дорогие товарищи? - раздраженно сказал Саттар-хан. - Что делать? Не можем же мы запереть двери и не выпускать людей из домов?
      - Нужно прекратить выезд. Этого требуют интересы революции. Всех богачей и их запасы надо взять на учет и запретить им выезд из зоны революции.
      - На что они нам? - спросил сардар. - Не на то ли, чтобы, оставшись здесь, создавать беспорядки?
      - Нет, если мы удержим их здесь, то правительственные войска, пожалуй, откажутся от бомбардировки города. Мы поставим их у себя в качестве заложников и этим заставим неприятеля пойти на многие уступки.
      - Все это правильно, - сказал сардар после некоторого раздумья. - Я не из тех людей, которые не сознаются в своих ошибках. К сожалению, условия нашей работы таковы, что мы не всегда можем проводить в жизнь свои пожелания. В руководящем совете революции рабочие и бедняки имеют незначительное число голосов.
      Нина сообщила мне, что прибывшая в Тавриз мирная делегация в первый же день посетила консула и получила от него инструкции. В делегацию входили правитель Талыша Саримуддовле, избранный населением Ардебиля представитель Векилирриая и, наконец, Саидильмульк.
      Побывав у консула, мирная делегация посетила Энджумен. Восторженный прием, оказанный ей со стороны населения, указывал на отсутствие нашей агитационно-массовой работы. Руководители тавризской революции ограничивали свою работу лишь ведением вооруженной борьбы. Революционер снабжался оружием и отправлялся на фронт. Ни революционной пропаганды, ни революционных законов не существовало. Наказания ограничивались наложением штрафа. При таком положении дел бороться с контрреволюцией было немыслимо.
      Когда я изложил Саттар-хану мои соображения, он стал крутить ус. Сардар сердился. Я умолк. Встреча сардара с делегацией была назначена в районе Эхраб, который считался нейтральным и был близок к району консульств.
      Сардар стал готовиться к выезду, и я попросил разрешения уйти.
      - Нет, я возьму вас с собой, - сказал он.
      Я остался. Меня эта встреча очень интересовала.
      Для сопровождения сардара был назначен парадный конвой. На этот раз сардар выехал не верхом, а в новом специально для него заказанном фаэтоне. Его сопровождала сотня верховых, вооруженных новыми германскими ружьями.
      Сардар был вооружен только браунингом и легким наганом. Я же захватил по поручению сардара две ручные гранаты.
      Рядом с фаэтоном сардара развевалось в руках одного из всадников знамя военно-революционного совета с вышитым лозунгом: "Да здравствует конституция".
      Улицы Эхраба были переполнены народом. С крыш домов фаэтон сардара осыпали цветами.
      Саттар-хан сидел в фаэтоне один, только на козлах рядом с кучером сидел вооруженный муджахид. Я ехал за ним в другом фаэтоне.
      Сардар сознательно опаздывал на свидание, так как в Иране не принято, чтобы вельможные люди приходили раньше других, тогда пришлось бы вставать перед каждым входящим.
      Узнав о приезде Саттар-хана, все собравшиеся на переговоры с делегацией вышли во двор и, выстроившись в ряд, ожидали его. Оркестр играл революционный марш "Зиндабад-машрута".
      Сардар был встречен с большим почетом. Окружив его, присутствовавшие здесь революционеры кричали: "Да здравствует конституция! Да здравствует сардар-милли Саттар-хан!".
      При входе Саттар-хана в зал заседания члены делегации почтительно встали с мест.
      - Садитесь, - сказал Саттар-хан, опускаясь в приготовленное для него на почетном месте кресло. - Я не хочу вас беспокоить.
      Все сели. Правитель Талыша Саримуддовле стал справляться о здоровье сардара.
      - Мы счастливы лицезреть господина сардара-милли. Слава аллаху, что мы видим великого полководца в добром здравии.
      - Я признателен за ваше внимание, - ответил Саттар-хан.
      После этого Рашидульмульк попросил у Саттар-хана разрешения изложить цели прибывшей в Тавриз делегации и, получив разрешение, начал, осторожно подбирая фразы.
      - Его высочество принц Эйнуддовле ставит себе единственной целью водворение мира и спокойствия в азербайджанских провинциях. Принц изволил прибыть с большими полномочиями покровителя вселенной для разрешения некоторых спорных вопросов. В первую очередь его высочество принц имеет приказ покровителя вселенной объявить всеобщую амнистию.
      Рашидульмульк кончил. Все взоры обратились к Саттар-хану. Его ответа ожидали с большим нетерпением, с затаенным дыханием.
      - Покровитель вселенной - наш добрый отец! - начал Саттар-хан, - и мы против него не восставали. Если принц прибыл для водворения мира, пусть прежде всего накажет Рахим-хана, поставившего Тавриз и его население в такое тяжелое положение...
      Ответ сардара был для нас, его товарищей, полной неожиданностью, так как он всегда говорил о свержении Мамед-Али-шаха, а наиболее близким друзьям говорил о том, что хорошо бы было прогнать всю династию Каджар.
      Мы не могли понять выступление Саттар-хана, принятое невежественным населением, как искреннее признание Мамед-Али-шаха добрым отцом.
      - Правильно! - говорили многие. - Сардар совершенно прав. Падишах не виноват. Всему виной - кучка проходимцев...
      СЕМЕЙНАЯ СЦЕНА
      Несколько дней я не ходил к Саттар-хану. Его последнее верноподданническое выступление создало в наших отношениях большое охлаждение, но я не переставал следить за всеми действиями царского консульства, направленными против тавризской революции, и узнавал через Нину о переговорах, которые велись между Тегераном и Петербургом.
      Но вот уже четыре дня, как я не видел Нины. Когда я пришел к ней, ее еще не было. Работница выкупала и уложила Меджида в кроватку. Потеряв отца и мать, ребенок сильно привязался к нам и скучал без меня.
      Когда пришла Нина, я сидел около Меджида и забавлял его. Нина казалась обиженной. Я встал ей навстречу, но она, сердито взглянув на меня, молча прошла в спальню. Повозившись немного, она прошла в столовую, а оттуда в кухню.
      Я продолжал развлекать Меджида.
      Увидав работницу с простыней и другими купальными принадлежностями, я понял, что Нина принимает ванну.
      Ребенок заснул. Я не знал, как быть. Встать и уйти, значит еще больше рассердить Нину, которая была обижена, очевидно, моим продолжительным отсутствием. Решив выждать, я сел на балкон и взял русскую газету "Новая жизнь"*.
      ______________ * "Новая жизнь" - русская социалистическая газета.
      Нина, с повязанной белым шелковым платком головой, вышла из ванной и, проходя мимо меня нарочно задела газету, которую я читал. Газета упала. Я поднял ее. Зная привычку Нины, я не заговаривал с нею. Когда она сердилась я предпочитал молчать до тех пор, пока она сама не отойдет, иначе она тотчас же начинала плакать.
      Нина несколько раз прошла мимо меня и каждый раз задевала газету, мешая мне читать; взглянув на нее краем глаза я заметил, что она уже остыла: глаза ее опять смеялись, сердитые морщины сгладились, она готова была к примирению.
      Наконец, не выдержав, она подошла ко мне и, вырвав из моих рук газету, сказала:
      - Да! "Новая жизнь!". Мы тоже должны поговорить о нашей жизни. Села рядом. - Где ты был столько дней?
      Это был первый случай, когда она так повелительно требовала отчета.
      Я не знал, что ей ответить.
      Если бы нас с Ниной связывали просто любовные отношения, а не искренняя дружба, то я, пожалуй, не стал бы отчитываться перед нею. Нехорошо поступают женщины, когда ставят мужчину в безвыходное положение, часто вынуждая их к обману и лжи.
      Сказать Нине, что я был занят на заседаниях, - она не поверит, так как знает, что уже несколько дней я не бываю у Саттар-хана, который не раз присылал к ней справляться обо мне.
      Кроме того, обманывать женщину ссылками на заседания - уж слишком устарелый метод и потерял всякое доверие у женщин, поэтому я отказался от этого.
      Сказать, что умерли товарищи и я был занят похоронами, тоже нельзя было - в эти дни не было боев, значит, не было и умерших. Да если бы за эти четыре дня я занят был похоронами мертвых, то в Тавризе надо было бы открыть новое кладбище.
      Отговариваться тем, что ездил в ближайшую деревню, в гости, на свадьбу, на похороны, - нельзя было; пришлось бы придумывать разные подробности.
      Я решил сказать Нине правду.
      - Сидел дома, иногда выходил на улицу и опять возвращался домой. Можете справиться у Тахмина-ханум.
      - Во-первых, что это за "можете"? Чтобы в другой раз я не слыхала этого. А, во-вторых, если моя дружба тебе надоела, если нам больше не о чем говорить, то ты должен честно сказать мне об этом. Я это пойму. Ты начинаешь избегать меня, не приходишь по пять, по шесть дней подряд... Такое поведение недостойно по отношению к женщине, которая тесно связана с тобой. Разве я не человек? Разве ты не знаешь, как тяжело жить в этом неопределенном положении, в этой неизвестности? Оставим меня, хотя бы ты считался с этим бедным ребенком. Когда тебя нет, он страдает еще сильнее, при тебе же он забывает свое горе.
      - Могу я теперь отвечать? - спросил я, терпеливо выслушав все ее упреки.
      - Отвечай, но ответ твой должен быть так же искренен, как до сих пор.
      - Эти дни я не бываю у Саттар-хана. Я знал, что меня будут искать здесь, поэтому и не приходил сюда.
      - Это не все, - лукаво улыбаясь, сказала Нина, - припомни еще.
      - Я сидел дома и от безделья делал некоторые заметки о тавризской революции. Клянусь тобой и Меджидом, что я говорю правду.
      После этих слов, она склонила голову ко мне на плечо и стала жаловаться на свою неопределенную жизнь. Немного успокоившись, она взяла меня за руку и повела к кроватке Меджида. Он спал, обняв свою маленькую кошечку Тарлан. Мы сели возле и долго смотрели на него.
      - Меня связывают две цепи, - сказала Нина. - Одна вот эта неопределенная жизнь, а другая - этот ребенок, которого я не променяю на все богатства мира. Ты - господин и его, и моего счастья, но ты не злоупотребляй этим положением...
      Нина наклонилась и поцеловала Меджида и его кошечку Тарлан.
      Когда мы перешли в другую комнату, Нина передала мне копию телеграммы, посланной Мамед-Али-шахом принцу Эйнуддовле. Нина успела записать только краткое содержание телеграммы:
      "Господин принц! Благодарю аллаха, что вы находитесь в добром здравии и хорошем расположении духа. Телеграмму вашу об общей амнистии и мире я получил. В ответ на это приказываю: если бандиты не сдадутся, не оставить в Тавризе камня на камне.
      Мамед-Али Каджар".
      ЭЙНУДДОВЛЕ В ТАВРИЗЕ
      Принц Эйнуддовле торжественно вступил в Тавриз и поселился в Сахиб-Диван баге.
      Последствия допущенных революционерами ошибок стали сказываться прекратился подвоз хлеба из сел. Не подвозили хлеба и из Софиана, Эльвара, Сердере и Васминча. Макинская конница отрезала сообщение Тавриза с Хоем, Марандом, Самед-хан - с Марагой, а конница Эйнуддовле - с Васминчем.
      Саттар-хан убедился в своей ошибке и сознавался в ней.
      Эйнуддовле еще не начинал военных действий, ожидая прибытия подкреплений из Шатранлы. В Васминче расположена была незначительная часть правительственных войск, высланных из Тегерана. Желая выгадать время, Эйнуддовле продолжал обманывать народ разговорами о мире и всеобщей амнистии, объявленной шахом. Его обещаниям верили не только моллы и купцы, сидевшие в Энджумене, но и Саттар-хан.
      Была пятница. Покончив с утренним завтраком, я собирался идти к учителю русско-иранской школы Акберову Акберу, как в комнату вошел Гасан-ага с другим муджахидом и передал мне записку от Саттар-хана.
      "Прошу дорогого товарища пообедать со мной", - писал кратко сардар.
      Не идти было неудобно. Нельзя было требовать многого от Саттар-хана, который не был теоретически подготовленным вождем революции. И без того, он проявил больше героизма, чем от него можно было ожидать. Во всяком случае, мы не имели права из-за допущенной им ошибки вовсе покинуть его одного. И Саттар-хан, и мы служили интересам иранской революции.
      К трем часам я пошел к сардару.
      Он знал о моем недовольстве. Не имея возможности открыто критиковать его действия, мы, его ближайшие друзья, обычно выражали свое недовольство тем, что переставали бывать в его обществе.
      - Уважаемый товарищ! - сказал Саттар-хан, - желая задобрить меня. Если бы дело было в одном Мамед-Али, то сговориться с ним было бы нетрудно. Однако этому мешают те, которые его окружают.
      Сардар повторял прежние свои высказывания. Видно, было, что он верит в лживые обещания о всеобщей амнистии.
      Ничего ему не отвечая, я достал из кармана копию телеграммы шаха к Эйнуддовле и положил перед ним.
      - Прочтите, посмотрим, что он там говорит? - попросил сардар.
      Я прочитал.
      - Откуда попала к вам эта телеграмма? - спросил он.
      - Все телеграммы, поступающие из Тегерана на имя Эйнуддовле или других иранских учреждений, прежде всего попадают в руки царских шпионов на иранской почте. Они передают их консулу, который по своему усмотрению или уничтожает их, или передает по назначению. Таким же путем была доставлена в консульство и эта телеграмма. Она попала в руки главного переводчика Мирза-Али-Акбер-хана, для перевода на русский язык. Нина же успела записать содержание ее до того, как она была передана консулу.
      Саттар-хан смотрел на меня с восхищенным удивлением.
      - Если бы все наши организации работали так, - сказал он, - я мог бы поклясться, что мы победим!
      Сардар выкурил кальян и продолжал:
      - Я не знаю, каково положение этой девушки?
      - Какой девушки?
      - Нины! - ответил сардар.
      - Очень хорошо. Она ни в чем не нуждается. Я вполне ее обеспечил.
      - Я не сомневаюсь в этом, но я очень прошу вас, не давайте ей повода обидеться на нас.
      В это время вошел в комнату один из караульных и доложил, что "изволил прибыть господин салар".
      Оказалось, что Саттар-хан пригласил к обеду и Багир-хана.
      Я был очень доволен этим, думая разрешить здесь некоторые вопросы.
      Вошел Багир-хан. Увидав меня, он тоже выразил удовольствие.
      Еще до обеда завязался разговор об Эйнуддовле.
      Попросив разрешения у Саттар-хана и Багир-хана, я стал излагать свое мнение об Эйнуддовле. Я старался доказать им, что, мобилизовав свою разбросанную армию и стянув ее к Тавризу, Эйнуддовле прекратит переговоры о мире и предъявит нам ультиматум о сдаче.
      - Поэтому, - говорил я, - мы должны начать наступление прежде, чем он соберет свою армию и приведет ее в боевую готовность. Неожиданно напав на него, мы нанесем ему поражение и отодвинем бомбардировку Тавриза месяца на два, на три. В противном же случае, он сам в ближайшие дни перейдет в наступление на нас при более выгодных для него условиях.
      Багир-хан согласился со мной и сообщил Саттар-хану, что готов к этому наступлению.
      Но Саттар-хан не был согласен с нами:
      - Если мы пойдем на это, моллы скажут, что мы выступили против Эйнуддовле, прибывшего с мирными намерениями, что мы - виновники гибели мусульман. К тому же Эйнуддовле ведет себя вовсе не как человек, замышляющий нападение. Если же он и выступит, то не застанет нас врасплох. Пусть лучше первым начинает он.
      МАСКА СБРОШЕНА
      Закончив подготовку и сконцентрировав свою армию у Тавриза, Эйнуддовле сбросил с себя маску миролюбия. Он послал царскому консулу следующее письмо:
      "Правительство шахин-шаха послало меня в Азербайджан для установления порядка и ликвидации мятежного движения в Тавризе.
      С сегодняшнего дня я вступаю в управление делами Азербайджана. Мои неоднократные предложения тавризским мятежникам о сдаче оружия не приняты, почему я решил осадить Тавриз и силой оружия заставить бунтарей сдаться.
      Сообщая об этом, заверяю, что жизни и имуществу подданных российской империи и лиц, находящихся под ее покровительством, не будет причинено никакого ущерба.
      Прошу господина генерального консула на время бомбардировки города принять меры к переселению всех русских подданных в Лильабад и Эхраб.
      Суббота, 21 - раджаб.
      Принц Эйнуддовле".
      Это письмо, написанное по-фарсидски, было переведено в консульстве на русский язык и передано начальнику секретного отдела для зашифровки и отправки в Петербург в министерство и в Тегеран русскому посольству.
      Нина умудрилась снять копию и с этого письма.
      . Было под вечер, когда я направился к Саттар-хану. Он был сильно болен. События последних дней подействовали на его и без того расшатанные нервы.
      В то время как Эйнуддовле готовился к решительному удару, революционеры создавали беспорядок и дезорганизацию. Убийство в Тавризе муджахидом депутата города Маранда Гаджи-Джалила явилось причиной разрыва отношений не только с контрреволюционерами Маранда, но и со всеми марандцами.
      Мне не хотелось показывать сардару письмо Эйнуддовле и еще больше расстраивать его, но в то же время не делать этого было бы худшей изменой.
      - Сардар! - начал я. - Мы переживаем ответственные дни. Вожди революции не должны расстраиваться из-за всякой мелочи. Надо лихорадочно готовиться. Эйнуддовле уже готов, это видно из письма, посланного им консулу.
      - Разве есть что-нибудь? - спросил сардар.
      - Есть, господин сардар!
      Я передал ему письмо. Прочитав его, он наконец-то понял, что все заверения Эйнуддовле о мире были ложью.
      Саттар-хан приказал созвать экстренное совещание на завтра в девять часов утра.
      Когда я вышел от Саттар-хана, было уже темно. Я пошел к Нине.
      Едва я вошел, как Нина заговорила о смерти Гаджи-Джалила.
      - Это убийство было организовано консулом. Теперь он очень доволен, что обвиняют в этом только муджахида. К сожалению, мы не узнали об этом вовремя, чтобы предотвратить это убийство, но такие дела обычно не доверяют бумаге. В этом деле большую роль сыграли отсутствие руководства и неорганизованность революционеров. Я не сомневаюсь, что убийца скроется и дело будет замято, но если бы убийца был задержан и выяснилось бы, кто его подослал, то была бы разоблачена коварная политика консула. Но дело сделано, и теперь поздно что-нибудь предпринимать. Эйнуддовле уже приступил к работе. Сегодня в консульстве обсуждается его план осады города. Осада начнется с Амрахиза. Для обстрела резиденции Саттар-хана выставляются крупные орудия. Отдан приказ приготовить место для пушек за садом Гаджи-Мир-Багира Саррафа. Такие же приготовления идут и за баней Гаджи-Казим Наиба. Надо спасать революцию. В этот решающий момент нужно прежде всего произвести чистку среди лиц, примкнувших к революции. Сегодня в консульстве высмеивали сторонников революции. Многие мелкие помещики, торговцы, духовенство, даже люди с большим состоянием припрятались под сенью революции, спасая свое имущество и положение. Возьми для примера Ага-Ризу из Ганджи. Мы же его хорошо знаем. Мы встретились с ним в первый же день нашего приезда в Джульфу. Это крупный помещик, убийца героя аграрного восстания Хакверди. Не он ли со своими приспешниками разграбил села Гергер и Бахшаиш, а теперь хочет захватить Алемдар. Конечно, будут смеяться над революцией, в лагере которой укрываются такие убийцы. По-моему, до тех пор, пока ряды революционеров не будут очищены от подобных субъектов, нечего и помышлять о победе. С другой стороны, решительная чистка может привести к тому, что Саттар-хан останется с кучкой преданных людей. Народ невежествен, его главари не образованы, ленивы, не умеют отличить худа от добра! На что вы надеетесь с такими силами?
      Я выслушал Нину молча. Она уже достаточно ознакомилась со средой и хорошо в ней ориентировалась. Что можно было сказать ей? Она была права.
      Темные круги под глазами выдавали ее усталость. И. на самом деле, выпавшая на ее долю работа была очень тяжелой и весьма опасной. Люди, с которыми приходилось ей бороться, не были простаками. Молодой девушке приходилось иметь дело с такими дипломатами, как Мирза-Фатулла-хан и Мирза-Алекбер-хан, прошедшими солидную школу шпионажа. Брать у таких людей секретные документы, относящиеся к двум государствам, было делом большой ответственности и большого риска.
      Выдавая все тайны революционерам, Нина одновременно должна была укреплять доверие, с которым относились к ней в консульстве.
      В этой крайне напряженной атмосфере Нине приходилось еще защищать себя от приставаний развращенных ловеласов из консульства. Я знал, что, начиная с ответственных работников и кончая мелкими чиновниками, все приставали к ней с непрошенными любезностями, суля ей золотые горы.
      Вся эта обстановка сильно действовала на Нину, лишая ее покоя.
      - Не знаю, что будет с нами, - часто шептала она, склоняясь головой на мое плечо.
      Сегодня у нас было много тем для разговоров, но я не хотел больше тревожить Нину. Было уже за полночь. Я собрался уходить.
      - Завтра я весь день дома, - ласково сказала Нина, провожая меня. Приходи обедать.
      В КУРИЛЬНЕ ОПИУМА
      Выйдя от Нины, я решил повидать Тутунчи-оглы, которого уже два дня не видел. Я пошел через Эхраб.
      На стук вышла его мать и, узнав меня, взволнованно схватила меня за руку.
      - Дай мне моего сына! - вскричала она.
      - Что случилось? - спросил я с удивлением.
      - Его взял с собой Саллах-Сулейман. Я боюсь, как бы с ним не случилось несчастье, - и она зарыдала.
      Надо было найти и защитить Тутунчи-оглы. Он и Гасан-ага были лучшими бомбометчиками среди революционеров Тавриза. Кроме того, испытав всю тяжесть фабричной жизни, они были истинными революционерами. Надо было во что бы то ни стало отыскать Тутунчи-оглы, но как!..
      Тавриз большой город. Ночь, темень, узкие улицы, фонаря нет, тревожное время, полное всякой неожиданности.
      Где я найду в эту пору, во втором часу ночи, Тутунчи-оглы?
      - Я найду его! - успокоил я женщину и двинулся в сторону Кюча-бага. Я встретил Фарханг-заде, одного из близких друзей Тутунчи-оглы. Оказалось, что и он ищет его.
      - Если он пошел с Саллах-Сулейманом, то я знаю, где они развлекаются, сказал он и повел меня за собой.
      Мы прошли в узкий переулок. Фарханг-заде постучался в низкую одностворчатую дверь.
      На стук вышел бритый полный мужчина лет пятидесяти. Он узнал Фарханг-заде и на его вопрос, не здесь ли Тутунчи-оглы, ответил:
      - Здесь, здесь, милый, здесь! Пожалуйте! Будьте гостями, и ты, и твой товарищ...
      - Нет, спасибо, мы торопимся. Только нам нужно видеть Тутунчи-оглы.
      Мужчина ушел, Фарханг-заде объяснил мне, что это содержатель притона с мутрибами.
      Мы решили в дом не входить, а забрать с собой Тутунчи-оглы и уйти. Тут надо было остерегаться всяких случайностей. Тем более, я знал, что Саллах-Сулейман жулик и аферист; после смерти Наиб-Мамеда и его брата, он претендовал занять в Эхрабе их место. Нам передавали его слова: "Я один выйду против тысячи муджахидов". Зная все это, я не хотел встречаться с ним здесь.